Жемчужина

Жемчужина

Егор Коркин

© Егор Коркин, 2021

ISBN 978-5-0055-7778-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

  Эту книгу я посвящаю моим родителям,  которые были со мной рядом в трудную      минуту, а также моей жене Алине,      перевернувшей мое представление                     о семейной жизни.

Глава 1

– Пожалуйста, ради бога, Максим, почини люстру, пока я буду в гостях. Я вчера пришла домой, она светилась, как на дискотеке. Я ждала-ждала, взорвется она или нет. Так и не дождалась, – проговорила блондинка с синими большими глазами.

Он всегда любовался ею и видел, что она очень красивая. Ему повезло с ней. Его умиляло то, как жена, порой выговаривая ему, поднимала правую руку и указывала на что-то. Это выглядело забавно в его глазах.

– Я, конечно, же пойду тебе на встречу, Зай, и починю твою люстру, и…

Тут жена перебила его. Она подняла правую руку и начала говорить:

– Максим, любимый, конечно, же ты починишь. По-другому быть не может. И потом, это не моя люстра, а твоя.

– Любовь моя, я тону в твоих глазах, иди я тебя поцелую. Я потом сделаю, с работы пришел.

– Макс, я серьёзно, – снова перебила его она, – я знаю твои «потом». Давай «потом» потом, а сейчас поужинаешь и делаешь люстру. Сестра завтра в гости придет, а у нас в прихожей цветомузыка.

Он продемонстрировал свою знаменитую широкую улыбку и стал помогать ей надевать легкую курточку.

– Тебе это не поможет, хитрюга, – сказала Таня.

Она прошмыгнула за дверь.

– Зай, ты телефон взяла? – крикнул он в тускло освещенный подъезд.

– Взяла, – донеслось откуда-то снизу достаточно приглушенно.

Видимо, Таня не поехала на лифте и решила спуститься пешком. Они жили на третьем этаже в однокомнатной квартире.

Максим закрыл дверь, вздохнул и оглянулся. Дом, любимый дом. Он был рад, что они уже три года вместе. Три года их счастливому браку. Конечно, у него были свои представления о семье, и Максим думал временами, что брак – это тяжкий труд. Также он иногда побаивался того, что их дружба, их любовь когда-то изменятся из-за быта и каких-то других проблем. Но с Таней все получилось очень хорошо. Они были счастливы.

Пошевелив пальцами на ногах, Максим прошел на кухню. Запах котлет заполнил его маленький мужской нос. Он присел за стол и плотно поужинал, не торопясь и растягивая удовольствие от еды. Теперь, как бы ни хотелось избежать ремонта люстры, настал её час. Максим достал ящик с инструментом и табуретку, у которой одна ножка отваливалась, и он не разрешал жене вставать на неё. При этом вес Тани был пятьдесят два килограмма. Она была низенького роста, худенькая. Он называл женщин таких размеров «карманным вариантом». Ему всегда нравились «карманные варианты». Макс же весил больше Тани, ну, или как он говорил, «немного больше» – всего девяносто килограммов.

Жены не было дома, поэтому можно было встать на табуретку. Ведь он-то умный и опытный, и с ним ничего не случится. С ним ничего не произойдет. Так думают все люди. Они так устроены.

Люстра, требовавшая его внимания, покорно висела в прихожей и ждала своего хозяина. Это была люстра из трех светильников, каждый из которых представлял собой выплавленную из синего стекла чашу, похожую на лепестки какого-то невиданного цветка. Три металлических стебля тянулись от чаш к потолку и соединялись в месте крепления. Макс сам перед въездом ставил эту люстру, она была прочно закреплена к потолку. «Ну, что ж, надо было достать инструмент, выключить свет, замерить отверткой есть ли ток, на всякий случай. Да, надо же взять фонарик на голову», – подумал Максим и вынул немного пыльный ящик с инструментом из шкафа с нижней полки. Весь необходимый инструмент был здесь, кроме фонарика. Домашний мастер поискал в рабочей спецодежде, которая валялась тут же в шкафу, и нащупал долгожданный фонарик. Теперь он был готов. Табуретка была поставлена немного в стороне от люстры. Необходимые отвертка, бокорезы были помещены в кармане шорт.

Максим встал на табуретку и для баланса схватился одной рукой за металлический стебель люстры. Табуретка скрипнула подозрительно под ногами, но сохранила стойкость. «Ничего не случится», – пронеслось в голове, – все будет хорошо. Быстро починю и слезу».

