Игла бессмертия

Дмитрий Бовичев

Игла бессмертия

Глава 1

Дорога неспешно шла через перелески и поля, изредка поворачивая то вправо, то влево. Никто уже не вспомнит, почему и зачем ей нужны были эти извивы; быть может, когда-то она огибала широкие ручьи или овраги? Или мешал её бегу кусок скалы, принесённый могучим ледником? Кто знает, сейчас ничего подобного рядом не было видно, а поворот был. Что там, за ним, ещё поди разбери, тем более, что уже вечерело, и подступающая ночь вычернила стволы деревьев и накинула густую тень на кусты и разнотравье подлеска.

Вот и решили четверо путников не пытать удачу, а сделать привал тут, на небольшой поляне. Они расстались с своей спутницей – дорогой, с которой провели вместе весь день, и отправились собирать хворост. Быть может, утомление тому причиной или что ещё, но разговаривали люди мало, обмениваясь иногда лишь парой-тройкой слов.

Разведя огонь и рассевшись вокруг, они наконец расслабились.

Трое были одеты в мундиры. Эти мужчины сидели вокруг костра свободно, вытянув натруженные ноги и разложив вокруг свои вещи: заплечные мешки, кожаные пороховые сумки, пистолеты; чуть в стороне стояли составленные в пирамиду ружья. О том, что это служивые, говорили и их лица – усатые, но без бороды, с морщинами, а кое-где и шрамами.

Четвёртый – парень, едва перешагнувший порог отрочества, с цыплячьим пушком под носом – в компанию не вписывался: безоружный, в ношеном коричневом кафтане, расшитой рубахе-косоворотке навыпуск и серых, заправленных в сапоги, портках. Его вполне можно было принять за подмастерье или сына зажиточного крестьянина.

Хоть и шли по дороге вместе, но теперь каждый ел своё: кто яйца с хлебом, кто солонину. Один из них, повыше и покрепче прочих, а по годам самый старший – на висках его уже белела седина – развернул перед собой тряпицу с жаревом. Он брал рукой куски мяса, отправлял их в рот, сопровождая каждый зубчиком-другим чеснока, и жевал долго, с чувством, не упуская из внимания ни волоконца. А когда с мясом покончил, то сдобрил солью краюху и принялся за головку лука. С хрустом откусывал он от неё изрядные доли и заедал их горбушкой. Приговорив луковицу, глубоко вздохнул, неспешно выпустил воздух и полез рукой в сидор*. Пошарил в нём скорее для порядка, чем для поиска и достал маленькую пузатенькую фляжку, сделанную из тыковки. Зубами вытащил деревянную пробку, глянул, хитро сощурившись, из-под бровей на спутников и принюхался к содержимому.

– Куда ты, Николай! Спалить нас решил? Ведь в чреве твоём и без того геенна огненная!

– Ничего, – улыбнулся тот. – Авось не погорим.

Обняв губами горлышко, он запрокинул голову и, влив в рот никак не меньше четверти, сделал большой глоток. Двое других служивых, не сговариваясь, проводили фляжку взглядами.

– А-х-к-х-м, – выдохнул Николай, занюхал порцию последним кусочком хлеба, кинул его в рот и протянул тыковку соседу по левую руку. – Отведайте, товарищи, ради знакомства.

Солдаты один за другим выпили по глотку водки и одобрительно покивали. А подмастерье замешкался, вдохнул несмело и, конечно, закашлялся.

– Э-э-э, поскрёбыш, – усмехнулся солдат, передавший парню выпивку.

– Ну-ну, с первого раза не всяк её примет, – поддержал молодого Николай, забирая пустую фляжку. – А хорошо, други, отмахав вёрст двадцать, вытянуть ноги да вот эдак повечерять, а?

– Да, твоя правда. А мне, пожалуй, такая же баклажка пришлась бы к поясу, – ответил насмешник и заткнул большие пальцы рук за широкий кожаный ремень.

