Мы обнялись, и как только я прикоснулся к ее губам, почувствовал упругую силу ее гибкого тела, его радостную дрожь, я вновь потерял голову. Не было уже никого и ничего: ни КПП, ни солдат, ни офицеров – были она и я, и плевать мне на все условности мира. Мы огляделись,– комната была без окон,– выбрали самый отдаленный угол, откуда нас было меньше всего слышно, забились туда и целовались, как заведенные: жадно, долго, торопясь, что вот сейчас зайдет кто-нибудь, и кончится наше счастье, мы не успеем насладиться друг другом.

– Эй, вы там,– крикнули снаружи,– не так громко … С ума сойти можно.

Мы на несколько мгновений затаились, а потом опять кинулись в объятия друг другу.

– Что ты все это время делала? – спросил я, переводя дух.

– Ходила, как сонная или загипнотизированная. Мать хотела меня уже у больницу везти. Ела через силу, чтоб ее успокоить. Все вспоминала, как мы целовались в коридоре. Как я не вспомнила, что там была одна пустая комната? Ругала себя на чем свет стоит. Забыла, оттого что вина тоже выпила. А ты? Помнил меня?

–Ты по ночам снилась мне. Раньше я спал без снов. Только недавно стал успокаиваться – и вот опять ты…

– Это плохо?

– Для солдата это плохо. Я опять не буду высыпаться.Хожу, как чумной, надо мной уже подсмеиваются: мол, поездка пошла не на пользу.

– А у тебя была девушка перед армией?

– Как тебе сказать: и была, и не была. Она не знала, что я в нее влюблен – мы просто дружили. Перед призывом она заболела, и меня провожали соседки, одноклассницы. А у тебя?

– У меня тоже еще никого не было. Это я с виду такая смелая.Я только тебя нисколечко не боюсь. Я как увидела твои глаза, такие грустные, мечтательные, не такие, как у всех, так и втрескалась. И про сон свой вспомнила– я о нем тебе уже рассказывала.

Жужа немного помолчала, потом приложила палец к губам: –тсс!– и показала на дверь. Я понял. Выхожу. Близко никого. На улице май, солнышко уже припекает, в листве птицы снуют и перекликаются, воздух пахнет свежей зеленью, молодой травой, весело желтеют одуванчики. Дневальные, разморившись от весеннего тепла, увлеченно о чем-то беседуют между собой. Лейтенант сидит на лавочке, нервно курит; видно, думает о своем. Возвращаюсь в комнату.

– Все спокойно,– говорю я и предчувствую, что она выкинет сейчас какой-нибудь очередной фортель. Так и есть.

– Ты видел женскую грудь?– шепчет Жужа, как заговорщик.– Парни это очень любят. Хочешь, покажу?

Я не успел ответить, а она уже распахнула кофточку, платье– халатик, и обнажила увесистые, остроконечные грудки с темными кружками волос вокруг розоватых сосков.

– Поцелуй их,– попросила Жужа и вплотную подвинулась ко мне, поудобнее подставляя грудь.

Я сначала несмело взял в руку упругий ком, ощутив его сладкую тяжесть, потом второй, затем судорожно припал к теплому соску.

– Вот так, вот так,– жарко шептала Жужа, подняв голову и закрыв глаза.– Видишь, мне для тебя ничего не жалко. Тебе хорошо?

– Да,– выдохнул я,– а тебе?– и не дожидаясь ответа, опять припал к розовым ее тычинкам.

– Мне хорошо, если тебе это нравится, – прерывисто сказала она, ероша мои волосы.– Ты … ты … такой ласковый … такой уютный … боже, я вся дрожу.

У меня тоже все дрожало и рвалось наружу. Скажи еще месяц назад, что я способен на такие подвиги, я бы только рассмеялся. И где?! На контрольно– пропускном пункте – святая– святых военной части. Ну и Жужа. Или она в самом деле наивная девчонка, или, наоборот, прожженная … Это сейчас я сказал бы наверняка, а тогда я тоже был, по существу, неоперившимся птенцом. Жужа это чувствовала женским своим нутром и потому была такой раскованной, откровенной и безбоязненной.

У меня все-таки хватало самообладания время от времени выглядывать наружу и оценивать обстановку. Несколько раз заходил к себе дежурный, мы издали слышали его шаги и чинно отодвигались, тихо беседуя. Когда он уходил, наши игры продолжались доизнеможения.

– Я тебе уже надоела, да?– через некоторое время, заглядывая мне в глаза, спросила Жужа, надеясь получить отрицательный ответ. Это в ней уже работало чисто женское.

