Очерки здравомыслящего человека о глупости мироустройства

В мозгу стремительно пронеслись события последних нескольких лет. Я был в гостях у его семьи перед самым выпуском, незадолго до того, как переехать в новую квартиру. Только сейчас до меня дошло, что его дом находился примерно в том же районе, что и мой теперь. Да и довольно редкая фамилия совпадала. Сейчас мне казалось диким, что даже подобный факт не навёл меня на мысль. Забыв о существовании этого человека, я не предал значение совпадениям и не смог сложить два и два.

Тем не менее, надежда на то, что моё мрачное предположение окажется ошибочным, ещё имела место быть. Я заставил себя вспомнить в деталях содержание собственной заметки: «…дома находились две женщины и трое детей. Девушке удалось эвакуироваться из горящего здания и спасти мальчика 1977 года рождения. К сожалению, девочка 1982 и мальчик 1986-го годов рождения погибли. Пенсионерка с инвалидностью скончалась ещё до приезда скорой…».

Я поднял брови и выдохнул через нос.

Чуть позже мне на почту пришло сообщение от нашей старосты. Она предлагала скинуться, кто сколько может, и помочь нашему знакомому. Я со спокойной совестью закрыл вкладку, ведь за новую квартиру пришлось внести аренду на три месяца вперёд. В конце концов, после трагедии здесь уже прорвало трубы. Закон парных случаев сработал, а молния три раза в одно место не бьёт. К тому же, осветив данную ситуацию, я итак сделал для их семьи больше, чем кто-либо другой.

Эту историю я рассказывал лишь трижды, и только один человек не осудил мои действия – моя благоверная. От неё я как раз таки ожидал реакции по типу: «Как тебе не стыдно?». Но за что мне должно быть стыдно? Мы обучались на одном факультете, а настоящим журналистом, эффективным и преданным делу, удалось стать только мне. Я управляю массами, а не опускаюсь до адресной рассылки.

Не помню, где почерпнул мысль, о том, что списки вроде «1000 книг, которые должен прочесть каждый» несостоятельны. Таких произведений существует только пять, проблема лишь в том, что никто не знает, каких именно. С людьми то же самое. По моим наблюдениям, в жизни необходимо знать врача, адвоката и, возможно, учителя.

Вот она неприятная правда – другие прекрасно жили, живут и будут жить без вас. Не измеряйте людей по себе: если вам не удаётся представить мир, в котором вас нет, то остальные делают это, не задумываясь, как не задумываются перед тем, как сделать вдох. Вы выходите из комнаты, переезжаете, меняете работу и перестаёте существовать. Не тешьте себя верой в свою исключительность, не будьте щенком.

Лучше станьте хозяином. Единственный способ нуждаться в людях меньше, чем они в вас – не нуждаться в них в принципе. Не стоит терять голову от внезапного внимания к вашей персоне. Тот, кто действительно достоин внимания, вас возненавидит. Задайте себе вопрос: если бы ваш друг начал относиться к вам так, как вы к остальным, остались бы вы друзьями? Счастливое большинство ответит «да». Они станут другом для кого угодно, а, значит, ни для кого важного. У думающего человека не может быть думающего друга – эти двое отталкиваются, словно одноимённые полюса магнита. Однако и противоположных себе они тоже могут привлечь лишь на краткий срок.

Об этом я пишу лишь потому, что, хотя вы и думаете, будто бы жаждите ответа на свой вопрос, прочитать, а тем более осмыслить его, смогут лишь единицы. А ещё потому, что моя корреспонденция приходит с опозданием.

Искренне Ваш,

Продавец свободы

В правом нижнем углу набранного на хромой печатной машинке текста стыдливо краснел штамп «отказано». А ниже торопливая приписка от руки:

«Старому маразматику снова захотелось покрасоваться “мудростью”? В редакцию ничего кроме счетов не приходило уже несколько лет».

Backpfeifengesicht или Он просит кирпича

Итак, со сменой редакции мои крылья начали наконец расправляться. И хотя рабочий день, вечер и ночь выматывали так, что, приползая домой, я мог разве что раздеться, да и то не всегда. Хотя я уже давно покончил с попытками заправлять постель и готовить блюда, состоящие больше чем из двух ингредиентов. Хотя пил только растворимый кофе, со скрипом, но подпадавший под выше обозначенную категорию и, отхлёбывая немного из ржавой кастрюли, терял сознание до сигнала будильника. Несмотря на всё это, даже сейчас я не прекращаю считать, что оно того стоило.