– Окстись, Демид, да ведь она у тебя порожняя бы по все дни болталась! – возразил ему сосед справа, и сразу стало видно, что они старые знакомцы.

– А ты, Федька, почём знаешь?

– Да уж знаю.

– Ха, и то верно, – улыбнулся Демид.

Служивые разомлели и прилегли, опираясь на локти. Фёдор расстегнул поясной ремень и для пущего удобства отложил свой армейский тесак** в ножнах в сторону.

– А где же вы, братцы, служили? – спросил Николай.

– В Краснопольском мушкетёрском полку, под командой полковника Усова Семёна Ивановича.

– Так вы «поляне», стало быть?

– Они самые.

– А довелось ли вам, «поляне», быть в деле под местечком Хопиш, что в Мелевской земле, лет пять тому назад?

– А как же, – ответил Демид. – Дали мы тогда прикурить туркам!

– О, так мы, выходит, ребятушки, соратники с вами. – Николай снова полез в сидор, но вынул оттуда только кисет и трубку. – Эх, жаль, тыковка у меня одинокая.

– Что ж, и ты там был?

– Я-то? Был. В Снегирёвском гренадёрском полку.

– Ну?! Так ты из высоколобых?

– Точно так.

– Вот же Бог нас водит! Доберёмся до кабака – с меня кварта ординарной, – сказал Демид.

Фёдор достал из-за пазухи кожаный кошель, туго перетянутый у горловины и протянул Николаю:

– На-ка, отведай турецкого табачку, яблочного. А что же ты нынче в зелёном ходишь?

– Благодарствую. Да ведь уволен я со службы, как, мыслю, и вы. А амуницию эту мне господин капитан справил, да неладно сделал.

– Почему ж неладно? – спросил Фёдор.

– Иль зазорно тебе, гренадёр, что по табели понижение вышло? – усмехнулся Демид.

– Не-ет, на вас, на пехоте, всякая баталия держится, вам почтение каждый выкажет, кто не дурак. А сделал все ж неладно. Мундиры-то у нас – с иголочки, а мы-то сами – потёртые, давно уж не рекруты. Так где ж это видано, чтобы старый рядович в новом ходил? Да и сапоги… – Николай махнул рукой.

– Хм, верно, – кивнул Федор. – Но нам-то что за дело?

– А то, что инкогнито!

– Чего?

– Инкогнито! Сиречь тайно. Скрытно нам надлежит быть, ведь мы ни к какому полку не приписаны, да и про дела наши сторонним людям знать не надобно.

– Эвон оно как! Да-а…

Солдаты закурили, и вокруг разнёсся благовонный дым яблочного табака. Молодец один только не дымил и уже начал клевать носом.

– Ты ложись, Олежка, спозаранку нам сызнова ногами вёрсты мерить, – сказал Николай.

Парень, и за день, и за весь вечер не сказавший ни слова, только облегчённо кивнул. Расстелил одеяло, помолился про себя, лёг и сразу уснул.

– Откуда ты, Николай, себе такого спутничка выискал? – недовольно покачав головой, спросил Демид.

– То приказ господина капитана.

– А давно ты с его высокоблагородием?

– Пару зим да почитай два лета.

Помолчали.

– А доводилось ли вам… доводилось ли сшибиться с кромеш… – шёпотом начал было Демид, наклонившись к костру.

– Язык прибери! Куда ты лепишь?! Кого ночью помянуть собрался? – прикрикнул на друга Фёдор.

– И то, – оторопело ответил Демид, поспешно крестя себе рот.

Однако незаданный вопрос повис в воздухе и придавил собой всю расслабленность. Тишина, сопровождавшая путников у костра, будто бы обострилась, и Николай понял, что не слышит ни птиц, ни кузнечиков, ни прочей живности, которой должно быть полно в лесу.

