На горизонте Мраморного моря

Физическое напряжение спало. Разгоряченные тела постепенно остыли. И вот, уже среди рассевшихся на мешках стали мелькать серьезных размеров бутыли Джони Уокера, Бифитра и Смирнова.

Петр, в свою очередь, приговорил пол стакана водки, после чего ощутил теплую волну, прокатившуюся по груди. Если говорить честно, пили челноки много. Если еще честнее, чертовски много. Изнурительный труд, изматывающий и силы и нервы, вынуждал к повышенному употреблению расслабляющих средств. Кто были лучшие друзья челноков? Этих железных людей, пускающихся в опасный путь, готовых встретить самые непредвиденные испытания, ворочать тонны груза, идущих с невозмутимым лицом на жадную и подлую таможню, воплощение лицемерной рожи новой власти? Кто ездил поездами по маршруту Стамбул – Питер, в начале 90-х знает, их излюбленные друзья, – вышеупомянутые Джонни Уокер, Бифитер и Смирнов. Без них не трогались челночные автобусы от фри шопов турецко-болгарской границы.

Что касается Петра, он алкоголем не злоупотреблял . По крайней мере, пока не закупил и не загрузил товар, не брал в рот ни грамма. Подобное поведение вообще могло бы быть золотым правилом для всех челноков, не считая, может быть, некоторых особо уважаемых луженых товарищей, которых даже и литр спирта свалить не в состоянии. «Но в эту ездку таких персонажей с нами нет», – отметил про себя Петр.

Народ был настроен благодушно, и уже через пару часов энное количество бутылок остались порожними. Петр еще глотнул джина, после чего решил остановиться, ведь предстояла еще погрузка в поезд. Кое-кто, между тем, усердствовал на ниве потребления горючих жидкостей. Эти кое-кто – Андрюха Коробов, Гриша Цукерман и Леха Алексеев. Саша же, к чести его будет сказано, отказался пить начисто. Он не раз говорил, что выпивать культурно не умеет, а если не дай Бог такое случается, нажрется до безобразия и затеет бузу. Видимо, свежие воспоминания о нечто подобном, сейчас, заставили его воздержаться. На удалой призыв Андрюхи и Лехи он с обескураживающей простотой ответил:

– Я не пью. – Спокойно и уверенно прозвучала эта короткая фраза, словно приветствие на чужом языке, словно фамильярное похлопывание по щеке. Кто-то мог разглядеть в ней своего рода вызов.

– Да ты че? Не наш что ли человек? – щерясь багрово-рябой физиономией, не отступил Андрюха.

– Вопрос конечно серьезный. Пить или не пить? – молвил Гриша в своей обычной иронично-сдержанной манере.

– Да, не пью я, чего прицепились? – подтвердил свою позицию Саша.

– Скажу по секрету, что этот боец, порой пьет, что не дай Бог. Но если сейчас вам сказал нет, – уговаривать бесполезно. Решение принято, – разоблачил друга Петр.

После этих слов мужчины оставили Сашу в покое, и вновь сомкнув кружок, продолжили прерванный пикник.

– Наверное, правильно делает. – Андрюха тяжко вздохнул, и, опорожнив пол стакана, зажевал его чем-то несущественным. – Много народу водка погубила.

По лицу Андрюхи, было невозможно понять, говорит он нормально или шутит. Вид у него, между тем, был самый цветущий. Эдакий здоровенный детина, с умильным лицом, усыпанном веснушками и испещренным, словно лучиками, морщинками. В действительности, он был серьезен. Его особенность быть серьезным и смешным одновременно забавляла Петра. Андрей всегда был симпатичен ему своей легкой неунывающей натурой. С достоверностью же, определить истинное отношение Андрея к чему-либо было делом, как уже сказано, безнадежным. Казалось, иногда, что он сам не знает своего собственного отношения к предметам и событиям. Можно лишь предположить, что как у человека поверхностного, эти отношения определялись у него, прежде всего, сиюминутным настроением.

