Между миром тем и этим. Рассказы белорусского алкоголика

Но нет худа без добра – статус инвалида оказался полезным около пивной: увидев мою красноречивую фигуру при двух костылях, ноге, завернутой в гипс, и с трехлитровой стеклянной банкой в правой руке, очередь мгновенно расступилась.

Обратный путь был особенно тяжелым, так как полная банка била меня уже на всю катушку. Кроме того, меня все больше и больше тревожил вопрос следующего этапа лечения у неприступного травматолога всей Серебрянки.

Вскоре все выяснилось. И нужно отметить, что второй этап лечения оказался еще более интересным, чем первый.

– Ставь банку на столик, – сказал Чепела, когда я робко открыл дверь хирургического кабинета. – Пора лечиться!

С этими мудрыми словами первый хирург Серебрянки открыл невзрачный, серый шкафчик у операционного стола и достал оттуда большую бутылку со знакомой и такой родной надписью: «Портвейн Агдам». Сердечная, добрая медсестра Любаша составила нам компанию…

Еще до этого эпохального знакомства с травматологом Чепеловским я заметил одну интересную вещь, даже закономерность, которая касается невероятного покровительства и любви Господа к пьяницам. Где бы пьяница ни был, в каких, казалось бы, безвыходных ситуациях он ни оказывался, в какое тяжелое экономическое положение ни загоняла бы его судьба – он все равно похмелится! Однажды на берегу Немана, недалеко от своей дачи, откуда до ближайшей виноводочной точки 10 км, под жесточайшим контролем жены я смог выпить хороший глоток того же «Агдама». Этот глоток размером в 300 граммов предложил мне незнакомый рыбак, который неизвестно как там оказался.

И таких примеров – уйма.

…Второй этап лечения «по-Чепеловскому» прошел еще более продуктивно и эффективно. Во-первых, было выпито три бутылки вина «Агдам» и трехлитровая банка пива. Во-вторых, больничный лист, выписанный в Краснодаре, был продлен на неопределенный срок. Но явиться на какие-то процедуры необходимо было завтра.

* * *

…С момента той встречи лечащий врач, ведущий травматолог микрорайона Серебрянка Алексей Петрович Чепеловский и его пациент – ведущий инженер НПО «Центр» Антон Кулон на неопределенный срок составили новую структурную единицу поликлиники № N г. Минска, особенностью которой было полное единство и понимание процесса лечения. Иногда процесс лечения заходил в такую фазу, где уже невозможно было разобраться, где – врач, а где – пациент. Благодаря второму закону термодинамики, а также неизбежному его результату – тепловой смерти Вселенной, уже через каких-то шесть недель Кулон потерял свою квалификацию специалиста по кариолисовым силам и механике тел вращения. Зато Чепеловский стал постепенно разбираться в конструкциях устройств по разделению суспензий и даже съездил на полигон испытаний новых конструкций центрифуг в город Березино, где посетил знаменитую сауну ВИП-персон и попил пива со знаменитым космонавтом Василием Коморовским.

Антон Кулон через два месяца понес наконец закрытый бюллетень на работу в НПО «Центр», где узнал, что его начальник И.П. Зубков не дождался конца совместных работ по проекту «Краснодар – Минск» и уволился. Говорили, что краснадарцы обвинили минчан в нарушении правил Аэрофлота и разорвали с ними договор. В качестве аргумента они приводили документальные факты о группе командировочных, которая свалилась с давно не ремонтируемого трапа самолета, и при этом была утеряна вся документация по центрифугах. Скорее всего, тот трап подпилили американские шпионы – и есть неопровержимые доказательства этому преступлению века, но никто в НПО «Центр» почему-то не стал во всем этом разбираться.

Антону Кулону пришлось также уволиться, так как он совсем перестал разбираться в теоретической физике и философии ранних агностиков. Расстроенный теми печальными событиями, он, однако, не пал духом, окончил курсы «Теории механизмов и машин» при политехническом институте и написал большую работу «Безопасные лестницы, эскалаторы, трапы и тротуары», где на 350 станицах машинописного текста были изложены различные конструкции полностью безопасных механизмов. Где-то через год проект конструкций трапов был включен в пятилетний план развития народного хозяйства СССР – так называемую «пятилетку», а сам А. Кулон стал лауреатом премии Ленинского комсомола.