То утро началось противоестественно – я едва не опоздал на работу. Человек моего возраста логично предполагает, что именно этого и следует ожидать, если полночи гоняешься за сотрудниками киоска, продающего ядовитый алкоголь. Однако в неполные двадцать не так очевидно, кто главный в отношениях «боевой дух»-«бренная оболочка».

Я рванул ручку стеклянной двери, сделал шаг в офис и ощутил, как выступает и сразу холодеет пот на лбу и висках. Сейчас я почти уверен в том, что заподозрил неладное, как только подошёл к редакции. Свет, обычно горевший во всём коридоре и пробивавшийся сквозь щёлочки дверей и окон, теперь лишь тускло мигал в пустых торговых автоматах. Стрёкот ламп затих, и никто не носился с папками статей на одобрение, и не дополнял рабочие сплетни личными. Возня прекратилась – шорох нашего «гнезда» сменился безмолвием и цоканьем часов.

Контуженный тишиной, я огляделся вокруг, ожидая найти рациональное объяснение по крайней мере куче картонных коробок рядом с дверью уборной, однако никто из коллег даже не поднял глаз. Меня охватило негодование. Да, я брат-доминиканец; я гончая на службе справедливости; я докапываюсь до правды, аки ищейка; я несу свет знания, даже если его приходится выгрызать зубами, и в этом я божественно хорош. Признаю, возможно, вид у меня был слегка пожёванный, да и пах ваш покорный слуга едва ли альпийской свежестью. Но я гордился своим обликом, словно боевым шрамом. Разве то, что им не поручают ответственных заданий – повод устраивать бойкот?

Я пожал плечами, с демонстративным спокойствием сел за стол и принялся разбирать записи в блокноте:

Дав денег на две бутылки трущемуся неподалёку от киоска субъекту, я объяснил, что являюсь репортёром. Он крепче сжал мою руку и затряс её: «Коллеги, стало быть! Тоже до недавнего времени», – прохрипел он и перешёл на сиплый язык проткнутых покрышек, так что больше я ничего не разобрал.

Я взял себе одну бутылку, оставив ему вторую. На сдачу субъект так щедро отвесил мне пожеланий долгой счастливой жизни, что, видимо, забыл приберечь немного для себя. Того человека я видел в последний раз и, скорее всего, я также был последним, кого видел он, пока из субъекта не превратился в объект. Через пару часов лаборатория победоносно отчиталась о том, что безо всяких тестов было известно каждому: технически умные люди заключили, что технически неумным гражданам впаривали технический спирт.

Я перепечатывал записи, а меж столов сновали коллеги. Сначала я вообще не обращал на них внимания: поход к кофейнику с грузом мыслей пора бы вынести в отдельный норматив по физической культуре. По крайней мере, для студентов-журналистов. Вот только моё уже почти затихшее беспокойство снова постепенно нарастало – они не протискивались с шумом и руганью, а змеились, неслышно и бесцветно. А из-за двери раз в пять минут выкрикивали по одной фамилии. Те, кого позвали, вздрагивали, опускали глаза, и в тишине плелись в коморку редактора. Молча выходя через минуту, они брали коробки, собирали свои и не только вещи и покидали редакцию тем же путём, что и газеты: уходили, чтобы никогда не вернуться.

Прошло около часа, а я уже ощущал себя как человек, которому на лоб капает холодная вода. Стрелки вращались – людей становилось всё меньше. Я вздрагивал, но уже не потому, что боялся услышать свою фамилию. Давило то, что её всё никак не называли.

Наконец я остался один и понял, о чём говорил тот пьяница у киоска. Его место освободилось. Я его освободил. Для себя. Дверь скрипнула, прервав мои размышления:

– А, только ты остался? ‘аходи, – смущённо пробормотал редактор, первый на моей памяти человек, картавивший букву «з».

Он сложил руки в замок, вздохнул и объяснил, что, в связи с недавними событиями, у прессы сменяется курирующее министерство. Нас выкупает и поглощает более крупная газета, а все сотрудники попадают под сокращение, в том числе, он сам. Редактор поднял на меня глаза – я опустил свои, пытаясь вспомнить, о каких событиях он говорит.

