Последний рассвет Тарайи

Сверкающая крона вдруг вспыхнула ярко, осыпавшись бурным листопадом и из за её верхушки взмыл вверх человек. Мысли тут же заполонили разум, выбив из приятной неги, мгновенно заставив позабыть опыт этой странной вечности. Уже знакомый крылатый человек на долю мгновения замер в ночном небе и резко спикировал вниз. Как и в прошлый раз, он пролетел над водной гладью, воздушными потоками создавая на ней рябь, поднялся, замер напротив Зора, затем сложил свои мощные крылья за спиной, шагнул на парящий остров. Подойдя к Зору, он присел рядом, так же устремив свой взгляд на гору.

– Ты правильно понял, – нарушил тишину гость.

– Возможно. Но я забыл, что понял, – ответил Зор, не сводя взгляда с золотого дерева, – Зачем мне оно? – кивнул он на черное стальное перо, оставленное в прошлый раз.

– Чтобы путь пройти так, как ты желал того искренне. – Тихим бархатным голосом ответил гость.

– Я не этого желал, а лишь искру людям вернуть хотел. Не мои это стремления, чужды и далеки они. Скажи, у него тоже твое перо, верно? Но оно другое, из светлого крыла, я понял это. Каков путь его? Почему ты это сделал?

– Я ничего не делал. Всё, что ты имеешь, всё, чем дышишь – это сделал ты и никто другой. Суть лишь в том, какими дорогами двигаться по этому пути. Его путь таков же, как и твой. Ваш путь един. Путь всегда един. Путь – истина, истина – свет. Истина в единстве! Другого не дано, ведь истина бывает только раз и только навсегда, она не может иметь развития, не может иметь партенторы, изменений, она есть и в ней есть мы. Существуем, в попытке объять её со всех сторон, воспринимая, согласно взору, устремленному в тот момент на неё, различая нужное, разное, противоречивое, но по сути – единое.

– Я пока не понял этого, но обязательно буду стараться и возможно пойму, я буду помнить об этом, верь мне! Но мир странен, ты согласишься? Я это стал понимать вскоре после исхода скорби на мою землю.

– Я верю, – улыбнулся гость. – Ты волен воспринимать мир, как разум велит, но это будет лишь тропой на пути, но не истиной, не будет путём таковым. Это лишь отражение мира в тебе, а не сам мир. Когда ты был совсем мал, тебе казалось, будто вершина склона, на которую ты смотрел вечерами, недосягаема, но повзрослев, ты с легкостью покорил её покой, она перестала быть далёкой. Время изменило тебя, но мир остался таким же, изменив лишь твоё восприятие. Так и в остальном. Вы изменили своё восприятие настолько, что давно уже не способны узреть мироздание настоящее, довольствуясь лишь грубой материей, с каждым мигом загоняя себя в большее невежество, теряя зрение изначальное. В тебе горит жажда подняться туда? – Кивнул гость в сторону золотистого дерева, встал, сверкнув своим стальным телом, лоснящимся под ночным светом, подошел к обрыву.

– Я не знаю, как сдвинуться с места, но я смогу обязательно, ты верь мне!

– Это не сложно. Измени взор на путь, тогда движение придёт.

– Моё имя – Зор, твоё – Гаруда?

– Так нарекли меня охранители собирателя Земель. Ты же волен звать, как пожелаешь.

– Мой друг верит, что его сын после смерти удостоился полёта с тобой. Скажи, так ли это?

– Каждый удостаивается того, во что верит, того, к чему стремится, не более и не менее, но стремится не телом, а духом, тем настоящим, честным, изначальным, не каждый только это понимает. Вот и он уже – друг, не враг… Взор на истину меняется всегда, истина неизменна! – На его спине запульсировали две тонкие линии, вспыхнув вдруг могучими крыльями. Они появились буквально из ниоткуда, как и в прошлый раз.

– Ты просто забыл, как всё начиналось… – снисходительно, как-то по-отечески сказал он и взмыл в ночное небо, исчезнув вскоре вовсе.