– Ерунда это все, – вновь заговорил Гриша. – Пить нельзя, курить – не надо, жирного, жареного – не ешь. Бабья чушь. Мужик должен мочь все делать.

На этой ноте Андрюха и Гриша пригубили еще. Гриша тоже был симпатичным малым. Наверное, он был самым старшим знакомцем Петра по Стамбулу. В то время ему было лет 45. Маленький, но мужественный еврей, он нес в своих глазах печаль своего многострадального и мудрого народа.

Дело близилось к утру. Через час два начнет светать. Петр, Саша и лысый Толик Пивоваров с женой решили пройтись в город размяться и купить курева. Компания, не спеша, перешла пустые линии ж.д. полотна и направилась к желтому зашарпанному зданию вокзала. Вошли внутрь. Просторный зал с характерным для подобных мест запахом нечистот, растворимого кофе и сигаретного дыма. Людей почти никого. Толик купил пачку LM в расположившемся в углу зала кафе. Редкие пассажиры, находившиеся в зале, сидели на своих сумках и чемоданах. Пустые столики импровизированного убогого кафе а ля Европа смотрелись странно по соседству с неопрятными мужчинами и женщинами, сидящими на полу. Толстый угрюмый хозяин готовый в любой момент рассердиться зорко следил за тем, чтобы не дай Бог, кому пришло в голову, усесться за столик даром. Он был зол на всех оборванцев, что шлялись по вокзалу, ведь они вместо того, чтобы покупать у него жидкий кофе и сухие бутерброды портили своим упадническим видом ему все настроение и торговлю. Смотря на такую публику, редкий оптимист продолжит свой бизнес. Толику он швырнул сигареты проворно, но все-таки грубо, после чего продолжил возню в своем утлом киоске.

Петр вышел на улицу, за ним последовали остальные. Спустившись по еще влажным ступенькам вниз, все остановились. Толик с женой с наслаждением закурили. На площади стали появляться первые машины, старые, – в основном, Жигули. С каждой минутой площадь становилась оживленнее. Прохлада и сырость постепенно улетучивались, в то время как, неряшливость мостовых становилась все заметнее. Повсюду валялись какие-то обертки, мусор и в удивительно большом количестве арбузные корки.

Толик приметил крутившегося невдалеке живописного мальчугана. Тот перемещался лилипутскими шажочками от одной мусорной кучи к другой, внимательно их исследуя. До невероятного, черный и чумазый, одет он был в несусветное тряпье, драное и дырявое. Судя по росту ему было не больше 4 лет. Толик разглядел в его ручонке окурок, которым карапуз с жадностью затянулся. Окурок, к сожалению мальчугана, вскоре погас. Тогда, недолго думая, малец подобрал с земли арбузную корку и с жадностью, распространяя при этом смачное чавканье, впился в нее своей крохотной головкой. Зрелище застало ребят врасплох. Один Саша оставался невозмутим. Снисходительно улыбнувшись, он обронил:

– Цыганенок.

Толик, правду сказать, тоже не проявил особых эмоций, но жена его, женщина сердобольная, тут же извлекла из кармана джинсовки запечатанный сникерс. Словами и жестами она стала зазывать несчастного ребенка.

– Эй, малыш! Ну-ка, иди сюда, смотри, что я тебе дам, – сказочно ласковым голосом молвила она.

Суровый мальчуган глянул на нее исподлобья угольками глаз, подошел, и остановился в нерешительности.

– Ну что же ты? Бери.

Мальчик пожирал глазами, но не шоколадку, а вспыхивающую сигарету Толика. Через несколько секунд, он уцепился сажной ручонкой за толикову полосатую штанину и настойчиво начал за нее дергать. При этом, видимо, злясь на недоступно высокий рост дяди, он завопил что-то нечленораздельное. Вторая ручка мальчугана упорно тянулась к заветной сигарете. Толик брезгливо стряхнул с себя маленького разбойника.

– Ты че, малой? Годика два хотя бы подожди. – А ты, Галя, – обратился он к жене, – убери шоколадку. Не нужна она ему.

