Последняя любовь Хемингуэя

А Джанфранко в тот же вечер, когда приехал из Падуи, сказал Адриане:

–Ади! Я был у Хемингуэя в больнице в Падуе. Возил мисс Мэри. – Пояснил он.

–Как он себя чувствует? – Встрепенулась Адриана.

И Джанфранко решил сгустить краски о болезни Хемингуэя.

–Плохо. Может потерять глаз, а может случиться заражение крови. Он просит, чтобы ты приехала к нему.

Он выжидательно смотрел на сестру.

–Я ж не врач. – Тихо произнесла Адриана. – Чем я могу ему помочь?

–Он очень просит тебя приехать.

–Не знаю. Я сейчас занята. У нас скоро выставка, надо подготовить картины…

Джанфранко ушел, не сказав пока ничего о машине, обещанной в подарок Хемингуэем. Но за приезд сестры. За машину стоит потрудиться. Надо обдумать дальше свои действия.

А Адриана в тот вечер не могла долго заснуть. Она мучительно раздумывала – ехать или не ехать к Хемингуэю. Она ничем ему не обязана. Ну, встречались, целовались. Посетила его, тоже больного в Кортина. Он, конечно, привязался к ней. Она ему нравится. Но он то ей не слишком нравится. Он уже стар и годится ей в отцы. Продолжать дальше с ним встречаться, значит дойти до более близких отношений. Она это ясно понимала. Но все-таки он ей нравится, – призналась она себе. Но не настолько, чтобы быть с ним постоянно рядом. Конечно, посетить она его должна, раз он просит. По-человечески проявить сострадательность. Но ни в коем случае не углублять с ним отношений. Ей надо думать о будущем. Пора замуж. Претенденты на ее руку имеются, только надо из них выбрать такого, кому она желает отдать свое сердце.

Такие размышления не покидали ее и на следующий день. На следующий вечер Джанфранко снова вернулся к вчерашнему разговору с сестрой:

–Ади! Так ты поедешь к Хемингуэю? Он тебя очень ждет.

–Поеду, но чуть позже. У меня много дел в художественной школе.

Джанфранко боялся, что Хемингуэй может, из-за задержки Адрианы с приездом, передумать о своем подарке. И решил сказать, почему ему необходимо срочно доставить сестру Хемингуэю.

–Знаешь, Ади! Мистер Хемингуэй сказал мне так, если я тебя привезу на следующий день, то он мне подарит свою машину. Не везти же ее обратно в Америку? Помоги мне получить «бьюик»?

И тут от негодования Адриана вспыхнула, – оказывается, ею торгует брат, а известный всему миру писатель покупает ее. Она стала у них товаром или разменной монетой.

–Франки! – Закричала она на него. – Тебе не стыдно брать в подарок машину в обмен за мой приезд! Я что – продажная девка из Кастелло?

–Ади! Что ты говоришь? С кем себя сравниваешь? Ты все равно к нему поедешь, также, как ездила в Кортина! Тогда ты просто ехала к простуженному Хемингуэю. А теперь он серьезно болен. А ты сравниваешь себя с девками из Кастелло. Стыдно, сестра! Прояви милосердие. К тому же автомобиль нам нужен, а сами мы его никогда не купим.

–Тебе нужен только автомобиль, а не я! – Гордо закончила разговор Адриана.

Этой ночью она не могла заснуть. Она возмущалась братом – променять ее, на какой-то паршивый автомобиль, хотя бы тот был американским! Но возмущение постепенно улеглось, и она стала думать о Хемингуэе – как он там, в больнице? Он ее ждет, а она показывает брату свою никчемную аристократическую гордость. Может быть, когда она приедет, он сразу же выздоровеет? А может он любит ее? Она, как Эрминия Танкреду, залечит раны Хемингуэя и спасет его от неминуемой смерти. К утру, она была готова, как Эрминия отсечь свои волшебные волосы и перевязать ими раны любимого. Да, ей теперь казалось, что она любит Хемингуэя серьезно, а это не просто слово "люблю", которые она говорила ему раньше. Адриана была готова поехать в Падую, но зло на Джанфранко не проходило, и она решила ни за что не ехать, на условиях обмена. Это унизительно для нее.