Мы не заметили, как в комнату вошли ещё три человека. Один из них огляделся, скользнул взглядом по главному редактору, остановился на мне, кивнул и улыбнулся. Перед тем как протянуть розовую ладонь, он вытер её о жилет.

– Я так понимаю, вы и есть тот самый одарённый молодой человек? – он снова улыбнулся одними губами, а затем крепче сжал мою руку и с силой тряхнул её. – Очень приятно. Очень. Меня вы, разумеется, уже узнали.

Он выгнул брови, заглянул в моё непонимающее лицо, затем покосился на редактора, и улыбка вдруг сползла с его губ.

– Хотите сказать, не слышали? Говорят, у стен есть уши, а ваша какая-то глухая, – рассмеялся он.

Я всё ещё глядел на него по-совиному. Через несколько секунд он нахмурился и всплеснул руками:

– Ну что ж вы? Не заставляйте меня сомневаться в вашей профпригодности, – он стиснул мою руку, и я почувствовал, как хрустнули костяшки. – Будем знакомы. Краузе. Я предглавный, надо мной только, – он поднял указательный палец и держал его, пока не убедился, что я обратил внимание на этот его жест. – Вы, мальчик мой, как я погляжу, решительно не осознаёте, что происходит. Ничего, спишем на вашу неопытность.

Я всё так же глядел на него в упор.

– Ваше подразделение расформировывается. Слишком много лишнего жира накопилось, понимаете? Для одной страны многовато. Сверху решено, – он провёл ногтем по горлу.

Я сглотнул слюну, потёр шею и снова взглянул на редактора, ища у него защиты. Господин Краузе наконец отпустил мою вспотевшую ладонь, и, похлопав по спине, мягко подтолкнул к двери:

– Ну-ну, что ж вы так побелели? Вы звезда этой… листовки. Неогранённый алмаз!

Я почувствовал, как горячая рука Краузе тянется к карману моей рубашки. Он кивнул своим, и все трое вышли из комнаты. Я продолжал вглядываться в лицо своего уже бывшего начальника, затем достал пару купюр, в которые мой нынешний шеф завернул свою визитку. Редактор ничего не сказал, только грустно покачал головой. Я нахмурился и выбежал за дверь, чтобы поинтересоваться у господина Краузе, нет ли возможности повременить со всеми этими сокращениями и увольнениями. Он пожал плечами закурил прямо в офисе и предложил мне сигарету. Я положительно отказался.

– Что ж, добро пожаловать.

Я в последний раз оглянулся. Сквозь щёлочку в двери было видно, как он закрыл лицо руками. Затем поднял телефонную трубку и с ненавистью толкнул дверь. Последний солнечный луч заставил блеснуть табличку «Главный редактор К. Фишер».

Так за один день у меня сменилось руководство и появились деньги, на которые я впервые сводил её в кино, оплатил счёт в ресторане, и поел что-то кроме кофе.

А на другой день я разбирал сообщения о тех, кто в первый и в последний раз сводил совсем другие счёты. Я встретил уже несколько знакомых фамилий, и не удивился, наткнувшись на некролог Фишера. Однако он не повесился и не выпрыгнул из окна, а просто отравился метиловым спиртом.

Но в тот вечер я набросил пальто ей на плечи, она взяла меня под руку, и мы вышли из ресторана. Шампанское и хорошее настроение заставили меня подойти к нищему и дать ему сдачу с тех денег. Возможно, я просто хотел очиститься, а, возможно, его лицо с невидящими глазами показалось мне знакомым.

Я перелистнул фотоальбом и замер.

– Что такое? – обеспокоенно спросила жена.

– Лицо того человека, видишь, – я на силу перевёл дыхание. – Мой первый редактор. Той чёрно-белой газетки. С колонкой про «Бабушкины советы», помнишь?

Жена вздохнула, погладила меня по голове, но ничего не успела сказать: раздался звонок. Она приложила трубку к уху, выслушала всё и передала её мне:

– Это Лисёнок. Хочет спросить совета по оформлению статей для школьной газеты.