У Гали же, вероятно, проснулись материнские чувства. Она растроганно привлекла маленькое чудовище к себе и чуть ли не насильно впихнула ему сникерс.

Мальчишка несколько секунд простоял неподвижно, наверное, пытаясь понять, что произошло. Шоколадка зажата в руке, она не произвела на него особого впечатления. Но через мгновение все изменилось. Лицо мальчугана исказил неведомый гнев и досада. С остервенением, размахнувшись, он запустил сладкий подарок в сумеречную даль.

Галя осталась повержена. Мужчины дружно расхохотались.

– Как-то его, или кого-то ему подобного, пытались угостить арбузом, – заговорил вновь Толик, – нормальным, не коркой из мусорной кучи, так он зашвырнул этим арбузом в физиономию угощавшего, а сам пошел преспокойненько глодать огрызки из канавы. Не приучены из рук еду брать.

Мальчуган, заслышав смех, тоже защерился и расхохотался жутковатым детским баском.

Здесь таких много, – подумал Петр, – как, все-таки по-разному жизнь распоряжается людьми. Петру не давала покоя мысль о том, что этот малец, таких же годков, как его сын. Но он не дома с мамой, а копается грязный и полураздетый в вонючих ямах, собирая отходы и окурки. И это Европа конца 20 века.

Забрезжил рассвет. Русе вяло просыпался. Ребята вчетвером решили прогуляться по городу. Они не спеша, зашагали через площадь и углубились в непримечательную улочку. Становилось заметно теплее. День обещал быть сухим и солнечным.

Городок не показался Петру хоть сколько-то симпатичным. Типичный провинциальный городишко с невыразительными светло-серыми формами, жалкими магазинчиками-коммиссионками, невзрачными ресторанчиками-столовыми. На улицах появились первые прохожие. Они шли мимо, переговариваясь на смешном для русского уха языке. Петр профессиональным взглядом оценивал дубленки местных дам. Фасоны были устаревшими, а качество грубым и, конечно, не шло ни в какое сравнение с турецким.

После изобильного Стамбула болгарский Русе смотрелся ущербно. Странно было осознавать этот факт. Разница особенно поражала оттого, что до хлебного турецкого города каких-то 300 верст. В магазинах, практически, не было турецких товаров, а те что имелись, стоили довольно дорого. Местная кухня хоть и с претензией на национальный колорит заметно проигрывала в разнообразии, качестве и обслуживании. Здесь так ощутимо бросается в глаза разница двух систем, – подумалось Петру. Не нужно никаких комментариев, вот она – беспомощность социализма. Настало новое время, а эта маленькая страна, младшая сестра великого и ужасного Советского Союза даже теперь, после принятия курса на капитализм, плелась где-то в хвосте.

Петр, Саша, сотоварищи, рассевшись на грудах чувалов, уже не первый час дожидались поезда. Их ожидания оправдались. Зеленый фонарь светофора зажегся, и со стороны Софии показалась голова состава. Челночный люд оживился. Все уже заранее распределились по купе, кто с кем поедет. Саша спрыгнул с насиженного места, и по-хозяйски, вразвалочку, вышел вперед. Остановился у края платформы, воткнул руки в боки. На его лице играла надменная улыбка, а веселые и наглые глаза поблескивали. Петр оставался сзади, он никогда никуда не любил спешить без нужды.

Локомотив приблизился, гоня впереди себя специфический поездной аромат и изрыгая шипение. За ним потянулись зеленые близнецы – вагоны. Одинокие пассажиры выглядывали в окна. На их лицах читалось неподдельное изумление и страх от увиденного зрелища. Очевидно, несчастные мирные пассажиры не предполагали, что эти невероятные груды капроновых мешков мог бы транспортировать какой-нибудь пассажирский поезд. Положение усугублялось тем, что на перроне немного в стороне от группы челноков из Питера расположилась не менее тяжеловесная группа из Москвы, подъехавшая чуть позже. За дверьми некоторых вагонов, в голубых форменных рубашонках, появились проводники. Они смотрели на платформу забросанную мешками, как на неотвратимое стихийное бедствие. Впрочем, оно должно было принести им, помимо хлопот, и неплохую прибыль.