Зор прикрыл глаза. Спокойствие больше не шло, сознание стало путаться, вдруг погрузившись в беспокойную тьму…

***

– Вот, Урус-Зор, чистейшая – матушка степи вольной, испей, – Качудай промокнул пучком травы, смоченным в воде глубокий порез на предплечье Зора и, увидев, что тот проснулся, протянул ему чашу напиться.

– Твой сын в великом полёте Гаруды, как ты и хотел, Качудай, знай это, –

Прохрипел Зор, разлепил веки. В глаза ударил яркий свет солнца. В горле стоял ком, тело ломило от боли. Поднявшись на локтях, сел, взял протянутую чашу и медленными глотками осушил.

– Верую каждому слову, Урус, изреченному устами твоими! – Степняк налил еще, Зор отрицательно махнул головой, поднялся, осмотрел себя. Порез на предплечье был покрыт уже рельефной бурой коркой, края его набухли и сильно покраснели. Другая рука, по которой пришелся сильный удар дарба, была посиневшая, противно ныла пульсируя. Вообще ныла каждая клетка тела. В пылу боя отбито, порезано и поломано было казалось всё, что только можно, но тогда это не ощущалось, а теперь давало о себе знать, но сейчас уже были запущены восстановительные процессы тела, которые оно еще не утратило и это хоть как-то спасало Зора. За ночь затянулась рана, легкие трещины костей срастались, синие кровоподтёки рассасывались, желтея постепенно.

– Поистине боги вложили в тебя мощь вселенскую! – Качудай сидел скрестив ноги с пустой чашкой, полуоткрытым ртом и в который раз поражался той дикой выносливости этого молодого гарийца, что снова гордость охватывала разум от причастности ко всему.

– С такими ранами сильный воин лежал бы бревном, а другой и издох бы вовсе…

– Где мы? – обернулся по сторонам Зор, осмотрев окрестности. Кругом, что хватало взгляда, простиралась холмистая равнина, сплошь покрытая невысокими бархатистыми травами.

– Степь могучая охранит нас, Урус-Зор, а дарбовский скакун могуч был, что унести смог далеко, жаль, что удержать не удалось такого вороного. Чужие мы для него. Здесь колодцы путей Сарихафата, стан воины добрые делают – коней поить, отдых вершить перед битвой. Здесь нас никто не отыщет, а ты раны сможешь залечить.

– Нужно на гряду возвращаться, – Зор присел, превозмогая боль, шипя сквозь зубы, – Яра сыскать надобно и врата, через которые приходят каращеи. Тарайя сказывала, что они поначалу примеряются, выведывают, а затем большим войском могут шагнуть, что не удержит никто. Пока можно попытаться силами гарийцев остановить ещё, но потом поздно будет, знай это, Качудай!

– Эх… Ведаю, о чем толкуешь, Урус, ведаю, – степняк тяжело вздохнул, запрокинув голову к небу, глядя на редкие облака, по обыкновению сильно щурясь, – Дожди будут, небо несет воды много, далеко не уйдём. Да пора справить тебе одежды, достойные воина великого, а то, Урус-Зор, ты нагой вскорости останешься, – кивнул он на измызганные драные штаны гарийца. – Да коня бы ещё такого… Эх, Зор, уж сколько я повидал лошадей, уж сколько прытких, сильных, но таких впервые вижу! Будто устали не знают, вот бы табуны таких в Сарихафат пригнать, цены бы им не было, а Урус?

– Тсс! – Приложил вдруг Зор палец к губам, глядя в землю, вслушиваясь во что-то, затем поднялся, подхватив свой меч и, прихрамывая, поднялся на небольшой пригорок. Качудай подошел сзади. В окружении горячего марева, в их сторону пешим шагом на лошадях двигался внушительных размеров отряд сирхов.