– Ну что ты, Жужа– я, обессиленный, опустошенный, устало пытался ее опровергнуть.

– Знаешь, я хотела бы от тебя ребенка,– вдруг ошарашила она меня, опять тесно прижавшись.

–Зачем тебе это нужно?– вяло спросил я.

– Если мы не будем видеться, я этого не переживу. А будет ребенок– другое дело. Я уже не смогу умереть.

– Жужа, что ты несешь?–убежденно, почти с болью сказал я, снова оживившись.– Ты такая красивая, умница. Я до сих пор не пойму, зачем я тебе нужен. Я простой солдат, у нас в гарнизоне много молодых, красивых, неженатых офицеров, они в будущем могут стать генералами, а мне еще надо долго учиться. Не хочу тебя обманывать пустыми обещаниями.

– Никогда не говори мне, что ты простой солдат,–вспыхнула Жужа.–Ты не простой. Я сразу это поняла, как только тебя увидела. Ты можешь меня понять, что только возле тебя я чувствую себя надежно и тепло? Можешь?– переспросила она требовательно.– Ты никогда меня не переубедишь. Когда я тебя увидела, в твоих глазах была такая грусть, такая высокость, что ты мне показался инопланетянином, случайно попавшим сюда, или принцем в изгнании. Ты и сейчас остаешься таким. И, пожалуйста, не говори больше глупостей, не считай меня глупой девчонкой,– она пальцем поиграла на моей губе, потом задрала мне нос и ласково– шутливо добавила,– понял, недотепа?

– Я говорю это, Жужа, потому, что боюсь обмануть твои ожидания,– продолжал я, обняв ее и опять возбуждаясь помимо своей воли и в полном противоречии со своими словами.– Я сам плохо защищен, а с тобой и подавно. Ты видела, как на тебя смотрел лейтенант? И майор тебя назвал красавицей, несмотря на твой маскарад. А если ты оденешься, как следует … Тебя будут осуждать дома твои родители и соотечественники, а на меня будут коситься сержанты, офицеры, шпынять по каждому поводу, насмехаться. Я и без того здесь белая ворона, я отказался от себя, я растворился в солдате и не хочу ничем выделяться. Мне так легче переносить тяжесть, что свалилась на меня. А здесь вдруг ты…

–Так я тебе, наоборот, буду помогать.– обрадовалась Жужа.– Не бойся, возле тебя я стану в десять, в сто раз сильней. Я и тебя смогу защитить,– в ее голосе прорвалась прежняя Жужа, веселая, озорная и сильная.

Вошел лейтенант.

– Будем заканчивать, ребята,– сказал он сухо.

– Да-да, мы уже уходим,– торопливо подтвердил я, зная, что разрешенный час уже истек. Жужа поправила на животе свой камуфляж и тоже поднялась.

– В следующий раз мы отпросимся на часок прогуляться вдоль шоссе,– многозначительно шепнула она мне на ухо.–Готовься.

– Жужа,– сказал я искренне,– ты рвешь мне сердце,– ты утяжеляешь мне службу в десять раз. Мне не хочется с тобой расставаться. Если это всего лишь прихоть– это будет грех твой перед богом.

– Я очень верую в бога и боюсь его прогневить,– счастливо ответила Жужа, садясь на велосипед.– В воскресенье я буду у тебя в 11.00, хорошо?

– Да-да,– охотно подтвердил я,– обязательно буду тебя ждать.

Всю следующую неделю я жил, как в угаре, мне снились чудесные сны, любые неприятности были по фигу, казались ничтожными по сравнению с радостью будущей встречи. Ребята, все-таки узнав о происшедшем, набросились на меня с расспросами, но я, кроме общих слов о встрече, не захотел больше ни о чем распостраняться, и они поняли, и отстали. « У них любовь!»– подняв палец вверх и оттопырив губу, глубокомысленно заключил Романчук. А о любви не принято говорить на миру с шутками и прибаутками.

Я жил этой встречей, я уже соединил себя с этими глазами, запахом волос, смуглой кожей, переливами голоса, атласным блеском вишневых губ, детскостью и смешливостью, теплотой тела, свернутого уютным котенком у меня под боком.

