Последний рассвет Тарайи

– Не гневайся, Урус-Зор! – повторил Качудай.

– Не будет никакого выбора! – коротко отрезал молодой гариец, поднялся и направился к воде.

Всё его тело снова начало ломить от боли, навалилась усталость. Новая стычка потрепала вчерашние раны, хоть и заживали они довольно быстро. Подойдя к одному из колодцев, он наклонился, зачерпнул пригоршню воды, умылся, утолил жажду. Зор находился в растерянности. Он вновь находился в смятении, не понимал, что происходило и как это остановить. Глядя вокруг, на десятки растерзанных тел, разум то и дело охватывал мимолетный страх. Страх за происходящее, страх за неспособность остановить этот хаос. Неужели это был тот самый путь, о котором толковал тот гость в сновидении? Неужели все эти смерти и были той пресловутой истиной, которая являлась настоящим мирозданием, и которую он так и не мог хоть сколько-нибудь понять?

– Не гневайся, Урус-Зор… – Тихо подошёл Качудай. – Смотри, я ремни справил хорошие для меча твоего, давай приладим? – Зор кивнул, и степняк взялся вязать два длинных ремня к ножнам, крепко перетягивая их по краям тонким кожаным жгутом. – Сирхи народ простой. И знаешь, не сирхи тогда смерть принесли в Звездный Храм, что у излучины Вишьи, то Тариман с драконами своими. Я юн тогда был еще и станом отец мой правил, когда Драконы Красного Солнца в Сарихафат пришли и большой буртук золота несли, чтобы мы войском на Гарию пошли. Нам-то всё одно на кого идти, а о Гарии и вовсе не ведали тогда. Но ты знай, Зор, что сирх никогда меч свой не поднимет супротив жены хоть своей, хоть чужой, и это был главный уговор. В рабство увести могли, но кровью жён оружие сирх никогда не кропил, ведь Гаруда не простит… Тогда Тариман в одежды наши однажды воинов своих рядил, мечи да луки наши брал и ходил несколько раз малыми отрядами куда-то. После одного такого похода и принес он отрез красный, да на руку повязал себе. – Качудай привязал хлястик, удерживающий рукоять меча, чтобы тот не выскользнул без надобности и протянул Зору, – Готово!

– Ты хороший мастер, Качудай! – Взял он своё оружие, разглядывая обновку. Два ремня были привязаны к основанию и краю ножен таким образом, что меч теперь можно было носить за спиной, и он не мешал в пешем походе.

– Верь мне, Урус-Зор! Но ты знай, что я все равно буду помнить, как жизнь погибала в том Храме, как свет убивали, хоть я и не видел этого. Всегда буду помнить и в миг смерти не забуду, на том зарок мой и слово Качудая!

– Верю слову твоему! ¬– поднялся Зор от воды и похлопал друга по плечу, тоскливо улыбнувшись, – А родичей своих отправляй в Сарихафат, пусть там силы крепят. Ты сам видел, что с чужаками им не совладать, только погибель найдут. Мне к хребту нужно уходить, врата вторые отыскать, только так есть возможность их остановить, но не в бою. Даже гарийцы гибнут, а значит, каращеи все большим числом на землю нашу ступают. Вскоре и вовсе устоять не сможем. Нет больше времени, погибель по следу идёт. Яр знает уже обо всём наверняка и делает, что в его силах, но видать не всё так хорошо, что каращеи в степь уж вышли. Путь мне выведать осталось, что земли соединяет. И ты уходи, Качудай. Я не всегда могу рядом оказаться, а каращеи не пощадят, не будет еще одного шанса.