Неожиданно он почувствовал, как электрический ток схватил и укусил одновременно Максима за вторую руку, которой он пытался отодвинуть провода у основания люстры. В следующее мгновение он обнаружил, что его тело стремительно движется спиной вперед в сторону шкафа. Раздался объемный приглушенный грохот от врезавшегося в полки шкафа человеческого немного полного тела. Пару курток слетело с верхних крючков и покрыло место падения. Максим некоторое время полежал под куртками и обнаружил, что ничего не повреждено в его теле. Все функционирует в обычном режиме, только рука в месте, укушенном электрическим током, немного ноет.

Очевидно вместо фазы электрики разорвали нейтраль на выключателе, а когда вешали люстру с отцом, отключили автоматы на лестничной площадке. Отец тогда как раз что-то в щитке делал, поэтому и не заметили, что выключателем соединяется нейтраль, – подумал он. Отец. Он любил отца, который был тихим, молчаливым, спокойным мужчиной. Никогда не орал, не ругался и, если высказывал, то неохотно, под давлением обстоятельств. Мама Максима шутила, что с её мужем невозможно ругаться, потому что в диалоге участвует одна сторона – она. Отец всю жизнь проработал на Ярославском моторном заводе в должности электрика и был на хорошем счету у начальства. Несмотря на то, что мама могла развить бурные действия по какой-либо причине и организовать своих мужчин на поездку в гости, сбор картошки, покраску комнатной двери, все знали, что последнее слово за отцом. С ним было надежно, легко и спокойно. Макс хотел быть таким, как отец, по характеру и по жизни.

Второй раунд борьбы с люстрой начался. Предварительно он выключил соответствующий автомат в электрощите в подъезде. Максим встал на табуретку, которая снова подозрительно заскрипела.

Хех, – подумал он, – плохо, наверное, в прошлый раз я затянул клеммы, соединяющие провода в люстре.

Прочного соединения проводов в клемме не оказалось, и по этой причине люстра не так давно начала мигать. Держа клемму пальцами одной руки, отверткой в другой руке он стал закручивать. Работа была завершена. Можно спускаться. И тут произошло то, чего он меньше всего ожидал. Табуретка издала более сильный и протяжный скрип. Массивное тело Максима вместе с табуреткой стало заваливаться в сторону ближайшей стены.

– Плохо, наверное, в прошлый раз.., – пронеслось у него в голове.

Удар пришелся на голову, точнее лоб, и Максим, словно кот на дереве, стал сползать по стене, скользя пальцами и ладонями по ней.

Он был сильно удивлен, что упал и ударился так быстро и неожиданно. Тьма поглотила сознание Максима. Не было ничего и никого, была только тьма. Вдруг откуда-то сверху, с потолка, стал падать свет. Его становилось все больше и больше. Максим понимал, что лежит в своей прихожей, рядом табуретка с тремя ножками, а над ним висит люстра. Вблизи шкаф с куртками внизу и все остальные предметы и вещи в прихожей. Все на своих местах. Он увидел, как лежит, и как свет, ослепительный, яркий, начинает заливать прихожую и все, что в ней. Становится так ярко, что видно все, даже маленькие морщинки на еще не постаревшем лице Максима, будто зажгли тысячи ламп, люстр. Истинный свет, сошедший с небес, становится все интенсивнее. Тени у всех предметов в прихожей исчезают. Становится видно абсолютно все, каждую крохотную деталь. Максим продолжает лежать и чувствует себя несовершенным, что сейчас он наедине с этим светом. Интенсивность и яркость света продолжают расти. Его мозг понимает, что уже не может быть ярче. Его глаза закрыты, но ему все равно ярко. Света становится все больше и больше. В нем начинают исчезать вещи в прихожей: упавшие куртки, стены шкафа, его полки, вещи в нем, ковер у двери, обувь, табуретка, стены – все растворяется в небесном мощном потоке света. Максим не может встать, приподняться. Он остался наедине с этим нестерпимым мощным все проницающим светом. Всё исчезло, остался только Максим, лежащий на боку в позе зародыша. Сейчас он понимает, насколько несовершенен и насколько не соответствует той атмосфере, которую принес свет. Максим осознает свою слабость, ограниченность и боится этого всепоглощающего света, хочет убежать, но не может. Некуда бежать и негде спрятаться. Ему страшно. Он сейчас там, где нет времени, нет места, нет пространства, нет его прошлого, нет его будущего, есть только он и свет. И тишина, пронзительная, абсолютная тишина. И вдруг Максим слышит два слова: «Ищи жемчужину». Но это был не просто голос. Это был шум, как будто множество водопадов соединились в одном месте. Шум и гул бьющегося о камни и падающего с высоты большого количества воды. Голос, который сказал эти два слова, был очень похож на этот шум, но был ровным, спокойным и обладал колоссальной властью. «Ищи жемчужину» прозвучало один раз, но отозвалось внутри него десятки тысяч раз эхом. «Ищи жемчужину» – все остальное стало не важно. «Ищи жемчужину» – почему он раньше не думал об этом? «Ищи жемчужину» – в твоей жизни должно быть много света! «Ищи жемчужину» жгло изнутри сердце снова и снова и не отпускало своей смысловой нагрузкой и силой.