На все вопросы любопытных журналистов Кулон всегда говорил одну фразу, что объясняло его успех: «Не стоит падать с трапа самолета!».

Меж Беларусью и Литвой. На Вильно!

Вспоминая свои алкогольные приключения, всегда выделяя неприглядную сущность последствий этих приключений, мой друг Антон Кулон всегда стремился подчеркнуть окончательную пагубность алкоголя. Но давно известно, что, если бы не алкоголь, всемирная история лишилась бы многих, иногда судьбоносных, событий, явлений, решающих перемен в жизни людей и народов и даже смен исторических эпох. Именно такого рода историю из жизни Антона Кулона стоило бы вспомнить и в нашей книге.

Часть I. «Под парусами»

В своих прежних рассказах Антон Кулон подробно рассказал о многих пивных и других, не менее приятных, злачных местах города Минска. Благодаря ему я очень натурально представлял себе жизнь «Бермудского треугольника», его знаменитые пивные: «Прохладу», «Под Победой», «Ясень», а также ПНУ. Но оказалось, что это далеко не все пивные точки города-героя, и, бывало, мой именитый друг с превеликим удовольствием вспоминал еще о какой-либо пивной или рюмочной.

…Мы сидели с Антоном Кулоном у костра во дворе моей усадьбы, которая находится около батьки-Немана, готовили шашлыки и вспоминали «пивную культуру» прошлого.

– Давно уже нет этих выдающихся творений человеческого гения советской эпохи, – сказал Кулон и покачал шампур над угольками, которые попыхивали синим жаром, – давно нет и этих людей… А знаешь, я же тебе не рассказал об еще одном месте – оно там же, в центре Минска, в зоне «Бермудов» – и это место не менее знаменитое, а возможно, и более популярное, чем упомянутые пивнушки. Просто оно исчезло довольно рано, еще в советские времена, во время расцвета знаменитой программы «культурного пития»…

Антон внезапно замолчал. Было очевидно, что в мыслях он не здесь, а в тех далеких 80-х годах…

– Ты меня заинтриговал. Не пойму, что еще за место такое? Ресторан? Так мы же по кабакам не ходили…

– Нет, я имею в виду летнее кафе на улице Кирова, известное жителям этого района под названием «Веранда». Во времена своей величайшей популярности и, возможно, по причине активного освоения его в мае 1974 года студентами-физиками БГУ оно получило в народе более романтичное название: «Под парусами». Это была крытая пристройка к ресторану «Беларусь» – как раз напротив стадиона «Динамо». С двух сторон – с улицы и южного торца – стенами веранды служили густые заросли зеленого плюща, который поднимался по специальным вертикальным прутьям до самого верха и уютно закрывал завсегдатаев от бдительного ока прохожих, которые непрерывно бороздили улицу Кирова, а также защищал избранников «зеленого змия» от не менее бдительного ока их жен.

Самое ценное заключалось в том, что «Веранда» принимала своих клиентов не за какими-нибудь дохлыми стойками, как в «Ясене», а за порядочными столиками, расставленными параллельно улице Кирова. И еще: если перед распитием бутылки не зевать и рационально продумать будущий процесс распития, то вам может повезти, и вы займете удачную позицию за столиком рядом с этой уникальной живой оградой. Во время подпольного разлива спиртного вы будете незаметно следить за жизнью улицы и ни в коем случае не пропустите милицейский наряд, который методично, раз за разом прочесывал район.

…Антон мечтательно вздохнул, взял в руку сразу три шампуры, повертел их, опытным глазом проверил на готовность и, повернувшись к догорающему костру, сказал:

– Шашлыки готовы. Пора приступать к их «реализации». А потом я расскажу тебе одну историю, начало которой было положено как раз там, «Под парусами».

Он достал поочередно все шампуры и положил на заранее подготовленную огромную тарелку. В летнем воздухе разнесся нестерпимо приятный запах жареного мяса, щекотавший, казалось, все нутро и отгонявший все мысли, кроме одной – скорее сесть за стол и заняться поеданием этих вкуснейших в мире кусочков обжигающего мяса, от которых легким, зыбким движением поднимался вверх синеватый дым.

На какое-то время мы затихли, полностью отдавая себя празднику шашлыка. Запивали квасом, бочонок которого Кулон еще в начале апреля сделал из березового сока, заготовленного в этом году в большом количестве.