– Станы гибнут, Урус-Зор… Воин степи гибнет, гарийцы гибнут, – присел Качудай, уставившись на воду. Его вид вдруг стал настолько усталый, что будто это не он только что воинствующий, воодушевленный держал речь перед сирхами. – Не гони, Зор. Куда я теперь? Стана моего нет больше, детей нет, жены нет, всё кануло в забвение. Мой путь иной теперь – он крепко повязан с твоим, что нет мне больше жизни, пока землю не очистим. Пусть я погибну завтра, пусть меня больше не станет, но я это сделаю не зря, понимаешь, Урус? Что жизнь моя? Она не стоит ничего нынче. Эта вода дороже моей жизни, – кивнул он на колодцы. – А всё почему? Да потому что путь пустой был в пропасть, а когда пропасть объявилась и цена жизни возвестилась. Я только жить начал и только узрев путь, который ты светом своим озаряешь, понял, что хоть еще мгновение проживу, но теперь не в пустую, и это мгновение будет ценнее всей моей прожитой жизни, а коли растянется мгновение, то и вовсе путь счастливым станет! Понимаешь, Урус-Зор? Поэтому неважно, сколько Всевышний мне отмерял рассветов встретить, ничего более неважно, главное теперь не терять тот свет, который узреть мне посчастливилось. Я слово отдал свое тебе, Зор, и клятву эту понесу до конца, пока не исполню, в том отныне и в века веков грядущие будет исполнен мой мараджават-священный бой! Ты верь мне, Зор – ни словом, ни делом не понесу нечестивости, что хоть как-то падёт на твой лик или даже тень.

– Верю, Качудай! Поступай по совести с тобой говорящей, остальное неважно.

Почти незаметно подошел к ним сирх, и указал в сторону уже разбитого лагеря с кострами. – Борей приглашает тебя, Урус, к теплу и угощеньям, что Всевышний послал!

– Вода с неба, – задрал Качудай голову вверх, подставив лицо под капли начинающегося дождя. – Пойдём, Урус-Зор, темнеет, сирхи костры теплые держат и наст от воды не помешает. Ты устал, великий воин, нужно сон крепкий принять, ведь наш мараджават ещё впереди, идём.

Зор не стал спорить, он впервые видел Качудая таким уставшим, словно утратившим свой задор, который не покидал его практически никогда, а сейчас и вовсе на него смотрели глаза старика. Коротко кивнув в знак согласия, они направились к очагу Борея.

Глава 13

Качудай открыл глаза. Первый миг после пробуждения он растерянно смотрел в свод дырявого купола походного шатра Борея, затем резко подскочил на ноги, испуганно озираясь по сторонам.

– Крепок сон твой, Качудай, хоть путы вяжи, хоть воду жизни пускай, – засмеялся хозяин шатра, тут же поморщился от боли. – Чистейший! – Борей протянул ему чашу с напитком. Он сидел на толстом цветастом ковре, отшитым густой бахромой по краю и потягивал неспешно чуть дымящийся алдык-бай из низкой широкой чаши. Голова его была перевязана пропитавшимися кровью белыми отрезами, а лицо было похоже на большой синяк, но как ни странно, он чувствовал себя сносно, не по ранам, чему был несказанно рад, и это придавало еще больше сил и оптимизма.

– Где, Урус!? – застегивая ремни походной сбруи, вопросил степняк, заметно нервничая.

– Да кто ж его ведает? Не горячись, Качудай, что с ним станется? Да что ты, в самом деле, увязался за гарийцем? Не пристало вольному воину степи в услужении быть, – усмехнулся Борей. – Да, хвала богам, что он послал нам столь умелого воина, что жизни при нас теперь, но он ведь гариец, а ты сын Сарихафата!

– Меч Всевышнего да на твой язык, Борей! Или память твоя коротка, что уж не вспомнишь, как он стан твой от гибели уберег и тебе боль убрал? – Качудай гневно зыркнул на неблагодарного куфира и выскочил из шатра, суматошно глядя по сторонам.

