Игла бессмертия

– А-а-а-а, так это мы ваших покрутчикив покосылы, нэ царских? – влез казацкий голова.

– Да.

– Уф… як гора с плеч долой! – Перещибка перекрестился на красный угол.

– А что же, в Экспедиции доходов ничего не видели? – спросил Воронцов.

– Вы знаете нашего исправника, Колоскова, всё за него делает секретарь. – Мурза многозначительно замолчал.

– А тот ходит на помочах у Семихватова, так?

– Именно так.

– Но ведь такое воровство невозможно скрыть!

– Почему же? Можно. Ревизские сказки пишутся исправно, налоги поступают исправно. Считай сам, один крепкий мужик двадцати – двадцати трех лет в Истанбуле стоит, на наши деньги, пятьсот рублей, а податей с него нужно заплатить в год три рубля с полтиной. Вот и весь ответ.

Георгий помолчал. Он никогда не задумывался над устройством жизни в Империи, и продажа крепостных никогда не вызывала в нём чувства несправедливости. Но история Корчысова внесла разлад в его убеждения. Воронцов, конечно же, протестовал против продажи крепостных туркам, но, к своему удивлению, теперь он, кажется, стал противиться и самой продаже. Впрочем, разбираться с этим сейчас не было времени.

– И что же дальше? – вернулся он к допросу.

– А так и пошло – князь ясырь собирает, я везу и продаю.

– И сколько же крепостных вы продали?

– В нашем уезде пять казённых деревень, и сейчас мужиков там не осталось. А по счёту… по счёту двести семьдесят душ.

– Ну вы и подлюки – православных нехристям продавать, – вставил своё слово Перещибка.

– А мне что, я не вашей веры. А вы-то своих мужиков сами торгуете, деревеньками продаёте-покупаете. Где разница? А там, за морем, ещё и следят за ними, потому как денег не в пример больше плачено.

– Оставь свои наставления при себе, – осерчал Воронцов. – Расскажи про мор.

– Это идея князя. Ему надоело выплачивать подати – по ревизским сказкам набежала большая сумма, а кроме того, с деревень ещё можно было баб, девок да недорослей набрать – моровое поветрие всё спишет.

– А что колдун?

– Он и вызвался болезнь устроить, иначе откуда бы её взять.

– А что ему нужно взамен?

– Не знаю, что-то зарыто здесь, под хутором, это ему надо.

– Расскажи о нём всё, что знаешь.

– Знаю немногое. Он появился в Боброцске весной, сразу после того как перебили рекрутскую команду. Узнал откуда-то, что у князя с Перещибкой вражда и тяжба и пришел прямо в усадьбу. Слуги его выкинули было, да только все, кто его выдворял, на следующий день слегли и к вечеру отошли. Оттого князь ему и поверил.

– А заради чого этот пёс шелудивый судиться со мной стал? – влез Перещибка.

– Кто, колдун?

– Семихватов!

– А-а-а… только чтобы убрать вас подальше от Берёзовки. Опасался, что вы спутаете ему планы.

– И не зря боявси, сукин выкормыш!

– А что ты знаешь о такой Прасковье, мещанке из Боброцска? – спросил Воронцов.

– Ничего, – подумав, ответил мурза. – Никогда о ней не слышал.

– А слышал ли ты от князя или колдуна, – тут Воронцов и сам несколько затруднился с определением, – про такую старую ведьму с необычными зубами?

– Нет.

Что ж, первый допрос можно было считать завершённым. Впрочем, он мало походил на допрос, каковой бы устроили мурзе в застенках Тайной Экспедиции. Скорее, беседа, но Воронцов спешил и устроил её только для того, чтобы Корчысов не успел за ночь напридумывать чего-нибудь.

– Если ты рассказал всё честно, то я, как и обещал, замолвлю за тебя слово перед Сенатом.

Корчысов поглядел капитану в глаза и кивнул.

Мурзу вместе с прочими заперли в избе и приставили к ним часового.

Воронцов вышел на двор и глубоко вдохнул – после духоты общего дома на свежем воздухе была благодать. Он присел у крыльца и прикрыл глаза, подставив разгоряченную голову прохладному дыханию ночи.

Допрос завершился далеко за полночь, но капитан не хотел спать, напротив, чувствовал некоторое возбуждение. Ведь, дай-то Бог, дела налаживались – теперь он знает всё, он свободен, а вокруг друзья. Враг же – раскрыт, ослаблен и, вернее всего, вовсе не будет иметь сил для штурма. Быть может, уже завтра никого не останется в лагере.