В то воскресенье я тщательнее обычного мылся, брился, гладил брюки, гимнастерку, сменил подворотничок, только вчера подшитый. По радио передавали что-то о рапсодиях. Я с радостным оживлением прислушивался, стараясь отвлечься Оказывается, рапсодия – это музыкальное произведение на тему народных песен и сказаний. В подтверждение из динамика полилась мягкая, лирическая « Венгерская рапсодия» Фредерика Листа. «Будет о чем рассказать Жуже»,– подумал я и стал еще внимательнее слушать передачу.

И вдруг музыка резко оборвалась, и прозвучал сигнал боевой тревоги. Это было 15 мая 1968 года. Для нас начались чехословацкие события. Первым из городка вылетел ракетный дивизион, вооруженный ракетами с тактическим ядерным оружием. Затем нашу милитари альма– матер в расчетное время покинули и мы. Вся дивизия ускоренным темпом ринулась к австрийской границе, круша танками небольшие мосты и перемалывая успевший размягчиться под майским солнцем тонкий асфальт дорог. Австрийскую границу мы закрыли. Против нас стоял вооруженный до зубов 3-ий армейский корпус США, тоже с ядерным оружием. Что ж, мы были начеку и не боялись … И американцы это понимали.Это сейчас они готовы бряцать оружием, где им только вздумается, а тогда и не шелохнулись.

Кто бы там что ни говорил, мы защищали интересы своей страны, как мы их понимали, и защищали умело, с достоинством и честью, как и положено солдатам, как велит воинский и человеческий долг.

Вот только Жужу свою я потерял навсегда. Ко всем потерям тех давних чехословацких событий, надо бы прибавить и эту– бесплотную, неучитываемую в военных сводках, но невосполнимую для меня потерю. Демобилизовавшись, я даже написал письмо в Кишкун-Майшу. Оттуда вежливо и официально сообщили, что Жужа Калнаи уехала учиться в Англию. Через два года, когда я уже был студентом Донецкого университета, на мой адрес в Николаеве пришло еще одно иностранное письмо, мать отложила его дожидаться меня, но в доме слишком много толкалось родственников, и письмо неожиданно исчезло. Скорее всего кто-то из детей позарился на иностранные марки, густо наклеенные на конверте. Через несколько лет мне удалось поехать туристом в Венгрию, но Кишкун-Майша слишком далека от обычных туристических маршрутов, и на мои тихие, неуверенные просьбы на часок свернуть в сторону, никто из шоферов не отреагировал.

Но Венгрия, дорогая Венгрия, отныне и навсегда останется в моем сердце. Здесь, в ее благодатной земле я оставил почти три года своей незабываемой молодости, здесь я нашел и потерял мою первую любовь. Теперь после Украины и России я всегда болею за Венгрию, всегда жадно слушаю новости из этой страны, всегда страдаю, когда там наводнения и прочие природные напасти или экономические и политические трудности, а в моей душе будет всегда звучать неоконченная мной и Жужей венгерская рапсодия на вечно насущную, вечно народную тему– тему любви.

Чужие

Поздним ноябрьским вечером, дождливым и холодным, когда кажется, что стоит уже глубокая ночь, глухо загудел мобильник, оставленный в кармане пальто. Хозяин, тридцатипятилетний инженер Михаил Милютин, корпевший над расчетами, несмотря на уговоры жены посмотреть интересную телепередачу, шумно отодвинул кресло и заторопился подальше от Валентины: вечно она придирается, что не так говоришь, не то отвечаешь, зачем ты это сказал и прочие бабские лясы. Тем более, если звонил Борис, а в это время звонить мог только он.

– Привет, не спишь?

– Не сплю. Интересная идейка подвернулась.

– А что завтра собираешься делать?– вопрос Бориса прозвучал язвительно.

–Еще не знаю, скорее всего то же самое.

– Ну вот, я тебе говорил!– слышно было, как Борис бросил это в сторону, наверно, жене.

– Ты, конечно, забыл про 10 сентября?– в голосе друга опять прозвучало ехидное утверждение. – Мы, собственно, никого особенно не приглашаем, кроме…– Борис на мгновение запнулся,– в общем, кто сам придет. А тебе решили позвонить, зная твою забывчивость.– Борис немного помолчал и с ударением добавил,– и обидчивость тоже.– Он снова сделал паузу, словно давая переварить сказанное, а потом решенным голосом закончил:– ждем вас на 18.00. Привет!– мобильник умолкнул.

Уже идя в спальню, Михаил вспомнил, что десятого сентября– день рождения сына Нечаевых Димки. Его немного покоробила та обязательность, с которой он обязан был знать это. «Достаточно, что я помню твой день рождения»,– мысленно ответил он Борису.