Раннее пасмурное утро было чуть промозглым, туманной дымкой устилая землю в низинах. По округе горели редкие, но яркие костры. Сирхи возили с собой запас дров небольшой – каждый брал по несколько поленьев, вязали с походными тюками, но этой ночью жгли нещадно, прощались с погибшими. Некоторые уже седлали коней, наполняли бурдюки водой, а у одного костра сидела большая кучка степняков, оживленно о чем-то спорящих. Качудай заметался по округе, выискивая знакомый силуэт, но никого похожего не было.

– Эй, черуты*, гарийца видели? Куда ушел?! – Подбежал он к спорящим.

– Так вот же! – Махнул один из них в сторону далекого пригорка, где в окружении тумана был едва виден человек.

Качудай сломя голову бросился туда, по пути пару раз споткнувшись о кучи вещей степняков, чуть не разбив себе лицо на пустом месте.

Зор внимательно всматривался вдаль, сквозь редкие слои тумана, пытался вслушаться, напряженно сосредоточившись.

– Уф! Я уж подумал, что Всевышний надо мной насмехается и Урус ушел один вершить священный мараджават! – Радостно закричал Качудай, подбегая.

Зор тут же схватил его за рукав и жестом приказал замолчать.

– Опять что ли? – Прошептал испуганно степняк, пытаясь тоже куда-то вглядеться, но ровным счётом ничего не видел и не слышал.

Зор встрепенулся, насторожился еще сильнее и вдруг схватив Качудая, швырнул того со всей силы на землю, в момент, когда перед его лицом что-то пролетело, свистнув, обдав щеку горячим воздухом.

– Стрелы? – недоуменно пробормотал Качудай, четко понимая, что ни у гарийцев, ни у каращеев ничего подобного он не видел.

– Бегом! – Заорал Зор, подхватил Качудая за шкирку, толкнув вперед, в сторону лагеря, как вновь что-то просвистело, вспоров край рукава на куртке степняка.

Зор бежал сзади, подталкивая его в спину, что тот иной раз чуть не падал, но понимал эти тычки правильно и по мере сил ускорялся.

– Подъём! Уходите все! – Орал во всю глотку гариец, подбегая к лагерю сирхов.

Сирхи поначалу ничего не поняли, растерянно глядя на бегущих, но вдруг в воздухе свистнуло несколько раз и трое замешкавшихся обмякли один за другим, свалившись на землю с пробитыми насквозь черепами.

Не заставляя себя упрашивать, степняки бросились сооружать хоть какие-то укрытия из подручных вещей, сообразив, что кто-то ведет лучный обстрел и готовясь к обороне.

– Уходите! Качудай, вразуми своих родичей, что никто не выживет, если останется! – Продолжал надрывать глотку Зор.

Качудай тут же бросился к нескольким лошадям, привязанным у колодцев, дико ржавших и метавшихся на месте. Двое из них уже лежали мертвые, их головы были пробиты насквозь. Выхватив клинок, он обрубил поводья, и животные сорвались с места в разные стороны.

Борей выбежал из своего шатра, испуганно озираясь по сторонам и тут же получил хороший пинок в бок от подбежавшего Зора, а по руке полоснуло чем-то горячим, постепенно разлившись острой болью.

– Седлайте коней, уводи всех, Борей¬! – Заорал ему почти в ухо падающий следом гариец.

– Это снова бекеты? – Как-то придурковато вопросил куфир, словно до сих пор в них не верил. Он посмотрел на дырку в запястье, из которой хлестала кровь, стиснул зубы, достал из-за пазухи тонкий ремень, перетянув чуть выше раны.

– Какие чудные стрелы, хм… – вытащил он из земли тонкий короткий воронёный прут, вдвое короче обычной стрелы и полностью по всей своей длине имевший четыре грани, сводящиеся в тонкое острие с обеих сторон и абсолютно без оперения.

– Отдай команды, Борей… Никто не выживет! Уходите все, далеко уходите и в Сарихафат весть несите и в Дакан и в Красное Солнце. Это другие дарбы, я знаю это точно, не чета прежним!