– Воины Сарихафата, – протянул тихо степняк, – Чей же стан это? Хм, коней в триста, не меньше. К воде идут. Сирхи, братья… – последнюю фразу выговорил как-то неуверенно, обрывисто, шагнул вперед, коротко обернулся, бросив виноватый взгляд. Он спустился с пригорка навстречу и замер в ожидании. Сирхи их заметили, отряд встал, послышался гул голосов, предводитель поднял руку вверх, махнул ею, выехал один всадник и галопом направился в их сторону. Он стремительно подлетел, почти не сбавляя скорости, обогнул пригорок, внимательно вглядываясь сильным щуром в странных путников, умчавшись тут же обратно. По возвращении дозорного, сирхи снова загалдели, предводитель вновь махнул рукой, и степняки двинулись вперед, подгоняя лошадей легкой трусцой.

Зор не знал, что ожидать сейчас от сирхов, но вариантов не было никаких, оставалось только ждать, и надеяться на лучший исход. Он чувствовал, что Качудай сильно нервничал, что было ему не свойственно, будто был не рад своим соплеменникам. Степняк переминался с ноги на ногу, судорожно сжимая-разжимая кулаки, и чем ближе были сирхи, тем сильнее было его волнение.

– Тпрууу! – Натянул поводья, ехавший впереди вожак, поднял руку вверх, отряд замер, как вкопанный. Никто не галдел, только редкий лязг сбруи и оружия нарушал тишину.

– Ах-ах-ха! Ты ли это, Качудай?! – Засмеялся воин, подъехав чуть ближе. Он опёрся на луку седла в виде небольших расправленных крыльев, оценивающе посмотрел на Зора, хмыкнул, перевел взгляд обратно, – Что ж ты, куфир, стан свой сгубил!? Хотя какой ты теперь, куфир? Так, собака степная! – Засмеялся он и к нему тут же присоединились сотни глоток, разразившись громким гоготом. Вожак поднял руку, потребовав тишины.

– Ты в рабы гарийца взял? Достойно воина, Качудай, достойно, никто еще не брал! – похлопал он в ладоши, разглядывая Зора, – Хотя мне он знаком будто… Точно! – Ударил себя в лоб ладонью рослый молодой сирх, – Это же он тогда был с Яром, что гнев богов навлек на нас! Эй, гариец, вот и свиделись! ¬– Крикнул он Зору, расплывшись в широкой улыбке.

– Не произноси слов таких, Борей, и я жизнь тебе дарую! – Сквозь зубы процедил Качудай исподлобья глядя на того. – Он не раб и рабом быть не может! За собаку степную я прощение тебе дарую, за раба же смерть приму, если нужно, не убоявшись стана твоего! Урус-Зор – воин великий… Мы – воины всевышнего на пути бесконечного полёта, знай это, Борей, и помни всегда и когда издох последний делать будешь!

– Ахах-хах! – Вновь засмеялся Борей, гарцуя перед воинами. – Вы слыхали? Этот голодранец думает, что Всевышнему нужны такие! Эй, Качудай, да Гаруда давно уж гнев свой обрушил, что стан твой забрал себе. Или ты думаешь, что самый хитрый и изворотливый?! Ты воинов справных своих в степи растерял! Ладно… Я воин честный, ты знаешь, Качудай. Иди в стан мой, а раба я забираю! Кстати, где твой Абардыш? Хороший конь ведь был, его тоже угробил? А я ведь золота давал тебе за него хороший буртук, – Усмехнулся сирх.

– Ты не слышишь, что говорю, Борей, хотя уши тебе боги даровали, когда из утробы лез! – Качудай стал медленно пятиться назад на пригорок к Зору, нервно озираясь по сторонам. – Каращеи травы наши топчут! Не время распри нам устраивать. Вам не выжить на гряде, если туда собрались. Лучше клятву понеси Урусу и встань под его крыло, наветы внимай, ни слова не упуская! Верь мне, Борей, и вы жизни сохраните, и наши дети род продолжат! Не услышишь – погибель понесёте!

