Игла бессмертия

Постепенно веселье затихло, и сразу же на хуторе закипела работа – казаки закладывали ворота и носили землю с раскопа, бабы снимали солому с крыш и вязали её в снопы, чтобы не дать врагам возможности поджога.

Солдаты тоже участвовали в общих делах, привлекли и Олега.

Парень и не представлял себе, что окажется когда-нибудь в осаждённой крепости. Мысли его по этому поводу разнились: с одной стороны, он порицал войну и само желание людское убивать ближних. С другой – он немало читал и слышал от монастырских братьев о героических защитниках монастырей прошлого, когда монахам приходилось браться за оружие и оборонять святые стены. Побывать на месте этих, без сомнения, святых братьев казалось очень заманчивым.

Однако сразу после начала сражения Николай строго-настрого запретил ему покидать дом казацкого головы. Это непременно расстроило бы Олега, если бы прямо над ним, на втором этаже, Перещибка не запер свою дочь. Её крики и угрозы были прекрасно слышны через тонкий, в одну доску, настил пола второго этажа. Ах, если бы он мог как-то её утешить, поговорить…

Штурм длился на удивление недолго, и теперь, оказавшись на поле брани, Олег с удивлением и восторгом взирал на следы от вражеских ядер и сами ядра, на разрушения от обстрела и на слаженную работу людей.

«Вот когда люди сплачиваются, становятся настоящими братьями и сёстрами, точно из Святого Писания», – с восторгом подумал он и сразу же включился в работу: стал носить землю к воротам.

Только он высыпал первый мешок, как увидел неподвижные тела, аккуратно сложенные в сторонке, у стены. Они лежали ровно, как не лежат обычно люди, а раны кричали об их участи.

Осторожно, опасливо подошёл Олег поближе и присел возле. Пятеро лежали рядом – один старик, трое мужчин и парень его, Олега, возраста. На их лицах не было страдания, они умерли мгновенно – на лице молодого ещё можно было разглядеть восторг и удивление. Теперь он смотрел распахнутыми глазами в небо.

Никак не защитили казаков старинные кольчуги. Раны, огромные, гранатовые от запёкшейся крови, с вдавленными кусочками стальных колец по краям – как же чужеродно и непоправимо смотрелись они на телах. Тех, кто попался на пути ядер во втором ряду, переломало – вмятины и сплющенные кольца от кольчуг указывали на места попаданий.

Молодой казак, видно, и стоял во втором ряду, Олег подвинулся к парню, провел пальцами по месту удара, потом прикрыл ему глаза. Рука его дрожала, по щекам текли слёзы. Казалось, парень задремал и сейчас встанет, улыбнётся и скажет: «Как сладко я спал». Но нет, не бывать такому. А ведь недавно, всего-то с четверть часа назад, он был жив и весел, а теперь угас, и не вернуть его обратно. Не вернуть обратно жизни, как же никто этого не понимает?! Не бережёт чужую, не бережёт свою!

«А ведь и я мог бы лежать сейчас вместо него!»

Эта мысль как громом поразила недавнего послушника. Олег порывисто встал и отшатнулся от тел. Он мог лишиться новой, такой интересной жизни, если бы Николай поддался на его глупое мальчишеское желание примерить на себя образ героев-монахов!

Парень сделал несколько шагов назад и почти наткнулся на Степана Перещибку.

– Архип-то наставлял сына держаться ближе, да позади его, потому як первый бой, и ось як вышло, – пояснил казак, заметив влажные глаза парня.

Слёзы нежданно показались и у него самого, потекли по огрубелой коже, по бороздам морщин, вдоль висячих усов и, сорвавшись с подбородка, упали в землю.

– Давненько не хоронил уж я хлопцев ось так, враз пятерых. Николай говорыв, ты можешь молитву сотворить, так, будь ласка, сотвори по усопшим Архипу, сыну его Глебу, Петру, Володу да Савве.

Олег выполнил просьбу: сложил руки и помолился за упокой их душ, но думал больше не о погибших, а о том, как сам он чудом избежал смерти.

Глава 20

Воронцов очнулся от забытья и увидел перед собой серую ткань палатки. Руки и ноги его были связаны спереди, голова болела.

Георгий скосил взгляд и аккуратно повернул голову – у входа в палатку маячила спина охранника.

В плену.

Он снова закрыл глаза. Что это было вчера такое? Чему он стал свидетелем?

