Мотыльки

Там уже никого не было… Меня это удивило, потому, как я не слышал топота убегающих ног, если б выстрелом удалось существо напугать. И ничего не лежало на траве перед окном, если б одного патрона хватило завалить намертво это отродье дьявола прямо на нашей лужайке. Край ружья с дымящимся дулом я ещё видел, а сам папа был вне поля зрения, застыв в этой тишине, вместе со мной, разглядывавшим вид на ночной участок.

А потом оно ступило на свет из темноты за кустами крыжовника. Я тут же попятился спиной прочь, потому, как вышагавшие в зону фонаря копыта двигались наподобие какого-то гигантского паука! Как передние лепки, четыре ноги, две ближе, две по краям поодаль, и кто ещё знает, сколько лап ещё дальше там, в тени, вдоль туши этого зверя!

Кроме ног я ничего не успел разглядеть. Ни головы, ни самой туши показаться не успело, мне хватило и этих сгибавшихся лапок, будто нечто громоздкое выползало с западной стороны на участок. Раздался второй выстрел, и теперь уже был слышен своеобразный топот. Потом ещё один залп из ружья, будто вдогонку удиравшему зверю, не издавшему больше ни воя, ни крика, ни какого-либо ещё звука.

Хотелось побежать на порог, прижаться к отцу и заодно спросить у него, что это было, но я боялся, что он сильно рассердится и опять погонит спать. Даже притом, что сам ведь прекрасно сейчас понимает, что никакого сна после сразу трёх выстрелов у нас над ухом, и быть не может. Взрослые всегда такие странные, но что бы мы Антохой вообще без них делали.

Папа вернулся живым, героически прогнав чудовище с нашей территории, это главное. А я, снова примкнув к окну, с нахлынувшим нервным ознобом вспоминая, что за чернотой кустов крыжовника вообще-то ещё стоит наш забор. И пусть его не видно, пусть чудище могло его сломать или погнуть, толкнуть цокающими лапами вперёд, сбивая наземь, но почему-то воображение рисовало совершенно иную картину – я задумывался, это какого же роста была сия тварь, что просто легко перешагнула забор, а потом от первого выстрела мигом и довольно легко отскочило обратно…

В главной комнате снова были слышны мужские голоса, папа с дядей Олегом обсуждали запасы, патроны, самочувствие раненного, искали спиртные напитки, после чего папа предложил «пройтись» по домам тех, кого уже нет и забрать их заначки, а дядя на него ругался со словами «да это же мародёрство!». Отец парировал, что живым все продукты и прочие вещи куда нужнее, надо как-то держаться всеми силами, и здесь уже все средства хороши, не до законов и морали в мире, где все нас оставили на произвол судьбы.

Проснулся я уже где-то в обед, ведь уснуть удалось крайне поздно. Снаружи под окном раздавались звуки того, как Антон строгал толстые колья обхватом с руку, натачивая остриё и глубоко всаживая тыльной стороной в землю прямо под моими окнами. Частокол с западной стороны должен был отпугнуть всех незваных гостей, а я был больше всего поражён тем, что наш бледно-зелёный забор, выше меня ростом, действительно стоял цел и невредим, чуть своим спокойным видом не заставив меня дар речи потерять, припоминая ночные размышления…

Дяде, вроде как, было чуть получше. Из красного уголка доносились знакомые затяжные молитвы. Вообще, он в последнее время читал их не просто голосом, а нараспев, как священник, отец Святослав, который тоже пал жертвой нападения чудовищ, оставив деревню ещё и без его покровительства. Мне казалось, дядя Олег буквально соревнуется с башкирским шаманом, кто кого лучше перепоёт в этих религиозных песнопениях.

Дня три всё шло нормально. Дядин бок понемногу заживал, разве что спал плохо – ночные кошмары мучили. Еды как-то хватало, я научился разводить костёр в одиночку, и мы с Антоном много времени проводили в огороде вместе, болтая о том, о сём, чтоб не страшно было. Он заверил меня, что звери так устроены, что повторно уже не полезут. Мол, если попался волк в капкан на чьём-то участке, то если таки сбежит, носу своего уж туда не сунет. К тому же с раной на лапе долго не проживёт, а тут отец, мол, аж три выстрела в тушу вчерашнего «гостя» сделал.

