Душман. Последний выстрел

– О чем они еще говорили? – спросил Лавров, стараясь, говорить уверенным голосом. – Может, ты еще что-то слышал?

– Нет, товарищ капитан. Ваш заместитель, похоже, заметил, что я прислушиваюсь к их разговору, и отвел его в сторону. Единственно, что мне еще удалось услышать от Морозова только то, что ваше возвращение на базу крайне нежелательно.

Павел понял, что московское руководство в очередной раз его использовало в своих целях. Комок обиды подкатил к горлу. Стало трудно дышать.

«Рано вы меня хороните, – подумал он. – Ох, рано. Я еще вернусь обратно, и тогда посмотрим, кто из нас попутчик».

– Спасибо, Харламов. А, сейчас, иди, отдыхай. Мне нужно немного побыть одному, подумать. Главное, не спускай с Артура глаз. Пока он жив, живы и мы с тобой.

Оставшись один, Лавров стал обдумывать план дальнейших действий.

***

Восходящее солнце застало их в пути. Первым по тропе шел Лавров, держа пулемет наизготовку. Он был готов в любую секунду открыть огонь по противнику. Вторым шел Артур. Он тяжело дышал и постоянно смахивал капельки пота со лба, которые ужасно щипали глаза. Он нес в руках два своих дипломата. Автомат был закинут за спину и больно бил по ней. Замыкал шествие Харламов. Винторез с оптическим прицелом висел на крепкой, темной от южного загара, шее.

– Капитан? Где Морозов? Почему его не видно?

Павел шел, молча, не отвечая на вопросы Артура. За прошедшую ночь он ничего путного не придумал и сейчас, рассчитывал лишь на то, что время само расставит точки в этом непростом деле. Лес становился все реже и реже.

«Вот вроде бы и пришли к указанному на карте месту, – подумал он. – Где-то там, наверху, был Морозов, который должен подать ему знак».

Павел вышел на узкую дорогу и стал рассматривать местность. Убедившись в безопасности, он махнул Артуру рукой. Тот осторожно вышел на дорогу и бросился к Лаврову.

– Ну, где Морозов? – закричал он.

Павел взглянул на него. Артур явно волновался, так как был чем-то напуган.

– Пошли вперед. Морозов где-то здесь.

Они снова выстроились в цепочку, и пошли дальше, осторожно ступая на камни. Никто из них не исключал, что дорога могла быть заминирована. Лавров остановился и посмотрел на часы. Какое-то внутреннее предчувствие беды заставило его заволноваться. Они вышли к месту в строго оговоренное с Морозовым время, однако того не оказалось на месте. И это его настораживало. Чем дальше они продвигались по ущелью, тем все отвеснее становились его стены.

« Да, здесь без веревок не поднимешься», – успел подумать он, прежде чем увидел Морозова, который стоял наверху. Увидев идущих по дну ущелья товарищей, он замахал рукой, привлекая к себе внимание.

– Мы здесь!!! – во все горло закричал Артур. – Мы здесь!!!

Морозов сбросил веревку вниз и стал ждать, кто рискнет первым подняться наверх. К веревке первым бросился Артур. Он обвязался веревкой вокруг пояса и дернул ее несколько раз, давая понять, что готов к подъему. Павел стоял внизу и ждал, когда кто-то сверху бросит еще один конец веревки, так как знал, что у Морозова были две веревки. Однако, второго конца почему-то не было.

«Что там произошло? – подумал он. – Почему нет второй веревки?»

Артур поднимался кое-как. Два дипломата, висевшие у него на шее, явно мешали подниматься в гору. Наконец он оказался, наверху. Отвязав веревку, он бросил ее вниз. Неожиданно наверху раздался выстрел «Мухи». Граната с шумом устремилась туда, откуда показалась автомобильная колонна с боевиками. Лавров не сразу понял, что произошло. Если это был выстрел по колонне автомашин, то выстрел был крайне неприцельным. Граната взорвалась в метрах сорока в стороне от головной машины. Павел приказал подниматься Харламову, а сам залег за камень и приготовился к бою. Однако, стоило Харламову завязать веревку у себя на поясе, как к его ногам упал второй конец этой веревки. А затем около застывшего от удивления Харламова, упали два трупа. Это были трупы радиста и второго бойца, который был вместе с Морозовым.

– Ложись! – крикнул Лавров своему подчиненному. – Что застыл, словно истукан?