Подошёл Перещибка, он тоже пребывал в приподнятом настроении.

– Закурим, пан капитан? – Казак предложил свой кисет. – Я, ей-богу, писля рассказа цього татарина як заново на свет народывся.

– Пожалуй, не откажусь.

– История его вокруг Азова вертелась, а так уж выйшло, що и моя оттуда же родом, так не откажите и мою историю послухать.

Воронцов поглядел на казака и кивнул.

Они присели на ступеньки, раскурили трубки и Перещибка начал:

– Початы с того, що у моего отца було два сына – Андрей и Степан. Жили мы на Украине и, бывало, гуляли с запорожскими товарищами в крымских деревнях, шуровали в огородах турецкого султана на иншому берегу Чёрного моря, хаживали в гости к ляхам, хошь и було цэ противу договоров.

Однако русские царицы год от года всё бильше и бильше забирали у казаков волю, и ось забрали её всю. Пришёл генерал Текели и выгнал усих запорожцев, а Сечь сровнял с землёй.

Хоть и жили мы тогда не в Сечи, а на Каменном Затоне, а обиду брат мий принял, як бы его хату спалылы. Ось тогда-то и разошлись наши с ним шляхи-дорожки. Вин був весь в батька, пылкий нравом, скорый на решения. Не примирился он с такой обидой, а собрав сотню таких же горячих хлопцев и отправился в Крым, на службу хану.

Я же, погоревав за казацкие вольности, решил стать чумаком. Богато где я ходил с возами: и в Крым же, и к Азову, и дальше, до Ногайской Орды. И жилось мне привольно: на Украине – дом, жинка и отдых, а в дороге – степь, резвый конь и сабля! И ось однажды знакомец мой, ногайский татарин Курбай, пообещался доставить мне китайского шёлку и персидских ковров – товар дуже дорогой и денежный, коли продать его в Киеве.

Подтолкнул мени тоди черт ударить с ним по рукам – захотелось вместо широкой хаты дом себе каменный поставить на Затоне. Уговорились загодя, а встреча возьми и выпади на тот год, колы русская императрица повелела взять Крым. Знав бы ранише, так сидел бы дома, смаковал люльку да держался за жинку, алэ весть застала, когда уж чекал я своего знакомца на реке Кубани, що в Ногайских землях.

Встретились мы с ним благополучно, совершили покупку и разлучились добрыми друзьями, но вокруг уже було ох как неспокойно. Русские начальники предложили ногаям покинуть прикубанские степи и откочевать до реки Урал, чтобы занять тамошние порожние земли. Одни старшины татарские согласились, подняли казаны и двинулись за Кубань. Иншие отказались и тэж двинули кочевья. А нэмае горшей для чумака поры, колы такое в степи движение. Захованные средь мешков с солью ткани жгли мне душу!

В дрожи небывалой прошли мы до Ейского городка, где стоял русский гарнизон, и надо ж было такому статься, що за две версты до спасения на нас вышли немирные ногаи и в такой силе, що тилькы на конь и в реку.

Тут-то меня и повязал дорогой товар. Вместо того щоб кинуть возы, я свернул с дороги. В том месте Ея переходит в лиман и оттого вокруг богато заводей, всё поросло лесом, высокою травой, словом, есть где схорониться. И мы успели уйти благополучно. За широкими кустами, по колено в воде в густой осоке укрылись. Але ж дюже богато шло татарвы, а где одна пара глаз пропустит, там сотня заметит. Знайшлы нас – заулюлюкали, повернули коней.

Первые лихачи, що верхом в кущи вломились, получили вид нас по доброй пистолетной пуле, иншие полезли в сабли, закипела сеча.

Срубил я одного, отмахнулся вид другого, глядь, а передо мной брат мий, Степан, стоит и вже шашкой замахивается. Але узнал меня и в один миг, как всегда с ним було, всё решил. «Падай, Андрей, меж колёс, лежи тихо, у меня в полоне будешь». Я так и сделал – завалился между колёс и чекаю доброго часу.

Колы кровавая справа кончилась, татарва стала трофеи собирать, а меня брат повязал да к конскому седлу приладил. Так я в петле и болтавси, пока ногайцы Ейский городок окружали, та табор свий ставили.

Той же ночью мы с братом обнялись и поговорили. Не буду тебе пересказывать все его беды и счастья, скажу тилькы, що познакомил вин меня со своей дочкой, с Олесей, тоди вона ще малявкой була.

