Чему улыбается Джоконда?

Александр Питкин

Чему улыбается Джоконда?

Предисловие

Меня с юных лет интересовала загадочная улыбка «Монны Лизы». Учёные по всему миру спорят о том, что она может означать. Кто-то видит в ней признаки счастья, кто-то называет холодной и отстранённой, а есть те, кто считает, будто Джоконда улыбается хитро или мудро. Одним словом, сколько экспертов, столько и мнений. Сейчас, когда я прожил значительную часть отпущенного мне земного бытия, я могу сделать свой личной вывод.

Гений её создателя, Леонардо да Винчи, был настолько проницателен, что на многие века вперёд выразил философское мировоззрение на нашу земную жизнь. Он как-бы призывает нас смотреть на бытие наше именно так, как его Джоконда – с улыбкой. Иногда эта улыбка сквозь слёзы, иногда сквозь обиды, несправедливости прочие неурядицы в нашей жизни.

В этой маленькой книжице я публикую эпизоды из своей жизни, некоторые из них без улыбки Монны Лизы – ну никак не объяснить, и тем более понять.

Глава первая. Костромские провинции

Семейные праздники

«Хлеба и зрелищ!» – так звучали запросы некогда великого римского народа. В Древнем Риме действительно практиковались бесплатные раздачи зерна гражданам. Кроме того, политики покупали популярность в народе, проводя за свой счет цирковые игры: гладиаторские бои и прочие зрелищные мероприятия.

Во времена моего детства, никто не раздавал нам зерна или прочих ватрушек, у власти не было стимула быть популярной, она (власть) в октябре 1917 года прибрала всю власть к большевицким рукам, после чего пользовалась ей без оглядки на народ. Её представители считали, коль она, власть народная, то она-то уж знает, чего надо народу. Ну а тот, кто недоволен её действиями, либо отщепенец, или враг народа. С этим контингентом разговор простой – кайло в руки и на строительство «Беломорканала» или другой народно-хозяйственной стройки. Страна с необъятными просторами, места всем хватит, ну а баландой государство разговорчивых обеспечит.

Не спросив у народа, хочет ли он отказаться от вековых традиций или не имеет такого желания, в одночасье все праздники религиозные и прочие, которые отмечали веками на Руси были – упразднили. Зато учредили новые: вместо Рождества Новый Год, 8 марта – Женщинам мимозы, детям мороженое! 1 мая – Праздник труда и 7 ноября – веселись народ, прославляй парию большевиков! «Мир! Труд! Май» и «Слава КПСС!» – эти лозунги пафосно звучали с высоких трибун. Можете не сомневаться, и я там был, мёд-пиво пил, по усам текло… иногда и в рот перепадало. Можно и на демонстрацию сходить, на свежем воздухе размяться, кто плакат несет, тот отгул к отпуску получит. Красота! Наш народ выпить не дурак, и новые праздники отмечал, а то как же под холодец с чесночком, под салат «Оливье» да под запотевшую водочку «Столичную» за четыре рубля двенадцать копеек, кто откажется. К тому же, если по радио звучит знакомая, ненавязчивая песенка, на музыку Алябьева «Соловей мой соловей, голосистый соловей…», так это вообще полный кайф. Однако и от старых привычек не отказались граждане страны недоразвитого социализма, особенно в сельской местности. Праздновали неофициально, но от души, с размахом, чисто по-русски. Какой праздник без гармошки, частушек и пляски. Самогон лился рекой, правда для начала ставили на стол казенную водку, под сургучом (бутылки запечатывали пробкой из картона и её заливали сургучом), а уж потом, когда гостей торкнуло, выставляли четвертинки с мутноватым, но очень крепким напитком собственного приготовления с фирменным названием самогон. Под деревенскую закуску: квашеную капусту, солёные огурчики, белые грузди в сметане, сало солёное и копчёное тонкими ломтиками, да мало ли чего в погребе для этого случая припасено. А на плите яичница-глазунья на шкварках скворчит, пальчики оближешь. Ну как тут не выпить? Выпивали немерено, народ-то закаленный. Редкая гулянка обходилась без потасовки, а то как же, кто-то приревновал залёточку, кто-то косо посмотрел, а некоторые чисто из спортивного интереса, кровь взыграла, а как ей не взыграть, коль в ней градусов уйма. Ничего, ничего, ничего, наутро огуречным рассолом освежатся, колодезной водицей умоются и протрезвеют, крякнут от удовольствия и на работу. Будет о чём до следующей гулянки вспоминать и подшучивать над обиженными.