– И хватает же у людей совести звонить в такое время!– сердито сказала Валя, навстречу мужу. – Борис?

– Что ты знаешь, женщина?!– несколько торжественно произнес Михаил.– Он может позвонить в три часа ночи, и я не обижусь, если я нужен другу.

Милютин с удовольствием от проделанной работы разделся, открыл забрызганную дождем форточку, через которую хлынул стылый воздух, приятно охлаждая натопленную комнату, и лег. Валя сперва отстранилась, но стоило ему примирительно обнять ее, прильнула к сильному, надежному телу мужа.

– Нечаевы приглашают нас завтра. На день рождения Димки, – сказал Михаил с расстановкой и немного важничая: все-таки позвонил ему друг, отличил старого товарища. И даже хорошо, что в такой поздний час позвонил.

– Наверно, долго думали, приглашать или нет,– прокомментировала Валя с оттенком неодобрения.

Было тепло и уютно под широким верблюжьим одеялом. Свернувшись калачиком и положив голову на плечо мужа, Валя помолчала, а потом воркующе заговорила:

– Ты только не обижайся, хорошо? Вы были с Борисом друзья в институте, здесь. Но теперь у него семья, у тебя семья.Ты на одном конце города, он– на другом. Ты злишься, если видишь его среди высоких людей, нервничаешь– я же вижу. Тебе обидно, что Боря обошел тебя.

– Ничего мне не обидно,– перебил Милютин.– Он всегда был дельнее.

– Правильно. У Нечаева уже своя собственная фирма, шикарная тачка, скоро дом собирается купить, а ты, головушка,– Валя любовно потрепала его волосы,– ты к этому не приспособлен. И нечего обижаться– надо искать новых друзей, одного поля ягоду, разве не так?

– Так, да не так,– уже холодно ответил Михаил.

Они надолго замолчали.

– Давай будем уже спать,– наконец сказала Валя, заметив, что муж напряженно о чем–то думает.

Он не ответил. Через несколько минут жена уже спала, тихонько присвистывая, а Михаил еще долго лежал с открытыми глазами… что она знает про дружбу?…в институте они были неразлейвода: в общежитии вместе, в аудитории вместе, на похождения вместе. Домой к Борису ездили вместе. Родители его– сталинской закалки, колоска чужого не возьмут, а уж принимали, как родных братьев. Милютин и в институте был отличником, а Нечаев поступил с подготовительных курсов и успехами в учебе не блистал. Злые языки поговаривали: знаем этого Нечаева, специально к Милютину пристроился, чтобы контрольные было кому делать. Но Михаил так не думал, они дружили искренне и помогали друг другу, как могли. Милютин был умнее, тоньше, Нечаев практичнее. Эта связка работала безукоризненно, вызывая зависть однокурсников и большие надежды преподавателей…Михаил откинул свой край одеяла, не в силах без волнения вспоминать прошлое, такое далекое и такое близкое…какое время было! Как им было хорошо! Он готов был за друга положить жизнь, не колеблясь. Память услужливо вытаскивает берег моря, которому ни до чего нет дела, и оно лишь благодушно отдувается… студенческий молодежный лагерь, где они отдыхали…. кампания молодчиков, окруживших Бориса… его, Милютина, спешащего на подмогу. Вот он на миг остановился, когда увидел, что вместо двоих, как ему сказали, возле Бориса уже четверо, огляделся, надеясь на помощь, но заметил только непроницаемые лица нескольких знакомых парней-студентов, проходивших стороной и делающих вид, что они ничего не видят и не понимают. Услышал бешеный стук сердца. « Что будет, то будет…»,– сказал он сам себе, направляясь к Борису…нож пьяного местного бандита, низкорослого, свирепого, вписался в дугу вокруг тела Михаила и чиркнул бок. Увидев кровь, кампания быстро смылась, оставив порезанного Милютина наедине с перепуганным насмерть Борисом. Он с дикими от ужаса глазами, согнувшись, как будто и сам был ранен, заглядывал в лицо сидящего на песке Михаила и все приговаривал:» ой–йо–йой, чтож теперь будет…выкинут из института… ой– йо–йой…

– Вызывай скорую,– зло сказал Михаил,– причитаешь тут…

Милютин заворочался. Так зримо все явилось, что снова стало душно, жарко.

– Ты чего?– сонно спросила Валя и опять умолкла.