А на рассвете я вже скакав до Азова. Степь вокруг пылала великой сечей – то немирные ногайцы резали и жгли мирных и русских, и всех, кому не посчастливилось бути там и в тот злой час. Не однажды замечали меня хищные ватаги, що ручьями текли на север, але коня мне брат дал лучшего, его скорым бегом я и спасался.

Благополучно добрался я до Азова, а там вже всё знали и готовили войска в поход. Два дня я отдыхал, покупал кой-чого в дорогу и собирался до дому, но на третий день в крепость вошли войска донского атамана Иловайского. Скажу тебе, що сила их була великая – лес копий остро сверкал на солнце, когда конные сотни одна за другою проходили в город. Десять полков казаков – не шутка. К тому ж вести пришли из Ейского городка – ногаи его взять не смогли, а с бильшою втратою откатились за Кубань.

Смутно мне сделалось на душе, затрепетал я за долю брата, за дочь его. И решил, що колы убит вин приступом, то хоть свою племянницу выручу. Детей мне с жинкой бог нэ дал, так возьму её донькою. Так я решил и записался к донцам в полк.

Вскоре прибыли мы к Ейскому городку, але дознаться там я ничого нэ смог – тела ногайцев вже були похованы пид землю.

Так як же мне с братом снестись? Сам нэ поскачешь – запишут в дезертиры. И я стал искать нужных людей, стал расспрашивать местных татар и таки встретился с одним из своих знакомцев по прошлым делам – татарином Катамаем и попросил його разузнать о брате в Джамбулакском кочевье.

Як же я изумился, колы в тот же вечер те самые дончаки, с якими мы ще вчерась сушили вместе чарки, повязали мени и доставылы в шатёр самого атамана Иловайского. Запираться резона нэ було, и я рассказал все как есть. Алексей Иванович мне на то сказав: «Сношения с ворогом во время войны есть проступок тягчайший, и за то полагается тебе повешение. Но коли сможешь ты своего брата уговорить и тем дашь войскам скрытный проход, то и ты, и брат твой получите награду. Коли же по твоему попущению татары нас обнаружат и сбегут в степь, то обнимет тебя пеньковая невеста».

Ось так-то. Весточка моя отправилась в кочевье, а через седмицу я получил ответ, що брат мой жив, хотя и тяжко поранен в руку.

С неверным Катамаем я отправился за Кубань, где вдоль реки Лабы собрались все мятежные ногаи с табунами, кибитками, бабами и детьми.

Мы встретились недалеко от урочища Керменщик, але обняться по-братски нэ смогли, бо порожним болтался правый рукав его кафтана от самого плеча. И сам Степан був бледен и едва жив.

Снова проговорили всю ночь. Все наскоки ногаев на русские посты и крепости булы отбиты, в кочевьях залышилась едва половина вид числа всадников. Мурзы послали весть к турецкому султану, але надии мало. Старшины ногайские горюют о недавней войне с черкесами – теперь вид них тоже нэ буде допомоги. Куда ни кинь – всюду клин.

Ось тут я хитрым лисом к брату и подластился. Молвлю: «Колы посты укажешь, да весть в кочевье пустишь, що русские на Дон уходят, то землю получишь и сможешь с дочерью мирно жить. А нет, так и так конец скоро ногаям, войска ведёт Суворов, а його походка тебе известна».

Ожег вин меня взглядом гневным да презрительным. Ругал, лаялся, напоминал про Сечь, про русское вероломство, але потом сказав: «Що мне жизнь берегти? Николы нэ берёг и в инший час прогнал бы тебя, але теперь я нэ один, а с дочерью. Её судьба всего важнее, за неё я и жизнь положу».

Ось оттуда его дворянство, цей хутор и земля. Мене теж нэ обидели, тилькы я запросил награду монетою.

Да, а Ногайская орда через три дни була раздавлена. Вид речки Лабы наступали под барабанный бой квадраты пехотных каре, ухали с пригорка единороги, отзывались им полевые трёхфунтовки, а со стороны степи заходили широким разбегом казацкие донские полки.

И я с ними. Ногаи, колы очухались вид страху, собрались та поняли, що в степь нэ утечь, то рубились крепко, але мы перемоглы. Мало кто прорвался сквозь наше кольцо, останние легли в землю. В тот день ярость явилась среди донцов – за набеги, за побитых товарищей, за уведенных в степной полон жинок, за побитых по ненадобности деток, местью лютой пролилась она на головы всего ногайского рода без разбора. С моей подсказки брат это наперёд угадал и тем дочь свою спас, и сам спасся. Ось така история. – Перещибка отошёл к бочке и хлебнул воды.