И здесь Саша бросил воинский клич. Обращен он был, по всей вероятности, к временному населению медленно останавливающегося состава:

– Ну что? Вешайтесь! Сейчас все это, – он сделал широкий жест в сторону сваленных чувалов, – будет у вас на головах. Эта перспектива его очевидно веселила.

– Вешайтесь!!! – разносилось над платформой.

Поезд остановился. И неожиданно для Саши, впрочем, как и для Петра, наблюдавшего сцену со стороны, не замедлила последовать и реакция на Сашин зычный голос. Нет, не подумайте, вешаться, конечно, никто не стал. Но из ближайшего вагона показалась массивная косматая голова с кривым носом и ртом искаженным зверским оскалом. Размеры человека внушали трепетное уважение. Резким жестом он широко распахнул дверцу и вперил свирепый взгляд маленьких близко посаженых глаз в толпу, скопившуюся на перроне. Большинство из попавших, под его леденящий кровь взор ощутили тогда нечто подобное тому, что, по видимому, должны чувствовать кролики перед удавом. На мужике была голубая сорочка проводника. Что и говорить, не такого проводника думали увидеть наши коробейники. Тем временем, ужасающая рожа взревела львиным басом:

– Это кто тут выступил?! Я говорю, кто сейчас орал?!!

У Петра промелькнуло: если этому дикарю вдруг взбредет в голову, что крикнул я, очень вероятно, буду растерзан на месте. Холодный страх сковал его движения и замедлил дыхание. Но Петр никогда не уважал это чувство. Взяв тут же себя в руки, он мысленно поблагодарил случай, что не он выкрикнул те роковые слова. Дело естественно на этом не закончилось. За замерзшими секундами молчания последовал долгожданный и в тоже время неожиданный ответ:

– Я кричал!! Я!! – уверенным голосом, но уже совсем не так нагло произнес Саша.

Хоть он и был неудавшийся офицер, но, по его мнению, вполне удавшийся мужик, и промолчать ему в эту минуту, конечно, было нельзя.

Рев со стороны вагона не замедлил прогреметь вновь. Судя по приплюснутому крючковатому носу и стрижке под бобрик, проводник не понаслышке был знаком с боксом, и его ничуть не смутил крепыш Саша.

– А ну-ка, заходи в вагон, покуражимся! Посмотрим, чего ты стоишь!

На это, Саша, без слов, вполз в вагон. Дверь за ним закрылась. Десятки пар глаз, следившие за сценой с перрона, сочувственно посмотрели в след храбрецу.

Вопреки Сашиному ожиданию, действие не развернулось прямо в тамбуре. Монстр в форме проводника, проводил его в свое купе, усадил его, уселся сам, и только после этого заговорил:

– Ты кто такой голосистый? И знаешь, кому орешь? – Воротник голубой рубашки

слегка съехал, предоставив на Сашино обозрение массивную золотую цепь с крестом из того же металла. Тут, надо заметить, что размер сего креста был достоин маковки сельской церкви.

– Я – Саша. Из Турции тащим барахло. Не видишь, что ли?

– Слава Бизон, – представился проводник, протянув могучую лапу.

Жест понравился Саше, и он с готовностью пожал ее.

– Но орать – не ори, неизвестно куда. Сечешь?

– Давай-ка я тебя проверю. – Слава-Бизон поставил локоть своей волосатой ручищи

на стол и взглядом пригласил Сашу попробовать силы. Они скрестили руки и где-то с полминуты пытались сломить сопротивление друг друга. Вдруг Бизон сделал резкий рывок, и Саша оказался придавлен к столу.

– Ну что? Осторожней надо быть. Осмотрительней. Я тут думаешь просто так?

Вышел погулять? Я в чеченской семье живу. А ты, в общем, ничего. Молодец. Не слизняк. Вы, наверное, через вагон поедете. Заходи если что, покалякаем.

– Давай, привет. – Они снова обменялись рукопожатиями и Саша довольный

исходом, выбрался наружу.