Но в тот день Джанфранко виновато молчал, ничего не говорил Адриане, и она, от его безмолвия, еще больше хотела поехать к Хемингуэю. В ее сознание прочно вошла жертвенная мысль, что только она может его спасти. Судьба вручает в ее руки жизнь великого писателя. Она спасет его, чего бы это ей не стоило. Даже ценой своего унижения, а если нужно, и падения. Торквато Тассо прав. Каждая женщина в душе – Эрминия. И она станет ею для Хемингуэя. У каждой женщины когда-то должен появиться свой Танкред. И когда-нибудь каждой женщине надо пожертвовать собой. Так Адриана приняла окончательное решение и утром сказала Джанфранко:

–Франки! Хоть ты поступил некрасиво, но сегодня мы поедем в больницу, в Падую. – Она не называла имени Хемингуэя. – Ты, наверное, получишь автомобиль.

Джанфранко задохнулся от радости, – он выполнит приказ Хемингуэя. Он привезет ему свою сестру и автомобиль – его!

–Ади! Ты просто чудо! Нам так нужна машина! Спасибо тебе!

–Франки! Ты вроде неглупый человек, но ничего не понимаешь. Я еду не ради автомобиля. Пойми это?!

–Я тебя понимаю, Ади! – Радостно воскликнул Джанфранко. – Когда едем?

–Во второй половине дня.

Адриана уверовала в необходимость посещения больного Хемингуэя, но на сердце у нее было тяжело, и она решила поговорить с матерью.

–Мама, Хемингуэй тяжело болен и лежит в больнице. – Начала она разговор. – Как ты думаешь, его надо проведать?

–Конечно, Ади. Он же известный писатель и твой друг.

–Я знаю, что надо ехать к нему. Но, мне кажется, он ко мне не равнодушен.

–Ну и хорошо! Он богатый человек, поэтому может себе позволить все. Хорошо, что он к тебе не равнодушен. И ты покажи, что он тебе интересен. Дружба с таким человеком полезна…

Адриана была разочарована словами матери. Не понимает чувств, разрывающих душу дочери. После смерти отца она стала во всем выискивать пользу. Но ее можно понять. Но почему она не понимает дочь?

Адриана решила ехать в Падую, а там, что будет, то и будет. Может действительно она станет Эрминией для Хемингуэя.

Как тревожно и сладостно замирает сердце в предчувствии неожиданного…

Она зашла в свою спальню и встала на колени, перед иконой Марии Магдалины. Не потому, что слишком верила в предсказание Божьей Матери. Ей надо было обратиться к кому-то за советом, кому-то излить одно из противоречий своей души. Чтобы осталась только одно – ясность. «Святая Дева Мария! Сердце мое чует, что со мной что-то произойдет. Подскажи, что делать, как быть?» Мария смотрела на нее бесстрастными немигающими глазами. Но, Адриане показалось, что она одобряет ее жертвенность. «Спасибо, Матерь Божья». – Поблагодарила ее Адриана. Матерь Божья одобрила ее стремление помочь больному и страждущему. Она простит и возьмет себе все грехи Адрианы.