Искренне Ваш,

Продавец свободы

Schizophyllum commune* или Щелелистник обыкновенный

В последнее время только и слышно, что жалобы на безалаберность молодых сотрудников. Не младших, а именно молодых – высшее звено и само может спокойно преподать урок, как погрязнуть в кафкианстве и оруэллщине всего за один квартал.

Признаться, я и сам частенько грешу, в сердцах высказывая подобные упрёки. Но я другое дело. Я занимаюсь этим только во благо им самим. Никто не спорит, они головожопые моллюски, каких поискать, однако верно говорят: «Jugend hat keine Tugend (“Не знакома молодость с добродетелью”)». И, если раньше я не сомневался в справедливости своих укоров, теперь готов достать швейный набор и распустить французский флаг.

Разве не стала их безответственность следствием нашей? В конце концов, именно «ешь кашу, потому что я сказала» породило «смотрите, красная линия нарисована выше синей, поэтому дайте нашему отделу ещё денег».

В детстве я жил в пригороде с мамой и младшим братом, и по настоянию первой мне вечно приходилось таскаться со вторым. Так случилось и в тот мерзлотный вечер. Я волок за собой неподъёмную сумку с продуктами, а он, закутанный в старую шубу, неуклюже переваливался через сугробы.

Услышав писк, я повернул голову. Щенок, больше похожий на медвежонка, сидел на обочине у ёлки. Я взял его на руки, а в голове тотчас возник план: у мусорных баков в нашем квартале всегда было, чем поживиться. Руки уже были заняты, так что тащить ещё и собаку было тяжеловато. Приставными шагами брат то и дело обгонял меня и, глядя прямо в глаза, умолял позволить ему нести щенка. Смутно предугадывая, что ничем хорошим дело не кончиться, я всё же не смог отказать и доверил ему начинавшего понемногу отогреваться пса.

Когда раздался душераздирающий вой, я уже знал, что произошло. Мой брат стоял над колодцем, но щенка в его руках теперь не было. Спотыкаясь, я подбежал к ближе, понимая, что вытащить его самостоятельно точно не смогу. Выхода не было.

Сжав губы до белизны, мама вышла из подъезда и спустилась в колодец. Когда рука с щенком показалась над поверхностью, я облегчённо выдохнул. Но это был последний лёгкий вдох в моей жизни:

– Это всё он от тебя понабрался, – буднично произнесла она, даже не покосившись в мою сторону. – Ты злой.

Решаясь поговорить с родителями об их ошибках, вечно наталкиваешься на стену непонимания и обвинений в неблагодарности. Казалось бы, кто-кто, а мы-то точно научились разрушать стены. Надеясь услышать её версию событий, я уже во взрослом возрасте пересказал историю со щенком. Я ожидал чего угодно, начиная с извинений, заканчивая упрёками, однако реальности снова удалось меня удивить. Мать пожала плечами: «Не помню такого».

К старости родители и сами превращаются в детей, капризных и мнительных. И теперь мы кругом виноваты: перед своими детьми, которых не сумели правильно воспитать, и перед вторящими им бабушками и дедушками, чьи надежды мы так и не оправдали.

Я оторвался от газеты, запрокинул голову и позволил гравитации поправить мои очки. Говорят, процент образованных людей в мире неуклонно растёт. Вместе с тем уменьшается среднее количество детей в семьях бакалавров и магистров. Совсем в другом ключе говорят об ещё одном общепринятом и неоспоримом факте: количество глупых людей увеличивается также неумолимо.

Считается будто бы явления эти совсем не связаны. Согласно «официальной» риторике, благодаря распространению интернета выдающаяся «дурь каждого всем видна стала». Но, позвольте, это всё малозначимая чепуха. Зайдя дальше, я сопоставил два феномена. Очевидно, что популяция проходит через бутылочное горлышко. Не дай бог жить в эпоху перемен или в эпоху вымирания.

Жена поставила две кофейные чашки на пробковые подставки из ИКЕИ. Прочистив горло, я обратился к её поправляющим кружку рукам:

– Знаешь, у меня тут появилась одна занимательная теория. Послушаешь?

Она наклонила голову, насильно заставив меня заглянуть ей в лицо.

– Так вот, один умный человек в среднем оставляет одного ребёнка, в то время как идиоты плодятся, что хорьки. И, раз у нас с тобой три высших на двоих, я чувствую себя немного виноватым перед этим миром.