– Что ж, случалось разное, – сказал он. – Но с нами крестная сила, да и сами мы не лыком шиты. Я двадцать пять лет в строю отбыл и навидался всякого.

– То война – дело людское, знакомое, а то…

– Да ведь и вас же господин капитан не за строевые экзерциции к себе позвал. Ведь встречались вы с нечистой силой?

– Верно, но без божьего света и не покалякать-то об этом с толком. Давайте, что ли, спать?

– Да, пора. Что-то мне неспокойно, вы ложитесь, а я покараулю тишком.

Солдаты разложили одеяла, и Фёдор с Демидом улеглись. Николай же подкинул в костёр остаток хвороста и достал из своего сидора яблоко. Поглядел на него, повертел, и хотя яблочко было спелое да гладкое, достал коротенький нож и стал его на дольки делить. Да так неудачно поделил, что палец себе порезал.

– Тьфу ты, лихо, всё яблоко искровил, – пробормотал солдат и зашвырнул испачканный кровью плод подальше.

Затем немного отодвинулся от костра, разложил своё одеяло и прилёг на него сверху, на спину. Неспешно подсунул правую руку под голову, натянул треуголку на лоб и стал поглядывать из-под широкополой шляпы по сторонам.

Тихо потрескивал костёр. Лето шло на убыль, и ночи напоминали о скорой осени. Демид уже похрапывал, а Фёдор всё никак не мог устроиться и на разные лады подтыкал под себя одеяло. Однако ж водка хорошо разогнала кровь по жилам, и вскоре служивый задремал.

Старая дорога, возле которой заночевали путники, шла через луга и перелески, неторная, неспешно зарастающая травой, в иных местах пересекали ее звериные тропы. А нынче же на версту окрест не нашлось бы ни зайца, ни полёвки. Другие силы, противные живой природе, пришли сюда. И неспроста.

Большеголовые лысые серые твари с маленьким хилым телом подбирались к биваку. Длинными тонкими руками-крыльями, сложенными до поры в кожистые складки, они перебирали по земле, ползком сторожко крались к людям. Белёсые выпуклые глаза-блюдца на полморды не отрывались от беспечных путников.

Обыкновенно опасливые, на этот раз твари соблазнились подачкой – кровавым яблочком, которое одна из них вылизала дочиста.

Уже два-три шага оставалось до стоянки, когда тот самый человек – желанная добыча, зашевелился, будто бы что-то почуяв. Твари замерли; в сумраке, в неверном свете звёзд и остывающих углей костра их нельзя было отличить от кочки. И спящий лишь немного поворочался и снова лёг на спину.

Упырь подполз к солдату и тихонько положил мягкие длинные пальцы с загнутыми когтями тому на руку. Потянулся к шее, и тягучая грязная слюна стекла с круглого безгубого рта, где в круг, как спицы в тележном колесе, сидели треугольные зубы.

– Ах ты ж стервь, кафтан мне испоганил, – проворчал вовсе не спящий Николай и дыхнул в оскаленную морду чесночным духом.

Упырь отшатнулся, прижав лапу к провалу носа.

– Гляди-ка, не врёт людская молва, – пробормотал солдат, выхватил спрятанный до поры багинет*** и воткнул его в грудь ночному гостю.

Зашипев, два кровососа кинулись на человека. Один бросился в ноги и сразу же вонзил в бедро острые клыки. Второй растопырил кожистые крылья, накрыл ими голову жертвы. Тонкие лапы ухватили руки солдата и оказались на удивление сильными – Николай справлялся с трудом. Он несколько раз вслепую ткнул багинетом, а оседлавшего ноги приголубил коленом. Перекатился в сторону, вскочил и выставил перед собой клинок.

– Тревога!!!

Получившая пинок тварь угодила в угли костра и зашипела.