Михаил осторожно вытянул руку из–под ее головы и чуть отодвинулся, чтоб не беспокоить жену. «Ну да, у Бориса теперь фирма, а он, Милютин, старший инженер отдела, хоть и ценится начальством. Валя права: разные интересы, разные возможности, институт уже не вернешь…жена, дети. А с другой стороны, есть разные полочки в душе человека: есть для семьи, для работы, есть и для друга– почему бы и нет».

Иногда по вечерам до чертиков хотелось позвонить Борису, полакомиться несколькими минутами беседы, хлебнуть воздуха прежних отношений. Наверно, он больше чем по Борису, скучал по тому времени, когда меньше было денег, но все было сочнее, цветистей, честнее. Михаил все понимал: и то, что время не вернешь, и то, что условия поменялись, и то, что они уже в разных весовых категориях , но все равно хотелось верить, что они способны пройти и это испытание. Но не получалось. Борис часто находился, как он сам говорил, в цейтноте, и после натянутого разговора приходилось горько сознавать, что общего у них все меньше. В такие минуты казалось, что внутри отрывается что-то живое, источающее острую боль.

« Черт возьми, что он в самом деле расхандрился? У него красивая и любящая жена. Дочка спит в соседней комнате– не налюбуешься. На работе его ценят. Сократились до белых костей, как говорится, а он остался. Теперь опять нужны комбайны, пошли заказы, завод возрождается, он получает высокую стабильную зарплату.Чего еще надо? Не получается дружить– ну и не надо. Проживем».

Милютин решительно повернулся на правый бок, стараясь обхитрить себя и уснуть. Но думы настырно лезли, хоть кол теши. « Легко сказать– ищи новых друзей. Что новые? Разве они часть тебя– лучшего, молодого, того, который уже прожит? Разве они могут понять тебя с полуслова, с полувзгляда и даже молча? Разве он поставит на кон свою жизнь за них? Эх, Борис, Борис, не знаешь ты, что теряешь, как еще сложится жизнь. Сколько фирм создано и сколько уже разорилось, и сколько еще разорится, а дружба, она и есть дружба, она навеки; еще быть может, понадобятся руки Милютина и его мозги, и его сердце…Ладно, в самом деле, надо спать, это погода такую хандру навевает. В конце концов, видишь, позвонил».

Милютин и во сне еще долго ворочался, чмокал губами и один раз так застонал, что жена проснулась и стала его тормошить, он бессвязно что-то сказал, продолжая спать.

… На лестничной площадке остановились, чтобы отдышаться: лифт не работал. Валя принялась охорашиваться.

– Увидишь– мы будем первыми,– сказала она, вконец измученная и уставшая от придирок муж, от его спешки, окриков. Чего стоил один только выбор подарка, которого так и не купили.

– Зато уже на месте, – примирительно ответил Михаил.– Мы не начальство, чтобы опаздывать. Чувствуешь себя дурак дураком, когда на тебя все глазеют и ищут место, чтоб ты пристроился, как бедный родственник. И без того будем, я чувствую, на птичьих правах.

Тамбур квартиры Нечаевых был наглухо закрыт аляповатой, с претензией на нечто оригинальное декоративной стенкой, в которую была вмонтирована дорогая импортная дверь.Почему-то заранее улыбаясь и злясь на себя за это, Милютин позвонил. Дверь довольно долго не открывали. Наконец после продолжительных манипуляций с замками она открылась, их встретила хозяйка– тонкая, изящная блондинка вся в мелких кудряшках волос, в шикарном вечернем платье и с дымящейся сигаретой в зубах.

– Мы не слишком…– громко начал Михаил, но зайдя в прихожую и поняв, что никого еще нет, упавшим голосом закончил,– рано?

– Вы такие обязательные,– ответила Анжелла, и было непонятно, то ли это хорошо, то ли они приперлись некстати.

После ритуальных поцелуев гости прошли в комнаты. Действительно, кроме хозяев и нанятой кухарки в квартире никого еще не было.

– Выходит, мы первые…– растерянно сказал Михаил, оглядываясь и видя, что стол еще не накрыт и вообще гостей еще не ждали. Вышедший навстречу Нечаев с нарочитой хитростью в голосе сказал:

– Так и было задумано. Чтоб ты, товарищ Милютин, не вздумал опаздывать, как обычно, я пригласил вас на час раньше. Не предполагал, что вы сильно изменились.

Он крепко пожал руку Михаилу и подчеркнуто-внимательно оглядел его с ног до головы:

– Ты в своем репертуаре, мог бы одеться и более….– Сам Нечаев был в строгом костюме и при галстуке.