Борей ползком стал пробираться от своего шатра к выставленному наспех заслону из подручных вещей. Странные стрелы прилетали редко, но почти всегда в цель. Бронебойные граненые лезвия без труда пробивали тот заслон, за которым пытались прятаться степняки, прошивая насквозь очередного несчастного точно в голову. Складывалось впечатление, будто кто-то невидимый находился рядом и направлял их четко в цель. Качудай мелкими перебежками спешил к шатру Борея, где в мелкой яме, едва скрывавшей его, лежал Зор, вжимаясь в землю. Он осторожно выглядывал из своего укрытия, пытаясь вглядеться в сторону, откуда велся обстрел. Туман потихоньку рассеивался, оставаясь лишь в низинах, открывая хороший обзор, но, сколько хватало взгляда, степь была пуста.

Качудай прыгнул и кубарем свалился в небольшую яму рядом.

– Урус-Зор, что делать будем? – Часто дыша, выкрикнул степняк.

– Уходить нужно!

– Не уйдут. Сирхи никогда не бегут. Гаруда не простит трусости.

– Глупости не прощает жизнь, помни и это! Я даже не вижу их. Чувствую, но не вижу. Они очень далеко, дальше, чем ты можешь представить.

– Отчего же не могу? Если тетива справная, то шагов триста бьёт хороший лук.

– Нет, Качудай, гораздо дальше…

Сирхи в растерянности галдели за своими укрытиями, периодически выпуская по несколько десятков стрел наудачу в слепую, которые падали неподалёку в пустую степь. В лагере нарастало беспокойство. Каждый новый выстрел неприятеля отнимал чью-то жизнь. Степняки не понимали с кем сражаться и как. Медленно, но верно стан Борея редел.

Зор напрягал зрение, пытаясь взглядом продраться сквозь остатки молочной утренней дымки, и наконец-то заметил у самого горизонта едва различимые три силуэта. Они двигались в их сторону, периодически останавливались, взмахивая некими продолговатыми предметами, словно в броске и снова продолжали путь. Каждый такой взмах выпускал на волю смертельное жало, которое буквально через мгновение обретало свою цель. Зор никогда не видел подобного оружия, и сейчас их положение было скверным. Сирхи гибли один за другим, но в ответ сделать ничего не могли, и даже он сам не знал, как быть. Никакая защита не спасала, черные лезвия прошивали без особого труда любую преграду на пути, врезаясь точно в голову очередного степняка. Могло даже показаться, что чудные стрелы были наделены разумом и знали, когда стоит прекратить свой разящий полёт. Каращеи наращивали свои силы, впуская на землю все более искусных своих воинов и, несмотря на всю ту мощь, которую они проявляли на данный момент, Зор четко понимал, что это всего лишь незначительная часть сил, которые пришли только разведать.

Зор постарался расслабиться, максимально избавиться от создающих суматоху мыслей. Он даже не надеялся, что в этот раз получится. С каждым днём всё больше мешало ощущение грубости собственного сознания. Не сразу, уже довольно сложно, но все же удалось успокоить разум, постепенно очистив его от мешающего груза насущного. Время словно замедлилось, но не для всего, а лишь для нужного. Зрение обострилось, что удалось разглядеть противника уже подробно – такие же холодные серые лица с резкими чертами не излучали никаких эмоций. Пронзительный взгляд глубоко посаженных огромных глаз был сосредоточен. Примерно через каждый десяток шагов взмах оружием, стремительный полет лезвий, трое очередных погибших…