Адриана встала с колен и достала из шкафа старинный деревянный ларец, открыла его маленьким ключиком. Там лежали фамильные драгоценности, перешедшие ей по наследству, как единственной женщине на выданье рода Иванчичей, этого колена. Драгоценностей было немного – бусы, броши, сережки, еще какая-то мелочь, в которых она, согласна семейной традиции, обязана идти под венец. Адриана вынула маленькую коробочку и раскрыла. Там лежали два изумруда, хранившихся в течение многих веков и передававшиеся по наследству из поколения в поколение. Мать не посмела их продать, хотя им материально было очень трудно. Особенно в первые послевоенные годы. Они были талисманом их семьи. «Вот они помогут вернуть Хемингуэя к жизни». – Почему-то появилась у нее мистическая мысль. Она взяла коробочку и, чтобы больше не раздумать написала на ней – «Эрнесту от Адрианы с любовью» и спрятала ее в свою сумочку. Ларец поставила обратно в шкаф. Поступок могут осудить родные, но драгоценности принадлежат ей, а не матери. Только она является хозяйкой бриллиантов. Она их давно никому не показывала. Может быть, еще долгое время никто, кроме нее, не заглянет в ларец. Она положила все необходимое для поездки в большую сумку и туда же переложила коробочку с изумрудами.

Они пообедали всей семьей – втроем. Выйдя из-за стола, Джанфранко взял ее сумку, и понес в машину.

–Мама! Я поеду в Падую к Хемингуэю. – Сказала матери Адриана.

Дора уже знала о ее отъезде.

–Правильно делаешь, Ади. Больного надо посетить, утешить, помочь, чем можешь. Потом все тебе вернется с благодарностью. Я буду молиться за его выздоровление.

–Спасибо, мама, за напутствие. – Ответила Адриана недовольно. И здесь мама говорит о какой-то благодарности.

В машине, довольный Джанфранко, сказал Адриане:

–Ты у меня, сестра, молодец! Теперь машина наша.

–Вам всегда что-то от меня надо. – Она имела в виду и свою мать. – А я просто еду к больному.

Хемингуэй уже не ждал Адриану. Решил, что она не может приехать, у нее какие-то свои неотложные дела. Нулевое настроение опустилось еще ниже.

Но вечером к нему в палату вошли Джанфранко и Адриана. Это было так неожиданно для Хемингуэя, что он на какое-то мгновение растерялся. Он уже не надеялся увидеть Адриану до полного выздоровления.

Адриана молча, широко открыв свои, и без того огромные черные глаза, вглядывалась в него. За этот месяц – непроизвольно фиксировал ее мозг, – Хемингуэй сильно поседел. Небрит, щетина клочьями свисает с щек и с подбородка, будто кто-то вырвал живьем ее куски из тела. Один глаз прикрыт марлевой повязкой, и только постель, на фоне больного Хемингуэя, выглядит чисто и целомудренно.

Адриана прошла к кровати, и Хемингуэй протянул ей руку. Она села на краешек чистой простыни и прижала его ладонь к своему лбу. Потом опустила его руку ниже и поцеловала ладонь.

–Что случилось, Папа? – Тихо произнесла она, и слезы появились в уголках глаз.

–Ничего страшного, девочка. Я уже выздоравливаю. Наклонись ко мне, я тебя поцелую.

Адриана склонила над ним свою голову, и ее густые волосы закрыли их лица. В таком положении они замерли на минуту. Сиделка раньше вышла из палаты, чтобы не мешать посетителям и больному при встрече. Только один Джанфранко смотрел на них, раскрыв рот от удивления. Он не мог понять сестру. Он ожидал чего-то такого, но не подобного откровения чувств. Наконец, Адриана подняла голову, и Джанфранко увидел на их лицах радостные улыбки. Но они его словно не замечали.

–Ты давно приехала в Падую? – Спросил Хемингуэй.

–Только что. Мы даже не заехали к знакомым, чтобы оставить у них свои вещи.

–Ты сегодня останешься со мной?

–Да. Но разрешат ли врачи?

–Мне все разрешено. Я их паршивого согласия спрашивать не буду. Я тебя сегодня не отпущу от себя никуда. Согласна?

–Да. Но мне надо переодеться с дороги.

–Переоденешься здесь.

Они замолчали, и Джанфранко деликатно кашлянул, чтобы напомнить о себе. Хемингуэй повернул голову к нему.

–Спасибо, Франки! Ты езжай к своим знакомым и приедешь сюда рано утром до прихода врачей.