– Да, история занимательная. Так стало быть, ты – Андрей?

– Так.

– А что же брат?

– Вин как здесь обосновался та от ран оправился, мирно жить нэ смог. Разбойничал, хоть и без руки, а однажды напоролся на засаду. Там и лёг. Хлопцы его, кто здесь оставался, послали мне весточку в Затон. Я и приехал, и братом сказался. Потому как кто бы сироту признал хозяйкой? Никто. Я тоди на смерть ради неё ходил, так и на подлог пошёл, нэ задумавшись. – Перещибка замолчал, переступил с ноги на ногу. – Так що ты скажешь?

Воронцов глянул на него и не спешил с ответом. Он вытряхнул пепел из трубки и встал.

– Что говорить? Это не моё дело, а измены тут нет.

– Спаси тебя Бог, Георгий Петрович. – Перещибка обнял капитана.

*Ясырь – невольники.

Глава 23

Утром следующего дня лагерь князя не опустел, даже наоборот, к нему стекались по одному, по два измождённые беглецы, а позже подошёл небольшой отряд, и внутри началась какая-то суета и строительство.

Воронцов спозаранку взошёл на галерею башни и наблюдал за противником в подзорную трубу – вчерашние беглецы появлялись перед лагерем будто из воздуха, их тут же вязали и вели к колдуну. Ничем другим, кроме как действиями полудницы, объяснить это было невозможно.

Георгий размышлял о том, чтобы отправить в Воронеж гонца. Получалось, что если и ехать, то только ему самому, так как только он мог бы как-то справиться с духом, закрывшим дорогу. Однако мысль о том, чтобы удалиться от колдуна, была противна всему его существу, так что по всему выходило сидеть в осаде.

Правда, для этого были все условия – еды и воды вдосталь, хватит месяца на три, а если беречь, то и на пять. Проломы в стенах латались за счёт бревен изб и сараев, так что укрепления были все так же надёжны.

Погода испортилась, северный ветер нагнал туч, и всё небо затянуло серой хмарью, но настроение у осаждённых было приподнятое – после вчерашних событий вера в благополучный исход противостояния окрепла.

Демид даже стал присматриваться к казачкам и то и дело многозначительно крутил ус, то рядом с одной, то рядом с другой. Это петушиное поведение вполне могло привести к потасовке, так как казаки, как и всякие прочие мужчины, не жаловали чужого внимания к своим женщинам. И в таких случаях Фёдор, по давней привычке, осаждал своего друга, но не теперь. Теперь его вообще не было видно, и большую часть времени он проводил в одиночестве, засев в какой-нибудь тёмный закуток.

Николай радовался возвращению господина капитана и наслаждался свободой от ответственности. Теперь, когда начальство на месте, всё очень скоро завершится, в этом он был уверен твёрдо, а война, ну что ж, дело привычное.

Перещибка подумывал о том, чтобы устроить-таки небольшой отдых и опорожнить бочонок вина. Очень ему хотелось заручиться дружбой Воронцова, глядишь, и дочке столичный капитан глянется.

И только Георгий чувствовал некоторую тревогу, скорее связанную с колдуном, чем с князем.

Однако беда пришла именно от князя.

После полудня к хутору подскакал парламентёр и передал послание:

– Его светлость предлагает господину капитану покинуть со своими людьми хутор и направиться куда ему заблагорассудится! А предателю и трусу Арсланке Корчысову велит возвратиться! В обмен же его светлость сохранит жизнь крепостному Тишке Шапкину и девице Катьке Найдёновой, кои находятся под властью князя. А коли щедрое предложение князя не будет услышано, то названные Тишка и Катька будут повешены на закате.

Гонец ускакал, а из лагеря в подтверждение его слов ненадолго вывели Тихона и Найдёнову.

– Merde!

– А хто ци люди? – Перещибка разглядывал пленников в подзорную трубу.

– Мой денщик и племянница князя.

– Племянница? На кой ляд она вам нужна?

– Это долго объяснять.

– Но ты же понимаешь, що вин обманет? Вас нэ выпустят.

– Да, князю веры нет.

– Значит, и выбору – идти чи оставаться – у вас нэма.

– Значит, нет.

– Ось и добре.