Зор поднялся из своего укрытия и шагнул в их сторону. Он постепенно ускорялся и вскоре перешел на бег. Позади что-то кричал Качудай, но гариец ничего уже не слышал, сосредоточившись на противнике. Он вообще не слышал ничего из окружающего мира, полностью концентрируя внимание на серых. Каждый их шаг, движение зрачков глаз, дыхание и даже биение сердец он ощущал, как свои собственные. Каращеи тут же почувствовали пристальное внимание и, взмахнув очередной раз своим чудным оружием, пустили смертоносные жала в его сторону. Зор видел, словно в замедленном действе, как три черных огранка синхронно летели прямо ему в лицо. Они приближались то медленно, то ускорялись. Уже едва хватало сил удержать ту концентрацию и отрешенность, тот контроль, что хотелось сдаться, отпустить всё и упасть, отдышаться жадно, но Зор терпел. Каждое такое мгновение давалось с огромным трудом, отнимая кучу сил, предательски где-то звеня на задворках сознания противным зудом, заставляя обратить на себя внимание, обратить внимание на мир. И вот они уже совсем рядом, совсем близко, что желание прекратить всё, буквально разрывало изнутри. Зор вытащил свой клинок из-за спины, коротким движением рассек перед собой воздух и, не останавливаясь, продолжил изнурительный бег, а три граненых жала рассыпались, разрубленные лунной сталью.

Троица серых замерла вдруг, определенно не понимая, что происходит. Снова взмах, выстрел, и снова неудача. Зор бежал изо всех сил и мысли начинали пробиваться постепенно сквозь преграду, удерживаемую на последнем издыхании, и он уже понимал, что на третий такой выпад его просто не хватит.

– Дарб-аран-русс! – выкрикнул вдруг один из чужаков и как по команде из-за ближайшего горизонта появились еще дарбы – немного, всего пятеро, но уже на лошадях. Они сразу же перешли в бешеный галоп, ознаменовав о своём присутствии мелкой дрожью земли. Пешая троица убрала свое оружие в чехлы за спинами, сменив его на уже знакомые плети со стальными шарами. В этот момент мироздание вдруг ожило для Зора и обрушило на него массу звуков, чувств, мыслей, что даже слегка помутнело в глазах. Пешие дарбы ускорились, тоже перейдя на бег. Троица неслась навстречу одинокому гарийцу, и тут позади него послышался разномастный боевой клич. Бегло обернувшись, он увидел, как сирхи седлали лошадей, и стремительно срывались в его сторону, а впереди, на невысокой пегой лошадке несся, держа на вытянутых руках перед собой два кривых меча, Качудай. Он сорвался за Зором почти следом, как только поймал первого попавшегося коня. Качудай не мог себе уже позволить оставаться без гарийца, и его совсем не волновало, каков будет исход, не пугали стрелы чужаков, да и вообще страх у Качудая был теперь один – струсить, не успеть за Зором, и если смерть, то только под чистым взором этого великого воина. Накануне впервые за долгое время, встретившись со своими соплеменниками, он вдруг понял где-то в глубине души, насколько ошибался во всём в своей жизни, топтался на месте, словно вольный степной рысак в путах. Нет, он конечно понял это еще раньше, но осознать до конца не удавалось, теперь же все стало предельно ясно и его тайные мысли только утвердились. Этого короткого ночлега среди сирхов хватило, чтобы взглянуть на всё иначе. Качудай вдруг осознал в себе жалость к ним всем, к себе. Некое искреннее сочувствие поселилось в душе, но в то же время пришла и радость от того, что удалось это всё осознать, прочувствовать в себе и он непременно желал, чтобы и каждый сирх испытал подобные чувства, ради которых не стоило бояться какой-то там смерти. Он начинал видеть мир другими глазами, чувствами. С каждым днём вера степняка крепла, и он знал, что действительно шагнул на некий великий путь, который озарял перед собой этот бесстрашный Урус.

Зор сцепился с пешей троицей за несколько мгновений до того, как пятеро грозных всадников и сотня степняков, столкнулись в бешеной скачке друг на друга.