Демид взвился с постели, будто и снов не смотрел. Углядев серых кромешников, он без раздумий махнул левой рукой в сторону ближайшего. Из-под широкого рукава его кафтана вылетело било на ремешке и врезалось в затылок нечисти. Послышался хруст костей, и подранок повалился на землю.

Тот упырь, что свёл знакомство с коленом Николая, кинулся в темноту, на ходу расправляя перепончатые крылья; сделал взмах, второй – ещё немного и уйдёт!

Николай метнул багинет как смог, без подготовки, и угодил твари в крыло.

– Демид, будь добр, добей мертвечину!

– Теперь уж не сбегёт! – заявил солдат, в два шага догнал неловко семенящую нечисть и взмахнул кистенём.

Фёдор только пробудился и смотрел на происходящее сонно.

– Мерещится мне с устатку или и в самом деле упырь передо мной шевелится? – спросил оторопело и отодвинулся назад.

Позабыв, что отстегнул клинок, он шарил рукой по поясу.

– Он, он поганый, – ответил Николай, вынул из ножен тесак и снёс твари голову.

В стороне Демид потчевал недобитка кистенём – ударит и глядит: шевелится ли, нет ли? Но мертвяк после каждого удара продолжал трепыхаться.

– Тесаком, тесаком башку ему сровняй! Иль багинетом моим дорежь!

Тот так и поступил: выдернул из крыла клинок и ткнул им в тщедушную грудь упыря. Тогда только стервь затихла.

– Пошто так? – спросил Демид, возвращаясь к костру.

– Наше оружие освящено, а гасило твое нет.

– Эвон оно как… А кистенёк мой освятить можно?

Николай присел, стянул сапог и стал осматривать то место, куда цапнул его кромешник.

– Можно, отчего ж нельзя.

– И откуда эта гниль взялась? Ни хутора рядом, ни погоста, – удивился Фёдор, брезгливо отшвырнув ногой тело твари.

– Мыслю, дозор это, – ответил Николай. – И впрямь колдун али колдуница неподалёку, верно идём, стало быть. – Он взял фляжку и начал промывать рану. – Дурень я старый – нашёл, когда шутки шутить. Решил молву людскую проверить, и вот тебе – рану прижечь придётся. Братцы, дровишек расстарайтесь, будьте добреньки.

Демид пошёл за хворостом.

– Как же ты узнал, что эти нападут? –спросил Фёдор. – А нам что же не сказал?.

– Да не знал я, то бишь уверен не был, а потом уж не мог упредить – спугнуть боялся.

– Паря-то спит и виденья видит. Разбудить, что ли?

– Не надо, пусть отдыхает.

– А с этими что делать? Закопаем?

– Теперь-то уж не поднимутся, а утро придёт – в прах обратятся.

Подкинули в костер веток, Николай вновь достал из-за пазухи короткий толстый нож и положил в угли. Багинетом же очистил от коры ветку и приготовился к тяжкому испытанию.

– Сам прижмёшь или подсобить? – спросил Фёдор.

– Смогну и сам, да себя костерить на чём свет стоит – зазорно.

Все трое усмехнулись.

– Ну так давай, меня словцом пригрей, – вызвался Демид.

– Добро. Но смотри, не отпускай, пока не произнесешь: «Господи, благослови раба твоего Николая». Да говори с толком.

– Добро.

Демид с интересом посмотрел на краснеющий в углях нож, затем взялся за горячую рукоять. Раненый закусил очищенную щепку и кивнул в ответ на вопросительный взгляд. Уверенно и быстро солдат прижал красный металл к ране – зашипело, запахло, Николай захрипел, однако ногу не отдёрнул.

– Господи Боже, благослови раба твоего Николая.

Пот выступил на лице, влажная щепка выпала из сведённого рта, и раненый откинулся на спину.

– А-а-а-х-х, стар я становлюсь для такого лечения.

– На-ка, попей воды, – протянул флягу Демид.