Но на четвёртую ночь после случившегося, вокруг снова раздавался громкий топот несущихся «табунов» и даже были слышны вдалеке и выстрелы, и человеческие вопли. Даже на нашем участке, там, за забором, я слышал во мраке шелест нескошенной разросшейся травы, высоких сорняков лопуха и чертополоха, да наших кустов, средь которых ступали паучьи копытные лапы. Но близко к нам никто не подошёл.

А поутру выяснялось, что эти создания нападали на периметр, атаковав несколько живых домов, ломая стены и устраивая там полнейший хаос. Наш дом тоже из таких, но, видимо, случившееся дня три назад, не позволило на нас ринуться. А, может, дело в частоколе или ещё в чём-нибудь. У западной стены всё ещё маловато колышков, но Антон трудится над изготовкой новых в свободное время.

Дядя впервые после ранения вышел из дома и попытался примириться с шаманом, духовные споры с которым у него по жизни не утихали. Даже запрещал мне с башкирами-иноверцами общаться, они кто мусульмане, кто язычники, а мы, мол, нашему богу молиться должны. Может, он нас этой ночью и защитил?

Ну, а дядя Олег от старого Шункара хотел узнать, есть ли какие-то отпугивающие средства от такой нечисти. Может, травы какие, обереги, отварами особыми всё облить, соль рассыпать, ещё что… Да, похоже, ничего не добился, пришёл понурый весь, взлохмаченный… Он вот всего на три года младше папы, наш почти лысый, а вот у Олега густые рыжевато-коричневые кудри на голове, как так бывает…

Заходил в гости к нам Валентин Семёнович с красивой такой фамилией – Героев, не совсем наш сосед, но с учётом обмельчавшей деревни, уже, можно сказать, что живущий неподалёку. Предлагал деревенский дозор сделать, чтобы охотники с ружьями периметр патрулировали, разбившись на несколько смен или чередуясь по мере своих вылазок в лес. Так и решили, так что теперь папа по вечерам не всегда был на участке, но и ходил с остальными, охраняя периметр. Как Антон объяснял, они не толпой бродят, а на определённом расстоянии друг от друга патрулируют по одному, чтобы, случись что, подбежала подмога по-быстрому, но и чтобы охватить территории побольше, а то куда годится бродить всей компанией в одном месте, если на другой конец деревни набег будет.

Я только и представлял, сколько же в лесах может бродить крупных лохматых зверей непонятной внешности, козлоногих, паукообразных, и стрекочущих так противно «Эву-эу-э-ки-ки-ки-ки…». В деревне осталось менее двадцати человек, после набега на периметр ещё некоторые уехали в надежде на лучшую жизнь.

Нам же уезжать было просто некуда. Папа говорил, что нас тогда разлучат, их с дядей Олегом отправят в армию, если таковая ещё осталась, либо в её подобие – в те или иные войска, патрули, охрану, а нас с Антоном в лагерь беженцев, причём даже не факт, что в один и тот же. А ещё его, в силу возраста, тоже, скорее всего, в военные казармы курсантов на какую-нибудь подготовку и обучение, а меня к маленьким детям наверняка. И это было тоже безумно страшно, остаться без них, без родных, без семьи, без поддержки! Не зная, как они там и переживая за них каждый день!

Было бы там более безопасно, чем за нашим забором, через который эти существа могут легко перешагнуть? Есть ли ещё хоть кто-то из людей, и знают ли они, как бороться с затаившимися во мраке чудовищами? Эта нечисть выходит лишь с наступлением ночи, мы нормально можем жить лишь днём, но каждый день, когда сгущаются гадкие сумерки, никто не знает, наступит ли завтра. Кто переживёт зловещее дыхание ночи и взойдёт ли вообще солнце…

Дяде становилось хуже. Рана-то заживала, а вот по ночам он стал много кричать и часто просыпаться. Бормотал что-то несуразное, но было ясно, что снятся ему эти чудовища. Они с папой их видели, а я лишь зубы да лапы мельком, не представляя, о чём толком речь. В его голосе же встречалось и про отродья чёрной козы, и про легион младых, всякие разные кошмары. Он утверждал, это всё из-за разны. Видимо со слюной или чем ещё дикой твари в организм попал какой-то яд козлоногого, мешающий теперь спать спокойно и посылающий странные видения о бесформенных неописуемых существах, знания о которых он черпал именно из снов. Но, как их одолеть и чего они боятся, увы, не знал. Как и не объяснял, почему они приходят сюда, зато… стал намного меньше молиться…

В красном уголке его теперь уже редко увидишь. Поначалу он ещё много уповал на божью помощь, крестился, молился нараспев, а теперь его всё чаще лихорадило – лоб в крупной испарине, волосы взъерошены, температура высокая, глаза бешенные… Чем ближе приближалась полная луна, тем он, словно волкодлак из стародавних суеверий, становился всё нервозней и даже безумней. Иногда он видел такие ужасы, о которых опасался нам даже поведать. Не только мне, но даже папе, своему брату, оставляя внутри себя все эти неописуемые переживания.