Перед внутренним взором предстали виды деревни с полыхающими кострами и перепуганными людьми. Потом вспомнилась хата с мёртвой старухой, её страшные язвы и маслянистая кожа.

«Колдун губит людей», – написала тогда Прасковья в записке. Да, но не всех, только стариков и совсем маленьких детей, прочие стояли под стражей в центре деревни.

Но и им не избежать какой-то страшной участи, в этом Воронцов был уверен. Как же быть?

Георгий перекатился на спину, охранник заметил движение и повернулся. Он оказался пожилым татарином, с истончившейся уже бородой и усами.

– Воды? – спросил он с сильным акцентом, и, хотя Воронцов ничего не ответил, поднёс к его губам кожаную фляжку.

Вода помогла, мысли как будто приобрели бодрость.

Что бы ни произошло далее, а надо дать знать в Петербург. Сей колдун – страшная опасность, ведь из-за мора могут обезлюдеть целые губернии! Нужно выбраться отсюда, но как? Вокруг наверняка полно людей князя.

В отдалении выстрелила пушка, а за ней послышался залп ружей. Охранник снова повернулся в сторону боя.

– Турында юк! Хабиб! Аллах, сине сакласын!* – схватился за голову татарин.

«А ведь если сейчас бой, то в лагере не так много людей и можно сбежать!» – Апатия ещё не отступила, но дух уже пробудился и требовал действий.

Георгий поёрзал на тюфяке, но его страж не реагировал. Тогда Воронцов обратился внутрь себя и стал шептать заклинание, которое так ни разу и не смог закончить, ни в полях, ни в плену у ведьмы. Солнце было высоко, и его лучи проникали в палатку. Вскоре искры затанцевали в глазах Воронцова, а после устремились к верёвкам на запястьях.

– Кайт Хабиб, кайт. Аллах, аны туры юлга кундерер!** – Татарин всё так же, не отрываясь, глядел на сражение.

За его спиной ручейки искр пали на узы пленника, и те тут же вспыхнули жарким пламенем. Они не причиняли вреда чародею, но съедали верёвки с такой скоростью, как будто те лежали в кузнечном горне.

Георгий не рисковал подниматься. Ручейки искр протянулись к охраннику и застыли вокруг него десятком огненных змей. Что же с ним делать? Он был добр к нему, и смерть в огне слишком страшная участь. Ударить чем-то или придушить? Георгий огляделся, но ничего подходящего рядом не было.

Снова ухнула казацкая пушка, и ядро просвистело совсем близко. Татарин дёрнулся и подался назад – Георгий вздрогнул, но не отпустил заклинания, и искры впились в стёганый кафтан старика. Пламя занялось мгновенно.

– А-а-а-а-а!!! – страшно возопил заживо горящий, шагнул в сторону, размахивая руками, и повалился внутрь палатки.

Полотно тут же занялось, а Георгий выскочил наружу и прижался к стене телег.

Лошадей поблизости не было, значит, только полями – затеряться в густой траве, а там мало ли, может, полудница пособит. Нужно только миновать проход или пролезть между кибитками.

У прохода никого не было видно, а на пожар уже сбегались люди, ещё мгновение – и его заметят.

Лезть – долго. Георгий рванул к проходу – искры всё ещё танцевали в его глазах, и если снаружи пара человек, то он справится.

Воронцов выскочил за тележное ограждение и остановился. Прямо на него, к лагерю, бежало всё княжье воинство. Уже не сотня, но дюжин шесть татар в полном смятении неслись к проходу. Рядом, справа, была устроена батарея из трёх пушек, а при ней бегал и кричал князь.

– Куда?! Куда, сукины дети?! Андерсон! Картечью по трусам!!! – размахивал он длинным стеком для выездки.

Бежать Георгию было некуда – охрана князя заметила его, если побежишь – догонят. Он погасил огонь в своих глазах и отошёл к телеге.

– Никак не успеть, ваше сиятельство, – ответил тем временем невозмутимый артиллерист.

– Тогда палите по хутору! Чтоб вас всех! – Стек упёрся в казацкую крепость.

– Слушаюсь. За-а-аряжать!

Подбегая к лагерю, пораженцы переходили на шаг, прятали глаза и втягивались за телеги. Но некоторые отвернули от прохода и рванули куда-то в поля, видимо, там был устроен конский выпас. Георгий же ждал, когда на него обратят внимание. Семихватов уже бросил на него гневный взгляд, но пока не трогал.