Вдруг что-то вдалеке начало пищать. Кто-то ворочал смутно видный предмет, похожий на бревно. Постепенно очертания, силуэты, звуки, тактильные ощущения стали ясными. Он лежал в прихожей у стены. Все было здесь. И сломанная им табуретка, и шкаф, и упавшие куртки и другие вещи. Голова болела. Над ним сидела испуганная Таня и трясла его за плечо.

– Максим, миленький, ты меня пугаешь. Отзовись. Максим! Максим?

Он слышал, как она убежала на кухню. Шаги у нее были быстрые, торопливые и маленькие.

– Карманный вариант, – подумал он, – торопится.

На кухне открылся шкафчик, потом другой, зашуршала коробка, где лежали все лекарства.

– Откуда у меня здесь может быть нашатырь? – Таня торопливо размышляла вслух. – Боже мой, какая шишка, Максим!

Послышались ее приближающиеся шаги.

– Максим! – она присела и стала снова дергать за плечо. – Ты меня слышишь?

– Таня, я тебя слышу, – пробормотал он еле слышно, но при этом самодовольно улыбнулся.

Приятно, когда за тобой ухаживают те, кого ты любишь.

– У меня же есть уши, поэтому слышу, – сказал он уже громче.

– Максим, ты такую шишку на лбу набил. Надо вызвать «скорую». Боже мой, ты посмотри, – вскрикнула она, когда он повернул к ней лицо.

Большой синий отек закрывал часть лица и уходил под короткие жесткие волосы в сторону темени и виска.

– Максим, просто кошмар! Как ты себя чувствуешь? – шаги снова зазвучали в сторону кухни, где была аптечка.

– Может, тебе обезболивающее дать? – послышалось с кухни.

Через пять секунд Таня была уже рядом с ним с мокрым кухонным полотенцем, кружкой воды и таблеткой анальгина. Максим все охотно принял.

– Что, испугалась? – спросил он из под полотенца на голове, глядя на её красивое голубоглазое лицо. Сосредоточенно-испуганное выражение лица жены сменилось на растерянное. Нижняя губа затряслась, а глаза немного увлажнились.

– У-у-у-у-у, морда противная, не люблю тебя больше! Напугал меня до смерти. Я в домофон звоню, никто не отвечает. Думаю, может ты ушел куда. Открываю дверь, а уже вечер, темно, и вижу – ты лежишь и мне не отвечаешь, – говорила она и, обхватив за подмышки, помогла ему сесть.

– Любовь моя, что я хочу сказать, – начал он, как всегда, в своем игриво-смешливом тоне, – Хорошо, что я зубами не стукнулся, а то был бы без передних сейчас.

– Мне не смешно ни капли? Лежишь, молчишь…

– Тань, а у нас есть жемчуг? Это важно, очень важно. Мне нужна жемчужина.

На этой фразе Таня присела на пол и нижняя губа затряслась вновь.

– Ты, Панов, прикалываешься что ли надо мной? Мне ни сколько не смешно!

– Да, я серьезно, я тебе потом объясню.

– Максим, какой жемчуг? У тебя такая шишка на голове. Голова-то болит? Смотреть страшно, надо «скорую» вызывать.

– Да, надо, – согласился Максим, а сам подумал: «Все это так странно. Я ударился головой из-за этой люстры и из-за своей самонадеянности. У меня ничего не болит, такое ясное состояние ума. И эта жемчужина, эти два слова. Они так важны, важны, как никогда в жизни. Но что это? Что это было? Так ярко. Плод моего ума».

Но атмосфера этого ослепительного видения была в его сердце, в мыслях, в сознании. До сих пор сердце горит от этой фразы. Максим понимал, что это не плод его ума, не плод травмы.

– Голова болит? Максим, чего молчишь? – прервала его мысли Таня. – Давай, не пугай меня. Возвращайся к жизни.