– Давай перевяжу, да ещё мазь у меня есть чудодейственная, – сказал Фёдор.

Он достал из своего мешка глиняную кубышку, запечатанную пробкой, и моток льняной повязки.

– Не худо б было повязку-то сварить.

– Вяжи так, устал я.

– Хозяин – барин.

Фёдор сноровисто смазал рану мазью, перевязал, и острая боль притупилась, сменившись ноющей.

– Да ты лекарь.

– Он у нас всю роту пользовал, много лучше полковых дохтуров, – пояснил Демид.

Николай завернулся в одеяло и хриплым голосом проговорил:

– Демид, твоя первая стража, затем Фёдор, потом меня будите.

Солдат смежил веки и повернулся на бок.

– Ишь ты, раскомандовался, – негромко возмутился было Демид.

– Как по мне – его право, – сказал Фёдор и стал укладываться.

– И то верно.

* Сидор – заплечный мешок, рюкзак.

** Армейский тесак – холодное оружие ближнего боя с однолезвийным чуть изогнутым клинком и гардой. Общая длина 850 мм, длина клинка 705 мм, ширина клинка 40 мм. Штука серьёзная, считай – меч.

*** Багинет – от французского «байонет» – кинжал, вставляемый в дуло мушкета для атаки в ближнем бою, предок штыка. Общая длина 320 мм, длина клинка 180 мм, ширина клинка 27 мм.

Глава 2

– «Бо-бро-цскъ», – запинаясь, прочитал Тихон надпись на верстовом столбе при въезде. – Боброцск. Ну, добрались, слава богу!

– Нет, здесь мы не задержимся, – сказал офицер, ехавший чуть впереди.

– Как, разве нам не сюды?

– Нам в село Сухая Берёзовка, а это еще вёрст двадцать.

– Эх, в Воронеже не остановились, Москву в ночь проехали, а допрежь ещё было, – начал бубнить слуга, вспоминая все тяготы долгого пути.

Непривычен был Тихон ни к путешествиям, ни к верховой езде и потому с тоской смотрел на городские виды.

А они поначалу напоминали деревню: плетнями очерченные широкие огороды, крытые соломой избы, хлева да сараи. Отовсюду доносились гогот гусей, кудахтанье куриц да визг свиней, покрываемые время от времени заливистым лаем дворовых кобелей. Репа, капуста, свекла и тыква властвовали на грядках, кое-где уступая моркови, чесноку с луком да прочей травке-зелени, которую так любят добавлять хозяйки и к месту, и не к месту.

На пороге одной из хат, уперев руки в бока, стояла высокая крепкая красивая баба в расшитой кичке, сорочке, пёстрой юбке и сарафане, лихо, прямо под пышными грудями, подвязанном цветастым гашником*. Она глядела на двух всадников открыто, смело, слегка приподняв кончики губ, будто бы прицениваясь. Молодой усатый кавалер с красивым чуть горбатым носом, в красном золоченом офицерском мундире и невиданных высоких сапогах получил высочайшую цену и по этой причине был сразу отставлен в сторону – сколько ни торгуйся, а сто рублей не собьёшь. А вот его спутник, мужчина хоть и в услужении, зато свойский – с приличной бородой, в добром коричневом кафтане и яловых сапогах – этот был красавице, как говорится, по карману и потому получил от неё самую лучшую, самую безотказную из улыбок, каковых в её арсенале хватало.

Оба путешественника женщину заметили, да и мудрено было такую пропустить. Но офицер в ответ на её взгляд лишь коснулся тремя пальцами треуголки. А вот Тихон, ему сразу стало неспокойно, руки его начали попеременно хвататься то за отвороты кафтана, то за бороду. Глаза также пришли в движение и, хотя честно пытались смотреть в лицо прекрасной хозяйке, все время скатывались куда-то ниже – ближе к гашнику.