– Было это почти в начале лета, в июне, который из всех летних месяцев я люблю больше всего. И сидели мы в этом самом «Парусе» или, точнее, «Под парусами».

Кто же тогда был?.. Ну, я, Сергей Алябьев на сто процентов был, партизан Степан Мильто… и не Алесь ли Глебов еще? И вот после трех портвейна мы начали рассуждать… о чем бы вы думали? О национальной идее! Нашей белорусской национальной идее. Не было тогда еще ни перестройки, ни Горбачева с Ельциным, ни, разумеется, Бэ-Нэ-Эфа.

Но белорусский язык был. И именно на нем велась наша застольная беседа. И кто-то вынес на обсуждение такой вопрос: «Что еще, кроме языка, присуще нации?»

И вот «журналюга» Алябьев, который, по моему мнению, знал все на свете, сказал:

– Каждая нация, каждый народ, ребята, имеет свой флаг. Если вы думаете, что советский флаг БССР с серпом и молотом – наш национальный флаг, то очень ошибаетесь. Наш белорусский флаг создали нацдемы сразу после Октябрьской революции. Но после установления культа личности Сталина все они были репрессированы, а сам флаг запрещен. Я слышал, что флаг был двух цветов: белого и красного. Белый цвет означал то, что мы – «белые русы», поэтому зовемся белорусами. А красный означает… – тут Сергей немного призадумался. Но его подхватил писатель Алесь Глебов:

– Означает то, что очень трагическая была наша история. Много крови пролилось на нашей землице. И поэтому красный, безусловно, наш национальный цвет. Правда, я никогда не видел, как белый и красный цвета сочетаются во флаге.

– Я видел, – вдруг вступил в разговор наш самый почетный и уважаемый товарищ Степан Мильто, который, казалось, ничего не слышал, так как сосредоточенно лущил огромного леща, принесенного Алябьевым к пиву.

Степан был ученым-филологом. Он еще недавно работал в Институте этнографии, фольклора и литературоведения Академии наук. Оттуда его выгнали за «национализм». «Националистами» в парткоме бюро АН БССР называли сотрудников, которые на общем собрании Академии выступили за широкое использование белорусского языка.

Степан гордился тем, что его выгнали из Академии за национализм. И хотя коммунисты пустили по белому свету его с друзьями по некой «притянутой за уши» статье, где ни слова не говорилось не то что о каком-то там «национализме», но и о любом другом «изме», – сам Степан с гордостью говорил, что он – настоящий белорусский патриот.

«Настоящий патриот – националист», – всегда подчеркивал Мильто. Это звание радовало его даже больше, чем другой его титул – «партизан». Некоторые скептики могут не поверить, сочтут невероятным, – но Степан Мильто действительно был партизаном! В 1943 году он малым мальчиком попал в партизанский отряд. И поскольку был очень сообразительным, помогал партизанам в различных делах, в частности, ходил в разведку и приносил ценные сведения о дислокации войск неприятеля.

Я полагаю, что после такого предварительного разъяснения будет понятным, почему в «Парусе» все участники застолья разом обернулись к Степану, и на мгновение воцарилась тишина, которую вскоре нарушил звон сдвинутых стаканов за соседним столиком.

И Степан рассказал нам следующую историю.

«Было это, наверное, в октябре… 43-го года. Наши наступали по всем фронтам. Немцы были вынуждены мобилизовать последние внутренние резервы из повзрослевшего за годы войны нового поколения «голубой крови», но все равно сил не хватало. Тогда они решили использовать уже не только свою молодежь, но и молодых людей из числа жителей оккупированных территорий. Вот там я впервые и узнал о СБМ – Союзе белорусской молодежи.

Как-то меня послали в разведку в село Большой Бор – нужно было узнать, есть ли там немцы и много ли полицаев. Когда я, собрав все сведения, уже хотел уходить, по дороге на Миньковичи показалась колонна людей, которые шли строевым шагом и несли несколько флагов никогда ранее не виденного мною сочетания цветов. Это были бело-красно-белые флаги.

Зайдя в деревню, около комендатуры они по команде разошлись, но на небольшое расстояние, очевидно, чтобы не растеряться и суметь быстро собраться по команде. Бросалось в глаза, что это были очень молодые люди, и вообще казалось, будто идет очередной призыв в армию или формируется некое «народное ополчение». И еще одно удивило меня: все «ополченцы» говорили на белорусском языке, который не часто можно было услышать в те военные годы.