– Нет, не болит.

– Посиди здесь, я «скорую» вызову.

Она встала, тяжело вздохнула, включила свет в комнате и пошла на кухню к окну звонить по телефону.

– Алло, здравствуйте. Нам нужна «скорая». У меня муж с табуретки упал. На голове отек и синяк в районе лба и темени. Да, был без сознания, а сейчас он в сознании. Не жалуется. Да, мы здесь живем. Да, он здесь прописан. Да, это Ярославль. Нет, только голова, но похоже сильно стукнулся, немного бреда несет. Ой, ему бы снимок мозга сделать. Адрес, сейчас скажу… Пожалуйста, пожалуйста. Приезжайте.

Она говорила адрес и как объехать бетонный блок в соседнем дворе, через который обычно пытаются проехать к их дому машины. Тем временем Максим вытянул ноги и выдохнул. Он сидел, опершись на стену. Мокрое полотенце съехало с головы на пол. Он продолжал сидеть, слушая, как жена говорит по телефону, как капает на кухне вода из крана, как сосед сверху закрыл дверь у себя в прихожей. Вероятно, он пришел домой с работы. На улице был слышен шум автомобильного двигателя. Сначала он был слабее, потом сильнее, еще сильнее и стал тише. Зашумела вода – это машина проехала большую лужу во дворе. Везде продолжалась жизнь. У Максима сейчас время текло неторопливо, медленно. Он глубоко вздохнул и стал убирать инструмент в ящичек. Табуретку он аккуратно отодвинул в сторону и отвалившуюся ножку положил рядом с ней. Сделал он это так, будто она живая и может снова повредить ему, набросившись на него. Но табуретка, поломанная, лежала и не трогала его.

– Максим, чего ты делаешь? Пойдем на кухню, там подождем «скорую». Должны приехать скоро. Оставь все, я здесь уберу.

– Да, я убрал уже все.

Они сели на кухне и стали пить чай.

– Ой, ну, и напугал ты меня, – сказала Таня, крепко сжимая своими пальцами его руку.

Они ждали минут тридцать. Наконец раздалась трель домофона – приехала машина «скорой помощи». Через минуту Таня стала открывать дверь, и на пороге появились две женщины. Одна из них была красивой, невысокого роста, но уже с морщинками по углам рта и краям глаз. Она была в очках с круглой оправой. У нее было строгое выражение лица и плотно сжатые бледные тонкие губы. Вторая была полноватой женщиной с красным лицом и редкими завитыми волосами, образующими на голове пушистый одуванчик.

– Одуванчик, – подумал Максим.

– Одуванчик, – подумала Таня.

– Бахилы есть у вас? – спросила врач в очках.

– Нет, – немного растерявшись, ответила Таня, и они прошли на кухню, не разуваясь. Время продолжало плыть медленно.

– Как все долго, – подумал Максим. Он внезапно понял, что устал, очень устал и хочет спать. Врач выслушала его, осмотрела, посветила в глаза фонариком, замерила давление, пульс. Внешне все было в норме, казалось, он был здоров.

– Надо делать томограмму мозга, так как отек сильный. Парень хорошенько ударился.

В то время, как врач осматривала Максима, другая женщина с прической одуванчика получила пару смс-сообщений на телефон. Каждый раз, когда она их читала, хваталась левой рукой за сердце и что-то причитала. Она писала в ответ, но гораздо больше. Наконец, когда осмотр Максима врачом был закончен, и было решено ехать и делать снимок головы, у «одуванчика» заиграл телефон. Она взяла трубку и закричала: «Как ты достал меня, как ты достал! У меня нет ничего! Отстань! Нет, не надо!»

Пьяный мужской голос что-то пытался возразить, но не мог подобрать слова, поэтому иногда просто мычал. Врач в очках со строгим и нахмуренным лицом положила руку на плечо «одуванчика» и пыталась остановить крик, перешедший в истерику и всхлипывания. Лицо кричащей стало еще краснее, и Таня стала думать, есть ли у них корвалол или валерьянка. Максим сидел, нахмурившись, на стуле и молчал. Рядом с ним разыгрывалась семейная драма с пьяным мужем. Разгневанное плачущее женское лицо что-то кричало в трубку и заодно ему в ухо. Вдруг «одуванчик» резко вскрикнула и стала заваливаться на бок, на плечо Максима. Она была полненькой, и они вдвоем поползли вниз. Сначала Максим, потом она. На кухне стало тихо. Стояла женщина врач, не изменившая строгое выражение своего лица с плотно сжатыми губами, стояла Таня. Максим и «одуванчик» замерли, растянувшись на полу в коридоре. Тихонько тикали часы и капала вода из крана. Пауза длилась секунд пять.