– Ваше вы-со-ко-благородие, – медленно и внушительно, как ему казалось, начал Тихон, не отрывая от женщины взгляда, – господин капитан, дозвольте обратиться.

Такое длинное именование всегда предваряло какую-либо просьбу из разряда «дайте воды попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде».

– Нет, Тихон, на постой мы останавливаться не будем.

– Да я вовсе не о том хотел сказать!

– А о чем же?

– Да вот, теперь уж и забыл, – раздосадованно буркнул тот.

Сзади, будто в ответ на эти слова, послышался смех ехидной обольстительницы.

Чем дальше вглубь поселения продвигались всадники, тем уже становились улицы, сменившие лёгкий, открытый наряд плетней на строгий мундир заборов и тынов. Солома на крышах уступила место дранке и тёсу. Менялись и сами дома: от квадратных тёмных изб с крохотными мутными оконцами – до высоких теремов с подклетями, крылечками, резными наличниками и венцами.

Улицы, добравшись до центра, упирались в площадь неправильной формы, где расположился примечательный архитектурный ансамбль из деревянных торговых рядов, неказистого казённого кабака, трактира, церкви и дома дворянского собрания. Последнее строение разительно отличалось от прочих: каменное, двухэтажное, с колоннадой в четыре столпа, с высокими окнами и двустворчатыми дверьми, оно как бы венчало собой всё поселение. Впрочем, было, скорее, венком, нежели венцом, причем сплетенным девицей, которая хотя и видела, как следует составлять цветки, но сама еще не набила руку.

Весьма также возможно, что девица эта была несколько ленива и воровата. Так, лестница имела уже вид скорее затрапезный, чем парадный: многие ступени разошлись и нахватали в зазоры меж собой всякого сора. Перед лестницей когда-то начинали укладывать брусчатку, но до конца дело так и не довели, и замощено было только шагов пять. Остальные же камни, обтесанные и готовые, лежали чуть поодаль большой, поросшей травой, кучей. И конечно, на площади, в виду окон городской короны, раскинулась на все четыре стороны широкая, малость обмелевшая по сухому времени, лужа. Сей водоём являл собой пасторальную картину, лишь ждущую своего живописца: на правом его краю гусыня учила своих детей держаться на плаву, с левого края лохматая дворняга лакала воду, при этом лукаво поглядывая на птичье семейство.

По обеденному времени, людей вокруг почти не было, лишь трое торговцев скучали у своих прилавков, да несколько женщин обсуждали свежие сплетни у входа в церковь.

Всадники преодолели лужу вброд и подъехали к дому дворянского собрания, приковав к себе внимание всего имевшегося населения, включая гусыню с собакой.

– А что, Тихон, как думаешь – на месте исправник? Ставлю тельца против яйца, что там пусто!

– С вами, Георгий Петрович, об заклад биться, что по миру пуститься, да и не бывало ещё на Руси такого, чтобы высокий чин до обеда на службе засиживался.

Внутри выдающегося строения, на первом этаже, располагались присутственные кабинеты, а на второй этаж вела широкая лестница, намекая на празднества и ассамблеи, проводимые наверху, от суеты повыше. Перед дверью кабинета исправника, в окружении запертых шкафов, за крохотным секретарским столом с множеством ящичков сидел лишь тощий длинный писарь, облаченный в чистые нарукавники и запачканную чернилами жилетку. Служебные дела требовали от него сегодня сосредоточенности, по крайней мере такой вывод можно было сделать по согбенной его фигуре. И правда, ведь почистить ногти таким тупым перочинным ножом, какой имелся в его распоряжении, дело непростое.

Услыхав хорошо знакомый скрип открываемой двери, чиновник от занятия своего не отвлекся, так как справедливо полагал, что наперёд следует завершать дела важные, а выбор между «la manicure» и мычанием очередного просителя был очевиден. Однако ж уверенные шаги и звон стальных шпор насторожили его и пробудили то чувство предначальственного трепета, каковое имеется у всей чиновничьей братии. Ещё толком не разглядев вошедшего, писарь подскочил и вытянулся в струнку.