Поверх их голов прошла пулеметная очередь. По команде, из машин стали выпрыгивать боевики. Они быстро рассыпались в цепь и, открыв огонь из пулеметов и автоматов, пошли в атаку.

***

Павел поймал в прицел пулемета гранатометчика и нажал на курок. Очередь ударила сухо. Мужчина, выронив гранатомет, согнулся пополам и упал на камни. Рядом стрелял из винтореза Харламов. Каждый его выстрел был точен. Однако, боевиков было намного больше, и остановить их с каждой минутой становилось все сложнее. Павел заправил вторую ленту и снова начал ловить в прицел боевиков, перебегающих от камня к камню. Из-за камней показался мужчина. У него была черная борода, на голове серая каракулевая папаха. Он махнул рукой, и боевики, встав в полный рост, бросились вперед. До ближайших из них было метров сорок. Лавров хорошо видел их искаженные от криков лица и, не выбирая из них конкретные фигуры, нажал на спуск. Он не сразу понял, что у него закончилась патроны. Он продолжал давить на курок, однако когда до ближайшего боевика оставалось метров десять, он отбросил в сторону пулемет и взял в руки автомат. Павел удивился, почему боевики не стреляли в него, однак, это удивление длилось недолго. Он нажал на спусковой крючок автомата, и боевик упал у его ног, насквозь прошитый автоматной очередью. Одного из чеченцев сразил Харламов, а еще двоих уложил Лавров. Оставив на дороге человек двадцать убитых и раненых, боевики откатились назад.

– Харламов! Как ты? – спросил он бойца, который лежал в метрах десяти от него.

– Жив, товарищ капитан. Вот только патроны заканчиваются.

– Постарайся забрать патроны у убитых. Ты видишь, они практически не стреляют? Это значит, что они хотят нас взять живыми.

– Я тоже об этом подумал, товарищ капитан. Я отложил на всякий случай гранату. Лучше взорвусь, а живым не сдамся.

– Да. Видно придется здесь сложить голову. Вот уж никогда не думал, что умру таким молодым.

Из-за камней показался мужчина с белым флагом в руке. Он прошел метров пятьдесят и остановился.

– Капитан! Руслан Гелаев предлагает тебе сложить оружие и сдаться. Если ты это сделаешь добровольно, он обещает тебе и твоему солдату сохранить жизнь. Мы знаем, что у вас заканчиваются боеприпасы, и вам все равно придется сдаться на милость сильного. Ты слышишь меня, капитан?

– Зачем мне сдаваться? Вы все равно убьете нас. Мы не дети и обманывать нас не надо.

– Значит, нет?

– Ты все правильно понял. Сдаваться мы не будем. Лучше умереть, чем сдаться вам!

Мужчина повернулся и направился обратно. Вскоре он исчез среди камней. Не успел Павел положить перед собой запасные магазины к автомату, как боевики снова пошли в атаку.

– Аллах Акбар! – закричал кто-то из них, и этот клич подхватили сразу несколько десятков мужских голосов.

Лавров теперь уже не выбирал цели, а стрелял чисто автоматически по этим бегущим и стрелявшим в него людям. Его автоматный огонь, словно коса, срезал боевиков, которые, упав на землю, корчились в конвульсиях, кричали и умирали в последнем порыве добежать до того места, с которого он вел огонь. Вставив в автомат последний магазин с патронами, он передернул затвор и направил его в сторону боевиков. Выглянув из-за камня, Павел увидел, что дорога перед ним пуста. Он подтянул к себе левой рукой флягу с водой и сделал несколько глотков. В том, что ему придется погибнуть здесь в этих горах и на этой никому не известной дороге, он уже не сомневался. Он по-разному представлял свою смерть, но вот когда до ее прихода осталось совсем немного, ему стало как-то совершенно безразлично, как он умрет. Краем глаза он увидел выстрел из гранатомета и сразу понял, что это летела его смерть.

***

«Почему я редко ходил в церковь и окрестился лишь в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? – подумал Павел и приподнялся на локте. – Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, выходит, буду умирать долго».

Лавров с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. Нестерпимая боль во всем теле, которую он ощущал несколько секунд назад, временно прошла.

«Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир!», – подумал Павел, рассматривая горную вершину.

Три дня он не видел ничего, кроме этой земли и покрытых лесом гор. Рядом на земле лежал Харламов, он, похоже, тоже был жив. Они оба были сильно контужены. Неожиданно небо закружилось в глазах Павла. Оно крутилось, словно волчок, все увеличивая и увеличивая скорость вращения. Это продолжалось до тех пор, пока он снова не потерял сознание.