Я подошел ближе к группе ребят, что присели на скамейку у колодца.

– Добрый день, паночки! – говорю.

– Добрый день, спадар! – отвечают.

– Я никакой не господин, а местный житель, из простых крестьян, – объясняю я и, подумав, добавляю: – А если разобраться, то я – действительно господин. Господин сам себе, сирота. А почему вы по-белорусски разговариваете, а не по-немецки? Вы же к немцам пришли?

– Разговариваем по-белорусски по простой причине – мы белорусы. Большинство из нас – такие же, как ты, деревенские парни. Но мы – сознательные белорусы и собрались в отдельную организацию – Союз белорусской молодежи, чтобы бороться вместе за независимую Беларусь, без коммунистов. А немцы на нашей земле – явление временное. Им скоро уже конец, они убегут – и вот тогда понадобится наше национальное войско. Мы готовимся к этой почетной задаче. А к тебе мы обратились в уважительной форме, принятой у белорусов: «спадар». А не «гаспадар» или «господин», как услышал ты, – объяснил мне один из сидящих на скамейке, высокий крепкий парень – явно лидер, так как его слушали все, а не только я.

Знаете, – хотя мне было только 12 лет, я понял этих молодых людей. От них исходила какая-то таинственная сила, казалось, она излучала особую магию, неизъяснимую притягательность… Не знаю… но я, как зачарованный, слушал их и верил им. И мне очень понравился национальный бело-красно-белый белорусский флаг.

Друзья СБМ называли себя националистами, и это слово я запомнил на всю жизнь. Потом я сам стал националистом… Но это произошло намного позже.

– Ребята, – обратился я к СБМовцам, – возьмите и меня в свой отряд. Хочу также строить независимую Беларусь, без коммунистов, у меня отец в сталинском ГУЛАГе.

– Мал еще ты, – сказал старший, – вот подрастешь, тогда обязательно тебя возьмем.

И громко крикнул:

– Стройся!

Все бойцы мгновенно выстроились вдоль улицы. Колонна двинулась.

– Позже, после войны, все эти молоденькие юноши, эти романтики, будут расстреляны коммунистами. А я навсегда стану белорусским националистом», – закончил речь Степан.

– Вот какие сведения о бело-красно-белом флаге и национализме можно было получить, сидя в самом шикарном месте Минска, на веранде «Под парусами» в те советские, еще не застойные, времена, – сказал Антон Кулон, доедая последний кусок шашлыка. – Но самое интересное произошло потом, – продолжал он, – через два дня звонит Сергей Алябьев.

– Старик, есть интересное дело. Помнишь разговор в «Парусе» о белорусском национальном флаге?.. Да, Степан Мильто рассказывал. А о поездке в Вильнюс не забыл? Нам надо встретиться, потому что, как говорится, это нетелефонный разговор.

Мы встретились. Разговор наш касался экскурсии в столицу Литвы – Вильнюс, которую мы, начитавшись книг Владимира Короткевича и Вацлава Ластовского, давно называли Вильно. Вильно – это исторически белорусский город, столица Великого Княжества Литовского, а значит и нашей Родины, так как пять шестых населения ВКЛ составляли белорусы.

– …Мы приедем в Вильно не просто так, – говорил Сергей, – мы въедем на коне! Вывесим наш бело-красно-белый флаг на башне Гедимина, и весь Вильно увидит наш национальный флаг. А мы будем стоять рядом со своим флагом и объяснять необразованным литовцам, что за флаг мы им привезли. Они послушают – не знали же правды – и после нашего отъезда флаг будет постоянно развеваться над Вильно-Вильнюсом.

Это был бы, разумеется, идеальный вариант. Мы не совсем были уверены, что литовцы нас послушают и тут же побегут вывешивать бело-красно-белые флаги.

Десант в Вильнюс назначили на вторник. А к понедельнику нам надо было подготовиться: Сергей должен был приобрести два отреза из шелка – красного и белого цветов, а я удилище, чтобы прикрепить флаг.

Мы встретились «Под парусами» утром, где-то около 9 часов. Сергей принес обещанные отрезы. Красный материал он добыл довольно просто – выманил у матери, директрисы школы, БССРовский государственный флаг. Для приобретения же белого пошел на «преступление» – незаметно от жены унес семейные шелковые простыни, оставшиеся еще от свадебных подарков.