Зор молча наблюдал за перепалкой двух сирхов и четко понимал, что видел сейчас совершенно другого Качудая. Он был не тот степняк, которого он вязал тогда на гряде, когда они на него напали. Не волк в поисках очередной добычи, а настоящий воин Земли. Пусть грязный, уставший, сильно измотанный многодневными переходами и стычками с каращеями, представлял собой жалкий вид, но сутью был велик и порывы его высились над ним многократно. Качудай был готов к смерти без оглядки, без тени сомнения. Он был готов умереть за него, за гарийца по крови, но самое важное было в том, что он готов был жизнь отдать не за добычу, не за свою шкуру, а за волю, за род будущий, за Землю общую. Разум Зора ликовал, несмотря на паршивое положение, что он невольно улыбнулся своим мыслям, чему удивился пятившийся Качудай, обернувшись и заметив это.

– Ты разумом тронулся, Качудай? – Уже не весело вопросил Борей. – В путы обоих! ¬– Скомандовал он, и четверо направили своих коней к пригорку.

Качудай обнажил мечи, оскалился. – Прости, Урус-Зор, сирхи не ведают, что творят…

Четверо спешились, приготовив веревки, к ним подскочили на помощь еще четверо, обнажив мечи.

– Стойте! Он сын Ас-Сура-Ра-Амаран-Амура! – Закричал Качудай, выставив перед собой клинки.

Земля вдруг мелко задрожала, все замерли на своих местах, озираясь по сторонам.

У видимого горизонта клубился большой столп пыли, с огромной скоростью летевший в их сторону. Он понемногу рассеивался по мере приближения, проявляя очертания всадников. Топот копыт стал уже явно слышен. Огромные вороные несли своих седоков не зная устали. Их было около десятка, может чуть больше.

– Эх, по следу вышли всё-таки, – раздосадовано пробурчал Качудай.

– Кто они? Гарийцы? – Неуверенно вопросил Борей, заметно занервничав.

– Уходите! – Выкрикнул Зор, обратившись к сирхам. – Уходите, и жизни сохраните!

– Борей, дай коней, нам не уйти, Урус телом хвор после боя вчерашнего! – Закричал Качудай. – То каращеи, ну черные бекеты которые!

– Ты явно умом болен, бывший куфир! Бекеты в сказаниях лишь, откуда им здесь взяться?

– А-ах! – махнул рукой Качудай, рванулся к одному из верховых, схватил того за руку и четким движением выбросил из седла. – Сюда, Урус-Зор! На нём уйдёшь! – Кричал он, но Зор не слышал, а на бывшего куфира уже набросились с веревками.

Молодой гариец ничего уже не слышал, он медленно выдохнул, прикрыл глаза. Вокруг него заклубился небольшой вихрь ветра, что сирхи в суеверном страхе отпрыгнули в сторону. Далёкая, давно позабытая песнь звучала в его сознании, пробиваясь из потаённых закоулков памяти. Знакомые звуки из детства успокаивали. К ним вдруг присоединился красивый и невиданный до того шепот звезд, голос Тараий коснулся разума. Песни переплетались, создавая невероятный симбиоз, наполненный потоками жизни, возрождающего света, что стало так хорошо, будто мир явился истинным своим проявлением. Не только разум, но и тело отзывалось благодатью созидания. Животворящие реки неслись с невероятной скоростью, залечивая каждую клетку раненой плоти.

Сто шагов, пятьдесят, двадцать, десять… Зор открыл глаза, когда первый дарб уже замахнулся для удара плетью. Мгновение, вдох, прыжок в сторону, рывок и вот он уже летит на землю. Серых было полтора десятка. Они явно не готовились ко встрече с сирхами, а искали беглецов, но никоим образом это их не остановило и тем более не испугало. Казалось, что привычный страх этим странным чужакам и вовсе был неведом. Сходу они врезались в ряды степняков, четкими ударами своих мощных плетей разбивая в брызги головы. Сирхи поначалу не восприняли всерьез противника, немного растерялись даже, а теперь в их стройных рядах творился хаос. Каращеи разделились поодиночке и быстро в едином такте рядили стан Борея. Зор лавировал между этим хаосом лошадей, людей, так же монотонно со знанием дела охотясь уже на каращеев. Он нагонял одного, сбрасывал с лошади, отточенным движением сворачивал шею и, не медля устремлялся к следующему. Рывок, удар, ответный удар, снова рывок, хруст ломаемых позвонков и очередной серый обмяк.

