Операция Моро

Горяйнов остановился, словно что-то вспомнил и решил вернуться назад. Через секунду он махнул рукой и продолжил:

– Предстояло уничтожить центр Синтез-хомо на самой активной стадии его становления. Но среди действующих сотрудников Хронопсиса давно не было молодых, а в центр Синтез-хомо могли попасть только совсем юные живые люди, так называемые «дикие прототипы», «дипроты», почти дети. Признаться, мы коряво, наспех сочинили фантомную, ложную память, формирующую характер новой личности, я даже пожертвовал частью своего личного опыта. Нет, на самом деле – я ничего не потерял, во всяком случае – мне так кажется, и все мои воспоминания остались при мне, просто некоторые моменты моей жизни Павловский будет считать своими собственными. Первичная же личность субъекта кристаллом «мыслящего» временно блокируется, но собственные способности хозяина – скорость реакции, ясность мышления – сохраняются полностью.

Председатель понимающе кивнул головой, еще раз осмотрел «посредник» и потянул нитку с бусинкой…

Событийная матрица ликвидации Центра Синтез-хомо агентом «Носорог».

В лаборатории Синтез-Хомо царил постоянный микроклимат. Слабый запах календулы и серного эфира. Магистратор Кантор настраивал приборы и поглядывал на неподвижное тело в биованне.

«Опять переделка тела и сознания… – лениво размышлял он, прихлебывая горячий бергамотовый чай из двухсотграммового лабораторного стакана. – Молод и здоров, но происхождение странное. Откуда он взялся?»

Кантор пролистал папку с сопроводительными документами на «ДИ(кий)ПРОТ(отип) №00-2990 Макс», но ничего интересного для себя не нашел. Он просмотрел фотоснимки и удивился, потому как формат снимков разительно отличался от стандартных по растрированию.

– Пора бы уже и просыпаться, дипрот! – пробурчал кибероид Кантор, не придав этим отличиям особого значения.

Он немного поколдовал с приборами и отметил повышение активности мозга дипрота. Пусть пока немного поспит.

Кантор вертел в руках стакан и водил языком по нёбу.

«Вкус не тот… То ли чай несвежий, то ли вкусовые рецепторы неисправны. Или не в то горло пошло. А ему уже лет шестнадцать, перезрел явно, но это ерунда. Вперед, на благо общего дела!»

Он постучал чайной ложечкой по краю биованны.

– Просыпайся, дипрот!

– Я не понимаю… Я плохо вижу. И плохо слышу, – донеслось из ванны.

– Это ничего. Главное – я слышу тебя.

– Кто ты?..

Магистратор вздохнул и отодвинул стакан. Все как всегда. Надо заварить свежего.

– Сейчас я – твой Бог. Творец, Создатель, как хочешь, так и называй. Сверхувеличение – даем проекцию. Что ты видишь?

– Точки. Мельчайшие точки. Они исчезают и появляются мгновенно. Они мелькают, словно блики на морских волнах. Снова нет ничего…

– Сейчас ты сможешь видеть. Даем настройку.

Кантор зевнул, начиная скучать. Надо бы кончать это дело и заняться чем-нибудь поинтереснее. Но потом, сначала завершим моделирование нового пилота.

– Что это? – голос дипрота заметно окреп. – Я не понимаю. Я слышу треск и вижу световые вспышки. Золотые пятна на синем фоне. Появился серый экран.

– Ничего, это обычное явление, сейчас настроим твое восприятие. Ты отличный материал, у тебя чистое сознание. Небольшие сложности в настройке, несущественные проблемы… Есть некоторое личное сопротивление, но оно пока преодолимо.

– Что происходит?! Где я нахожусь? – дипрот вцепился руками в железные края ванны и чуть не выпрыгнул наружу.

– Отлично! Ты вышел из оцепенения и почти в норме. Это просто великолепно! Сиди спокойно, дурак… Продолжим, что ты видишь?

– На экране? – дипрот немного пришел в себя и пристальнее посмотрел на экран. – Ничего! И вообще, что со мной произошло? Я могу встать?

– Вставай. Где ты рос? После войны много странного появилось, но ты еще более странный! Документы твои подозрительные, и ты весь какой-то подозрительный. Твои ровесники уже по третьему телу поменяли, а ты все свои годы в перворожденном теле ходишь! Так нельзя, это против Закона! Ладно, пока свободен, иди к себе в комнату.