– Этот долгий вечер никогда не закончится, – подумал Максим и зашевелился.

– Макс, – проговорила Таня, – все нормально у тебя?

– Да, все хорошо.

Женщина рядом тихо стонала.

Врач посмотрела на Таню, потом на Максима. Затем она наклонилась и сухим голосом спросила свою коллегу: «Таня, слышишь меня?»

Ее звали, как и жену Макса. «Одуванчик» Таня стала потихоньку приходить в себя и еле слышно стонать. Врач дала ей две таблетки под язык.

– Раз вы себя хорошо чувствуете, поможете ее дотащить до машины. Водителю нельзя покидать машину. Это с ней не в первый раз, я знаю, что с ней. Идти ей нельзя. Муж её бедную совсем довел.

– Смогу, – ухмыльнулся Макс.

Врач с Максом спустились вниз во двор. Карета «скорой помощи» стояла у подъезда, заехав на тротуар и освободив таким образом путь другим машинам, которые могли проезжать через двор. Водитель тихонько посапывал, уткнувши лицо в руки, сложенные на руле. Его густые седые усы чуть шевелились от дыхания. Сейчас во всей вселенной его ничто не тревожило.

– Иваныч! – прокричала врач и постучала ладонью по двери у переднего пассажирского сиденья, – открой нам, Иваныч.

Пожилой мужичок оказался подвижным и быстро открыл дверь.

– А где Таня? – спросил он, поглаживая рукой свою шею. – Опять приступ?

Врач пожала плечами.

– Мы каталку возьмем? Мне молодой человек поможет.

– А где больной?

– Он больной, – кивнула она на Макса.

Иваныч, сощурившись, продолжал гладить шею и глядеть на лоб парня, пока они вытаскивали каталку и везли к подъезду.

– Дожили, больные сами себе каталки возят, – подумал пожилой водитель, проживший долгую жизнь обыкновенного труженика, и, крякнув, запрыгнул в кабину.

Две Тани ждали их в квартире. Одна лежала на полу и была заботливо укрыта пледом, под головой лежала подушка. Вторая Таня сидела рядом на стуле.

– Макс, тебе надо переодеться, ты в домашней одежде.

– Да, – согласился он.

Через десять минут они уже были в машине. Врач села вперед к водителю, а ребята и женщина в каталке разместились сзади. Лицо «одуванчика» стало розовым и спокойным. Заревел мотор. Машина дернулась и они поехали. Стало смеркаться. Летний, но уже прохладный вечер опустился на славный город Ярославль. Они проехали пару улиц и перекрестков, пересекли мост через реку Которосль и устремились по проспекту. Через десять минут они свернули на двух перекрестках направо и добрались до больницы. Все это время, пока они были в пути, жена держала его за руку, положив голову ему на плечо. Они молчали. Максим думал о жемчужине и о том, что с ним случилось.

В больнице им пришлось подождать, потому что вместо него врачи занялись Таней, которую они привезли. Был еще один мужчина, приехавший на другой машине «скорой помощи». Лицо у него было измученное, он был в кресле-каталке. Его тоже пришлось пропустить вперед. Наконец, настала очередь Максима. И врачи стали ругаться, что им привезли здорового парня. Наконец ему сделали томограмму головного мозга, которая показала, что у него все в порядке. Он абсолютно здоров, и нет никаких повреждений черепа и мозга. Ребятам выписали бумаги и отпустили домой.

Когда они вышли на улицу, было уже темно и прохладно. Ребята вызвали такси и добрались до дома. Водитель оказался очень милым человеком и рассказывал им всю дорогу, как он жил в молодости в Германии, и какие там у них сосиски.

Дома, засыпая в кровати, Максим снова вспомнил недавнее видение, этот нереальный неземной свет и громкие слова глубоко внутри себя, от которых сердце горело до сих пор. Он вспоминал это все снова и снова, когда крепкий сон обрушился на него и смел его самого и все эти мысли.

Глава 2

Седые густые волосы, немного сутулая спина, высокий рост, худощавый. У него были длинные руки, и длинные морщины вдоль лица. Глаза с пустым неживым тусклым взглядом. Он не был старым, но казался таким. Таким был Иван Сомов.