–Хорошо, мистер Хемингуэй. А как насчет машины?

–Она твоя. Как буду уезжать из Италии, передам тебе все документы на нее.

–О, спасибо! – Обрадовано прокричал Джанфранко. – Значит, до завтра!

Адриана поняла, – размен произошел. Но пока решила не спрашивать Хемингуэя, почему он это сделал.

Они разговаривали до позднего вечера. Хорошо, что мартовский вечер наступает рано. Сиделке Хемингуэй объяснил, что она свободна до конца своей смены и, чтобы в палату не заходила ни под каким предлогом. Когда наступил вечер Адриана, спросила:

–А где мне спать?

Кресло, на котором спала Мэри, из палаты вынесли, оставались стулья.

–Я поставлю стулья в ряд и лягу на них. – Предложила она.

–Нет, девочка. Сегодня ты будешь спать со мной! – Твердо произнес Хемингуэй.

–А я вам не помешаю? – Просто спросила Адриана, даже не подумав о возможности отказа.

–Ты мне никогда не мешаешь, девочка. Ты мне нужна всегда и везде.

–Тогда мне надо переодеться. Не могу же я в дорожном платье лечь в чистую постель.

–Стерильную. – Засмеялся Хемингуэй. – Переодевайся, а я буду за тобой наблюдать.

–Не надо на меня смотреть. Мне просто не во что переодеться. Одежду увез Франки. Я не догадалась попросить его оставить сумку.

–Я тоже оказался не из догадливых. На вешалке висит белый халат. Одень его.

Адриана подошла к вешалке, сняла жакет и повесила его на крючок. Потом обернулась к Хемингуэю:

–Отвернитесь, Папа.

Хемингуэй молча повернулся на другой бок. Теперь он слышал только шуршание одежды. Свет погас, и он почувствовал рядом с собой дыхание Адрианы. Он приподнялся над ней и поцеловал долгим, нежным поцелуем. Она гладила его давно не бритые щеки и целовала, как ему казалось, самые болезненные места на лице. Боль уходила из тела, и оно наливалось молодым здоровьем…

Хемингуэй лежал на спине, откинув руку, на которой покоилась голова Адрианы, и чувствовал глубокое удовлетворение, и гордость за себя. Даже промелькнула мысль – это не рациональная Мэри, которая недавно ночевала в палате. Но он бегом прогнал из головы такое подлое сравнение. Он чувствовал сейчас себя уверенным, как тридцать лет назад, когда решил стать писателем. Женщины, особенно любимые, всегда дают уверенность мужчинам. Хемингуэй это прочувствовал на себе. И сейчас болезнь уходила из его души и тела, ему хотелось жить и работать. И он еще крепче прижал к себе молодое, пахнущее здоровьем, женское тело.

Нет! Не так хотелось провести Адриане первую ночь любви! Воспитанная на книгах древних и средневековых итальянцев, она представляла любовь возвышенно и романтично, как у Петрарки. А все произошло достаточно буднично, не в семейном будуаре, а в больничной палате. Правда, сейчас у нее мужчина не какой-то не в меру экзальтированный от любви юнец, а опытный в этих делах Хемингуэй. А для такого мужчины ничего не жалко. Он все делает просто, а потом описывает мудро. Может, опишет когда-нибудь и ее первую любовь. Правда, не хотелось, чтобы все читали о ее любви, даже под другим именем. И какую же надо иметь волю и страсть, чтобы больным стремиться и желать любимую женщину!? Не каждой женщине выпадает такая любовь. Ее не обошла большая любовь. И это в начале жизненного пути! Она сейчас ни о чем не жалела. Юность ушла – пришла женщина.

Эрминия! Рядом раненый Танкред. Ты его спасла!

Адриана, прижавшись всем телом к Хемингуэю, мягко провела рукой по седым волосам на его груди и первой нарушила ночную тишину палаты:

–Как мне теперь к вам обращаться?