Кантор помог кандидату выбраться из биованны, подал ему теплый халат, прикрыл за ним дверь и задал программу копирования.

– Дипрот пока не понимает, в чем дело, – едва слышно произнес Кантор. Сомнения и подозрения набирали силу, но ему просто не хотелось напрягаться.

Он не любил странностей, но еще более не любил делать лишнюю работу. Но все же он ещё раз пролистал сопроводительные документы.

– Елки зеленые, а может быть, он из Хронопсиса?! Были вводные по всем уровням, что центру грозит проверка, черт бы её побрал… Вот это мне совсем ни к чему. А вдруг я совершаю служебную ошибку, и синтез-тело получит неучтенный дипрот? А он уже ушел, и догонять его поздно. Мне могут заблокировать сознание, память, привычки…

Кантор безучастно отхлебнул остывшего чаю и так же безучастно сплюнул его на пол. Эмоциональный контур биоробота данной модели часто давал сбои.

***

(от имени Артема Павловского)

Я иду по принятому маршруту, вот и комната номер 322. Третий этаж, второй блок, вторая дверь. Помещение без особой роскоши. Стол, стул, три кресла, кондиционер, биофильтр. Все правильно, больше ничего не нужно.

За столом сидит человек, выше среднего роста, широкоплечий, в галифе и френче. Черные высокие сапоги. Глаза серые, сильно подведенные черным. Лицо с алебастровым оттенком, контуры тонких, плотно сжатых губ подчеркнуты. Черные длинные волосы частью торчат, как у панка (панка?! это откуда?), несколько прядей кокетливо прикрывают глаза.

Замечаю на столе архаичную, бумажную книгу в гранитолевой обложке, Исаак Зосимов, «Ты, робот», и еще более архаичную, массивную, стеклянную чернильницу.

– Здравия желаю! – человек во френче слегка откидывается назад. Голос его звучит несколько монотонно. – Меня зовут Альфред Коннер. Здесь начало Пути! Я бы порекомендовал тебе «Пур», двухтысячная модель, но ты не готов даже к простейшей пересадке…

Ничего не понимаю. Вернее – мне понятен язык, на котором ведется речь, но смысл сказанного ускользает, как песок сквозь пальцы.

Альфред Коннер бросает на стол небольшой каталог.

– Там, на последней странице. Я уже поменял четыре аватара, то есть побывал в четырех телах. Я состою в партии декабристов с 30-го года во втором аватаре. Нашел? «Пур» – отличная модель. Скелет изготовлен из углеродного полимера, волокна которого сращены с нитями металлических монокристаллов, выращенных в невесомости. Мышцы – произведение биотехнологии, мощность наших кремнистых устройств не поддается сравнению, эти пальцы могут рвать листовой металл, как бумагу… Но это уже реклама! А для начала тебе нужно побыть кем-нибудь попроще, в пределах нормы, чтобы не наломать дров…

Он пролистывает каталог назад и тыкает пальцем в середину страницы.

– Вот, например, «Чип-2», очень неплохое тело! Для начала самое то. Готовься к Великому Пути, становись декабристом, и, возможно, тебе повезет! А сейчас иди опять в примерочную, попробуй себя в новом теле. И в новом деле.

* * *

В примерочной доцент Перемога крутил рукоятки настроек и следил за показаниями приборов. Вроде бы все готово…

В дверях замаячил дипрот, стажер, кандидат в переселенцы. Перемога достал из кармана фляжку, отвинтил пробку и сделал глоток. На столе у доцента стояла чернильница, такая же, как у Альфреда Коннера.

– Неужели спиртное?.. – отметил дипрот, подойдя к столу и взяв в руку чернильницу, как стопку.

– Да, французский коньяк. Я встроил в шельт анализатор вкуса и утилизатор жидкости. Я могу пить и пьянеть. Могу не пьянеть.

Дипрот проследил, откуда идут провода, обеспечивающие питание аппаратуры. Он присмотрел два тонких кабеля, по-видимому, под током.

Доцент что-то высматривал в экране монитора, казалось, его внимание целиком поглощено этим процессом. Дипрот мягко протянул руку, нащупал штекеры и отсоединил их от приборов.

Рискованно, но ничего не произошло. Он мгновенно запустил руку внутрь корпуса компьютера и выдернул оттуда несколько мелких деталей. Очень быстро, с непостижимой скоростью, его руки собирали пожиратель битов, троян-шприц, найт-бамб, миниатюрный, но губительный для любых компьютеров, прибор. Дипрот на долю секунды соединил проводники, пробуя, есть ли напряжение. Посыпались искры.

– Что ты делаешь? – Перемога повернул голову, дипрот пожал плечами, спрятав провода и наспех собранный найт-бамб за спиной.

– Мы дарим тебе жизнь героя твоих мечтаний и сновидений! – словно заправский психолог, властно и уверенно говорил Перемога, снова уставившись в экраны. – Твоя жизнь будет полна приключений и путешествий!

– Это кино я уже видел! – дипрот с силой прижал оголенные провода к шее доцента, посылая слабые токи в точки, парализующие сознание биоробота. Перемога сильно прогнулся назад, словно вольный борец в броске через спину, и рухнул на пол.

Дипрот отлично знал, какой чудовищной силой обладают биороботы, и быстро скрутил ему руки толстыми проводами. Не дожидаясь, пока доцент придет в себя, Артем решительно двинулся к выходу, но оцепенел от увиденного.

В стеклянном шкафу с открытой дверцей, словно в зеркале, он увидел себя, собственной персоной. Биоробот, готовый к пересадке сознания, фигура в черной униформе, его точная копия. Словно восковая кукла из музея мадам Тюссо. Артем подошел поближе, и жутковатый холодок леденящей волной прокатился по его спине.

– Ничего себе, – он провел рукой по плотной материи униформы. – Так, все в порядке – мы пропали… Есть идея!

Он быстро сбросил с себя халат, попытался вынуть из шкафа свою копию – тяжеловато. Суставы биоробота сгибались без сопротивления. Артем довольно легко стащил с него все форменное облачение и переоделся, путаясь в застежках. Ощущение болезненной жути не проходило, руки дрожали. Он остановился, сделал несколько глубоких вдохов, задержал дыхание и понемногу успокоился.

– Тяжелый, черт, – приговаривал Артем, погружая своего двойника в биованну. – Вот и лежи здесь, очень хорошо, вода теплая…

Униформа сидела как влитая, совершенно не стесняя движений.

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – пробурчал Артем, увидев себя в отражении зеркального шкафа.

В коридоре новоявленного курсанта встретил Альфред Коннер.

– С победой! – стандартное приветствие.

– С победой, – ответил курсант, как можно бесстрастнее.

– Как ощущения в новом теле? – Коннер резко и сильно, кончиками пальцев ткнул курсанта в область солнечного сплетения. Резкая боль скрутила внутренности, но Артем выдержал, не издав ни звука, только холодный пот выступил на лбу.

Альфред Коннер улыбнулся и проследовал дальше, по своим делам. Артем направился вдоль по коридору, заглядывая во все двери. Наконец он увидел в одном из кабинетов оборудование, похожее на системные блоки компьютеров.

Он зашел в кабинет, словно по какому-то делу, и, проходя мимо стола, сбросил найт-бамб под один из ящиков.

Через несколько секунд раздались странные звуки, словно одновременно сработали несколько автомобильных сигнализаций. Биороботы, сидевшие за столами, внезапно обмякли, кто-то свалился со стула, кто-то принялся бесцельно бродить взад вперед по кабинету. Артем выскочил в коридор – ему навстречу шагал Альфред Коннер, глядя перед собой остекленевшими глазами. В конце коридора показались клубы дыма, повсюду сработала пожарная сигнализация, и потоки воды обрушились на диверсанта, заставив его выпрыгнуть в окно.

* * *

Председатель вышел из матрицы отчета ликвидации и вызвал своего секретаря. Через полчаса Горяйнов уже читал выписку из решения Управления Хронопсиса.

Выписка из решения Управления Хронопсиса.

«Поскольку кандидат А. Павловский успешно справился с поставленной задачей и обнаружил недюжинные моральные и физические качества, подтверждается степень пригодности кандидата к работе по данной специальности.

Настоятельно требуется полная перестройка сознания кандидата А. Павловского. Деятельность кандидата возможна без осознания личной причастности к деятельности Хронопсиса».

* * *

(От имени Горяйнова А.)

Следует понимать, что мой рапорт приняли, но не полностью.

Да, мой подопечный зачислен в штат, но сам Павловский, возможно, и не узнает об этом никогда.

Мне необходимо научить его всему, без искусственных «мыслящих», которые все же изменяли в той или иной степени его уникальную, живую личность. А для этого потребуется длительное время и серьезная работа, со всей ответственностью. Для начала – жесткие методы, прямое воздействие на сознание, на мозг, потребуется хирургическое вмешательство. Последующее обучение будет проходить путем прямой трансляции непосредственно в сознание и подсознание.

Глава 2.

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Дверца люка распахнулась. Он ступил за порог. В пустоту? Во тьму, пронизанную метеоритами, озаренную факелом раскаленного газа? В необозримые пространства, в стремительно уносящиеся дали? Нет. Бодони улыбнулся.

Дрожа и сотрясаясь, ракета стояла посреди двора, заваленного металлическим хламом.

Рэй Бредбери, «Ракета»

Кто знает принципы скрытых смыслов, без труда догадается, о чём хотел сказать гениальный Рэй Бредбери в этом рассказе. Отец семейства, небогатый человек, мечтал отправиться со своей семьей в космическое путешествие. Денег у него хватило только на корпус старой, полуразрушенной ракеты. Он решается на отчаянный шаг, на обман своих детей. Он вставляет в иллюминаторы ракеты киноэкраны, на которые проецируются изображения звезд и планет. Причем эту мистификацию он не скрывает от своей жены, в это должны поверить только дети.

Дети испытывают всё, что они ожидали – грохот, тряску, ускорение, они видят желанные космические картинки. Они уверены, что на самом деле совершили космический полет.

Брэдбери прекрасно знал, что в США нет ни сил, ни средств на освоение космоса. Денег хватит только на цветные картинки, но в них поверят все дети.

(от имени Артемия Павловского)

Вчера, прямо за рабочим столом, я потерял сознание. Очнулся в больнице. Сильное внутричерепное давление, нарушение мозгового кровообращения. Врач не стал меня обнадеживать, сказал всю правду.

Правда такова – я не жилец. Странно, как я еще жив до сих пор. Врач что-то написал в моей карточке, посоветовал обратиться в Институт мозга и дал телефон.

Я сел за стол, безрадостно пожевал котлетку, попил молока.

Впереди вечер, вернее – ночь и бессонница, будь она проклята. Страшно, вдруг опять ударит. Теперь вообще не знаю, как уснуть.

Выхожу на лестничную клетку.

Грустные мысли приходят… Кручу в пальцах блистер снотворного. Вечный кайф, вечный сон. Институт мозга, надо же… Оставлю я им свой мозг на запчасти.

Дождусь утра, позвоню, запишусь на прием и немедленно пойду.

Я проглотил снотворное и с тяжелыми мыслями улегся давить ухом подушку.

Боль опять нарастает, заполняет голову горячим свинцом. Я натираю виски желтой вьетнамской мазью, а что толку? Надо как-то отвлечься и заснуть. Легко говорить, да. Утром сон будет непреодолим, желанен и сладок, а сейчас – не дозовешься его.

Что делать, если бессонница не дает покоя?

…Я маленький, очень маленький. Мне года четыре, на мне шортики и рубашка в клеточку. Сандалики с пряжками поскрипывают. Идем мы с мамой по тротуару, я подбираю тутовник, синий, как чернила, он так же пачкает пальцы.

И вдруг падаю. Нет, боли я не помню…

Ущемление грыжи.

Лежу я на кушетке, а нянечка рассказывает мне сказку про четырех братьев. А внутри моего живота добрый дядя-доктор что-то делает. Что потом? Больничная койка, книжка про Чипполино, а читать я не умею, поэтому сам сочиняю историю по этим картинкам. Принесли мне карасиков, жареных в сметане, но не дали.

А нельзя мне карасиков, доктор сказал. А зачем тогда приносили? До сих пор обида у меня, что не попробовал я этих карасиков. С тех пор я не ем синий тутовник. И карасиков…

В сметане. Сильно обиделся я тогда.

Четыре или пять лет мне стукнуло, когда соседская девочка, ровесница моя, вечером, когда уже стемнело, пригласила меня за сарай.

Темно, страшновато, прохладно. Рядом мусорная свалка, я там иногда находил интересные вещи – ножик сломанный, банку или колесико, не очень ржавые. И запах этой свалки помню – то ли селедкой, то ли капустой квашеной. А Людка, так мою соседку звали, зачем-то разделась наголо и начала вертеться передо мной, и так и этак себя показывая.

Ничего интересного для себя я в этом зрелище не нашел. Но запомнил…

Что еще такого было? А вот еще один интригующий эпизод припомнился. Родители ушли в кино, я позвал в гости Ирку и Наташку. Наигравшись с моими незатейливыми игрушками, они затеяли игру в русалок. Они прыгали по моему дивану голышом и хохотали. А чего смешного? Я смотрел на этих голых русалок и думал о том, что мне обычно не разрешали прыгать по дивану. А ведь запомнил я и этот эпизод…Почему?

Скорее всего – голые девчонки встречались мне не так часто. Скажем так – в дошкольной моей жизни больше не встречались.

Поэтому и запомнил.

Внезапно затарахтел мой механический будильник, бабушкин, «Слава» на циферблате и кнопочка потеряна. Поэтому заткнуть его невозможно, будет греметь, пока завод пружины не иссякнет.

Это что, уже утро? Ну, слава Богу! И слава «Славе»!

В институте меня приняли сразу, без проблем, по первому звонку. Вот и сижу в кабинете, за письменным столом, весь взмокший от боли и волнения. Разные специалисты ходят вокруг меня, сочувственно хмыкают, мекают, бекают. По латыни выражаются, между делом.

Ничего не понимаю, мне еще толком никто ничего не сказал. А я уже полдня совал голову в разные приборы, меня ощупывали, облепливали всякими присосками, даже кололи иглами. Я подолгу лежал в разных камерах, облепленный датчиками, как пиявками, и что? В результате имеем кучу каких-то перфокарт, лент самописцев, снимков, где всякие картинки цветные, в форме бабочек.

Бабочки в моей голове. У меня возникает такое чувство, что эту фразу я уже где-то слышал… Или ещё услышу?

И что они там высматривают, специалисты эти, о чем они потом беседуют между собой? О чем они бубонят? Наверняка, говорят друг другу разные умные вещи.

– У Вас нарушение мозгового кровообращения, – наконец сделал вывод один специалист с козлиною бородкой и серьезно на меня посмотрел.

Вот это новость! Надо же, а я в полном неведении… Вот спасибо, доктор.

Видимо, эта мысль так отчетливо отобразилась на моем лице, что козлобородый смущенно хмыкнул и развел руками.

– Да, ничего хорошего, к сожалению, – продолжил он, принимаясь что-то писать в своем талмуде.

В кабинет вошел еще один человек в белом халате. Все присутствующие как-то подтянулись, втянули животы, словно на строевом смотре при виде генерала. Он сделал малозаметный жест, и все специалисты покинули помещение весьма скоро.

Кто это, где это – уже неважно, голова опять раздувается и кипит, как самовар в Мытищах.

Незнакомец мельком просмотрел записи, оставленные козлобородым, и присел напротив.

– Голова болит? – он облокотился на стол и посмотрел мне в глаза. Взгляд уверенный, но какой-то недобрый, холодный.

Я кивнул.

Лучше я бы этого не делал. Словно расплавленное олово закачалось в моем многострадальном котле.

– Понимаю… Полных лет сколько? Гуманитарий?

Я сморщился.

– Биолог-химик, – отвечаю, почему-то как бы извиняясь. – Тридцать семь.

– Русская рулетка, понимаешь? – сказал он тихо, почти на грани шепота.

Я не испугался.

– Есть один способ, но чрезвычайно рискованный. Если повезет – боль исчезнет навсегда, если нет – инсульт неминуем.

Да? Вдруг понимаю, что мне как-то уже все равно.

– Лучше убейте меня, – говорю ему без тени сомнения, без света надежды, без дули в кармане.

Он никак не отреагировал.

Он понял.

– Это наше новое оборудование. Экспериментальная модель. Лапароскоп для операций на мозге. Вам повезло, именно этот аппарат позволяет добраться до требуемого отдела. Мы Вам поставим имплантат, своеобразный клапан, который будет нормализовать Ваше мозговое кровообращение. Другой способ оказать Вам помощь науке пока неизвестен.

Доктор протянул мне какие-то бумаги.

– Это пакет необходимых документов. Дело в том, что мне лично нужна страховка в случае неудачного исхода. Надеюсь, Вы меня понимаете?

Я механически все подписываю.

После укола боль растворилась, исчезла, расплылась в необозримом пространстве, и какая-то легкость необыкновенная в мыслях появилась, радость и спокойствие, ясность и счастье невыразимое.

Мне предстоит провести здесь еще сутки, назавтра – на стол с колесиками и в операционную. Повезет – пойду обратно, домой, не повезет – в морг поеду.

Меня определили в небольшую палату, где уже лежал один пациент. Я переоделся в пижаму и стал похож на матрац. Посмотрел я на себя в небольшое зеркало над умывальником и задумался.