Степняки запаниковали в какой-то момент. Они не понимали, что происходило. Словно множество безумных смерчей носилось средь степных воинов, отнимая одну за другой жизни, лишая возможности хоть как-то дать отпор. В их глаза всё происходило неимоверно быстро, что даже взгляд не успевал за буйным действом чужаков.

Тем временем Качудай, вырвался из слабо стянутых пут, бросился следом за Зором. Оказавшись на пути серого, чудом увернулся от летящих стальных шаров, снесших тут же голову другому. Он проскочил под конем дарба, дернул с другой стороны того за ногу, в надежде сбросить на землю, но в ответ получил сильный удар по лицу. Отлетев, поднялся, снова бросился к нему и, уже выработав тактику, лавируя из стороны в сторону, прыгнув, взмахнул кривым мечем, отрубил каращею руку. Оказавшийся рядом Борей, воспользовался заминкой серого и размашистым ударом снёс тому голову.

– Там Урус… Туда! – Закричал Качудай Борею, указывая в сторону, где Зор рубился с пятерыми, трое из которых уже были пешими. Еще пятеро верховых на их пути продолжали уверенно истреблять степняков, словно не зная устали и не давая никому хоть призрачного шанса на спасение, кого касались их грозные плети.

Зор, какое-то время держал оборону, отбиваясь от окруживших, но затем словно собравшись с силами, хладнокровно, одного за другим стал валить на землю. Почти каждый удар гарийца достигал цели, отнимая конечность, или вовсе голову. Взмах, удар, плеть разлетелась на части от острой стали. Удар ногой в грудь и последний гулко грохнулся о землю. Прыжок и острое лезвие вгрызлось в горло серого.

Зор метнулся к остальным, оставалось уже трое. Двоих до этого кое-как сирхи все-таки задавили массой, чему способствовал Качудай, который понял наконец-то ту тактику, с которой хоть как-то можно было противостоять этим грозным и быстрым бойцам. Несмотря на растерянность и суматоху в рядах степняков, окончательной панике они все-таки не поддались, попытавшись мобилизовать силы. Сирхи не были трусами, но то, что творил этот безмолвный враг, сильно деморализовало их на время.

Подскочив к ближайшему, Зор снес ему голову в тот момент, когда плеть его уже коснулась очередной жертвы.

Ржание лошадей, крики людей, бессмысленный лязг оружия создавали дикую какофонию в степи, и любому наблюдавшему со стороны наверняка показалось бы, что степное войско сошло с ума, где один за другим падали замертво эти матерые воины, словно боги обрушили на них свой гнев.

Зор оттолкнул со своего пути дико оравшего сирха с оторванной рукой. Дарб словно почувствовал, развернул коня, выхватил из-за спины вторую плеть, ударил коня в бока и, рванувшись на встречу, ударил одной и следом второй, выбив меч из рук гарийца. Зор пролетел мимо, поднялся, дарб замахнулся снова. Рывок в сторону, прыжок. Зор оказался быстрее, схватил его за шиворот, сбросил с коня, и мощным ударом кулака пробил гортань, что та характерно хлопнула мелким хрустом. Это был последний…

…Стояла зловещая тишина. Сирхи растерянно бродили среди убитых, собирая оружие, стаскивая тела и отдельные конечности в одно место. Из трех сотен, убитыми степняки потеряли почти половину, и ранеными оказалось ещё человек пятьдесят, в том числе и Борей – его голова была разбита сильно, что волосы превратились в один грязно бурый слипшийся комок. Полтора десятка дарбов с легкостью расправились бы и с остальными, если бы не Зор, за что Борей сейчас и винился перед гарийцем. Он был очень слаб, лежал на овечьих шкурах и еле слышно говорил.