–Теперь я уже, действительно, твой папа. Только так и называй, и только на «ты».

–Как смешно. Папа, моя любовь!

–Есть смешное. Пятидесятилетний папа и восемнадцатилетняя дочь.

–Тс-с! Не говори так. Мне уже исполнилось девятнадцать. А тебе, Папа, никогда не будет больше двадцати. Мы оба молоды и одновременно стары потому, что познакомились давно, почти три месяца назад. А молоды потому, что только сейчас узнали, что любим друг друга.

–Ты странно говоришь. Так итальянцы не могут говорить. Они любят без слов.

–А во мне, где-то в самой глубине души, течет славянская кровь. Она сегодня выплеснулась оттуда и прошла через мое сердце. У славян в любви другие законы, не итальянские. Они, когда любят – говорят.

–Ты никогда так красиво не говорила. Скажи так еще?

–Я же пишу стихи, рисую картины. Значит, подбираю красивые образы, сравнения. Сейчас у меня возвышенно-лирическое настроение и хочется говорить стихами, красиво. Девушка может петь о самой дорогой потере. Женщина, что-то потеряв в жизни, может только плакать. Теперь мои последующие потери могут быть только оплаканы. А пока хочется петь!

–Пой, моя красивая…

–Ты можешь не услышать. Ты живешь далеко за океаном.

–Я услышу тебя даже через океан. И буду петь в ответ. Кажется, раньше я не умел петь. Сейчас хочу петь. Твоя потеря – самое дорогое мое приобретение. Пой?!

–Хорошо. Но я уже спела. Мне надо собраться с новыми силами. Хочу услышать твою песню. Если я сейчас запою первой, то будет не песня, а плач.

–Не говори так. А то я заплачу раньше тебя. Я еще тебе спою. Буду петь много, даже из-за океана. А сейчас прочитай лучше свое стихотворение?

–А какое? Твоя просьба застала меня врасплох.

–Которое тебе больше всего нравится.

–Хорошо. Только самое коротенькое.

И она певуче продекламировала несколько строк на итальянском языке. Слова хрустальной мелодией падали в больничную тишину палаты и бесшумно разбивались о ее сердце, оставаясь навечно в душе. Но бьющийся звон мелодии любви слышала только она. Хемингуэю ее голос казался океанским штилем, резко сменившим свирепый ураган.

Закончив декламировать, она тихо спросила его:

–Ты все понял, Папа?

–Нет. Переведи на английский.

–Звучит приблизительно так. Весной оживает природа, а любовь расцветает раньше подснежников. Как здесь будет правильно? В общем, потому что любовь не цветок и может расти под снегом и расцветает не только весной, но и в любой мороз. Короче говоря, она не ведает времен года.

Она еще раз прочитала эти строки по-итальянски и в палате повисла хрупкая тишина. И снова грустное молчание первой нарушила Адриана.

–Почему ты молчишь, ничего не хочешь сказать? Стихи не понравились?

–Я вдумываюсь в них. Сегодня мне все нравится. Не нравится, – отсутствует полностью. Ты возрождаешь меня к жизни. Я вновь расцветаю, как твои стихи о любви под снегом.

И он с неприязнью подумал о Мэри, которая несколько дней назад не могла его вдохновить.

–Как все странно. Никогда не думала, что первую ночь с любимым мужчиной я проведу в больнице. Такого, наверное, ни у кого в жизни не было.

–Было.

–У кого?

–У меня.

–Давно.

–Очень. Тридцать лет назад.

–А где?

–Здесь, в Италии.

–Тоже в больнице?

–Да.

–Расскажи, Папа.

Он вспомнил, – три раза с ним бывало такое в больнице. Несколько дней назад с Мэри… Но этот момент не хочется вспоминать. К тому же, жена – не в счет.

–Что можно рассказывать о прошлом? Тогда я защищал вашу страну от немцев и австрийцев. Был ранен. Лежал в госпитале. Влюбился в медсестру…

–Итальянку?