Однако Георгий понимал вполне, что выбор есть. Это был выбор совести – попробовать вызволить пленников или обречь их на смерть своим бездействием. Но рисковать всем поиском, всем походом было немыслимо! Ведь уйти из хутора – значит, потерять инициативу, значит, отдать сей отчего-то драгоценный для врага холм без боя. Обратной дороги уже не будет, это точно. А кроме того, если князю так уж нужно удалить государева человека из хутора, тем вернее следует остаться, разве нет?!

Воронцов продолжал стоять у стены, а Перещибка отошёл, позволив ему обдумать положение. Капитан мысленно приводил всё новые и новые доводы в пользу того, чтобы остаться в хуторе, и вот уже их набралось с десяток, а напротив них, на стороне Тихона и Найдёновой, было всего по одному – привязанность к слуге и обещания доверившейся ему барышне.

И это «déséquilibre»* в доводах Георгий тоже видел и понимал, что вызвано оно его собственным нежеланием покидать место событий.

Но что делать, если не соглашаться? Отбить пленников? Казаки едва ли захотят рисковать в атаке из-за непонятно кого, сил мало, да и не поспеть, охрана всё равно успеет убить несчастных. Магической формулы для этого случая тоже не было. Что ещё?

И тут он вспомнил про Корчысова. Ведь он влюблён в Найдёнову, он мог бы согласиться вернуться к князю. Возможно, Семихватов удовлетворится этим и не станет прибегать к казни. Скользкая идейка, низкая… но она снимала часть ответственности за принятие решения и давала надежду на благополучный исход.

– Прошу вас, велите привести Корчысова, – попросил Перещибку капитан.

Мурзу подвел Николай, и Воронцов рассказал Корчысову об ультиматуме.

– А-а-а! Проклятье! Проклятье! – возопил тот. – Я убью его! Дай саблю, атакуем лагерь!

– Не успеть, судьба пленников решится раньше.

– А-а-а!!! – Мурза завыл обречённо и закрыл лицо связанными руками.

Так продолжалось несколько минут, пока он не решился.

– Я пойду.

– Но князь убьёт тебя, – фальшиво побеспокоился Воронцов.

Лживая забота показалась Георгию такой явной, что он отвёл взгляд от мурзы.

– Может, и не убить, он сам не везти и не продать рабов. – Как всегда в волнении мурза коверкал слова.

– Если только он не ищет мести, – совсем уж пробубнил капитан, он ненавидел себя в это мгновение.

– Я не могу по-другому.

– Хорошо, Николай, развяжи ему руки. Быть может, подождём до вечера?

– Нет, я не терпеть.

Мурза взял конец веревки, поглядел на всех и, перевалив через полуразрушенный частокол, стал спускаться.

Капитан отошёл и присел на бревно у разобранной избы – ему нужно было знать, как всё пройдёт, и он решил разбудить ворона. Колдовство, однако, долго не удавалось. С удивлением Георгий обнаружил, что дрожит, словно на морозе, а сердце колотится.

«Это мгновение… истины, – ясно понял он. – Это поступь судьбы, и если сейчас я не предприму никаких действий, то ничего уже нельзя будет исправить».

С минуту Воронцов колебался, желание пойти вслед Корчысову, освободить свою совесть, мелькнуло и пропало под валом аргументов против.

«Но я сделал всё возможное, решение принято», – сам себе ответил он, но уверенности в этом у него не было.

Воронцов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Он должен успокоиться, он должен знать, что произойдёт.

Собравшись с мыслями, он вызвал птицу и отправился с нею к лагерю.

– Эх, Тишка, Тишка, ведь пропадёт… – негромко вымолвил Николай, но пролетавший мимо ворон услышал.

– Чему быть, того не миновать, – ответил солдату Перещибка. Похоже, он тоже не верил в благополучный исход.

Но Воронцов уже не колебался, он всё решил.

Серые тучи, пришедшие утром, заплакали дождём, вокруг сделалось промозгло и неуютно.

Корчысов шёл твёрдо и с поднятой головой. Не дожидаясь, пока он подойдёт сам, к нему навстречу бросилось несколько причащённых. Головы их ещё более вытянулись, кости заострились, не поспевающая за ростом кожа местами порвалась, так что в прорехах виднелась плоть. На бегу они выли и издавали звуки, похожие на ржание.

Причащённые схватили мурзу, бросили наземь и приволокли к лагерю.

– С возвращеньецем! – карикатурно приветствовал Корчысова князь. – Как изволил погостить?

Мурза молчал.

– А я заждался уж тебя. Что, больше гостей не будет?