Уже привычным росчерком клинка, Зор разрубил самого первого, увернулся от стальной плети другого и третьему снес голову. Последний дарб сумел увернуться от очередного взмаха гарийца и в ответ достал скользящим ударом в лицо, вспоров кожу от виска до подбородка – это было последнее, что он успел сделать, перед тем, как из его шеи хлынула кровь, по которой рубанул подскочивший сзади Качудай.

– Э-хей, Урус-Зор, смерти нет, пока мы живы! – Выкрикнул он, скалясь в довольной улыбке. Он хотел развернуть коня, и тут же получил удар стальным шаром в спину, свалившись с лошади. Зор, до этого заметивший скачущего следом за Качудаем дарба, рванулся вперед, прыгнул, и, схватив за шиворот, швырнул его на землю, тут же сломав гортань. Качудай хрипел, пытаясь подняться, не в состоянии сделать вдох. Ему казалось, будто легкие кто-то сдавил сильно, и не было возможности раздуть эти меха, наполнив живительным воздухом. В глазах темнело, противным зудом раздаваясь по всему телу, а вдох так и не давался. Степняк остервенело вгрызался пальцами в дерн, судоржно выгибаясь. В момент, когда перед взором уже поплыли темные блики, спазм отступил, и долгожданный громкий вдох наполнил легкие кислородом.

Зор хотел было прийти на помощь другу, но на него уже летел другой, а трое оставшихся нещадно рубили сирхов, неспособных хоть как-то противостоять в десятки раз превосходящим по силе и ловкости каращеям. Степняки пытались жадно рубиться, но их выпады, движения, действия, выглядели какими-то неумелыми, неуклюжими на фоне скорости и грации противника. Дарбы стремительным вихрем лавировали между беспомощными степняками, мощными ударами своих плетей разбивая им черепа.

Зор уже справился с нападавшим, и бросился в гущу основного боя. Сирхи смогли ранить коня одного из дарбов, и тот уже пешим вел схватку, но это никак не облегчило задачу, потому как приблизиться хоть как-то к нему было невозможно. Чужак со скоростью степного смерча орудовал плетью, молниеносно перемещаясь между неуклюжим противником, продолжая монотонно разбивать головы всем попадавшимся на пути.

Подоспевший Зор увернулся от пролетающей мимо глаз темной стали, отрубив первым же взмахом пешему дарбу руку, а вторым снял голову. Он уже чувствовал, что сзади на него летел следующий и не оборачиваясь, дернулся в сторону, развернулся и, прыгнув, схватив пролетающего мимо всадника, сбросил того на землю, вдогонку рубанув мечем почти не глядя. Видя, что исход боя вдруг переломился, сирхи воспряли духом, загорланили и, накинувшись на последнего, все-таки сумели задавить его массой, потеряв в момент этой атаки еще пятерых.

Облегченно выдохнув, вымотанный Зор бухнулся на колени. Измотанное тело требовало восстановления. Больше всего он потерял сил в момент концентрации, когда бросился на пеших стрелков. Последние дни, он вообще не знал отдыха, и каждый новый восход великого Ра, приносил новую битву, новую преграду на пути. Из разорванной раны на лице пульсировала потихоньку кровь, измазав все тело грязно-бурой коркой.

Зор поднялся, не давая себе расслабиться, выискивая взглядом Качудая. Тот сидел неподалёку, пытался в очередной раз подняться. Поднимался с трудом, делал несколько шагов и снова опускался на землю, кривясь лицом от боли.

– Хвала великому воину Урусу! – Прокричал кто-то из толпы ликующих сирхов.

– Хвала Всевышнему! Хвала Гаруде Большекрылому! – Степняки скандировали поочередно восхваления то одному, то другому, размахивая оружием над головами, от души радуясь победе над каращеями, как вдруг пятеро из них, один за другим попадали с лошадей, с пробитыми насквозь черепами.

Зор замешкался… мгновение, и еще пятеро обмякли.

– В степь! В степь! – Заорал Зор, размахивая руками, пытаясь вразумить неугомонных степняков.