Она нахмурилась. Я сглотнул и, подавив дрожь в руках, попытался придать своему голосу уверенности:

– Да-да, именно виноватым! – Так уж получилось, и мы с ней образовали пару, отняв друг друга у товарищей-питекантропов. – Простым самовоспроизведением нам, как ни крути, не отделаться. Нужно завести хотя бы троих, а лучше сразу пятерых. Но план-минимум – три.

Она молча откинулась на спинку кресла и чиркнула зажигалкой. Я терпеливо ждал, пока моя супруга докурит.

– Ты, кажется, сказал, будто бы умные люди заводят по одному ребёнку?

– Да, именно так.

– Вот одним я и обойдусь.

Я был поражён. Возможно, она всё-таки не поняла мою цепочку умозаключений. Я сделал попытку объяснить ещё раз, но она просто выставила ладонь вперёд:

– Ты работаешь журналистом. Я инженер. Думаешь, мы сможем прокормить и обучить половину футбольной команды?

– Я не работаю журналистом. Я являюсь журналистом.

Она закатила глаза и шумно вздохнула, как делала каждый раз, когда понимала, что неправа, но не желала этого признавать. Хотя некоторые из её доводов на первый взгляд казались не лишёнными смысла, большинство всё же представлялись полной чушью. Тем не менее, переубедить её мне не удалось.

В конце концов, мы достигли компромисса и сторговались на одном. Возможно, тут была и моя вина. Наверное, я ошибся и слегка переоценил её умственные способности. Оставалось только надеяться, что ребёнок пойдёт в меня.

Искренне Ваш,

Продавец свободы

*Schizophyllum commune (Щелелистник обыкновенный) – древоразрушающий гриб, известный тем, что имеет не менее 23 328 разных полов, каждый из которых совместим с 22 960 разными полами в популяции.

Verschlimmbessern или Хотел как лучше

Под начальством Краузе я трудился уже несколько лет, но, каждый раз заходя в его кабинет, чувствовал, как тело парализует от благоговения. В конце концов именно благодаря ему я стал настоящим журналистом, работающим «в полях» на постоянной основе. К тому же, редакции удалось наладить агентурную сеть едва ли не по всему городу, и вести о происшествиях порой до нас доходили раньше, чем до полиции. Чаще всего это были ограбления, дебоши и мародёрства, однако этот раз стал неожиданным исключением.

Коллеги, все как один опытные журналисты, благословлённые патологической апофенией. Однако даже они нередко подшучивали над моим умением раскапывать самые интересные истории. Вскоре в офисе появилось присловье, что, якобы нет смерти без меня. В каком-то смысле они были правы, хотя мёртвое тело я впервые увидел именно тем вечером.

По дороге к месту преступления я ожидал от себя какой угодно реакции. Перебрав все возможные варианты, оценил их вероятности, однако, как обычно и случается в подобных ситуациях, произошло то, о чём я даже и помыслить не мог.

Меня не рвало, даже не тошнило. На самом деле я вообще ничего не чувствовал. Передо мной лежал обычный человек. У него не вываливался язык, кожа не покрывалась фиолетовыми пятнами и не сходила кусками. Из необычного я заметил разве что распухшее лицо. Увидев такого человека на улице, ваш покорный слуга справедливо бы предположил, что он попросту пьян. Потому что пьян он как раз таки и был.

Я пытался убедить себя, что он больше уже никогда не встанет, но чувство отвращения никак не приходило. Я наклонился и пару раз щёлкнул затвором.

Правда в том, что перед моими ногами лежал чей-то остывающий сын, друг, супруг, может, отец. Эти родственники даже не подозревали, что близкого им человека меньше часа назад зарезал его же пьяный приятель, щедро угощавший всех по случаю продажи мотоцикла. Они пока даже представить себе подобный поворот событий не могут, зато сейчас его наблюдаю я. А о случившемся они узнают уже из моей статьи.

Я задумался, присел на корточки и едва не макнул палец в кровь. По всей видимости, было произнесено что-то не очень лестное. Началась потасовка, а результаты развезли по полу в панике разбежавшиеся посетители бара. Я встал, упёршись руками в колени.