– Арслан, собачий сын, отыщи командиров, пусть соберут этих скотов! Всех, кто побежал к лошадям, повесим!

Мурза кинулся в лагерь.

– Господин капитан, – обратился наконец князь к Георгию, – вы, я вижу, не цените компанию моих слуг.

– Компания хороша, но я больше ценю свободу.

Князь прикрыл глаза рукой, а когда отнял её, то продолжал более миролюбиво:

– И вы правы. Мне не следовало столь ограничивать вас. Прошу, пройдёмте ко мне в шатёр, нам есть о чём поговорить.

Князь пропустил верховых и направился в лагерь, Воронцов пошёл следом. Пожар, вызванный его заклинанием, не задел соседние палатки и прекратился так же быстро, как начался – только чёрное, обуглившееся тело охранника лежало в окружении подпалин и не сгоревших лоскутов ткани от палатки.

Артиллерийская перестрелка, меж тем, продолжалась, ядра одно за другим дырявили высокий шатёр, в ответ залпами била батарея Андерсона.

Очередное ядро просквозило княжескую резиденцию, когда хозяин был уже в двух шагах от полога. Прямо на глазах края отверстия затлели, а потом, раздуваемые ветром, вспыхнули.

– Ут-куз! Пожар! Воды! – закричали отовсюду на татарском и русском.

Но и этот пожар загасить не удалось – шатёр вспыхнул как свечка.

Князь взирал на это молча, а когда огонь спал, взялся обеими руками за голову и стоял так не менее пяти минут. В конце концов он совладал с собой и направился к столику и прочей обстановке, которая лишь местами чуть обуглилась, но осталась цела.

– Прошу. – Он указал на изящный миниатюрный стульчик.

Георгий уселся.

По знаку князя подбежал слуга в ливрее и парике и споро сервировал столик бокалами, графином вина и закусками.

– Конфузия ещё не поражение в войне, – сказал князь, подняв свой бокал. – Я пью за свою победу, а вы, Георгий Петрович, вольны выпить за вашу, ведь победы наши не исключают друг друга. – Князь приподнял бокал, как бы салютуя сотрапезнику, и выпил.

Георгий пить не стал.

– Вы хотите получить раскольника, – сказал князь. – И я отдам его вам, как только он закончит работу.

– Что это было там, в деревне?

– Ну зачем вам знать о моих делах? Они с вашими никак не связаны.

– Они связаны неразрывно, да и доверять вам у меня теперь нет оснований.

– Отчего? Я вас не обманывал. Впрочем, воля ваша… – Князь задумался ненадолго. – Эти люди, крестьяне, задолжали мне… Я просто возвращаю своё.

– Раскольник по вашему приказу убивает их? Насаждает чуму?

– Мор не разойдётся за пределы села. Ведь как мне получить своё? Судиться? С мужиками? Ну-с, до этого я не опущусь. А так – несколько ненужных жизней и прочих казённых крестьян спишут на болезнь, а в моих сёлах народятся взрослые дети. Я не убиваю напрасно.

– Я вам не верю. А даже если вы и говорите правдиво, всё равно это преступление и бунт.

Князь помрачнел, но сделал над собой усилие и продолжил разговор:

– А насколько вам нужен раскольник? Ваша совесть неспокойна? Вы успокоите её, получив злодея в руки. Это он делает, а не я.

– Но вы причина всему.

– Нет, вы ошибаетесь. Он появился у меня в имении после того, как казаки… – князь запнулся, – избили моих людей. Сказался отшельником, де, в святых местах познал благодать и теперь может чудеса творить. И показал… всякое. Он же предложил помощь, так что чаша весов с грехами за происходящее в селе на его стороне, не на моей.

Георгий не верил ни единому слову, но каковы были исходы? Поступиться честью и солгать, чтобы иметь больше возможностей к побегу или сказать негодяю, что он негодяй и угодить в плен, а то и в могилу?

– Вы злодей и бунтовщик, Семихватов. Я не стану иметь с вами дела. – Эти слова дались Воронцову с трудом, но, произнеся их князю в лицо, он сразу почувствовал себя лучше.

– Я ещё смогу переубедить вас, – выдавил из себя князь. – А пока побудьте в цепях. Арслан!

Вскоре Георгия приковали правой рукой к оси одной из телег перед шатром князя, чтобы был на виду не только у своих надсмотрщиков, но и у господской охраны. Цепь сделали достаточно длинной – пленник мог сделать пять-шесть шагов, так что можно сказать, устроили с комфортом.