В запале ликования сирхи не сразу поняли, что произошло, но когда опомнились, потеряли еще пятерых. Новые стрелы дарбов били чаще, по прежнему не щадя никого, не позволяя себе хоть одного промаха.

Укрытия теперь никакого не было, да оно бы и не спасло. Открытая степь делала полностью беспомощными суматошных своих детей, что в этот раз ничего другого не оставалось, как ретироваться. Сирхи пришпоривали лошадей в сторону колодцев, наспех подбирали раненых, кто еще хоть как-то подавал признаки жизни, и срывались в галоп.

Зор бросился к Качудаю. Почти в последний момент заметил приближающуюся черную точку, отшатнулся, но граненое лезвие глубоко вспороло плечо у самого края. Не обращая внимания на это, он подбежал к степняку, тот делал попытки подняться, но боль была слишком сильной и он вновь каждый раз падал.

– Эй, урус, держи коня, степь охранит! – Подскочил бородатый сирх, держа на поводу вороного. Он бросил повод, гариец тут же подхватил Качудая на руки и забросив того в седло, шлепнул ладонью по крупу, вороной не заставил себя долго упрашивать, споро нагоняя остальных степняков.

– Не сворачивай с пути, Качудай! – выкрикнул Зор вдогонку, развернулся и легкой трусцой устремился в сторону хребта, навстречу несущим смерть огранкам.

Он бежал не торопясь, размеренно, не тратя последние силы понапрасну. Внимание и реакция – единственное, что было сейчас у него из обороны. Зор периодически уворачивался от стрел каращеев – часто почти в последний момент, что одна все-таки задела второе плечо, и теперь оба были распороты. Молодой организм боролся, как мог, мобилизовав все свои силы, каждый раз включаясь в новую брешь, второпях генерируя ткани, тромбуя раны, желая только сберечь в себе ту искру, которая разжигала в нём огонь жизни.

Давно стих шум беспокойных сирхов, а сами они скрылись за горизонтом и Зор был этому рад. Он наконец-то успокоился мысленно за них, что словно бремя свалилось с плеч, переживания отступили, как за неокрепших детей. Разум слегка охладел и, сконцентрировавшись только на цели, стал более ясным.

Каращеи перестали впустую выпускать стрелы и теперь лишь встречный ветер, да стук собственного сердца разбавляли тишину.

Бег продолжался уже довольно долго, что вдалеке показались очертания хребта, но каращеев до сих пор видно не было. Зор уже не чувствовал усталость – он просто к ней привык, приняв, как данность, как новое осознание собственного бытия и это перестало быть важным, хоть сколько-нибудь беспокоящим разум.

Резкий свист коснулся слуха – стальное жало пролетело мимо, а Зор даже не заметил, как по инерции увернулся от него. Реакция тела на внешние раздражители начинала жить своей собственной жизнью. Было это хорошо или плохо – совершенно не волновало. Тело теперь самостоятельно училось выживать в бесконечном поединке за жизнь, вырабатывая нужные рефлексы, новые навыки. Израненное, измотанное, обветренное – оно грубело, каждое мгновение своего существования закалялось под голубым небосводом Мидеи.

Очертания хребта стали более четкими, солнце поднялось высоко и палило нещадно, развеяв утреннее ненастье, а юный гариец продолжал свой монотонный бег к цели, не смея остановиться, перевести дыхание. Он уже видел тех пятерых, неспешно шагавших ему навстречу, изредка выпускающих стрелы. Тело отрабатывало идеально и даже как-то играючи. Уже не нужно было концентрироваться – молниеносная реакция теперь была постоянной, но разум грубел. Чувство было странным и довольно ярким. Зор ощущал границу этой грубости и, находясь в этом странном приграничье собственного подсознания, пытался зацепиться за разницу, прочувствовать на собственном опыте тот переход, когда искра оборачивалась в степенное угасание.