Он был колдуном. Зло жило внутри него. Хотя Сомов не считал себя колдуном, он им был. Колдун знал, кто его господин и кому служит. Это был осознанный выбор, принятый по свободной воле.

Он глубоко вдохнул и выдохнул. Скоро свобода. Сомов так давно ее ждал. Ждал он и его господин. Прошло столько лет, прежде чем Сомов сможет сегодня выйти на свободу. Так сильно ему надоела эта тюрьма, люди, серая масса. Он ненавидел людей. Про него говорили, что от него веяло страхом, а если не говорили, то все равно каждый так или иначе, пересекаясь с ним, чувствовал некое присутствие зловещей холодной смерти. Боялись его не только заключенные, но и руководство колонии строго режима. Казалось, что это немыслимо или невозможно, но это было именно так.

Как известно, лишение свободы и заключение в тюрьме проверяет людей на прочность. Кто-то, побывав там однажды, решает больше туда не возвращаться, находит в себе силы, меняет свой образ жизни, выйдя на свободу. Кто-то не находит себе места на свободе и возвращается сюда снова и снова, это замкнутый проклятый круг. Сомов же заслужил это место, но не хотел бы вернуться сюда еще раз.

Поначалу для него всё было сложно. Когда человек прибывает в колонию, все, кому надо, уже знают, за какое преступление он осужден. В первую неделю к нему приставали местные тюремные старожилы. После того, как двое заключенных порезали его ножом, он попал в медсанчасть. Рана в правом боку была не смертельная, но глубокая, требовала лечения, наложения швов, ухода. Ему сказали, что он залеживаться не будет. Вся колония по привычке подумала, что это очередная жертва местных тюремных разборок. Однако на следующий день у одного из его обидчиков начались очень сильные боли в области желудка. Заключенного сильно лихорадило, поднялась температура, ломило тело. Его доставили в ту же медсанчасть и положили за коридором из металлической решетки напротив комнаты, где восстанавливался Сомов. Персонал медсанчасти видел, как пару раз Сомов стоял близко с решеткой и бормотал, глядя на палату, где лежал заключенный. Мучившийся лихорадкой и животом прокричал всю ночь и умер на следующий день с крупными каплями пота на лице и широко раскрытыми глазами. Это была страшная смерть. Его уже хотели везти в стационар с охраной, начали оформлять документы, но было поздно.

Второй, из обидевших его, был найден на спортивной площадке. Он лежал в газоне с розами, которые так любил. Говорят, что у него не выдержало сердце. Но знающие люди говорили, что он многое повидал в жизни, и нервы у него были стальные. Не могло сердце подвести его. Такие люди не умирают от болезней, они умирают неестественной смертью.

На пятый день Сомова выпустили из медсанчасти. Простые осужденные обходили его стороной, так как он не хотел с ними общаться, а они его уже начинали побаиваться. Очевидно некоторые круги заключенных были недовольны тем, что погибли при странных обстоятельствах двое их товарищей, и решили испытать судьбу еще раз. В банный день его жестоко избил один из заключенных и затолкал под лавку ногами. Через пару дней обидчик стал слышать странные голоса, они были то тихими, то громкими, иногда они просили его или о чем-то кричали, а потом наступила тишина, такая невыносимая и пронзительная, что человек не выдержал и бросился бежать. Его расстреляла охрана. Ждали до последнего момента, стреляли в воздух, но когда он в своем безумии с разбегу взобрался на забор внешнего периметра с колючей проволокой, открыли огонь на поражение. В колонии Ивана Сомова с тех пор больше не трогали.

Через пару дней приезжал журналист из правозащитной организации, но репортажа не получилось – не пустили. Журналист и оператор отсняли материал у стены колонии и уехали, а спустя полчаса приехала группа следователей и чиновников по факту недавних смертей аж трех заключенных. Начальник исправительного учреждения был в ярости. Сомова, избитого, еще с наложенной повязкой на рану от первой драки, привели в кабинет. Начальник, повидавший много разных людей за два с половиной десятка лет работы в правоохранительных органах и системе исполнения наказаний, удивился виду заключенного. Сомов не впечатлил его. Однако взгляд у того был холодный, бездушный, и в то же время не такой, как у матерых уголовников. Сомов знал, что начальник колонии занимается незаконной продажей спецодежды, которую делали местные заключенные. У него был конкурент, который имел свой цех за городом. Сомов и попросил фото конкурента, на что начальник пренебрежительно швырнул журнал о бизнесе. На обложке улыбался полный и с большими залысинами мужчина с большой черной родинкой на носу.