В раннем детстве запомнились мне летние престольные праздники, такие как Троица, Ильин день, Казанская, Смоленская – так упрощенно их называли в народе. У каждой деревни был свой, один из вышеперечисленных, и мы приезжали погостить, например, в Хлябишино к маминой сестре Любе на Казанскую, в Бажино к тётке Олимпиаде на Смоленскую, а в Никулино к отцовской родне на Ильин день.

Когда мы жили в Брантовке, мои родители обычно посещали все эти праздники. Расстояние от Брантовки до деревень было километров двадцать, если добираться по узкоколейной железной дороге, построенной для вывоза древесины с лесозаготовительных пунктов, затем километров пять пешком по лесным просекам и тропинкам. Второй путь был через районный центр Мантурово, но он был раза в три длиннее и на перекладных, очень неудобно. Мне нравилось путешествие по узкоколейке, в маленьком вагончике для доставки рабочих на лесосеки. Вагончик прицепляли к маленькому паровозу под названием «Овечка». Он громко шипел, выпуская клубы пара из стальных ноздрей, оставлял за собой шлейф дыма с искрами, его трясло и кидало из стороны в сторону, но он уверенно, со скоростью двадцать километров в час, летел к заветной цели. За окном дремучий лес, в вагоне звучат весёлые шутки работяг, играющих в карты или домино. Чем не экзотика? Ну, прямо тебе, – Голливуд! Главное, впереди желанные встречи с бабушкой-ладушкой, двоюродными братьями и сёстрами. Все они нам искренне рады. Как принято – обнимашки и обмен подарками.

Застолья проходили весело, песни-пляски и, конечно, частушки. Дядя Лёша доставал гармошку, игриво перебирая клавиши на тальянке, делал вступление. Гости для разогрева распевались народными песнями, типа:

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

Затем, напевшись вдоволь, какая-нибудь молодуха выбегала на середину комнаты и начинала дробить чечётку, заводить мужиков, приглашая к состязанию. Ну уж тут, как всегда, отличался удалью наш отец, равных ему в частушках не было. Мама была стеснительной, частушек не пела, плясала по принуждению, вела себя скромно, а вот её сестра, тётя Маруся, давала прикурить партнёрам. Частушки у неё были хлёсткие, что называется с перчиком, она за словом в карман не лезла. Тётушка упрекала нашу маму: «Ну Лизка, если бы мне твой Витька достался, в нашем доме „дым бы стоял коромыслом“, а уж сколько горшков было битых, страшно даже представить!» Дядя Лёша, старший брат отца и муж тёти Маруси, был шёлковый, прямая противоположность отца. Дядюшка, когда выпивал больше нормы, обычно говорил: «Спать старуха, спать!», а отец, если был во хмелю, его тянуло на подвиги.

Нас, ребятишек, в праздники размещали отдельно, или на кухне, или в маленькой комнате, где был накрыт стол с детскими яствами и напитками. Из напитков запомнилось сладкое свекольное сусло, классная штука! Как только заиграет гармошка, мы, наперегонки, толкая друг дружку, спешим занять место поудобнее на русской печке или на полатях. С высоты всё видно, наблюдай, запоминай, смейся вдоволь! Старики перемещались из-за стола на лавки, вдоль печки, грели спины, совмещая приятное с полезным. Бывало, какой-нибудь дедок не вытерпит, вспомнит молодость, выскочит на середину комнаты, топнет ногой в подшитом валенке по деревянному полу и давай беззубым ртом выдавать перла: «А штё вы девки не любили, когда был я молодой, а топеря моя харя обросла вся бородой». Затем шла матерная припевка, которая варьировалась в зависимости от партнёрши. Девки смеялись, отвечали тем же самым и по тому же месту. Когда дед, запыхавшийся, раскрасневшийся устраивался на лавке рядом с бабкой, та, шпыняла его в бок локтем приговаривая: «Ишь, чего выдумал, леший. Попробуй, старый хрен, жаловаться ночью, что у тебя спина болит! Я те натру её крапивой-то!»

Наплясавшись вдоволь, гурьбой шли по деревне и опять с песнями. Из соседних домов присоединялись празднующие соседи, вместе шли на живописный берег реки Унжи, там гуляния продолжались дотемна. Для нас, пацанов, отец устраивал состязания: кто быстрее добежит до старого дуба и обратно, кто дальше прыгнет или дольше продержится на бревне. Таких развлечений он знал великое множество, дети любили его.