Чувство только что минувшей опасности еще не успело его оставить, привычная наглость еще не вернулась, но радость успешно сданного экзамена вселила в него новую уверенность в собственных силах.

– Ну, как? – с плохо скрываемой тревогой, поинтересовался Петр.

– Все нормально, – удовлетворенно выдохнул Саша. – Дал бы слабинку, – не сладко б пришлось. Нормальный мужик. Бандит.

Петр криво усмехнулся в ответ.

А тем временем, Олег уже уладил дела с проводником вагона, в котором группа должна была ехать, то бишь, заслал необходимое количество бабок. И погрузка мешков на поезд, со всей присущей ей дикостью, началась. Для неопытного человека, возможно, покажется неправдоподобным разместить, в стандартных купе пассажирского вагона, 150 пузатых, в рост 12 летнего ребенка, мешков. И в самом деле, это было форменное насилие над транспортным средством, но это и чистая правда. Излишне говорить, что в этих адовых условиях предстояло провести 2,5 суток, добираясь до Питера.

Чувалы залетали внутрь с поразительной быстротой. Раскрасневшиеся и блестящие от пота мужики привычно делали свою работу. Мешки передавались из рук в руки по цепочке. Самым же трудоемким участком было – укладывать и забивать их в купе. 25 штук на каждое – вот обыкновенная норма наших челноков. Для достижения столь нелегкой цели необходимо не только с профессиональной точностью рассчитать куда, что и в какой последовательности запихнуть, но и открутить все полки от стенок. Руками, ногами, всеми сухожилиями работал Петр сотоварищи под потолками своих купе. Расписанные цветными клеймами мешки утрамбовывались согласно выверенной схеме. Капрон мерно скрипел под натиском. С разных сторон раздавались кряхтение и окрики. Казалось все шло своим чередом, как вдруг, откуда-то слева, до ушей Петра донесся грохот падающего тела. Матерщина. Снова падение. Выясняется: Леха Алексеев, тихоня на трезвую голову, сейчас, в нажратом состоянии, мешаясь в проходе и хватаясь за все что, не попадя, создавал тем самым непреодолимую пробку. Пить он, как показала жизнь, не умел абсолютно. Обычно забитый, по пьянке он перевоплощался. Хамил направо и налево, матерился, всячески выпячивал себя, вещал как он богат и потому по праву ему любую бабу отыметь легко. И в этот раз, он принялся за старое. Пытаясь обозначить себя, он вклинился в гущу событий, а так, как ничего не соображал, просто, перегородив проход, застопорил работу. Его побагровевшее лицо с отупевшим блуждающим взглядом, при этом, выражало деловитую озабоченность. Дядю Гену, энергично пропихивающего чувалы вперед, такое поведение Лехи довело до точки. Предчувствуя бесполезность многословных уговоров, он, недолго думая, засадил буяну в челюсть. Кубарем покатился дебошир по коридору. Там, зацепившись за дверную ручку купе, он резко поднялся и злобно прорычал:

– Ну, хрыч, я тебе сейчас отдам!

Он принял самый воинственный облик и уже готов был броситься на мирного в обычной жизни дядю Гену. Но не успел. Чьи-то крепкие руки подхватили его и словно мешок с нечистотами вышвырнули из вагона на свежий воздух. То были Петр и лысый Толик Пивоваров. Отвратная личность, однако, не унялась. Возмущенный вопиющей несправедливостью он принялся истошно орать, что есть мочи, напрягая синеющую на шее вену:

– Он мне в харю тычет! Он мне в харю тычет!

Вскоре, как бы там ни было, он заметил, что на его стороне нет никого. Леха беспомощно пошмыгал носом и утихомирился.

Горе-пассажир – буркнул Петр себе под нос.

Наконец все было готово. Последние чувалы закинуты и встали прямо в проходе, вдоль окон. Купе забиты настолько плотно, что спать челнокам придется прижавшись друг к дружке, в длинных мешочных норах, не имея возможности встать во весь рост. Поезд, тем временем тронулся и теперь можно с легким сердцем отдохнуть, вытереть пот с лиц и тел, и расположившись в новоиспеченных берлогах, перекусить и поговорить на отвлеченные темы.