Воронцов опустился на траву даже с некоторым воодушевлением. Казаки отбили приступ, вполне возможно, отобьют и следующий – дух татар подорван, и снова подставить грудь под картечь им будет тяжело. Осталось только сбежать из плена. Цепи? Что ж, он не был уверен, но надеялся, что его магия сможет пережечь их. Это всё же железо, не чугун.

Тем временем с добычей вернулись те, кто был отправлен в погоню за дезертирами – с десяток человек притащили кого в путах, кого на арканах.

Семихватов приказал их повесить, и мастера начали споро сколачивать виселицы, разобрав часть тележной стены.

Однако к концу дня вокруг будущего места казни стали собираться татары – у многих дезертиров нашлись родичи. Они уговаривали мурзу, и он несколько раз суетливо бегал на поклон к князю, но, судя по всему, тот жаждал крови. Первую же готовую виселицу родичи повалили и взялись за оружие. Напротив сами собой собирались сторонники Семихватова из числа его людей.

Казалось, дело дойдёт до бунта, но князь неожиданно пошёл на уступки – заменил виселицу на порку и объявил, что завтра будут переговоры, а сам ускакал куда-то, оставив разбираться Корчысова.

Но лагерь поуспокоился сам собой, ведь весть о переговорах понравилась всем, даже и пленнику. Дезертиров выпороли, но палачи особо не старались, и те ушли на своих ногах.

Татары расселись вокруг костров, закурили; в больших потемневших от копоти котлах начали варить какую-то душистую похлёбку.

Воронцову принес ужин княжий повар – утиные ножки в каком-то хитром французском соусе, свежий хлеб и бутылку красного вина. Он же сервировал столик, поднёс стульчик и даже помог умыться. Принимать пищу, однако, всё равно пришлось в цепях.

Георгий несколько расслабился и даже стал надеяться на благополучный исход. Над местом привязи натянули тент, набили свежей соломой тюфяк. Право, если бы не оковы, то вышел бы «pique-nique dans la nature»*** да и только.

После ужина пленник быстро заснул, но сон, поначалу покойный и умиротворённый, со временем превратился в кошмар. Сгоревший, обугленный охранник-татарин с выжженными глазницами и облезающей шматами плотью подносил ему флягу с водой и всё причитал хриплым голосом «Хабиб утреде»****, и качал сокрушённо головой.

Воронцов пытался объяснить ему, что не хотел его сжигать, что так вышло ненамеренно, но мертвец не слушал, он был поглощён только своим горем.

Пленника разбудил шум. Оказалось, вернулся Семихватов.

В лагерь вошёл небольшой отряд с князем во главе, а после въехал на телеге человек в лохмотьях и с цепью через плечо – раскольник. Сзади к телеге была привязана корова и собака.

Навстречу им выбежал мурза.

– Херметле, Борис Константинович, все спокойно, ваши приказы исполнены.

– Если бы это было в самом деле так, Корчысов, мне бы не пришлось прибегать к таким мерам, – непонятно ответил князь. – Прошу вас, – обратился Семихватов к раскольнику, – приступайте, но сделайте это за пределами лагеря.

– Благодарствую, государь-батюшка! Благодарствую! – стал кланяться тот. – Вот там, где пищали стояли, ась? Подойдёт?

Князь кивнул. Было видно, что ему не слишком нравится сама затея, но он терпел. Вся компания переместилась за укрепления.

Георгий решил полюбопытствовать, что такое будет делать колдун. Он изловчился и протиснулся на длину цепи между телегами. Стражники его покричали для виду, но понукать к возвращению не стали, они и сами были не прочь поглядеть, но обзор у них был нехорош.

По велению колдуна принесли котёл, чуть в стороне развели огонь.

Сам же колдун отвязал от телеги корову и повёл к котлу, всё время нашёптывая ей что-то на ухо. Перед самым котлом корова необыкновенно споро и послушно задрала передние ноги и встала ими внутрь.

Воронцов глядел на этой действо во все глаза, едва дышать не забывал – без сомнения, перед ним начинался магический ритуал.

В свете костра блеснул нож, колдун задрал животине голову, глубоко вонзил нож в шею и, тяжело кромсая плоть, перерезал скотине глотку. Кровь хлынула в котёл, но корова стоял всё так же спокойно, только голова у неё перекосилась набок.