– Ты не держи зла, Урус! Слово моё, что не встречал я бойцов более грозных, что бекеты эти…

– Дарбы это, из рода Каращеев, что из чертогов темных приходят, – поправил его Качудай важно со знанием дела, прижимая к разбитому лицу промоченный пучок травы.

–… Слово, что не видал никогда на пути своём столь сильных и быстрых бойцов, но воина под стать тебе и вовсе наверняка не повстречаю никогда, Урус! Ты, видать вахр какой, что сила в тебе, будто Большекрылым одарена!? Ты не гариец, Урус, или же своих лучших воинов вы бережете, не дозволяя им битву. Уж как искусен ваш Яр, что каждый сирх с радостью уважит такого справного бойца в стане своем, но далеко ему тягаться с мощью в твоих жилах. Воистину Большекрылый тебя ниспослал супротив них, – Борей тяжело с хрипом задышал, закашлялся, сплюнул кровью. – Ты жизни даровал мне и воинам моим! Я, куфир стана Сабарчана, великого степного Сарихафата слово несу, что отплачу за жизни золотом звонким! Буртук хороший даю за каждого живого!

Качудай усмехнулся словам Борея, досадно покачав головой, указал бойцу, чтобы сменил воду в миске на чистую.

– Не вахр я, – тихо, почти шепотом ответил Зор. Он сидел в своей излюбленной позе, рядом, скрестив ноги меж собой, и смотрел в пасмурное небо, затягиваемое постепенно хмурыми тучами. – Ты не слышал моих слов, Борей, когда уйти вас просил. Что говорил я, пустое было, а теперь своё слово нести пытаешься? Отчего я верить должен? – Зор опустил голову и заглянул в глаза молодому степняку, цепко схватившись взглядом, что тот дернулся, отшатнулся, запнувшись, снова закашлявшись. Пронзительный взгляд испугал его. Он не понимал, что произошло, но почувствовал мимолетный стыд и беспомощность, на мгновение безвольно утонув в ярком калейдоскопе, потоком неимоверной мощи, обрушившимся на его разум.

Дробный топот копыт, заставил встрепенуться всех. Одинокий степняк во весь опор нёсся в их сторону, лупцуя постоянно своего коня по бокам короткой плетью.

– Где Борей!? – подлетел он к сирхам, – Борей где!? – Нервно кричал, разглядывая поле боя, сильно натягивая повод, и по привычке подстегивая своего скакуна, что тот дико ржал, не понимая чего от него хотят.

– У колодцев, – махнули ему в ответ, тот тут же сорвался к одинокому пригорку, где находилась троица вместе с искомым.

– Боре-ей! – Продолжал надрывать он глотку. Подскочил, почти на ходу спрыгивая с загнанной лошади, изо рта которой уже обильно текла пена. – Уф-ф, стан Урчака, брата твоего кровного погибель нашел у северных переходов Самарадана!

– Кто!? – Прохрипел Борей, нервно заглядывая в глаза того, будто готов был разорвать его сейчас за такие вести.

– Не ведаю я, куфир, но ещё стан Куван-Дары разбит и стан Мехдиса, твои дети и жены, которых ты станом оставил у брата, все убиты! Сарихафат вести собирает по оставшимся станам. Ведомо, что не гарийцы это, они тоже гибнут. Уж больно шибко бьют, никому жизни не оставляют. Всех до единого! Даже куфиры убиты, и брат твой тоже ушел в полет к Большекрылому. Слово несу, как есть, не утаю ни вести, ни намерения!

– Свободен! – коротко отрезал Борей. Его глаза забегали, в растерянности гневно рыская взглядом вокруг себя. Он хотел подняться, но не мог, каждое движение отдавало сильной болью и мутью перед глазами.