Иногда с каким-то пугающим отчаянием в голосе заявлял, что всё все обречены, что выхода нет. Отец тогда стучал кулаком по столу, что аж вся посуда прыгала, и требовал того замолчать, воздержавшись от подобных фраз при детях. Каждый день по нескольку раз они только ругаются и спорят…

На улице перестал показываться старик Шункар. Поначалу мало кто это заметил, наверное, неделя минула, как все опомнились, что нет больше этих шаманских песнопений на перекрёстках. Стучались к нему, да не открывает, не отвечает… Несколько дней спустя, как Антон говорил, я сам-то не видел, вломились к нему в избу мужики с председателем, разведать, а не помер ли тот, да так и ахнули…

Брат бы не стал меня нарочно запугивать, выдумывая всякие небылицы, особенно сейчас – в такие времена. А после этих видений за окном я и сам был готов поверить во что угодно. Говорят, в углу одной из комнат шамана нашли, среди груды обглоданных человеческих костей, сидящего нагишом на корячках. Наружу выволокли, да чуть там и не растерзали.

Лицо, говорят, у него совсем изменилось. Чудищем стал немыслимым. Глаза навыкате, волосы, ресницы и ногти – все повыпадали, кожа бледная-бледная, как у покойника, нос сильно сморщен, будто в застывшей гримасе, складки которой уже не разжать, челюсти вперёд выпятились, формируя под ноздрями уродство изменённой формы черепа, да не как у приматов, а совсем непонятное что-то. И за зубами ещё один ряд начал расти, сгибая вперёд да выпячивая передние основные. Так что рот его почти не смыкался теперь, уголки губ треснули, как и кожа щёк, и там новая соединительная ткань, как перепонка, выросла. Ничего человеческого в этом сморщенном зубастом лике не осталось. Знал бы отец, что мне это всё брат шёпотом втихаря пересказывает, такую трёпку бы Антохе задал…

А внутрь, когда заглянули, там все стены в символах странных, углём начертанных, да кровью хлеставшей, уже подсохшей, измазано. Всё залито в смраде неистовом. И кости кругом лежат от его дочери да её детей-близнецов, сожрал, мол, живьём в ритуальном неистовстве сначала малых внуков, а потом и её, изменившись до неузнаваемости.

Что-то бурчал, верещал, да по-человечески подобным ртом говорить не мог уже. Один дядя Олег мог его бормотания понять и истрактовать всем. Говорил Шункар, что богиня лесов дань свирепую требует, жертвы кровавые, чтобы от чистого сердца шли. Кто своих любимых и дорогих ей поднесёт, тому и даст она дальше жить в новом мире.

Дядю за такое захотели запереть прямо вместе с Шункаром, говорят, нагнал на них страху белибердой своей, чуть драка не затесалась, хорошо папа вступился. Говорит, от лихорадки всё, заразу какую-то подхватил при ранении, и кто теперь знает, чем дело кончится. В больницу ж не повезёшь, есть ли они ещё вообще, больницы эти, и кто там работает..

В общем, так как тюрьмы на территории деревни нет, в одной из плотно закрывавшихся бань стали держать старика-шамана. Все выступили голосованием, что б его не кормить, а староста, председатель наш, Айдар Губей-улы, такого отношения не потерпел и велел еду бросать тому, а не морить голодом. Знаю, кости мальчишек и их матери собрать хотели да захоронить, но, вроде, так и не сунулся никто этим заниматься в проклятом шаманском доме, дабы на себя беду не накликать.