Осталось выкроить куски ткани в необходимых пропорциях и сшить. Но здесь у нас возник спор. Сергей говорил, что надо делать размер, в ширину равный половине длины флага. Я же держался иного мнения, базировался, так говоря, на научном подходе:

– Ты, Сергей, человек гуманитарного склада и не знаешь ничего о золотом сечении.

Тут я ему нарисовал на салфетке с нашего стола, несмотря на ранний час, уже плотно заставленного пивными бутылками, круг Леонардо да Винчи и в нем человека и прочитал небольшую лекцию о пропорциях красоты.

– Вот посмотри: длина этой стороны, разделенная на длину прилегающей стороны, должна давать отношения не один к двум, то есть не 0,5, а 0,68! Это и есть число красоты. Именно таким и должен быть сделан наш флаг, – объяснял я другу.

– Ну, раз это открыл Леонардо да Винчи, то согласен. Но только потому, что он был не только математиком и изобретателем, но и поэтом и художником, – согласился Сергей.

Придя к такому мудрому компромиссу, мы зашли в ателье «Аленка», оно было недалеко – на улице Кирова. В ателье работала моя знакомая, Вероника, и этот факт должен был облегчить процесс пошива флага.

И действительно, буквально через час мы держали в руках красивый бело-красно-белый флаг. Прикрепили его к удилищу, купленному мною вчера в магазине «Рыболов», и, подняв его вверх, двинулись в сторону проспекта Ленина. Милиционеры не обращали на нас никакого внимания, прохожие тоже. Еще не настало время митингов и шествий 90-х, когда этот флаг будет узнаваем, и еще не угрожал нам привод в участок за его использование. Ведь еще не существовало уголовной статьи, придуманной в еще не известной нам стране «Республика Беларусь», статье под названием «За использование недозволенной символики»…

Нет, это время еще не настало…

Часть II. Тернистый путь к исторической столице

Мы решили сэкономить на билетах и поехать до Вильнюса «перекладными», то есть электричками: Минск – Молодечно, Молодечно – Гудогай, Гудогай – Вильнюс.

Такое важное решение было обусловлено финансовыми трудностями, которые перед нами возникли совсем не запланированно.

Дело в том, что уже на подходе к вокзалу, на улице Кирова, возле «Рыболова», мы встретились с Лехой – знакомым Сергея еще по работе в «Физкультурник Белоруссии». Леха тогда еще не пил, он был известным спортсменом – борцом по классической борьбе в тяжелом весе Алексеем Бортником. Сергей Алябьев брал у него тогда интервью – как раз после чемпионата мира, который проходил в Минске.

Теперь же Леха стоял у магазина «Рыболов» и продавал мотыля. От прежнего Алексея осталась только мощная фигура – широкие плечи, жирный затылок и широко расставленные руки, которые, казалось, вот-вот вас схватят и бросят на землю. Но грязная рубашка без двух пуговиц и давно не мытые порванные штаны свидетельствовали о том, что перед нами человек, который давно оказался «за бортом», и в его жизни осталась одна ценность – бутылка.

Мотыль был в небольшом мешочке. И, когда находился покупатель, Леха открывал мешочек и набивал полную спичечную коробочку мотылем. Коробочка стоила 50 копеек и обеспечивала рыбаку прекрасную рыбалку, так как мотыль у Лехи был отборный. После продажи трех коробочек Леха посылал гонца в «Подкову»[2] за «чернилами» и временно покидал свой пост у рыболовного магазина, чтобы «заправиться».

Но на этот раз что-то у Лехи складывалось не так. Еще за 50 метров до «Рыболова» мы услышали звуки сильной ссоры, и было видно, как в центре людского круга, возможно, покупателей, или друзей борца, болтается сам «бизнесмен» Леха и что-то объясняет.

– Какой запах? Нормальный запах, специфика водоема, где ловили мотыля, – отбивался Леха.

– Он ведь уже не шевелится! Что это за мотыль! Двое или трое суток ему уже. Засмердел уже! – кричал какой-то очкарик, очевидно, из интеллигентов.

– Послушайте, мотыль спит сейчас, поэтому и не шевелится. В том водоеме расписание жизни такое, что ночью мотыль размножается, откармливается, а утром ложится спать.