Что касается официальных советских праздников, то запомнились только майские. Их праздновали в парке, специально оборудованном для массовых гуляний жителей поселка Октябрьский. Собирались, вскладчину накрывали поляну, как сейчас говорят, и веселились на природе под звуки духового оркестра и концерта местной самодеятельности. Рождество не помню, чтобы отмечали, а вот Новый год – святое дело, семейный праздник в узком кругу, естественно, с ёлкой.

Больше всего мне запомнились дни подготовки к встрече Нового года. Примерно за неделю до праздника, мама доставала заветный сундучок отцовской работы, в котором хранились всякие материалы для поделок. Раскладывала на круглом столе в большой комнате, под абажуром, все содержимое. Мы усаживались вокруг стола в ожидании своего задания. Она брала кипенно-белую кальку, складывала ее в несколько слоев и показывала, что надо сделать, чтобы получилась снежинка. Развернув образец, выполненный ею, мы восхищались. Преступали к выполнению задания. Мама просила творчески подходить к изготовлению снежинок. Она говорила: «В природе не бывает одинаковых, они только на первый взгляд похожие, но если присмотреться внимательно, то увидите, что каждая из них неповторима». Изготовленные снежинки нанизывали на нитку длиной с полметра, чередуя снежинку с кусочком белоснежной пушистой ваты. Затем под потолком натягивали нитки попрочнее и крепили к ним наши гирлянды. Получался сказочный снегопад. Самые красивые снежинки разных размеров клеили на окна и стены. Комната превращалась в сказочный дворец Снежной королевы.

На следующий день отец привозил из леса душистую, двухметровую красавицу-елку. Устанавливал ее в кадушку с песком, закрепляя распорками. Мы, под руководством мамы, продолжали заниматься изготовлением украшений, теперь уже и для елки. Из цветной бумаги клеили цепочки и флажки. Из фольги вырезали фигурки рыбок и птичек, делали петельки для закрепления их на елке. Из ваты мастерили шарики, украшая их мелко нарезанными звездочками из фольги от чайных упаковок.

Отец давал нам огромные кедровые шишки с раскрытой чешуей. Чешуйки мы раскрасили золотистой акварелью, и получались чудные украшения. Главное, все делали сообща и своими руками. Потому отношение к елке было не только как к украшению, а как к живому существу. Елка стояла, как правило, до Старого Нового года. Мы ее поливали, чтобы она не осыпалась. Были случаи, когда елка начинала выпускать свежие салатные лапки. Выбрасывать ее было жалко, и мы держали ее дома еще пару недель, наслаждаясь зимней метаморфозой.

Дни рождения или именины родителей не отложились в памяти. Застолья были, но по какому поводу конкретно я не запомнил. Хорошо помню, предки помпезно отмечали моё пятнадцатилетие, собралось много родственников и соседей. Отец подарил мне наручные часы марки «Сура» в позолоченном квадратном корпусе с секундной стрелкой. Запомнился ещё один подарок – брюки ярко-зеленого цвета, размера на три больше, так сказать, на вырост, а скорее всего у кого-то завалялись без нужды, а тут подходящий случай, можно подарить и на халяву выпить. Хорошо, что они не подошли мне по размеру, а то ходил бы как клоун в цирке. Часы первое время носил на руке так, чтобы все могли видеть. На уроке ребята наперебой спрашивали, сколько осталось до звонка, я с гордостью информировал. Эта возня надоела учителям, меня вызвали в кабинет директора, Владимир Александрович посмотрел мои часы, восхищенно сказав: «Да! Штука не из дешёвых, приятно, наверное, такие иметь, но ты постарайся этим не бравировать, будь скромнее, а то придется попросить твоего отца побеседовать с тобой». Намёк я сразу понял и придерживался совета, ну хотя-бы во время уроков. Директора понять было можно, его ежемесячный оклад с надбавками не превышал двухсот рублей, а отец в ту пору, зарабатывал до восьмисот рублей в месяц. Но и работа была каторжная – по двенадцать часов в сутки валить лес. До войны такую работу выполняли в основном заключенные, а в Хрущёвскую оттепель шестидесятых вербовали вольнонаёмных за длинный рубль.