Он пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках к машине, около которой стояли два заросших черными бородами боевика. Одного из них он узнал сразу. Это был тот боевик, которого он не стал добивать там, на шоссе, когда обнаружил его раненого в придорожных кустах. На голове второго была серая каракулевая папаха.

– Ну что скажешь, русская свинья, – произнес боевик в папахе. – Я же предлагал вам сдаться.

– Да пошел ты…

Мужчина ударил его массивным ботинком по голове. Резкая боль снова пронзила тело. Вкус солоноватой крови во рту и боль от разбитых носа и губ возвратили его к действительности.

– С добрым утром! – засмеялся Дату. – Вот видишь, «Душман», мы и встретились с тобой. Да ты не удивляйся. Мы все знаем о тебе и твоих бойцах. Расскажи, куда девался ваш третий товарищ, у которого был металлический дипломат. Расскажешь и умрешь сразу, без боли и пыток.

– Да что его пытать, он все равно ничего не скажет! Дай, расстреляю! – нетерпеливо, глотая окончания, по-русски произнес Руслан, родственник Дату.

Он взялся за автомат и выжидающе посмотрел на Гелаева и Дату.

– Погоди! Не спеши, Руслан! Расстрелять мы его всегда успеем. Мне нужно знать, где третий, что был с металлическим дипломатом, – в приказном тоне прошипел Гелаев, как бы нехотя постукивая палочкой по носкам своих новых американских ботинок.

– Я же тебе уже сказал, пошел ты… – одними губами прошептал Павел. – Не понял? Может еще раз повторить?

– А ты, смелый! Хочешь умереть? – схватив его за волосы, прокричал в лицо Лаврова Гелаев. – Тогда умирай!

Он выпрямился и вытер окровавленные руки носовым платком. Посмотрев на белый лоскут материи, испачканной кровью русского офицера, он отбросил его в сторону.

– Дату, расстреляй его перед строем, чтобы все видели, как мы поступаем с русскими, которых захватываем с оружием в руках. Что, так смотришь на меня? – закричал он, глядя на Павла. – Жить хочешь? У тебя есть возможность сохранить себе жизнь. Если примешь сейчас ислам всей душой и расстреляешь русского, тогда будешь жить.

Тут только Павел увидел еще одного связанного пленника, молодого русского парня лет восемнадцати, который стоял недалеко от машины. Кем был этот парень в рваной армейской куртке и разбитым в кровь лицом, он не знал. Руки пленного солдата были связаны за спиной колючей проволокой. Парень издавал стоны и иногда бросал свой взгляд на Лаврова, словно прося у него смерти. Павел молчал. Гелаев сделал к нему шаг и, нагнувшись, поднял его голову за подбородок и заглянул в глаза.

– Чего молчишь, «Душман»? Неужели жить не хочешь? Ведь это так просто, нажал на курок, и нет человека. А, может, ты передумал и сейчас, хочешь рассказать нам о том, где находится твой товарищ с дипломатом? Я уважаю тебя, как солдата, но не могу понять тебя, как человека. Вот ты сейчас умрешь, а этот с деньгами будет жить дальше. Разве это справедливо? Хочешь, я прямо сейчас застрелю твоего бойца?

– Нет, – тихо произнес Павел разбитыми губами. – Убей лучше меня, пожалей его.

– Я так и думал, – словно подводя итог разговора, произнес Гелаев. – Ты просто решил умереть, не мучаясь. Нет! Извини меня, ты так просто не умрешь. Это было бы слишком просто для тебя. Я заставлю тебя умирать в муках и, прежде чем ты подохнешь, ты вспомнишь многое.

Стоявший рядом с ними Руслан схватил за ворот куртки Лаврова и потащил его к дереву.

– Эй, Руслан, погоди! Зачем его расстреливать или вешать? Есть неплохое предложение, намного лучше! Давай, мы его распнем на кресте. А что? Будет здорово и назидательно для всех неверных, – произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете, украшенном сбоку оловянным волком.

«Вот и смерть моя пришла, – подумал Павел. – Лучше бы убили сразу».

Больше всего ему не хотелось умирать перед видеокамерой, когда кто-то из боевиков перережет ему горло и живому отрежет уши.