К этому моменту уже собралась толпа сирхов. Стоял возмущенный гвалт, а по растерянным лицам степняков было видно, что они совершенно не понимали, с кем столкнулись и что делать дальше. Вести о разбитых станах, уже четырех известных, включая стан Качудая, выбили из привычного русла жизни, и суеверный страх навис плотно над лагерем выживших воинов Борея.

– Ну как, куфир, что теперь скажешь?! – съязвил Качудай, – Смотри, а то пополнишь мои ряды, недолго насмехаясь! Да и пополнил бы, а то и вовсе к праотцам отправился, если бы не Урус-Зор! Неси клятву Урусу! – Он подскочил на ноги, вытащил из ножен свои клинки и воткнул перед собой в землю.

– Уймись, Качудай! – грозно прикрикнул на него Зор.

– Урус-Зор крылом Гаруды одарённый! – Заорал степняк во всю глотку, обращаясь уже ко всем остальным, схватил за повод рядом стоявшего коня, запрыгнул в седло и стал тихонько гарцевать на месте. – Только он может быть высшим куфиром выживших, и только он вершит путь настоящий, путь истинный! Каждый из вас охранял свои собственные шкуры и не охранил бы, а он ваши сберёг без оглядки, потому что вы все ничто и никто! Вы не способны сберечь себя, и он сделал это за вас, сирхи! Он землю хранит нашу, а вы…? Куда идёте? Каков путь ваш, сирхи?! Каков путь великого воина степи?! Ты, Борей, куда шёл?! на гряду? Зачем? Зачем вы шли на гряду?!

– Наш путь – сталь в степи вольной, водой жизни окроплённая! – захрипел Борей в ответ и гвалт одобрений не заставил себя ждать.

– Пустой ваш путь, Сирхи, потому, что вы никто и ничто – помните об этом, знайте об этом, живите с этим! – продолжал надрывать глотку Качудай.– Погибель несёте и за погибелью гонитесь! Каждый из вас знает про сказ о бекетах черных, но никто не верил, а они уже топчут наши травы. Оглянитесь, сирхи! Оглянитесь и посмотрите! Боги обрушили свой гнев за путь пустой на вольного воина степи, и многих уже призвали к ответу, оставив самых лучших, в надежде, что они ступят наконец-то на путь настоящий, на путь света, жизнь творящий! А всё почему? Потому что вы снова никто и ничто! Смотрите, сирхи, вокруг себя, любуйтесь маревом черным, ощутите миг бессилия, длиться который теперь будет вечность! Вы станом ходили от лета к лету, а теперь половины, как не бывало и если бы не Урус, то небывало бы всех, уж верьте Качудаю! Урус-Зор слово Гаруды несет и только по его велению вы живы, но жизни ваши ничто, пока делом не укажите, что хоть каплю алдык-бая они стоят, а доказом тому станы Куван-Дары и Мехдиса – их больше нет, ваших женщин нет, ничего скоро не будет! Вам честь выпала дань уплатить Большекрылому. Если не остановим Каращеев сейчас, растворится Сарихафат в летах и даже вспомнить некому будет о нас, потому, как не будет никого, каращеи истребят всех!

Качудай спрыгнул с лошади, подхватил мечи.

– Прости, Урус-Зор, что ослушался, но сирхи сиротеют, им выбор держать нужно.

Зор молча сидел с закрытыми глазами рядом с раненым Бореем, положа свою ладонь тому на лоб. Он был погружен в глубинные потаенные закоулки своего сознания и пытался оттуда вытащить те волшебные волны, звуки, которые ощущал, слышал когда-то от матери. Он пытался хоть как-то помочь раненому сирху – облегчить боль, передать часть своей искры, чтобы тело легче могло залечить свои раны. Борей поначалу тяжело дышал, затем дыхание успокоилось, боль стихла и он уснул. Этого было достаточно и это было всё, что Зор мог сделать в своем нынешнем состоянии.