Огни большого города

Мне было лет семь или восемь, когда мы с отцом возвращались из гостей от его старшего брата Алексея. Дядя Леша со своей семьёй жили в районном центре Мантурово, в девятом микрорайоне на Луговой улице в частном доме. Это был жилой массив, состоящий из казенных двухэтажных кирпичных домов и частного сектора из деревянных построек. Он располагался рядом с фанерной фабрикой на берегу реки Унжа. От дома дядюшки до железнодорожного вокзала было километров пять или шесть. Минут пятнадцать мы постояли на безлюдной автобусной остановке, вечерняя октябрьская прохлада забиралась под одежду. Я начал пританцовывать, пытаясь согреться. Автобусы ходили редко, не придерживаясь расписания и мы решили на вокзал идти пешком по фабричным подъездным железнодорожным путям. Так было значительно короче, чем по шоссе. Прыгая по шпалам, я согрелся и приставал к отцу с глупыми вопросами, беспорядочно приходящими на ум. Отец был в хорошем настроении (после стопки на посошок) и с удовольствием отвечал на мои почемучки.

Шагая по шпалам, я любовался своими новенькими ботинками, которые в Мантурово купил мне отец. Купил специально для посещения школы, чтобы хватило хотя бы на сезон. «После уроков можно и в старых болтаться», – говаривала мама. Но старые изрядно износились, и отец разрешил их выбросить прямо у магазина в урну для мусора. Я с удовольствием это сделал и теперь обновлял их, шагая по шпалам Пройдя половину пути заметил, что в начале шпалы были уложены аккуратно, с одинаковыми расстояниями, передвигаться по ним было легко и приятно, а затем, почему-то, идти стало неудобно и небезопасно, встречались участки с разными промежутками между шпал и к тому же не всегда полностью засыпанными щебнем. Я спросил у отца, почему такая разница. Он объяснил, мол, разные рабочие строили, первые делали на совесть, а вторые работники, так себе, торопились, хотели больше денег заработать. У вас в классе, наверное, тоже, кто-то пишет ровно, красиво, а другие как кура лапой. Я сразу представил тетрадь отличницы Татьяны Паперной и свои каракули. Доходчиво, я намёк понял, но развивать тему не решился. Затем он, помолчав, добавил, что мой дед ему так говорил: «То, что ты сделаешь работу быстро – все забудут, а то, что сделал её халтурно – будут видеть постоянно и вспоминать тебя недобрым словом». Эту дедовскую поговорку я запомнил навсегда, и когда торопился что-то сделать побыстрее, а за мной такой грешок водился, всегда её вспоминал и старался не ударить в грязь лицом. С сожалением должен отметить, что не всегда это удавалось, но я старался, иногда по несколько раз приходилось переделывать уже сделанную работу, исправлять свои огрехи.

Сумерки сгущались, на фиолетово-синем небосклоне четко нарисовалась луна и звёзды, которые россыпью накрыли нас чудным куполом. Это явление – преобразование дневного неба в ночное – всегда восхищало мой детский ум. Днём небо казалось прозрачным и бесконечным, и вдруг с наступлением ночи Землю словно волшебным колпаком накрывает невидимая рука великана. Множество загадочно мерцающих звезд притягивали мой взор и манили вглубь Вселенной.

Помню в третьем классе в библиотеке взял учебник астрономии для старших классов и с интересом листал его, пытаясь понять устройство Вселенной. Для меня было открытием, что Луна не светит, а всего лишь отражает солнечный свет. Много всего интересного узнал я из того учебника, довольно сложного для моего нежного возраста. Когда принес вернуть книгу, библиотекарша, расплывшись в улыбке, спросила: «Ты никак решил экстерном школьные экзамены сдать и получить аттестат зрелости? Только не забудь сначала исправь двойку по русскому за последнюю контрольную работу». «Ну вот, – подумал я, – опять подрезали крылья „гордой птице по имени Мечта“ и опустили на грешную землю». Выслушав сарказм библиотекарши, покраснел и что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я-то, глупый, ожидал похвалы, а получил насмешку. После такой беседы пропало желание посещать это школьное книгохранилище и записался в районную библиотеку.

Завороженный звёздным небом, шёл, задрав голову вверх, иногда спотыкался, но не мог оторваться от такой красоты. Вдруг, впереди вспыхнули яркие огни, ореол света растянулся по горизонту на несколько километров. Я остановился и с любопытством рассматривал иллюминацию. Отец, заметив мой удивленный взгляд, сказал, что это включили освещение в центе города и у привокзальной площади. В Брантовке, где мы жили, улицы не освещались и для меня это световое явление выглядело необычно и даже фантастично. Я принялся восхищаться и произносил эмоциональные эпитеты по этому поводу. «Пап, смотри как красиво, это же целое море огней», – не унимался я. Отец на мои восхищения сказал: «Это, сынок, ещё не море. Учись, и ты увидишь настоящее море огней, в сотни раз больше этого».