Разговорив оставшихся дежурить сотрудников, я узнал, что убийцу скрутили и заперли в туалете. Я подошёл к двери и прислонился к ней ухом, но ничего полезного или сенсационного не услышал, и теперь ругал себя за то, что только зря потратил плёнку на его пьяные угрозы. Уже собираясь уходить, я случайно заметил валявшийся на полу паспорт. Любопытство взяло верх и, ни на секунду не сомневаясь, что он принадлежит именно пленнику санузла, я надел перчатку, нажал на корешок и сделал несколько фотографии.

Я не сразу понял, что меня так потрясло, но потом догадался – сентиментальность. Паспорт давно не существующей страны, владелец которого скоро также будет растоптан законом победителей. Удовлетворённо хмыкнув, я перелистнул страницу: несколько детей. Почти столько же, сколько расторгнутых браков. В основном девочки, но есть и два мальчика, а старший ещё и мой тёска.

В дверь снова заколотили. Неприязнь к этому пьянице едва не заставила сорваться и нагрубить, но профессиональная честь в те времена была медалью, а не клеймом. Я вздохнул и поспешно скользнул к выходу.

Отвесный весенний дождь превратил моё пальто в свалявшийся комок мокрой шерсти. Капли хлестали по лицу и не давали дышать. Я мысленно готовился на утро проснуться как минимум с першащим горлом, максимум – с воспалением лёгких, ругался, рукавом размазывал капли по линзам очков, и всё равно, дрожа всем телом, останавливался на каждом светофоре. Пожалуй, нужно было предупредить жену о позднем возвращении. Глядя на мигающий зелёный, я сделал шаг назад, а оставленный на строительных лесах полипропиленовый мешок лопнул под тяжестью воды и облил меня с ног до головы. Я взвыл от ярости и бессилия, однако послышался звук, больше похожий на скрежет нежели на рычание. В замешательстве я поднял голову и огляделся, но рядом никого не было. Моё сердце заколотилось, и я в первый раз в жизни перебежал дорогу на красный:

– Эй, – я потряс мотоциклиста за плечо. – Вы в порядке?

Из остановившейся рядом машины выскочил водитель, но подбежал он не к нам, а к лежавшему рядом пешеходу. Мне показалось, что прошло несколько минут перед тем, как он вернулся, сказав, что тому парню уже не помочь.

Вместе мы проверили пульс мотоциклиста. Я с надеждой взглянул на водителя:

– Нужно, наверное, снять шлем? – мои руки и голос дрожали.

– Не трожь, ещё спину доломаешь, – он уложил парня на бок и поднял забрало шлема.

Его лицо было бледным, но глаза он держал открытыми. Изо рта текла розовая пена.

Мы так и не поняли, кто вызвал врачей и полицию. И те и другие пытались опросить меня, но не добились ничего, в то время как водитель хладнокровно пересказывает события последней четверти часа. Но в память мне навсегда врезалось то, как он диктовал номер мотоцикла, а в это время один полицейский толкал другого под бок:

– Его сегодня перерегистрировать приходили.

Потом я узнал, что тот мужик из бара наврал, сказав, что мотоцикл прошёл техосмотр. На самом же деле тормоза никто не проверил, что и стало причиной ДТП и смерти двух человек: мотоциклист, как нам сообщили, скончался по дороге в больницу.

В этот момент всё встало на свои места. Вот почему фамилия в паспорте показалась такой знакомой. Она была моей, пока я не стал носить новую – фамилию мамы и маминого Мужа.

Смерть шла за ним по пятам, а вот я всегда оставался на шаг позади обоих. За ночь он убил троих и только на шаг разошёлся со мной. Должно быть, это и есть плохая наследственность.

Я пришёл домой, прикрыл дверь и молча встал на половик, ожидая, пока с меня стечёт вода. Я отряхнулся как собак, и вдруг почувствовал себя таким же вымотанным, как она. Жена окликнула меня из кухни, но я слишком погрузился в мысли, чтобы ответить. Она проскользнула в коридор и, ничего не сказав, помогла стянуть с плеч промокшее пальто.

Я выпустил пар из ванной, разлохматил волосы полотенцем и отправился искать супругу. Было уже далеко за полночь, но на кухне ярко горел свет, на столе ждала чашка тёплого чая, а за столом – моя благоверная. Я позабыл все те слова, которые готовил для предстоящего разговора, но ей, похоже совершенно не нужны были мои объяснения. Она покосилась на свободное место, кивнула и устало улыбнулась: