Посвящение в мужчины

Милютин снисходительно и устало рассмеялся:

– Боря, у тебя клиника, надо к врачу. Во– вторых, ты, наверно, неправильно представляешь мое положение. Слава богу, прошло то время, когда я клевал манную кашу и кильку. Я сейчас старший инженер, по существу, начальник отдела– столоначальников теперь не держим. У меня два изобретения, куча рацпредложений, научные статьи. У меня приличная по нынешним временам зарплата. Через неделю еду в Белоруссию в Гомельсельмаш, у них там что-то не получается, обещают самые комфортные условия.

– Бабу под бок обещают?– быстро спросил Борис.

– Нет, не обещают,– без тени юмора ответил Милютин,– вот в Польше намекали и на этот вариант.

– Тебе и Польшу предлагали?– загорелся вниманием Нечаев.

– Предлагали. Они там собираются совершенствовать собственный комбайн, но не очень идет, просили поучаствовать. Я отказался, как ни  банально это звучит, из патриотических соображений.

– Отказаться от такого предложения, это же Европа!– Борис откинул голову назад и развел руками, изображая крайнюю степень глупости такого решения.– Мишенька, ты конченый– это точно.

– Это ты, Борис Павлович– конченый. Все пыжишься, как хвастливый заяц. Я помню, как ты стоял в троллейбусе на носках, чтобы казаться выше. Ну то понятно– хотелось нравиться бабам. Но сейчас зачем?

Нечаев слушал с легкой скептической улыбкой. Иногда образовывались продолжительные паузы, которых Михаил боялся больше всего и старался заполнить, чем попало. Ему представлялось, что только он понимает, что не о чем разговаривать и не хотел, чтобы это понял Борис. Наивно, конечно, но что поделаешь. Раньше они могли калякать между собой часами и не могли наговориться, а если и молчали, то не чувствовали в этом никакого дискомфорта.

Но не все ушло в прошлое. Потихоньку они увлеклись, старые друзья.

– Ты знаешь,– сказал Борис, воровато оглядываясь на дверь и понижая голос,– недавно ездили к ее родителям…

Он рассказал, как его замучила свора собачек от шпица до ньюфауленда, мимо которого он так и не научился ходить безбоязненно; ощущение хаоса при относительном порядке; тончайшие лепестки хлеба на завтрак и ужин, после которых надо было бежать в ближайшую кафешку перекусить основательно; толстая, мясистая теща  с утробным благородством на лице  и манерами барыни-купчихи. У Бориса создавалось впечатление, что она тайком от зятя уплетает бутерброды в чулане.

– Анжелла в отместку сказала, что терпеть не может моих родителей,– закончил Нечаев.

Михаил, в свою очередь, рассказал пару эпизодов из своей семейной жизни, в которых он был неправ и которые его мучили.

Посреди беседы вдруг  раздался звонок у двери.

– Все, закончили,– изменившимся голосом прошипел Борис, вскакивая.– Ты– главный инженер завода, понял?

–Старший…– бросил ему вдогонку Милютин.

Он машинально глянул на часы: пришло урочное время. Михаил был рад, что все так хорошо, так ладно получается. « Мнительность моя– только и всего»– подумал он о своем.

В гостиную с Борисом вошел высокий мужчина лет сорока начальственного вида.

– Мой товарищ по институту, ведущий инженер завода,– представил Нечаев друга с тем лицом, которого не любил в нем Михаил.

– Виктор Юрьвич,– строго сказал гость и подал мягкую, пухлую руку  чиновника со стажем.

После этого звонок звенел несколько раз. Никого из гостей Михаил не знал– то, наверно, были все нужные Борису люди. Выходило, что он соврал ему, когда говорил, что никого не будет – Михаил с легким уколом в душу отметил эту маленькую ложь Нечаева.

Заметив, что Виктор Юрьевич несколько раз нетерпеливо прошелся по комнате, заложив руки за спину и нервно теребя пальцы, хозяин поспешил пригласить гостей к столу, не дожидаясь остальных. Первый тост  был за высоким гостем. Он долго и отвлеченно говорил о семье и детях, взаимной ответственности, и кое-кто из сидящих уже начал насмешливо переглядываться. Наконец оратор закончил, все шумно встали, чокнулись бокалами– и пошло, поехало по наезженной колее.

После первого стола женщины принялись судачить о своем, мужчины столпились на балконе курить. Милютину тоже хотелось там  потолкаться, но он не курил. Иногда оттуда доносились развязные возгласы и хохот:  очевидно, рассказывали похождения и анекдоты. Михаил уже в хорошем подпитии, усевшись на диване, нашел глазами Валю, неприкаянно стоявшую возле стайки женщин. С мстительной горечью он отметил, что жене на этот раз изменил вкус: надетое с его подсказки легкое летнее платье с короткими рукавчиками смотрелось не по сезону.

Заиграла музыка, сделали полумрак. Бойкая хозяйка стала тормошить мужчин. Все задвигались, в гостиной стало душнее, тесней, неразличимей. С трудом можно было разглядеть чье-то потное, угрюмо-сосредоточенное лицо, льнущее к другому, или, наоборот, развеселое, азартное– и снова платья, кофточки, брюки, рубашки.

Милютин, забившись в уголок дивана, занялся тем, чем он всегда занимался в гостях после крепкой выпивки– витал в эмпиреях, а говоря проще, сонно дремал, улетая в мыслях далеко-далеко от этой душной, потной, прокуренной комнаты.

Услышав  движение, шум, Михаил открыл глаза. В комнате опять ярко горел свет. Гости, столпившись полукругом, хохотали, глядя на него.

–Еще один случай,–  с ужимкой клоуна комментировал Борис, глядя прежде всего на Виктора Юрьевича.– Захожу в комнату– а он дирижирует перед телевизором.– Опять взрыв пьяного хохота.– Милютин, говорю, что ты делаешь, в своем ты уме?  «5–ую симфонию Чайковского передают, мою любимую,– отвечает.– и я, так сказать, в приливе чувств…выражаюсь…».

Снова дружный смех. Милютин затравленно огляделся. В противоположном углу дивана сидела Валя, вся сжавшись в комок, она изо всех сил удерживала на лице узкую, вымученную улыбку.. « Еще тебя не хватает с твоим страданием на мою голову»– подумал Михаил, чувствуя, как  закипает яростью.

– Что кривляешься?– огрызнулся он.– Нечего больше делать?  Говорите о взятках, откатах, марже–очень нужная, своевременная, а главное, увлекательная тема. Танцуйте под Машу Распутину, играйте в карты, что я вам?

– Он вскочил, хотел уйти, но не владея собой от стыда и унижения, сотворенного его же другом, вдруг схватил нож и и со всего маху брякнул им по столу. Нож несколько раз подскочил, упруго изгибаясь, пока ни зацепил хрустальную рюмку. Раздался мелодичный звон, и осколки блестками посыпались на пол. Анжелла вскрикнула в хозяйственном ужасе а Валентина помчалась на кухню за веником. Бледный, вспотевший, жалкий в своем неоправданном гневе, Милюин снова сел.  Он хохлился на диване, как ворон, всем своим видом нарушая идиллию праздничного застолья. Борис подошел к Виктору Юрьевичу и что-то тихо говорил ему извиняющимся голосом. Тот успокаивающе кивал головой:нет– нет, не беспокойтесь, все хорошо, он все понимает– затесался чужой. Впредь надо быть более щепетильным в выборе друзей. Нечаев мелко и часто кивал головой.

Через некоторое время все опять сели за стол, восславили Бахуса, как выспренне сказал кто-то из гостей, и инцидент забылся. Выждав необходимую паузу, Милютин вышел на балкон со стороны кухни. Через некотоое время туда зашел и Борис.

– Ну что ты всегда лезешь в бутылку?– с досадой сказал он.– Что ты выиграл этим? Посмеялись с тебя, как с дурачка– и все.

– А раньше не как с дурачка?– возразил Милютин.

– Пошутил бы сам, посмеялся бы со всеми, или наконец промолчал бы. Ты так смешно сидел, что я не выдержал.

– В другой кампании не сидел бы так смешно,– мрачно ответил Михаил.

– Это уж ты извини,– жестко парировал Борис, но на кухню вошла  невысокая худенькая женщина с маленьким птичьим лицом– ей нужна была вода запить таблетку, и хозяин замолчал, а потом занялся гостьей.

Удивительный человек этот Борька. Или, может, это он, Милютин, удивительный. Стоит Борису сделать полшага навстречу– и все уже прощено, забыто,  снова верится в лучшее. Михаил еще постоял немного, поглядел на красивый, усыпанный огнями ночной город и вернулся к гостям. Его тут же « изнасиловали» на полный стакан водки. Он опьянел вконец и уже вместе со всеми и громче всех горланил песни, смеялся зло и громко, с бешеным азартом танцевал, опять внося дисгармонию и заметно искривляя пространство вокруг себя. Потом, обессиленный, плюхнулся на диван. Пот градом катил с лица. Волосы– клочьями. Измятая, настежь расстегнутая рубашка, грудь, руки– все было мокрым, липким, неприятным.Даже Димка, снующий взад-вперед, остановился посмотреть на дядю, от которого исходило частое, шумное: хы..хы…хы. А дядя, увидев возле себя именинника, расплылся в умилительной улыбке, затем пальцем нажал Димкин  плюшевый носик:

– У–лю–лю, растешь парень, я тебя маленьким помню.

– Михаил,– строго скомандовала Анжелла, заметив, что тот ласково потрепал Димку по щеке,– не трожь ребенка, кожу ему испортишь.

« Говори, говори, это не кожа– это я тебе мешаю»,– снова набычившись, пьяно размышлял Михаил.

Милютин уже успел уронить голову, когда Валя стала тормошить его. Михаил встал, покорно побрел за женой, также по-детски стоял, пока Валя одевала на него куртку, с готовностью вытягивал руки. Милютина торопливо попрощалась со всеми, Михаил только поднял руку в приветствии.

– Жена,– с чувством сказал Михаил, когда они вышли из дома на холодный, крепкий ветер,– дай я тебя поцелую. За все, за все… Он ласково обнял ее, такую милую, славную, все понимающую… у нас таких обоев нет– ну и хрен с ними, с обоями этими…как будто все дело в обоях…да …я эти обои.

– Мишенька, не ругайся, люди вокруг…дались тебе эти обои.

– Валюня, не в обоях суть … жизнь пошла другая … а душа не принимает…понимаешь, Валечка?

– Понимаю, Миша, понимаю,– покорно соглашалась жена,– ты только говори тише,

– Пропал Борька,– жаловался кому-то Милютин, бредя и натыкаясь на жену,– а ведь был хорошим человеком. Почему деньги так быстро портят людей? А?  « Его засосала опасная трясина..»– вдруг разнеслось по сонной улице.

– Перестань,– урезонила Валя,– еще в милицию попадешь, горе ты мое луковое.

Михаил послушно замолчал, но, видимо, обида так жгла ему душу, что он не выдержал:

– Удивил: паркет, хрусталь, кафель везде,– слышалось его бормотание.– Скоро слоников наставит, начал уже лосниться. «Не смейтесь громко– Виктор Юрьевич этого не любит», – Милютин скорчил испуганную мину Бориса.– А забыл, как мы по очереди один костюмчик … картошечка утром и вечером … и ничего, прожили …теперь им нужен шарм,– голос Михаила опять издевался над кем-то.– Хотел бы я видеть, куда эти гниды исчезнут, если что-нибудь…– Милютин хитро повертел пятерней, изображая это « что–нибудь». Его пошатывало, он все еще был в том чаду, когда все качалось перед глазами и выплывало то настоящее, то прошлое– не поймешь, где что. Вот опять песчаный берег. Борис в частоколе хмурых, готовых на все взглядов; он, Милютин, задыхающийся от бега и тревоги за друга. И никого … никого больше.

«Легкое дело» Николая Кулиша.

Стояло тихое, звонкое, гулкое утро, какое бывает только в мае. Природа словно напоминала людям, как прекрасен этот мир, и что на пиршество жизни приглашены все в равном звании: стар и млад, нищий, и богач, красавец и образина, мудрый и дурак, смельчак и трус. Всем светит солнце и зеленеет трава, для всех цветут деревья и благоухают розы, все имеют право быть счастливыми.Спокойно поднималось на работу трудяга-солнце, в чистейшем воздухе, еще сохранившем ночные запахи расцветающей акации и уже цветущей сирени, жило ощущение будущего нежнейшего зноя. Милое, уютное, задушевное утро, как нежданный подарок всем счастливцам и всем страждущим.

В бодром расположении духа проснулся и следователь Петр Васильевич Сидоренков. Он свесил ноги на прикроватный коврик, с удовольствием потянулся, ощущая игру молодых, нерастраченных сил. Ему было уже под сорок, но выглядел он куда моложе. С кухни уже аппетитно тянуло его любимой яичницей с беконом, и надо было поторопиться, чтобы съесть ее свежей– с пылу и жару.