–Нет. Американку, но немецкого происхождения.

–И ты ее любил?

–Да. Как не любить человека, который спасает твою жизнь? К спасителю прирастает душа, а мозг превращается в ее придаток.

–Ты встречался с ней в больничной палате?

–Да. Где ж еще? Я тогда не ходил, был прикован в прямом смысле к постели. Ноги были перебиты осколками мины и пулями пулемета. Так вот. Медсестра у меня дежурила в палате. И мы не спали с ней целые ночи. Так я лечился.

–А как ее звали?

–Агнесс.

–Как и меня, на букву «А». У нас с ней совпадение первых букв имени. Не случайно. Ты на ней не женился?

–Нет. Она была старше меня почти на десять лет и считала стыдом для себя, выйти замуж за девятнадцатилетнего мальчишку.

–Глупая она!

–Нет – правильная. Она была старше меня.

–Снова совпадает, только наоборот. Мне столько же лет, как было тебе тогда.

–Да. Все в нашей жизни повторяется. Первый раз, как комедия, второй раз, как трагедия.

–У тебя сейчас трагедия. А у меня пока комедия. Выходит так?

–Нет. Я неправильно все сформулировал. У нас с тобой сейчас феерия. Начало сказки с неизвестным концом. Хотя конец всех сказок известен. Они заканчиваются свадьбами. – Он глубоко вздохнул.

–Как я хочу, чтобы сказка была без конца. Без свадьбы…

–Сказки рано или поздно заканчиваются. И у них всегда хороший конец… Жаль, что у меня в палате нет виски или вина. Сейчас бы выпить и все забыть.

–Тебе больно вспоминать прошлое?

–Нет.

–А что тебе больно вспоминать?

–Войну. Всех знакомых и друзей, не вернувшихся с нее. Когда я вспоминаю об этом смертельном копошении людей, то мне всегда хочется выпить.

–Я не буду больше напоминать тебе о том, что тебе больно. Поверь мне?

–Верю, дочка. Но ты напоминай. Иногда нужно выговориться болью.

–Не буду. Обними меня, Папа? Крепко-крепко! Так, чтобы дух захватило у меня, у тебя и забудем все, что было и есть вокруг нас. Сильнее! Сделай и мне больно, как было тебе больно в ту войну. Я хочу быть с тобой одним целым…

–Не надо «больно». Не проси. У войны боль особенная, на всю жизнь… Радость моя…

Он крепко обнял ее руками и почувствовал гибкое, а главное, молодое тело. Оно трепетало от внутреннего напряжения, и готово было взорваться радостью жизни. Он положил тяжелые ладони на маленькие упругие груди и поцеловал их. Тело взорвалось торжествующим счастьем…

Она забыла об изумрудах и не сказала о них Папе.

Утром за Адрианой приехал Джанфранко, и она ушла. Договорились, что вечером придет опять. Целуя на прощание Хемингуэя, она произнесла:

–Не чувствую губ. Кажутся огромными пирогами. Заметно, что они распухшие?

–Да. Сразу видно счастливые губы.

Когда она ехала с Джанфранко в машине, тот сказал ей:

–Ну, ты, сестра, даешь! Никогда бы не подумал такое о тебе. Влюбилась что ли?

–Да, Франки. – Адриана любила своего брата и не считала сейчас нужным скрывать от него происшедшее. Да он и сам давно догадался. Все-таки на два года старше ее.

–Он же старик?

–Я его все равно люблю.

–Люби, раз он нравится тебе. – Он помолчал, а потом попросил сестру. – Ади, ты напомни ему о машине. Он обещал ее мне подарить. Чтобы не забыл.

–Ты же вчера слышал, что она твоя. И как ты решился променять меня на машину?