Вид этого действа был до того неестественен, что Георгия передёрнуло.

Из телеги принесли козу, поросёнка и пса. Кобель, почуяв запах крови, загавкал глухо, но колдун положил ему ладонь на голову, и тот успокоился.

Всем животным отворили кровь и пустили её в котёл.

Корова осела на задницу, но передними ногами всё еще стояла в кровавой купели. Колдун заглянул внутрь и, не удовлетворившись, велел выпрячь кобылу.

Вскоре корова пала, тушу отволокли в сторону, а её место заняла лошадь. И лишь когда через край котла потекли тяжёлые тёмные струи, колдун довольно кивнул и стал палкой рисовать вокруг какие-то символы.

Воронцов поднялся и всмотрелся в начертанное. Разглядеть ничего не удалось. Тогда он тишком прочёл заклинание ворона и пустил его поглядеть. На рисунке были изображены людей со звериными головами. Их фигурки были вписаны в круг, разделённый на части и скреплённый будто бы тенётами паутины.

Колдун начал читать заклинание – незнакомые, рубленые слова сходили с его губ и будто, не исчезнув до конца, повисали в воздухе тяжким бременем. Слова эти показались Георгию чуждыми, инородными. Сделалось душно, откуда-то взялась липкая влажность, будто и не в полях происходил ритуал, а в пыточном подвале.

Глаза колдуна налились красным, из них, как из переполненного сосуда, потёк такой же красный туман. Он стёк по цепи, закрутился и тугими косами перекинулся на котёл, прошёлся по краю и впился в кровь.

Последнее слово заклинания камнем упало в мир – кровь взбурлила и выплеснулась наружу, разойдясь ручейками и заполнив рисунки.

– Ведите, – обронил колдун.

Помощники заозирались – они были готовы выполнить приказ, в это мгновение, кажется, любой приказ, но не знали, кого вести.

– Корчысов, веди сюда тех, кто бунтовал, – распорядился князь нетвёрдым голосом.

– Херметле, они надёжны, я с каждым говорил…

– Веди или сам пойдёшь первым!

Мурза отшатнулся. Но быстро поклонился и в сопровождении десятка из числа новоприбывших отправился к палаткам.

Лагерь в основном спал. Ритуал проходил тихо, снаружи, и лишь немногие часовые и просто засидевшиеся у костров видели его и имели основания опасаться.

Негромкое копошение донеслось со стороны палаток, и вскоре к костру стали подводить провинившихся. Их не держали силой, но вели с обнажёнными саблями.

Колдун зачерпнул из котла какой-то чёрной от времени чашей и подал первому.

– Пей.

Человек оглянулся на мурзу, на своих сторожей и, видно, придя к заключению, что выпить – меньшее из зол, пригубил.

Но колдун заставил допить, после окунул два пальца в кровь и мазанул татарину по лбу. Тот отшатнулся было, но его подхватили под руки.

– Отпустите, он теперь мой, – сказал колдун и подал чашу следующему.

Люди, видя, что с прочими ничего не случилось, стали идти охотнее. Однако спустя несколько минут татарин, который первым причастился от крови скота, пал наземь там, где стоял.

Все, кроме колдуна, вздрогнули и уставились на упавшего.

Дрожь охватила все его члены, лицо исказилось, пальцы скребли землю, а из глотки исторгнулся низкий рёв – непонятная смесь звуков, напоминающая мычание.

Мурза отшатнулся, а князь обратился к колдуну:

– Но вы обещали, что они смогут воевать.

– Этот сможет, милостивец, сможет, сей же час очухается.

И в самом деле, вскоре дрожь прошла, но несчастный остался лежать в пыли.

Следующий воспротивился, как и трое других, видевших произошедшее. Они схватились со стражей, стараясь удержать вооруженные их руки, но охранников было больше. Они скрутили бунтарей, заломили плечи, и колдун вливал им кровь сам, по временам разжимая рты ножом.

Припадки случились со всеми, кто отведал крови, и все они лишались чувств после лихорадки.

Зрелище это угнетающе действовало на Корчысова, он несколько раз просил князя остановиться, но тот стоял на своём: все бунтовщики должны пройти «усмирение».

Вскоре несколько дюжин бунтовщиков лежали на земле без сознания.

– А теперь тащите сюда дезертиров, – распорядился Семихватов.

Колдун одобрительно закивал, а мурза не нашёлся со словами в их защиту.