Петр Васильевич быстро сделал несколько легких упражнений, зашел в ванную, побрился, принял освежающий душ, и сильный, бодрый, молодой, сел за стол, поздоровавшись с женой. После яичницы Лена подала ему чашку горячего молока с жирной пенкой, которую Сидоренков тоже очень любил. Но на этот раз пенка показалась Петру Васильевичу тонкой и не очень жирной, о чем он и сказал жене.

–Три дня уже нет почему-то молочницы, у которой я обычно покупаю,– оправдывалась жена,– пришлось взять у незнакомой.

–Разводит, небось, стерва,– брюзжал муж.– Ты ей намекни, с кем имеет дело. Я хоть и занятой человек, но могу быстро ей повысить жирность.

Лена как–то странно глянула на него, но промолчала. В последнее время они все меньше понимали друг друга, исчезла свобода, задушевность в их отношениях. Муж все чаще приходил поздно, недовольный, нервный, мог вспыхнуть по любому поводу. Лена понимала, что у мужа ответственная работа, но понимать– еще не значит принимать. Она заметила, что у Петра появилось некоторое «головокружение от успехов», как писал товарищ Сталин, правда, по совсем другому поводу.

–Ты сегодня придешь вовремя?– спросила Лена, тоже садясь к столу.

–Думаю, да,– как можно мягче ответил Петр Васильевич, заметив легкое недовольство жены. Ссориться в такое чудесное утро никак не входило в его планы.– Устал я, как раб на галерах. Буду проситься в отпуск. Специально попросил одно легкое дело. Закончу– и..,– Сидоренков сделал ленинский жест рукой, указывая единственно верный путь, которым должны идти товарищи.– Можем, кстати, вместе поехать.

–Нетушки,– решительно возразила Лена. –Недоставало мне за тобой ухаживать еще и в отпуске. Поеду с детьми к бабушке.

–Ну как знаешь,– спокойно согласился Сидоренков, вставая из–за стола.– Сделай на вечер вареничков, а?

Лена молча кивнула головой.

Одевшись в свой обычный штатский френч, который стал его одеждой на все случаи жизни, Петр Васильевич вышел на улицу. Ожидание замечательного утра его не обмануло. Дышалось легко и свободно. Везде хозяйственно сновали воробьи, чирикая между собой на вечные темы; ласточки то стремительно пикировали вниз, то с такой же быстротой стремились к небу, наполняя воздух движением. Тенькали беззаботно синицы. Как лакированная, блестела молодая листва деревьев, зеленели лужайки с желтыми глазами одуванчиков то там, то сям. Воздух почти не осязался– отчетливо просматривались самые далекие перспективы, слышался любой шорох, звонко отдавался малейший звук, доносились далекие людские голоса, гудки машин, звонки трамваев. Хотелось жить и действовать, как все в природе.

Сидоренкова эта утренняя благодать располагала к философским размышлениям. Неторопливо и с видимым удовольствием шагая по немноголюдным еще улицам, Петр Васильевич думал о том, как все–таки капризны и непостоянны в своих желаниях люди. Выживают в самых тягчайших условиях, и в то же время, когда есть все, что нужно для обеспеченной жизни, начинают кочевряжиться и искать приключений на задницу. Взять хотя бы этого сегодняшнего подследственного. Ну что тебе, мышь ты эдакая, не хватает?! Один из самых известных драматургов страны, да и не только страны. Сейчас в Европе очень модно писать о возрождении национального самосознания, о рабочем движении. Пьесы этого Кулиша ставят в Париже, Берлине, Лондоне, Праге, Варшаве. Самые высокие гонорары, отовсюду течет валюта, разговоры в среде научной и творческой интеллигенции, почет и уважение. Живет в современном доме со всеми удобствами, по соседству с такими же известными писателями и поэтами. Пожалуйста, живи, спорь, советуйся, твори. Нет же, неймется, лезет в политику, на рожон, мнит себя эдаким национальным мессией, который должен освободить народ от какого–то национального гнета. Да какой ты мессия, букашка ты тлетворная?! Да прихлопнут тебя, как муху, как ничтожного комара – и дело с концом. Что ты трепыхаешься, что ты суетишься, что ты людям спать не даешь? Сиди, пиши, и пользуйся всеми благами жизни, которые на тебя, червяка, посыпались, как из рога изобилия. Ты уже сейчас живешь при коммунизме. Нет, таким, как он, не сидится, им надо надувать щеки, раздувать тлеющие угли, чтобы посеять пожар, в котором они же первыми и погибнут. Чем они руководствуются? Что их, как ночных бабочек, гонит на этот погибельный свет? – Сидоренков невольно пожимает плечами и делает недовольную гримасу. Петр Васильевич сам окончил університет – высочайшее по нынешним временам образование – но никак не может понять логику поведения таких людей.