– Вы как посоветуете, – спросил я у своего соседа. – Может быть, мне еще живым побриться? Мертвому сложнее будет…

Из коридора раздался зычный голос санитарки:

– С этим бесполезно разговаривать! Он полный идиот!

Каждый слог этой прочувствованной фразы отозвался в моем черепе колокольным ударом. Черт бы Вас побрал, девушка, со своей шваброй…

Пижама влажноватая, и запах у нее какой-то тифозный, из времен гражданской войны. Укладываюсь в койку, пружинная сетка скрипит. Простыня колючая, подушка душная, одеяло кусачее.

Последний приют поэта. Неизвестно, выйдет ли он отсюда, а поэтические мысли не покидают его душу грешную. Он еще иронизирует… Кто это? Кто это иронизирует? Ну да, это я.

Значит – не все потеряно.

– Эй… – внезапно донеслось с противоположной койки. – Эй, Вы спите?

Идиот проснулся. Однако, интересный вопрос… И как же на него ответить?

– Нет, не сплю.

– Вы были в аппарате? Были! Вам вставили жучок, – тихий-тихий, проникновенный голос слева. – Скоро нам всем эти жучки вставят… Мы первые, как космонавты. Кстати, моя фамилия Гагарин.

– Титов, очень приятно, – стараюсь говорить как можно тише.

– Все повторяется… Как сказал пророк – печать на лбу и на правую руку.

Чтоб ты сдох и со своей печатью, и с такими пророчествами…

А потолок-то протекает! В смысле – крыша течет. Да нет, это я буквально, а не фигурально, на потолке нашей палаты четко видны известковые трещины и потеки.

– Кончай базар, придурки! – орет санитарка и щелкает выключателем.

Подавляю в себе желание запустить в нее тапочком. Темнота, свет от уличного фонаря обрисовывает желтый квадрат на стене. Смотрю на него и чего-то жду.

Нет, уже никто не будет крутить ручку фильмоскопа, не будет скрипа целлулоидной ленты. Я вдруг до ущемления в груди понимаю, что уже никогда не посмотрю мои любимые диафильмы. Протягиваю руки, разминаю пальцы и проникаю в желтый свет.

Силуэт собаки на стене. Гав-гав… А вот это – кролик с барабаном, и для этой фигуры надо две руки. А вот это – два мужика ругаются, а вот это – голубь полетел.

Но все же надо спать…

Это как погружение на самое дно марсианской впадины. Я начинаю обратный отсчет. Против естественного хода времени, супротив и вопреки всему, назад, в самое начало.

Насколько хватит памяти.

…Очень высокое кресло. Меня кормят с ложки борщом. Ложка большая, капуста свешивается с краев. Я счастлив. Потом прыгаю на кресле, на его пружинах, и мне очень хорошо.

Теперь в кроватке играю деревянными фигурками, даже знаю, что это – шахматы. Грызу деревянного коня и чувствую горький вкус лака и пресный вкус дерева.

А что еще? Ведь было же что-то еще…

Да, было. Я однажды опрокинул свой фаянсовый горшок, и что-то горячее обожгло мне ноги.

Это помню точно.

И все, больше ничего… Будем считать, что начальная, нулевая точка моей воспроизводимой, осознанной памяти – фаянсовый горшок.

Зачем? Зачем я воскрешаю эти детали? Мне нужны опорные сигналы. Эти события будут маяками на шкале моего личного времени. Начальный сигнал – конечный сигнал.

Может быть – уже завтра.

Да, помню будильник и красные валенки. Я надевал эти новенькие, твердые еще, валенки, и мой отец заводил будильник. И я, как дурачок, танцевал под звонок, вприсядку, азартно! И этим очень веселил моих родителей.

В возрасте до года подхватил кишечную инфекцию, отощал до состояния щепки, спасла меня одна ампула иммуноглобулина. Мой отец, зоотехник, на свой страх и риск ввел мне содержимое этой ампулы в височную вену. Я выжил. А восемь моих сверстников, таких же тощих младенцев, умерли.

Неплохое начало, да?..

Из синего пластилина отец слепил мне маленького человечка. С мою ладошку, человечка в шляпе. Это был мой первый друг. Я играл с ним и разговаривал. А потом я сам научился лепить из пластилина. Первый мой пластилиновый шедевр – водолаз. С обложки журнала «Вокруг света» таращился на меня водолаз в стеклянной маске.