– Но от него несет тухлятиной! Он плохо пахнет! – вставила свои пять копеек крепкая женщина, видимо, жена интеллигента, которая неизвестно откуда взялась.

– Мадам, а вы если спите, за себя ручаетесь? Вы действительно уверены, что от вас не будет неприятного запаха? – вбил, как сваю в стройку века, последний непробиваемый аргумент Леха, вовремя вспомнив старый одесский анекдот.

От такой постановки вопроса у дородной тетки даже язык отняло.

Но тут уже подошли мы и бросились на помощь Лехе. Отвлечь разъяренную женщину от Лехи было не просто, но узнав, что мы милицейские журналисты и давно собираем факты против этого субъекта, она сразу успокоилась.

Успокоение это, конечно, было условным. Здесь сработал психологический момент – войну с Лехой дамочка вела на равных, и еще неизвестно было, кто выйдет в ней победителем: она – ведь правда на ее стороне, либо Леха, который есть тип подозрительный, похоже, что жулик, а жулик поэтому и выбрал себе такую профессию, чтобы дурачить людей.

А тут такая помощь: журналисты появились сами. А когда Сергей показал еще свое журналистское удостоверение – то самое, что осталось от работы в «Физкультурник Белоруссии» – радости женщины и ее интеллигентного мужа-очкарика, который под напором супруги отошел на второй план, не было границ.

Сергей достал свой блокнот и начал важно, как заправский следователь, записывать «показания», адреса. Потом отправил назойливую парочку на все четыре стороны, мол, «вас вызовут». «А теперь мы поговорим с вами!» – грозно сказал он, повернувшись к Лехе, который почему-то никуда не убегал, а постоянно во время «допроса» свидетелей рьяно курил «Приму», распуская вокруг себя волны сигаретного дыма и вчерашнего перегара.

Дождавшись, когда парочка завернет за угол, Леха сказал:

– Ну, Сережа, ты мой кент навеки. В натуре, как ты их ловко сделал! С меня бы бухло, да, понимаешь, вчера все пропил. Так загудели, что про этот чертов мотыль совсем забыл. Хотел сегодня толкнуть, но… сам видишь, что из этого вышло. И опохмелиться нечем…

Пришлось опохмелить Лёшу, да и свое здоровье заодно поправить.

Не успев настроиться на туристическую тональность после прощания с борцом, уже около привокзальной башни мы лоб в лоб столкнулись с Петей Буренко.

Петр Петрович Буренко был уже не Сергеевым, а моим знакомым. Он был человеком из окружения знаменитого Кима – диссидента и интеллектуала, учителя молодежи 80-х годов XX века. Как и у многих из «академии» Кима, у Пети с недавних пор появился «зуб» на гуру – Кима. Обычно это происходило после эйфории причастности к «вечному», к «неизреченному» (все знали и боготворили это качество общения с Кимом). Такое состояние возникало также при отставке с должности «гениального мальчика», которую на то время занимал очередной фаворит Кима – Валера Антонов.

– А вот и мои спасители! – раздался радостный до неприличия голос отставного «кимовского мальчика».

Петя был в хорошем подпитии, и встреча с ним в такое время означала неизбежную выпивку, даже если у вас не было ни копейки.

Но деньги у нас еще были, несмотря на совсем недавнюю, очень продуктивную встречу с «мотылиным королем».

– Ей-богу, как я рад вас встретить, – продолжал Петр Петрович. – Нет, представляете, как меня достал Ким Хадеев, этот гений в кавычках, а без кавычек – бездарь и пидор! Как тут не напиться, глядя на загубленные детские души кимовских мальчиков и мою потерянную веру в человечество… – на этих словах он вдруг остановился и торжественно добавил: – Имею два рубля!

Я не сказал еще о главной особенности нашего знакомого. Сразу отмечу: Петр Буренко не был ни знаменитым, ни начинающим поэтом, не был он художником, не был, как я, и ученым… Он брал совсем другим, и даже не уровнем интеллекта, которого у него хватало.

Так вот, бывший «кимовский мальчик» Петр Буренко был очень солидным человеком! Солидность была очевидна, явная, а не какая-то там номенклатурная, партийная. Достаточно было взглянуть на Петра Петровича, и каждому становилось ясным, что перед вами не какой-то партийный босс или директор завода, а очень важный, именно солидный член советского общества.