– Не понял, я пришел в гости к другу,– ответил Михаил, слегка обиженный такой предусмотрительностью товарища,– а ты, я вижу, вырядился, как бывший инстуктор обкома партии перед встречей шефа или мелкий клерк в солидной фирме, что за дела?

– Тсс!– Нечаев приложил палец к губам.– Я же тебе говорил, что будет шишка? Или нет ? Уже не помню. Надо соответствовать.

– Честное слово, Боря, если б я знал, что будет шишка, я бы остался дома. Тебе мало работы на фирме, так надо и праздник превращать в мероприятие?

– Не выступай,– Нечаев дружески похлопал Михаила по плечу.– Идем на балкон поговорим, пока есть время.

– Подожди,– отмахнулся Милютин,– где же главное действующее лицо, где именинник?

– Дима,– позвал Нечаев,– иди сюда.

Из комнаты выскочил мальчуган лет восьми, с интересом поднял на гостя глаза, зная, что сейчас ему будут вручать подарок.

– На, это тебе,– Михаил с грубоватой простотой вручил мальчику в скромной рамке картину, на которой рукой самодеятельного, но не обделенного талантом художника был изображен восход солнца над большой рекой.– Поздравляю. Расти большой, да не будь лапшой. Люби все настоящее, как эта картина.

Видно было, что Дима остался не очень доволен подарком.

– Симпатичный пейзаж, – вставила Валентина, пытаясь говорить доверительно с хозяйкой. Не могла же она сказать, что Миша очень любил эту картину, выигранную им на каком–то конкурсе.

– Очаровательная вещица,– равнодушно сказала Анжелла, взяв из рук мальчика картину и мельком посмотрев на нее, стала шарить глазами по стенам гостиной, выискивая, куда ее можно пристроить. Видимо, не найдя такого места, она вместе с мальчиком ушла в его спальню, незаметно скорчив гримасу недоумения.

Милютины давно не гостили у Бориса, и тот повел их осматривать новинки. Посмотрели кухню, где и раньше было хорошо, а теперь сменили старый кафель на самый дорогой, купили итальянский кухонный гарнитур, повесили новый плафон– сказка, а не кухня. В ванной блестели респектабельностью краны и смесители немецкого производства, опять же новый кафель выполненный в виде картины, новая акриловая ванна, более просторная и удобная. Сам Борис демонстративно открывал двери и шутовски кланялся: смотрите, любуйтесь, завидуйте. Однажды Валя красноречиво показала мужу глазами: нам бы так. В ответ Михаил только хмуро глянул. Дома он все делал своими руками, добротно, надежно, но материалы, конечно, покупал не такого качества.

Когда выставка тщеславия закончилась, друзья вышли на балкон, где стояли шезлонги.Валя покорно пошла за Анжеллой в спальню, где та решила показать ей обновки– последний писк моды.

– Ты думаешь, я зря тебя пригласил?– с прежней хитрецой в голосе сказал Борис. с удовольствием усаживаясь в кресло–шезлонг.– Ты начальника снабжения своего хорошо знаешь?

– Знаю. Мы заказываем– он поставляет.– ответил Милютин,– такие отношения.

– Вот-вот,– быстро подхватился Борис.– То, что нужно. Ты можешь попросить его заказать у меня на фирме что-нибудь? Токарный участок простаивает, абсолютно нет заказов.

– Не могу. У них там своя кооперация, своя система договоров– в общем, своя империя. Сразу возникнут подозрения, что я хочу что-то с этого поиметь…

–Ну и что? Кто сейчас не хочет что-то поиметь? Тем более на законном основании? Мишка, ну ради меня, а?

– Ну хорошо, попробую, ради тебя. Только давай так: никакой химии. Вместо легированной стали не покупай дрянь в три раза дешевле, а потом мы будем ломать голову, отчего комбайн не идет. Ты понял?

– Я все понял, Миша, не в три раза дешевле, а только в полтора, разницу пополам. Идет?

– Будешь говорить мне о разницах– разговор окончен.

– Ну хорошо-хорошо, больше не буду,– поспешил Борис,– это я буду с другими решать. У меня к тебе еще более перспективное предложение,– он замолчал, испытующе глядя на Милютина.

– Ну говори,– подстегнул тот.

– Есть возможность толкнуть тебя туда,– Нечаев ткнул пальцем вверх.– Будешь отвечать за инженерное обеспечение. А иногда, когда выпадет подходящий момент, мы с тобой цап-царап,– Борис игриво пошевелил пальцами.

<1...3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

5 из 6