А день спустя наш агроном, Пётр Станиславович, опять мужиков всех собрал – на поле, недалеко от озера, где гадюшник обычно, высокая трава за ночь оказалась во многих местах странно примята, формируя целые прямые и извилистые линии. И народ походил там, повырисовывал орнамент полученный, вышел один из символов, что на стене у шамана был углём начертан, только огроменный со всё поле. И непонятно, кто б такой мог за ночь вообще создать в темноте, да ещё в идеальных пропорциях и симметрии там, где она была, ведь узор этот, «символ Шаб-Ниггурат», как его трактовали, представлял собой искривлённую пятиконечную звезду с дополнительными «рожками» и несуразными «завитушками». Никто не сознавался, а все друг друга начали подозревать да обвинять, меж собой перессорились…

Луна разрасталась, а вместе с ней и наша тревога. Дядя Олег, казалось, больше вообще не спал. Сидел полулёжа то в кресле, то на стуле у окна за столиком, мог задремать, но снова кричал, вскакивал, что-то шептал или тараторил, даже «крестился» как-то иначе – от левого плеча двумя перстами, как староверы, вёл к пупку, потом к левому плечу, оттуда наискось к правому бедру, да к левому по прямой, соединяя пять точек в ту самую пентаграмму. Кланялся непонятно куда и причитал всё про ту матерь-козу, чтобы нас защитила.

Они всё больше ругались с отцом. Впервые я слышал, как тот не сдерживается в выражениях, ругаясь передо мной и Антоном благим матом. Теперь уже было всё равно, какой смысл вести себя прилично, если от всего общества осталось около пятнадцати человек, да и человеком ли теперь был наш изменившийся до неузнаваемости шаман?

Антон как-то сводил меня к той бане, его показать, оказалось она председателю-то и принадлежит, на его земле стоит. Но нас заметил Митька-сторож, мужик необразованный, резкий, постоянно курящий, словно у него в погребах запас табака на самокрутки, или просто скуривающий уже по привычке всё подряд, что удаётся сорвать да насушить. Прогнал нас, в общем, ружьём угрожал, чтобы не совались. Как ему только оружие доверили…

Брат ещё предположил, что оно не заряжено. Мол, вот чисто ребятню отпугивать, да не осталось в «Сухом Озере» уже ребятни. Младше Антона один я был, остальных, если лесные отродья не выловили, то родители увезли спасать отсюда неведомо куда. Как Антоха ребят трое ещё, и то из них некоторые постарше на год-другой. Остальные, кто есть, уже, считай, взрослые.

А в ночь полнолуния эти монстры снова пришли. Их будто бы что-то манило сюда. Раз за разом за минувшее время мы их отгоняли, они делали перерыв, передышку, и снова шли на деревню, не опасаясь никаких охранных костров. Зачем мы вообще их делаем каждый вечер? Возводим защитой на ночь, хотя они совершенно их не боятся!

Когда что-то тяжелое и неуклюжее подошло к нашему дому, начав скрестись и задевать частокол, отец взял ружья и снова отправился наружу. Дядю лихорадило у кухни, он вымаливал прощение у высших сил, держал в руках крупный нож для хлеба, закончившегося среди запасов первым же из всех наших продуктов, сидел так в обороне, покрытый потом, весь дрожа и озираясь по окнам, ожидая нападения с любой стороны. Двустволка была где-то неподалёку, так как на лишённой всякой скатерти столике виднелись небрежно уложенные патроны.

Я, затаившись в комнате, зажавшись в углу кровати под слоями тёплого одеяла, сквозь малюсенькую щель поглядывал на своё окно, за которым вновь ощущалось дыхание зла, и маячили странные фигуры теней, среди которых узнавались очертания вытянутой костяной пасти. Но я увидел в этот раз кое-что ещё.

Средь этих крупных челюстей, которые в раскрытом виде не могли вместиться даже в обозримое оконное пространство, вытягивался змееподобным хоботом склизкий и длинный язык, довольно толстый, цвета вяленого мяса, чьи запасы помогали нам проживать на пару с банками варенья.

Этот отросток будто жил своей жизнью, но самое главное – он тянулся непосредственно к ослепительному свету фонаря, касаясь того, получая ожоги с характерным шипением от нагретого до высокой температуры плафона, но будто бы не чувствуя никакой боли, продолжал двигаться, водить по нему и облизывать.

Тварь прервал от этого непонятного мне действа громкий выстрел, заставив отскочить в тень. Папа вышёл прогнать эту мерзость вновь с нашей лужайки, а в идеале, конечно же, пристрелить да убить вовсе. Кто знает, сколько там таких особей в стае, но убив даже одну и выставив эту костяную голову на шесте, отгоняя прочих, можно показать силу человеческой отваги и упорства. Сказать всем чудовищам, что им здесь не рады, что это не их дом и не их мир, а наша деревня. И отвадить всякое желание клокочущих порождений душной тугой ночи захаживать на нашу территорию.