Тогда мне трудно было поверить и осознать его предсказание. Но слова его навсегда отпечатались в моей памяти. Когда я выучился, жил в Ленинграде, возвращаясь из очередной командировки ночным рейсом аэрофлота, всегда вспоминал их и отца. Под крылом лайнера город на Неве купался в миллионах огней великолепной подсветки. Это действительно выглядело как настоящее море огней. А сколько таких иллюминаций пришлось повидать, приземляясь в аэропортах Франкфурта-на-Майне, Париже, Мадриде и даже в далёком Пекине, да мало ли ещё было ночных полётов в моей беспокойной жизни.

Царь-рыба

В Брантовке, где мы жили до 1963 года, поблизости приличной реки не было, если быть до конца честным, то и неприличной тоже не было. В километре от центра поселка, за клубом в ложбине, протекала речушка шириной пару метров, со странным названием Портомойка. Правда вода в ней была идеально чистая, были видны стайки мальков и прочей живности на дне. В этой речке-ручье водились пескари и мелкие рыбешки типа гольянов, окуней и щурят. Пацаны рыбачили на ней, пескарей на удочку, а щурят-карандашей бельевой корзиной, загоняя их боталом. Фирменных снастей у нас в «Сельпо»1 не завозили, наверное, считали: нет реки – не будет и спроса на сомнительный товар. Юные рыбаки обходились, как смекалка сработает, вместо лески использовали конский волос или капроновые нитки, тайком конфискованные у родителей. Крючки мастерили из булавок и тонких гвоздей, поплавки из винных бутылочных пробок. Вот уж чего было вдоволь, так это металла для грузил. В паровозном депо мы брали тормозные бухты колёсных пар и выплавляли на костре из них баббит – сплав свинца с оловом и из этого сплава отливали грузила и кстати биты для игры на металлические деньги – «Чику».

На настоящую рыбалку меня однажды взял с собой отец. В выходной, с друзьями из депо, собрав настоящие взрослые снасти мы отправились на рыбалку с ночёвкой. До ближайшей приличной речки Кондоба, мы добирались по узкоколейной железной дороге на облегчённой дрезине с ручным приводом. Речка небольшая – всего шестьдесят пять километров длиной, шириной от пяти до пятнадцати метров, петляет по Костромским лесам, а затем впадает в реку Унжа, которая является притоком макушки Волги.

Прибыв к месту рыбалки, мы приготовили шалаш для ночлега и развели костёр. Затем размотав снасти пошли на промысел. Ловили рыбу сеткой с мелкой ячейкой, снасть называлась почему-то «курицей». Две рамы, сколоченные из реек, размером полтора метра в высоту, на два метра в длину, были обтянуты капроновой сеткой, рамы между собой соединялись брезентовой полосой. Трое мужчин, двое из них держали передние стороны рам, третий держал хвостовую часть. Раскрывая треугольником снасть как можно шире, медленно продвигались, один по центру реки, другой вдоль берега. Четвертый участник боталом пугал рыбу загоняя ее в треугольник. Пройдя метров тридцать, впереди идущие сходились, соединяя плотно рамки. Рыба, попавшая во внутрь рамок, вместе с нехитрой снастью вытаскивалась на берег, раскрывали «курицу», как книгу, и я собирал улов в корзину. Места были глухие, безлюдные, рыба водилась непуганая. Каждый заход приносил богатый улов. Мелочь выбрасывали обратно в воду. После третьего захода решили, что на сегодня достаточно. Все вымокли до нитки, выглядели как мокрые курицы, кстати и снасть, потому, наверное, обзывали курицей. В корзине трепыхались стрелообразные щурята, весом с полкилограмма, желтоперые окуни, колючие, сопливые ерши и красноперые сороги. Такой крупной рыбы и в таком количестве мне еще не приходилось видеть ранее. Я внимательно рассматривал еще живую добычу, перекладывая ее с места на место, любуясь её раскраской. Переодевшись в сухую одежду, компаньоны занялись каждый своим делом. Кто-то чистил рыбу для ухи, кто-то развешивал снасти на просушку, кто-то чистил крупную рыбу для завтрашней делёжки. Все были при деле.