«Ну, уж застрелите, как человека, сволочи! – снова подумал он. – Я же заслужил эту смерть, как солдат. Вы же сами знаете, сколько ваших боевиков я сегодня положил из пулемета».

Гелаев снова подошел к Лаврову и посмотрел ему в глаза. Он, видимо, хотел увидеть в них страх. Он сверлил его своими карими глазами, а затем, сплюнув себе под ноги, отошел в сторону.

– Ты знаешь, капитан, что у кафиров сегодня праздник? Сегодня все православные христиане празднуют воскресение Христово. Сегодня Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, я хочу увидеть все это своими глазами. Посмотрим, как он поведет себя на кресте! Не забудь это сделать и с этими русскими. Христос тоже был распят вместе с разбойниками. Повторим все это сейчас! – выкрикнул Гелаев, обращаясь к родственнику Дату.

Он повернулся и посмотрел на Вахаева, который, чтобы не видеть всего этого, отвернулся.

– Дату, да ты не отворачивайся. Смотри, как умело действует твой родственник.

Руслан и еще трое боевиков быстро соорудили из досок и бревен, которые штабелями лежали около дороги, кресты. Павла положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Найденные ими гвозди оказались довольно мелкими и поэтому их стали вбивать в руки и ноги по нескольку штук сразу. Павел закрыл от боли глаза и стал тихо стонать, пока прибивали руки. Судя по его отрешенному лицу, ему, похоже, было уже все равно. Он громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он на какое-то время потерял сознание, и боевики вколачивали остальные гвозди уже в неподвижное тело. Никто из них не знал, как надо прибивать ноги: напрямую или накрест, захлестнув левую ногу на правую. Прибили, как могли. В какой-то момент боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится и привязали Павла за обе руки к горизонтальной доске веревками, а затем и притянули ноги к столбу.

Лавров пришел в себя, когда ему на голову сначала вылили ведро воды, а затем надели венок из колючей проволоки.

– Командир! Ты, как себя чувствуешь? Видишь, какую мы тебе смерть придумали? Повисишь так с часок и сразу к своему Богу попадешь, – прокричал Гелаев.

Стоявшие в стороне чеченцы громко засмеялись. Им было весело. Один из них достал из ножен большой тесак и, ловко жонглируя им, направился к Павлу.

– Хасан! Не трогай их, – приказал ему Дату. – Они и так скоро подохнут, как собаки.

Хасан сделал на своем лице обиженную мину и, сунув нож в ножны, отошел в сторону.

***

Боевики со смехом подтащили Харламова и молодого солдата к изготовленным ими крестам.

– Ложись! – приказал Руслан Харламову, указывая на крест. – Что, по-русски не понимаешь?

Харламов оттолкнул в сторону одного из боевиков и сам лег на крест. Солдат, увидев это, перекрестился. Ему не верилось, что его тоже сейчас положат на крест и будут вбивать в его руки и ноги гвозди.

– Мужики! За что? Я ведь никого из ваших людей не убил! За что вы меня на крест?

Руслан ударил его прикладом автомата в спину, а затем, когда тот упал на землю, потащил к кресту.

– Ааааа!!! – закричал солдат. – За что? Ведь я к вам сам перешел. Я ни в кого не стрелял. Я жить хочу!!!

Он попытался вырваться из рук своих мучителей, однако один из боевиков ударил его прикладом по голове. Голова солдата безжизненно дернулась, и он потерял сознание. Лицо его стало красным от хлынувшей из раны крови. Ему и Харламову пробили ноги, когда они уже были без сознания от болевого шока.

Из машин спрыгнули боевики и направились к месту казни. Всем было интересно посмотреть, что будет дальше с этими русскими.

– Это им на Пасху подарок от Гелаева! – крикнул забрызганный кровью родственник Дату. – Я думаю, что они здесь долго будут висеть, пока не подохнут. Капитан! Ты слышишь меня? Скажи нам, где твой третий товарищ, и я сам лично убью тебя, чтобы ты не мучился.

Он раскатисто засмеялся хриплым смехом. Дату отвернулся в сторону. Он не любил казни. Он был солдатом и привык убивать своих врагов в открытом бою, а не резать их вот так, словно свиней.

– Что отвернулся, Дату? – спросил его Гелаев. – Жалко? А ты, оказывается, слабоват в этом.

– Прости, командир, но я не привык смотреть на все это. Я солдат, а не гестаповец!