Когда чудовище отскочило, я вылез из одеяла и прыгнул к окну, чтобы хоть теперь его целиком рассмотреть. Не помню, отец ли, дядя Олег или кто из гостей-соседей, но явно мужской голос, когда-то обронил запомнившуюся мне фразу, даже не и не вспомню к чему относящуюся, «врага надо знать в лицо». Кажется, это когда деревенские начали без вести пропадать день ото дня и ещё никто не ведал о нашествии козлоногих из леса.

Ничего толком увидеть мне не удалось. В отличие от прошлого раза, зверь слишком много надышал, облизывая фонарь на углу крыльца. Я просто стоял и робко вглядывался сквозь стекло, надеясь, что то по-быстрому отпотеет… А затем у моего рта появилась скользкая крупная рука, и что-то схватило меня крепко-крепко, мигом вырвав из комнаты. Я не мог даже сообразить, что происходит, но брыкался, сколько было сил, мычал сквозь зажавшую мои губы ладонь, а меня стремглав выволокли из спальни в главную комнату, оттуда на веранду, и вот уже вмиг на улицу под громкий топот человеческих ног.

Лишь, оказавшись снаружи, я понял, что это дядя Олег уносит меня куда-то прочь не просто из дома, а вовсе с участка, бежит в темноту троп, не к другим домам, а в сторону леса мимо пустующих участков, залитых мертвенно-бледным светом зловещей луны. Я ничего не понимал, не мог звать на помощь, а долго вырываться и сопротивляться не выходило – час итак был поздний, дневная усталость не позволяла быть достаточно прытким и сильным. Сердце бешено колотилось, а разум не мог разобраться, куда и зачем он меня тащит.

Возможности, раскрыть рот и укусить его – не было никакой. Руки мои были стиснуты крепкой хваткой, выпрямленные вдоль тела, как я и стоял у окна, оказавшись намертво стиснутый, а ноги уже уставали отталкиваться, к тому же я был босяком – кто ж в кровать залезает в обуви, так что удары пятками и стопами едва ли могли всерьёз меня вызволить.

Мы бежали невероятно долго. Было видно, что сам дядя уже устал держать меня на руках, прижимая к телу и не позволяя ни кричать, ни звать на помощь. Страшно было подумать, что у него на уме, но неизвестность пугала куда больше. А мы всё неслись сквозь деревья и кустарники, пока не стали замедлять ход, когда он уже изрядно устал.

Он поставил меня на ноги, и я ощутил голыми стопами холод ночной земли, колкие мелкие веточки, осыпавшуюся хвою, старые листья – в общем, весь лесной «ковёр» по которому был вынужден ступать. Он держал мои руки за спиной так, чтобы я не вырвался, ведя рядом, а другой ладошкой всё ещё прикрывал мне рот, чтобы я не закричал.

Я дёргался из раза в раз, слёзно мычал в ладошку и всхлипывал, но его всё это никак не заботило. Мне хотелось хотя бы спросить, что происходит и почему мы здесь, но он не давал мне сказать ни слова, оставалось лишь пищать и верещать, насколько мог, двигаясь среди тёмного леса, куда проникал иногда сквозь кроны серебристый свет циклопического лунного глаза.

Вокруг я на слух ощущал, что бродят эти чудовища. Копытное перешагивание, сотрясавшиеся от них кустарники и нагибающиеся под их снующими зловонными тушами мелкие деревца. Сейчас дядина ладонь уже не перекрывала своей хваткой заодно и ноздри, так что меня буквально тошнило от окружавшего нас запаха.

Среди деревьев в бликах холодных лучей я сквозь слёзы глядел, как маячат лохматые гиганты. Слышал издаваемый ими мерзостный звук, скребущий буквально по моей душе через всё нутро, выворачивающий от паники наизнанку и ввергающий в такое неистовое желание удирать отсюда со всех ног, что я начал вырываться и брыкаться в дядиной хватке с новой прытью, будто открывалось второе дыхание и организм откуда-то изнутри черпал резервные силы.