–Я тебя не менял. Он сам предложил мне ее. Только с условием, чтобы я тебя сюда привез. Наверное, не хотел, чтобы ты ехала поездом. – Просто объяснил Джанфранко, добавив насчет поезда от себя. – Ты ж сама собиралась приехать в Падую, навестить его в больнице. Я только тебя привез сюда. Да, он еще попросил, чтобы я не говорил ничего о тебе мисс Мэри.

Адриана потерянно склонила голову и с горечью произнесла:

–Вы используете меня, как семейный капитал. Старик, как ты о нем выразился, намного чище и благороднее нас.

–Не сердись, Ади. Ты ж еще обещала сделать меня писателем. Вернее, обещала помощь Хемингуэя.

–Для этого надо быть Хемингуэем!

9

Весь день Хемингуэй находился в возбужденном состоянии. Сиделке приказал вызвать парикмахера, который немного привел в порядок обожженное лицо. В крайнем случае, убрал клочья щетины с лица. С большой осторожностью, но с удовольствием, принял ванну. Врачи отметили заметное улучшение состояния здоровья. Было ясно, что Хемингуэй переборол свою болезнь.

А потом он взял лист бумаги и, сидя в кровати, стал писать. Он знал, о чем сейчас будет писать. Сюжет не вымучивался, как часто с ним бывало, а ограненным алмазом лежал в его голове – драгоценность, пока недоступная другим. Сюжет органично вытекал из событий трагической охоты, его душевных метаний, событий сегодняшней ночи и девушки, способной принести себя в жертву, ради любви… Но для кого жертва? Здесь была неясность. Но эта проблема прояснится в ходе работы.

Хемингуэй писал последний рассказ в своей жизни. Больше рассказов он не сможет написать. Концентрированность происшедших с ним событий в последнее время требовала именно такой формы выражения.

И он начал работать. Писал, зачеркивал ненужное и лишнее. И, снова писал. По-новому.

Ближе к вечеру пришла Адриана. Увидев ее, Хемингуэй вскочил с кровати, чуть ли не подбежал к ней и крепко обнял сильными руками. Он целовал ее лицо и повторял:

–Ты вернула мне способность писать! Я тебе безмерно благодарен. Я раб твоей музы!

Адриана освободилась от его объятий:

–Что с тобой, Папа?

–Ты меня вернула к жизни! Я снова могу писать.

–А что ты написал?

–Начал рассказ. Там будешь ты и я. И больше никого. Там будет все, чем мы с тобой дышим.

–Успокойся и отпусти меня. А то вдруг войдет медсестра.

–Никто сюда не войдет, пока ты здесь. Я закрываю палату на замок. – Он подошел к двери и закрыл защелку. – Видишь? Нам никто не сможет мешать, также как и в прошлую ночь.

Адриана вздохнула. Она надеялась, что сегодня ей не придется оставаться в больнице. Но раз так нужно Папе, то пусть. Вон, какой он одухотворенный и взбалмошный. Как мальчишка! Адриана хотела рассказать ему о давнем разговоре с Мэри, о Джанфранко, которому обещана машина, о том, что ее все это унижает, но не посмела. Она чувствовала, что не имеет права не только убить, но даже ранить или царапнуть его вдохновение, грязной прозой жизни. Пусть, пока Папа не знает ничего. Как он возбужден ее приходом, как рад! Не надо говорить с ним о человеческой низости. Это может повредить его здоровью, убьет азарт к жизни.

–А как твое здоровье?

–Великолепно! Даже давление, впервые за много лет оказалось в норме. Врачи удивлены. А если бы узнали лекарство?… – И он громко от всей души, захохотал, тоже впервые за время болезни.

–Тише! – Смущенно попросила Адриана. – А то кто-нибудь придет и попросит меня отсюда.

–В этой чертовской палате, провонявшейся лекарствами, распоряжаюсь я. Никто тебя отсюда не попросит.

–Ты мне прочитаешь свой рассказ?

–Пока нет. Это самый черновой вариант. Наброски. Но дня два и я его напишу полностью и покажу тебе. Ты будешь его первой читательницей.