Лицо Гелаева исказила гримаса недовольства. Он резко повернулся к Вахаеву и схватил его за ворот куртки.

– Ты что, Дату, сравниваешь меня с гестаповцем? Тебе не кажется, что это перебор с твоей стороны. Может, ты забыл, как эти русские свиньи танками раздавили твою семью? Быстро ты все забываешь. Пусть я в твоих глазах и буду палачом, но я все равно буду убивать этих русских, в том числе их женщин и детей, если это понадобится моей родине.

Гелаев махнул рукой, и боевики с помощью веревок подняли кресты и стали их укреплять, чтобы они случайно не упали на землю. Их вкопали прямо в кучи земли, которые кто-то вывалил здесь еще до начала этой войны.

Поначалу страшная боль пронзила Павла. Его накаченное ежедневными тренировками тело обвисло на тонких гвоздях. Но вскоре центр тяжести приняли веревки, затянутые под подмышками. Он посмотрел вниз на смеющиеся лица своих врагов. Взгляд его в эту минуту был, наверное, таким же, как и у распятого Христа, полный мук и отчаяния, что заставило боевиков прекратить смех и отойти немного в сторону. Вскоре он уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых гвоздей. Зато страшно болели изуродованные гвоздями ноги. Боевики вернулись к своим машинам и стали занимать в них места. Наконец, насмотревшись на муки русских, сел в свой джип и Гелаев. Его машина медленно объехала остальные автомобили и медленно двинулась в сторону села. Вслед за ней потянулись и другие автомашины, поднимая облака серой дорожной пыли.

***

– Харламов, ты живой? – спросил его Павел, как только пришел в себя.

Он повернул голову в сторону и увидел висящего на кресте Харламова. Тот повернул голову в сторону Павла и попытался улыбнуться. Однако улыбка не получилась. Чтобы скрыть набежавшие от боли слезы, он отвернулся в сторону. Крест молодого солдата стоял немного позади, поэтому Лавров не мог его увидеть, даже повернув в его сторону голову.

– Да, товарищ капитан, – сладив с собой, тихо произнес Харламов. – Пока живой, но лучше бы умер сразу, чем висеть вот так на кресте и мучиться.

Лавров про себя усмехнулся. Стараясь каким-то образом поддержать Харламова, он снова обратился к нему.

– Слышишь, Харламов? Кажется, они возвращаются, – произнес Павел, услышав шум приближающейся автомашины. – Наверняка, возвращаются, чтобы добить нас.

– Мужики! Я тоже еще жив, – произнес у Павла за спиной молодой солдат. – А, как долго живут люди на кресте?

– Тебя как зовут? – спросил его Лавров. – Откуда ты?

Павел хотел поддержать и его, потому что тонко почувствовал, что солдат боится умереть в одиночестве.

– Никита! Я, повар. Отстал от колонны. Пошел за водой и попал к ним. А сам я из Татарстана. Есть там такой город, называется Елабуга. Слышали?

– Слышал. Я сам из Казани. Мы с тобой почти земляки.

– А сколько на кресте человек живет? – снова спросил он Павла.

– Насколько я знаю, от двух дней до недели. В основном, люди умирают от заражения крови и жажды. Раньше палачи обычно ждали три дня, а затем убивали.

– А почему убивали? Им что воды было жалко дать?

– Что за вопросы ты мне задаешь? Ты Библию читал или нет?

– Нет, не читал. Я атеист.

– Дурак ты, Никита, а не атеист.

За спиной у Павла раздался шум остановившегося автомобиля. Раздался хлопок закрываемой двери, и Лавров увидел Дату, который стоял перед крестом и внимательно смотрел на него.

– Жив еще? – задал он вопрос Павлу. – Вижу, что жив. Сейчас я сниму тебя с креста. Потерпи немного, сейчас будет очень больно.

Как Дату и его водитель не пытались осторожно повалить на землю крест, тот упал так, что Павел закричал от резкой боли, сковавшей все его тело. Перед глазами поплыли разноцветные круги, а затем наступила темнота. Он потерял сознание. Сколько он был без сознания, Лавров не знал. Очнулся он оттого, что кто-то сунул ему под нос нашатырь. Он повернул голову и открыл глаза. Над ним склонилось лицо с черной густой бородой. Лавров посмотрел на свои руки, они были перебинтованы. Приподнявшись на локоть, он увидел, что и ноги тоже перебинтованы. Недалеко на земле лежали Харламов и Никита. Около Никиты возился с бинтами Дату. Заметив, что Павел открыл глаза, Дату поднялся с колен и подошел к нему.