– Коллежский регистратор Причкаляев, чем могу служить-с?

– Где я могу видеть капитан-исправника?

– Его высокоблагородие Александр Фёдорович в сей час обедают-с.

– Когда же он будет?

– Я, право, затрудняюсь, случаются дни, когда неотложные государственные дела требуют от него…  – Чиновник развел руками и изобразил на лице глуповато-удивленную гримасу, каковая должна была, по его мнению, досказать за него, что как раз сегодня дела требуют многого, очень многого.

– Где же он имеет обыкновение обедать?

– Сегодня среда, стало быть, в трактире сегодня дичь-с, дикая утка или заяц, бывают и куропатки, посему его высокоблагородие может быть там, да-с. Также его высокоблагородие по средам заглядывает к помещику Изюмину. Смею заметить, что баранина с изюмом у этого помещика всегда отменная, тает во рту-с. Поговаривают даже, что и именование свое род их взял от этого блюда, да-с.

Рассказывая, Причкаляев сам захотел чего-нибудь перекусить и потому, сглотнув, продолжил с жаром и чуть наклонившись к посетителям:

– Купец Афанасьев Антип Иванович нанял себе татарку из Азовской слободы, так сея магометанка готовит изумительнейший плов с травками разными, с заморскими пряностями-с. Его высокоблагородие намеревался почтить купчину своим визитом ещё на той неделе.

– Постой-ка, магометанка? Откуда?

– Э-эм, извольте видеть, в одна тысяча семьсот одиннадцатом году высочайшим указом к нам в Боброцск переселены жители крепости Азов перед сдачей оной твердыни под власть Османской империи. Всего около сотни душ-с, в том числе две дюжины инородцев, татар-с. Нынче их стало поболе, по ревизской сказке прошлого года – сорок пять человек.

– Продолжай.

– О чём-с? – сбился с мысли Причкаляев.

– Об обеде.

– Ах, да. Э-эм, извольте видеть, помещик Изюмин… а, нет, я уж говорил… Стало быть, что же? А! Промысловой артели старшина, Иванцов, да-с. Прошлого дни зазывал оный Иванцов его высокоблагородие к себе отведать свиных ребрышек на угольях. Да так славно расписывал кушанье, что, право, Александр Фёдорович мог соблазниться, мог. Добавлю ещё, что Иванцов, вернувшись из Воронежа, захватил с собой интереснейшее собрание винных бутылей зеленого стекла в сургучных пробках, но никому ничего о содержимом не рассказал, чем всех весьма и весьма заинтриговал, да-с.

Писарь так раззадорился, что позабыл, к чему может привести чрезмерное усердие и начал припоминать места обеда своего начальника и в другие дни.

– В четверг в трактире подают недурственных судаков-с, стало быть…

– Довольно. Отправляйся за своим начальником и доложи ему, что в трактире его ожидает капитан лейб-гвардии Георгий Петрович Воронцов по государеву делу.

– Но как же, присутственные часы, я никак, я обязан… – начал было лепетать чиновник.

Офицер ничего не стал возражать, а лишь немного сдвинул брови.

– Да-да, непременно, отправляюсь, сию секунду. А как же, если они-с в трактире, и вы, и…

– Тогда далеко тебе ходить не придётся.

Трактир зазывал посетителей изогнутой дугой вывеской с выложенным деревянными буквами прозаическим названием: «Афанасьѣвъ Трактиръ». Владельцу пришлось пожертвовать частью двора и переместить высокий забор на один уровень со стеной здания. Взамен он выдвинул вперёд крыльцо и украсил его резными, выкрашенными в красный цвет перилами и наличниками, а также искусно сработанной головой коня, венчавшей крышу. Вдоль стены слева от входа была устроена коновязь.