Петр очутился в купе с Сашей и с двумя ребятами-студентами. Они тоже везли кожу поэтому также не имели большого количества чувалов. На этой почве компания и объединилась. Под убаюкивающий стук колес набирающего скорость состава, Саша покинул купе и куда-то исчез. Петр, оценив ситуацию, предложил соседям слегка подкрепиться и выпить. Благо – запасов хватало.

– Все хорошо, но нет в нашем тесном мужском коллективе девчонок стоящих, – бросил реплику Петр.

– Что нет? Вон иди, в других купе полно их. Чувалами, правда, придавлены. Ты только скажи, что нуждаешься в их обществе – сразу прибегут. Им ведь, там, даже толком и лечь негде, – весело вставил студент-блондин.

– А то, и чувалов своих принесут к нам, – подхватил студент-шатен.

– Это вы верно подметили. Но они мне и не нравятся. Если б понравились, согласился бы не разогнувшись ехать, придавленным ею и ее чувалами.

– Это уже без нас, – отозвался блондин. Мне этого добра не надо, а Денис, он кивнул в сторону приятеля, вообще – Ромео. Занят, своей любовью.

– Серьезно? А мне показалось, что он уже вышел из столь нежного возраста. Денис,

колись! Почему тебя Слава так обозвал?

Немного смутившись, тот, кого назвали Денисом, ответил:

– Ну, Ромео не Ромео, а то что не смогу не думать о девчонке своей и часу, это как пить дать. Наваждение какое-то. И пусть Славка подкалывает – мне все равно. – С этими словами шатен, гордо тряхнув шевелюрой, хлопнул рюмку водки.

– Давайте, ребята, присоединяйтесь.

Петр и Слава пригубили по маленькой. Дениса не надо было уговаривать продолжить тему. Он отрешенно смотрел в окно, с грустной мечтательностью погрузился в раздумья и говорил уже как будто сам с собой:

– Нет, ну кто я такой? Студент занюханого техвуза, да и то в академке… Езжу наполовину в долг… Ничего особенного. Пустое место, можно сказать. Она…. Она – красавица, дочка профессора, МГУ закончила. С дядей со своим, на двоих, магазин в центре имеет. Какие мужики к ней приходят! Стоят, а у самих слюни текут. Не мне чета. А она им – ноль внимания, фунт презрения. Сам видел. И не поверите… И сам-то не верю – говорит, что кроме меня, ей никто и не нужен.

– И что ты смурной, тогда такой? Радоваться надо, – бесцеремонно оборвал Петр транс товарища.

Денис немного замялся, выдержал паузу:

– Да как тебе объяснить. Что я могу ей дать? Она вся в шике. Народ вокруг нее – все крутые. Я по турциям и вагонам, она же по парижам, нью-йоркам, римам. Пятизвездочные отели, люксовые апартаменты, шмотки занебесных цен, банкеты, фуршеты, рауты, лощеные кавалеры и госчины не мелкого ранга – ее среда. Вот так…

Блондин закатил глаза:

– Нашел причину переживать. В чем проблема? Зятем станешь, может и тебе перепадет.

– Дутая проблема, по-моему, тоже. Но я тебя понимаю, – сочувствующе покачал Петр головой. – Она, как ты считаешь, тебя любит?

– Не знаю… Да, да конечно, любит. Она так рада, когда я прихожу. Ждет меня. Матери моей звонит. Удивительно. Я же говорю.

– Отлично. Ты ее любишь?

– Да. Но не знаю, что делать.

– Ничего не надо делать. Любишь, – люби. Или ты думаешь, это – не самое главное?

– Может быть и главное, но как все обернется? Не хочется оказаться в положении бедного родственника. Мужем хотел бы быть.