Страна наконец-то пережила трудности революции, гражданской войны, голодовок. Строятся заводы, фабрики, гидроэлектростанции, ликвидирована безработица, ликвидируется вечная всеобщая неграмотность, укрепляются колхозы, несмотря на жесточайшее сопротивление кулачества – жить стало лучше, жить стало веселее, как говорит товарищ Сталин. А врагам все мало. А ведь не двужильные, не железные, и их заставят умолкнуть девять граммов свинца. Посмотрим, какие вы железные.

Приближаясь к месту службы, Сидоренков постепенно ожесточался. Это было необходимое условие его работы. Без ожесточения никак нельзя. Это как в боксерском поединке. Если удар слабый, он только скользит по перчаткам, а нужен мощный, акцентированный удар, чтобы свалить противника наземь, а в случае со следователем – чтобы выпотрошить врага, выжать из него нужные сведения, вытащить изо рта признание – царицу доказательств, как рекомендует товарищ Вышинский, который является высшим научным авторитетом в следственных органах.

Так незаметно, в неспешных раздумьях Сидоренков пришел к месту службы. После моря света, весеннего шума и гама, буйства зелени и красок весны не хотелось входить в угрюмое, холодное, настороженное здание по Институтской 5. Но что поделаешь – работа! Петр Васильевич поздоровался с дежурным – тот молча откозырял – зашел к себе в кабинет, тяжеловато сел в кресло, отдохнул несколько минут после ходьбы, затем просмотрел бумаги, поступившие вчера вечером, а также предварительные выписки, сделанные в порядке подготовки к допросу, сосредоточился, убрав все личное из себя, и позвонил по внутренней связи: – – Подследственного по делу номер ноль ноль пятьсот двадцать три ко мне.

Через несколько минут конвоир ввел подследственного. Петр Васильевич внимательно всмотрелся, отмечая, как учили, каждую деталь. Это был мужчина приблизительно его возраста с открытым, честным лицом, со спокойным, сосредоточенным взглядом умных, теплых светло-голубых глаз, с высоким, уходящим в небольшую лысину лбом, слегка лоснящимся. «Ага, ерзаешь, железный», – удовлетворенно отметил Сидоренков. Его заинтересовала и другая особенность подследственного: аккуратный квадратик усов по европейской моде. « Смотрит за собой – значит, любит жизнь», – подумал следователь, мысленно отмечая свою наблюдательность.

Как и положено, руки узника были связаны и заведены назад.

– Товарищ конвоир, развяжите его и пока свободны, – приказал Сидоренков.

Молоденький солдатик снял ремешок с рук арестованного и торопливо вышел. Руки мужчины теперь свободно висели вдоль туловища, сам он стоял неподвижно, слегка перенеся тяжесть тела на левую ногу, видимо, чтобы не казалось, что он стоит навытяжку.

– Садитесь,– широким жестом пригласил Петр Васильевич и с легкой насмешкой спросил: – по– русски понимаете?

– Так,– кивнул мужчина и мешковато сел на предложенный стул и, в свою очередь, ответил вопросом: – а вы українською розумієтесь?

–Так, – в тон ему подтвердил следователь.

–Я дуже поважаю російську мову, щоб розмовляти нею аби як, – продолжал арестованный,– тому, якщо буде ваш дозвіл, я буду відповідати українською.

«Начинаются выбрыки», – подумал следователь, а вслух сказал:

– Договорились. Начнем по порядку: фамилия, имя, отчество?

– Куліш Микола Гурієвич.

–Гуриевич, – хмыкнул Сидоренков,– и здесь отличились. По–моему, такого имени и в святцах нет.

– У святцах є, – бесстрастно ответил Кулиш.

– Год рождения?

– 1892рік.

– Гле родились?

– У селі Чаплинка Каховського повіту Херсонської губернії.

– Социальное происхождение?

– Батько і мати – селяни одвіку, з прадавніх давен, гречкосії.

« Какого же черта тебя понесло в интеллигенты?»– зло подумал Сидоренков.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.