Мерзостный запах всё сильнее въедался в окружающий ледяной воздух. Они наполнили здесь собой всё пространство, принесли с собой глубинную тьму, сделав лесные дебри своим морозным прибежищем, несмотря на царящее вовсю лето, изменяя деревья нашествиями бледного грибка и ползучим вьюном, извращая саму лесную подстилку у нас под ногами. И хотелось даже зарыться в проклятую, потную и тоже отнюдь не благоухающую ладонь дяди, но как-то скрыться от тошнотворного зловония волосатых угольно-чёрных копытных туш.

Но всё было тщетно, сбежать так и не удалось, а тот, молча, почти не моргая, когда мне удавалось на него посмотреть, с широко раскрытыми своими каштановыми глазами двигался вперёд, будто бы даже знал куда. В небольших ельниках и сосновых зарослях я узрел, как эти дикие отродья пируют гниющими тушами лосей и оленей.

Только сейчас увидел их целиком и ужаснулся от их внешнего вида – косматое бесформенное уродство! Ничего общего с рогатой лошадью или копытным пауком, которых я себе представлял. Нечто вообще не из этого мира. Потустороннее, демоническое, инопланетное и чужеродное, невесть как способное вообще жить и дышать.

Они ранили моё юное воображение, словно в этот самый миг детство кончилось навсегда, было разрушено, унесено водоворотом бездонного жадного океана, чёрными дырами безграничного космоса в самые мрачные и непроглядные его уголки для извечного заточения. Эти существа не поддавались никакой логике, не имели привычного строения тел животных, нас окружавших. Ни шеи, ни толком спины, невозможно было вообще разобрать, где у такого организма зад, а где перед. Они не из нашей реальности, они воплощение кошмара, настолько дикого и абсурдного, что я едва не потерял сознание уже не от истошного их запаха, а от одного только безобразного вида.

Каждое из существ напоминало ходячий дом, из крыши которого ввысь, подобно языкам бушующего пламени, вздымалось бессмысленное нагромождение винтовых и кольчатых рогов. Устремляясь в крылатую ночь, пронзая лёгкую вуаль туманной дымки, они высились к мрачному небу, застилая собой колючие звёзды, а среди этих остроконечных массивных наростов копошились ещё и конические отростки, извивающиеся, как живые лианы или змеи, как лишённые присосок смрадные чёрные щупальца, сотканные из отвратительных частиц инородного неживого пространства.

Вся эта туша ступала на бесчисленном множестве копытных ног, растущих столь хаотично, что существа не могли даже ровно ходить – если не прыгали с места на место, то они ковыляли и переваливались, прихрамывали и раскачивались, шевеля своими многочисленными хоботками, как чёрное непроглядное пламя вселенской бездны, венчавшими каждое такое массивное тело своеобразной шевелящейся короной.

Тела были покрыты толстой ворсистой шерстью, но кроме изогнутых несколькими коленями копытных ног иных конечностей попросту не было. Никаких рук или лап из этого туловища. Оттуда лишь с разных сторон высовывались те самые белёсые черепа, обхваченные связывающими нитями и жилами, где одна над другой, где в отсутствии всякой симметрии.

То, что я видел за окном, было всего лишь одной из десятка пастей каждого такого создания! Оно походило скорее на дьявольское растение с чертами животного гибрида, нежели на лесного зверя, ничего общего ни с лошадьми, ни с козами, ни с оленями. Просто белые головы, подобные звериным черепам без глазниц, словно те затянуло костной тканью. Ведь выпяченные вертикальные веки с ресницами-зубьями, напоминающими хищных растений из книжек о странной фауне жарких стран, располагались как раз на теле, покрывая собой всю цилиндрическую поверхность плотной пульсирующей кожи между этими головами, являя взору красноватые сетчатые глаза, как у насекомых.

Одни их грозные были довольно крупными, иные помельче, какие-то близко прижаты к туше, словно висят на ней, как прибитые к стенке трофеи, а многие сильно вытянуты вперёд, пожирая мясо с оголившихся костей мёртвых животных. Папа прав, если этих безобразных порождений тьмы здесь расплодится, станет совсем мало зверья. Истребят и оленей, и белок, и заодно всю рыбу в озере, а потом вновь примутся за людей…

Вскоре мы шагали среди лесных огоньков, что нежно-голубыми и белыми сферами мерцали прямо с земли, однако то были не простые светлячки, а что-то куда крупнее. И в лунном сиянии я видел, как к поросли этих маячков приходят эти отродья, нагибаясь, смакуя языками и поедая те прямо, выкорчёвывая прямо с почвы крючковатыми пастями.