– Все от тебя зависит, дружок. Как сам себя ты ценишь, по каким критериям, и что ей нужно от тебя. Удивляешь ты меня, Денис. Ты – молодой красавец, не дурак какой, ни не бог весть что. Не видал я твоей принцессы, но скажу без ханжеской лести, гвардейца вроде тебя не должны страшить подобные пошлости. Она сама тебя желает, и если тебя одолевает оторопь, перед столь незначительным препятствием, – ты, и впрямь, можешь оказаться недостойным ее. Но. Подумай трезво, ты живешь собственным умом и трудом. А это совсем не мало. У тебя нет волосатых рук, которые прокладывают тебе путь распихивая других и ты поэтому ни одной из них не обязан. Ты – свободный мужчина, а это, – чего-то да стоит. Или думаешь, она этого не понимает?

Шатен, теперь, не выглядел потерянным, и даже улыбнулся в ответ на Петину ободряющую лесть.

– Это его больное место. Буду премного благодарен если тебе удастся его исцелить, – вздохнув, молвил Слава.

Петр подосадовал внутри себя. Конечно, и ему были знакомы взгляды свысока, которые так любят бросать люди определенного сорта на неприметного человека. Оценка по имущественному принципу. К этим явлениям природы он питал сильнейшее отвращение. Именно в таких снобах Петр распознавал плебея. Плебея духа. Именно под такими взглядами, ему казалось, он чувствовал то, что должен был чувствовать, по его мнению, разорившийся аристократ среди новоиспеченных нуворишей. Он презирал, со всей пылкостью своего нрава, их мелкие, припудренные рафинированностью души. Как известно, после некоторой дозы спиртного, амплитуда реакции на происходящее возрастает, поэтому, в этот момент, Петр ощутил, чуть ли не на физическом уровне, неприязнь к совсем неизвестной ему девушке. Безусловно, он понимал, что скорей всего, она не виновата в страданиях Дениса. Что тот сам, своей зажатостью, доставляет ей хлопоты. Но видно, комплекс парня из бедной семьи тяготел не только над Денисом.

– Что поделаешь. Всем нам, обделенным птенцам скудных гнезд не дает покоя сознание собственной неполноценности. И пока мы не вытравим этот душок из себя до конца, таким принцессам как твоя, придется с нами туго.

– Наша скованность – не красит нас, но еще хуже, когда вчерашние наши дворовые

друзья-приятели становятся жлобами.

– Да. Пожалуй. – Петр понимающе покачал головой.

Дениса поддержка, видимо, воодушевила, он мало-помалу оживился, и разговор перешел на тему взятого товара и подарков для родных.

В то же время, в соседнем со студентами купе расположился Андрюха Коробов с подругой Леной и с толстой, еще не старой, но очень похожей на жабу, дамой в очках. Андрюха как-то тоже проживал с Петром в Стамбуле в одном номере. Зарекомендовал себя мужиком неунывающим, шумным и вечно желающим женщин. Ему было немногим за тридцать, но когда дело касалось баб, он представлялся не иначе, как старый солдат. В эту поездку на его крючок попалась Ленка, девица с льняной косой и, судя по физиономии и поведению, ужасно глупая. Последнее обстоятельство, впрочем, отнюдь не смущало Андрюху. Напротив – облегчало задачу. В этот раз, в Стамбуле, Андрюха ввалился в Сашин с Петром номер, где последний мирно возлегал, поедая фисташки и заливая их пивом. С места в карьер, старый солдат пошел в наступление. Мол, выручай Петруха. Ленка живет со страшилой – синим чулком, а его сосед мертвецки пьяный заснул. Петр был человеком понятливым и покладистым, поэтому номер, без лишних уговоров, предоставил в распоряжение жаждущей соития паре. Таким образом, ему хочешь – не хочешь, пришлось проболтаться по улицам битый час. По истечении, этого часа он посчитал, что время, выделенное на любовные радости, прошло, и он честно отдал долг мужской солидарности. Поднявшись к своему номеру, Петр был встречен не на шутку рассерженным Сашей. Тот разумеется ничего не знал о благородном жесте соседа и когда увидел приближающегося Петра, даже изменился в лице.