– Отпусти её, князь.

– Почему ты меня предал, Арслан? – Семихватов подошёл и склонился над пленником.

– Ты ввязался в сатанинские дела, отшельник тебя заморочил.

– Меня никто заморочить не может! – Глаза Семихватова горели лихорадочным огнём. – Если бы не предатели и трусы, всё уже было бы кончено! Но я вас заставлю подчиняться! Приведите пленников!

Ворон капитана вспорхнул выше и сделал круг над лагерем – палатки выглядели заброшенными, некоторые были размётаны и валялись кучей грязного тряпья. Причащённые бестолково слонялись по лагерю, по временам сталкиваясь друг с другом, на взгляд, их было не больше четырёх-пяти дюжин.

Рядом со входом в лагерь к перекладинам прилаживали верёвки – доделывали виселицу. Пленников сторожили пятеро, вид у них был хоть и лихой – ножи с топорами за поясом, – да уж больно напуганный. Они поминутно косились на бессмысленных и не переставали креститься.

Найдёнову и Тихона вывели из лагеря и представили пред очи хозяина.

Арслан не сводил глаз с Найдёновой, а та лишь затравленно бросила на него один пугливый взгляд.

– Борис, прошу, скажи, что это всё шутка! – Катерина подбежала к Семихватову и приникла к его груди.

Руки её были связаны спереди, но она всё равно попыталась приложить их и обнять князя.

– Шутка, душечка, шутка. Ты-то со мной, верно, шутила, когда ускакала с капитанским служкой? – Семихватов погладил её по голове, наблюдая при этом за Корчысовым. А тот был белее мела.

– Я делала только то, что ты велел! Но он будто не видел меня, и мне пришлось сказаться жертвой, я хотела как лучше!

– И потому тебя перехватили только под Воронежем?

– Борис, ты же знаешь, я верна только тебе. Я обязана тебе всем!

– Обязана, да, но не верна. – Он оттолкнул барышню. – Предатели, предатели и трусы! Тащите виселицу.

– Нет! Борис, умоляю, не надо, не надо! – Найдёнова упала на колени и попыталась обнять ноги своего судьи.

– В назидание остальным, в назидание! – Князь отступил, и барышня повалилась наземь.

– Князь, ты обещать! Князь! – вскричал Корчысов.

Он рванулся из рук конвоиров, но те держали крепко. Они ещё круче заломили ему руки и ткнули лицом в землю.

– Ты тоже обещал… Обещал, что капитан не уедет из Боброцска неделю, что хутор возьмём за день… а сам всё провалил, да ещё и сбежал, оставил меня в дураках. Но нет, я шапку шута примерять не намерен, не намерен, слышишь?! Всё будет так, как я сказал!

Из лагеря принесли два столба с четырьмя опорами и перекладину с веревками. Люди князя стали сколачивать виселицу, а Георгий взирал на их работу в оцепенении. План его провалился, это было очевидно, и теперь он с ужасом глядел на последствия своего малодушия.

Дождь размочил утоптанную землю перед лагерем и выпачкал грязью красивое платье Найдёновой, оставил чёрный след на лице Корчысова.

– Катюша, Катюша, – шептал Арслан, ища её взгляд, но Найдёнова не слышала. Она скорчилась на земле и дрожала крупной дрожью, как бывает в лихорадке.

Георгий всё время наблюдал за этой парой несчастных, то ли случайно, то ли нарочно избегая глядеть на своего слугу. А Тихон стоял смирно и переводил взгляд с виселицы на хутор и обратно. Он надеялся на что-то, не верил в свою судьбу и смотрел так, как если б ждал чего-то. А когда виселица была готова, у него выскользнуло нечаянно:

– Георгий Петрович…

Георгий вздрогнул и перевёл взор птицы на своего Тишку – на простодушном лице слуги застыла как будто детская обида.

Воронцов прервал связь с птицей.

– Перещибка! Степан, давай атакуем! Он близко! Сейчас убьём князя и дело кончим!

– Георгий Петрович, как же успеем? Да и…

– Верхом! Верхом, ведь ты мастер. А нет, так вели дать мне коня! – В ажитации капитан подошёл вплотную и навис над казаком.

– Ты что, Георгий, какой конь? Ведь нет ворот…

Воронцов огляделся – разрушенные ворота были заложены брёвнами. Конечно, всё верно, и сиюминутная горячность покинула его, оставив без сил. Теперь уж ничего не сделать, мгновение истины потеряно.