Вскоре ароматная уха была готова, на свежем, пропитанном лесными ароматами воздухе, аппетит был отменный. Под увлекательные разговоры взрослых время летело не заметно. Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, спускались сумерки. Птичий гомон постепенно стихал, только изредка ухал филин, готовясь к ночной охоте, да ещё какая-то беззаботная птаха пела на одной ноте свою незатейливую песенку.

Дядя Паша Орлянский достал свой фирменный спиннинг, проверил его на пригодность и, глядя в мою сторону, сказал: «Ну что, Санёк, пойдём на настоящую рыбалку?» Я с готовностью встал, взял корзину и с нетерпением дожидался, когда соберется дядя Паша. Он окинул меня критическим взглядом и сказал: «Корзину оставь, мелочь мы брать не будем, а крупную в коробке из-под спичек принесем». Я стоял и растерянно моргал глазами, соображая, шутит ли дядя или как? Все засмеялись, разогретые ста граммами и наваристой ухой, друзья были в отличном настроении.

Мы шли вдоль берега, в речке иногда слышались всплески играющей или удирающей от щуки мелкой рыбешки. Наконец мы остановились у небольшой заводи, дядя Паша выбрал позицию поудобнее и начал забрасывать блесну к противоположному берегу. На крючок цеплялись пучки зелёных водорослей или почерневшие ветки от затонувших кустарников. Дядя Паша закинул с десяток раз блесну, и, в очередной раз сняв с крючка почерневшую корягу, пошутил: «Попалась рыбка, деревянная, без глаз!» Помолчав, добавил, что это не та заводь, где водится щука и мы пошли дальше. Пройдя метров двести перед нами открылась прекрасная живописная заводь. Над гладью воды начинал подниматься туман. С третьего заброса нам повезло. Спиннинг резко дернулся, согнулся дугой бамбуковый его конец, затем резко расправился, леска ослабла. Дядя Паша плавно крутил катушку не давая ослабить натяжение лески. Я с замиранием сердца наблюдал за его работой. Не оборачиваясь в мою сторону, он попросил подать сачок, и стал приближаться к кромке берега. Он подвел рыбу к самому берегу, быстро взял подсачник. Катушка спиннинга вдруг взвыла, громко затрещала, он бросил сачок и стал подтягивать добычу к берегу. Рыба сопротивлялась, то выпрыгивая поверх воды и показывая своё упругое, пятнистое тело зеленовато-стального отлива, то металась в разные стороны пытаясь вырваться на свободу. Выбрав подходящий момент, дядя Паша резко наклонился, схватил сачок и ловким движением подвел его под бьющееся тело добычи. Вытащив на берег сачок со щукой, весом более пяти килограммов, мы вдвоем навалились на неё, стараясь прижать к траве.

Когда щука успокоилась, вытирая пот с лица, дядя Паша, подмигнув мне и пошутил: «Ну Саня, давай коробок, будем добычу укладывать». Щука заглотила блесну так, что пришлось отстегнуть поводок и нести её на свежесрезанной палке из черёмухи, продетой через жабры.

Довольный удачным уловом дядя Паша сказал: «Запомни, Саша, мою примету: если бы взяли корзину под рыбу, ничего бы не поймали, проверено годами». Я, не спуская глаз с хищной головы щуки, утвердительно кивнул головой, хотя не понимал взаимосвязи.

На привале мужики готовились на ночлег, но, увидев нашу добычу, оживились, зацокали языками. Отец, подержав трофей в руках, сказал, что для такой речки, как Кондоба, это царь-рыба, такую «курицей» не поймать, она прорвет сетку насквозь. Щуку почистили, извлекли блесну и внутрь набили крапивы, чтобы она не протухла за ночь. Я не мог успокоиться и долго сидел, разглядывая царь-рыбу. Решил заглянуть ей в пасть, посмотреть на острые зубы. Потом решил пощупать пальцем бесчисленное количество мелких зубов, расположенных в несколько рядов. Засунув палец в пасть, я с ужасом понял, что обратно мне его не вытащить, пасть, словно живая, цепко держала мой указательный палец. Я жалобно попросил отца помочь мне. Общими усилиями извлекли мой бедный палец и, громко хохоча, сказали, что я прошёл крещение для начинающего рыбака. Они успокаивали меня, объясняя, что в детстве все из них прошли через это испытание. Всю ночь мне снилась царь-рыба.