Причастили и их, теперь добрая треть воинства оказалась лежащей вповалку за пределами лагеря.

– Останних-то, останних ведите, – обратился колдун к князю, – и завтра же казачков как мокриц гнусных раздавим!

– Довольно. Посмотрим, что с этими станет.

– Станут аки псы люты и аки тельцы послушны. А кровушка-то пропадёт, ведь на всех бы достало, – запричитал колдун.

– Ещё наваришь.

Причащённых за руки за ноги потащили в лагерь, а Воронцов вернул ворона в кольцо.

Похоже, переговоры отменялись.

* Турында юк! Хабиб! Аллах, сине сакласын! (татарск.) – О нет! Хабиб! Сбереги тебя Аллах!

** Кайт Хабиб, кайт. Аллах, аны туры юлга кундерер! (татарск.) – Беги, Хабиб, беги! Аллах, направь его на правильный путь.

***Pique-nique dans la nature (франц.) – пикник на природе.

****Хабиб утреде (татарск.) – Хабиб умер.

Глава 21

Бежать на рассвете Воронцову не удалось – четверо его охранников сменялись каждые три часа и бдели усердно. Единственное, что он смог проделать, это ранним утром тишком пережечь до тонкого ободка одно из звеньев цепи. Теперь если резко дёрнуть, будет шанс освободиться.

В лагере утро началось рано – Андерсон со своими помощниками выкатил пушки, когда небо ещё только светлело. Приготовления заняли около часа, а после началась почти непрерывная канонада – батарея дырявила тын чуть правее ворот. Казаки пока не отвечали.

У телег всё так же лежали вповалку прошедшие вчера через ритуал бунтовщики и трусы. По временам то один, то другой из них издавал ржание или мычание, а то и вовсе непонятно какой звук. Впрочем, кажется, все были живы, по крайней мере шевелились.

К лежащим то и дело подходили прочие, кто посмотреть, кто спросить про родственника, но стража из числа прибывших вчера с князем никого не пускала.

Семихватов выбрался из своего нового значительно более скромного шатра часам к одиннадцати, когда солнце уже подбиралось к зениту.

– Утро доброе, господин капитан, – поприветствовал он Воронцова. – Как почивали?

– Вашими молитвами, – ответил тот и указал себе за спину: – Это ваше обещание переговоров?

– Переговоры при таких слабых кондициях ничего мне не дадут. Впрочем, можете попытать счастья вы. Прикажите своим людям сложить оружие и выйти, и я даю вам слово, что никто из них не пострадает.

– Ваше слово и полушки не стоит, раз пушки палят.

Семихватов скривил губы, но продолжать разговор не стал.

– Корчысов! Корчысов!

Мурза споро подбежал на зов.

– Где отшельник?

– Со вчерашнего… э-э-э… не знаю, как сказать, с вечера не видел.

– И что нам теперь с этими делать? – Князь указал рукой на причастившихся. – На что они годны?

Они подошли к ним поближе. Те лежали будто в беспамятстве и никак не отреагировали на начальство.

– Что это с ними? – удивился князь.

– Как будто рожи вытянулись…

Воронцов тоже решил присмотреться и подошёл, насколько позволяла цепь. В самом деле, лица несчастных удлинились, челюсти подались вперёд, а головы несколько распухли. Это походило на трансмутацию, только вместо алхимического субстрата были люди.

– Семихватов, нельзя этого допускать, слышите? – обратился Георгий к князю. – Это против законов Божьих и человеческих.

Тот обернулся на голос:

– Ну что ж, у вас есть возможность всё исправить. Идите и уговорите Перещибку сложить оружие и убираться с моей земли. Нет? Не идёте? Ну вот и воздержитесь… – Он не закончил своей речи и уставился в сторону прохода.

В лагерь входил, гремя цепью, раскольник. Спокойно подошёл он к лежащим и стал поочерёдно прикладывать к каждому руку.

– Любезный, вы обещали… – начал было Семихватов, но осёкся.

Причастившиеся поднимались и открывали глаза. В глазах плескалось безумие – огромные зрачки в обрамлении сеточек из красных ручейков непрерывно двигались, ни мгновения не оставались в покое. Они будто искали что-то, но найти не могли и ни на секунду не бросали своего поиска.

– Готовы, милостивец, почти готовы, – довольно проскрежетал колдун. – А ежели погодить денёк-другой, то и ещё лучше станут.