– Слушай, капитан. Я сейчас вас отвезу к своему родственнику. Он живет недалеко отсюда, в горах. Там чужих людей нет. Думаю, что он сможет поднять вас на ноги. А там, как поправитесь, уйдете через горы к своим.

– Почему ты нам помогаешь? – спросил его разбитыми губами Павел. – Гелаев говорил, что русские убили всю твою семью?

– Это не твое дело, «Душман». Ты же меня тоже тогда не убил. Ну, там, на шоссе. Вот и я решил отблагодарить тебя. С ранеными я, в отличие от них, не воюю.

– Спасибо тебе.

Дату промолчал. Они быстро перенесли раненых в автомашину, и та, взревев мотором, помчалась из ущелья в горы.

***

Как и обещал Дату, дед Хасан быстро поднял их. Уже через месяц Павел встал на ноги и стал ходить.

– А ты сильный, капитан, – как-то произнес дед. – Видно бережет тебя Аллах. Вот видишь, и на кресте ты не умер, и первый из них встал на ноги.

– Дед! Мне нельзя умирать. Меня ждет девушка, и я обещал ей обязательно вернуться обратно из этой командировки.

– Это ты войну называешь командировкой?

– Какая война, дед? Кто кому объявлял войну? Это не война, это борьба за власть между вашими кланами и тепами.

– Как не война, если гибнут люди. Я вот воевал в Отечественную войну и хорошо знаю, что такое война. Главное, капитан, детей жалко. Эта война рождает в них ненависть, и многие политики вскоре постараются использовать это в своих целях.

Лавров не стал спорить, так как дед был абсолютно прав. Война всегда обнажает самые низменные чувства в человеке. Он сам видел все это на Афганской войне, когда солдаты, потеряв своего товарища в бою, уничтожали взятых в плен моджахедов. Дед ушел в село за продуктами, и Павел, оставшись один, стал делать перевязки своим товарищам.

– Товарищ капитан, – обратился к нему Харламов, – когда мы уйдем отсюда? Вы же сами знаете, что будет с нами, если они обнаружат нас здесь?

– Не маленький, – коротко ответил ему Павел. – Я думаю, если все будет хорошо, то через неделю можно трогаться.

– Ребята! А как я? – напуганный этим известием, тихо произнес Никита. – Я не хочу здесь оставаться один. Вы же знаете, какие они звери.

– Нести тебя на себе я не могу, – ответил Лавров. – Сможет ли Харламов со мной пойти, это тоже под вопросом. Здесь горы, и не каждый здоровый сможет рискнуть перейти через них, не то что раненый.

От этих слов у Харламова и Никиты испортилось настроение.

– Я все равно пойду с вами, товарищ капитан, и вы не сможете мне помешать сделать это.

– Поправляйтесь. Время покажет, – ответил им Павел и вышел из дома.

Он сел на пень и, достав из кармана куртки табак, скрутил самокрутку. Прикурив, он стал рассматривать кисти рук. На них отчетливыми красными пятнами обозначались уже затянувшиеся тонкой кожей раны от гвоздей. Он пошевелил пальцами обеих рук и сразу же заметил, что пальцы левой руки сжимаются и разжимаются значительно хуже правой.

«Надо заниматься, а иначе вообще можно потерять гибкость суставов», – подумал он и направился в сарай, который примыкал к дому.

Порывшись в хламе, он нашел кусок губчатой резины. Эта находка взбодрила его, он начал сжимать его, то левой, то правой рукой. Вскоре из села пришел дед Хасан.

– Капитан, – обратился он к Лаврову. – В селе говорят, что московские чеченцы попытались свергнуть генерала Дудаева, но у них это не получилось, и что наши подбили много их танков.

– Дед, вот скажи мне: разве московские чеченцы, это не чеченцы?

Хасан замялся. Видимо, вопрос Лаврова был для него нелегким.

– Не знаю, что тебе ответить, капитан. Аллах создал всех людей одинаковыми, и я не знаю, кто из них лучше: московские или местные чеченцы. Для меня намного важнее не тот, кто стоит у власти, а что он делает для народа. Сейчас многие хорошо научились говорить, много обещают. А вот дадут ли то, о чем так много говорят или нет, я не знаю. Для меня намного важнее оставаться человеком.