Чингис-хан, божий пёс

Всадника, звавшего её.

И, дёрнув за руку старую Хоахчин, она соскочила с возка. Рабыня грузно плюхнулась спиной в кучу разившей прелью сырой листвы; а Бортэ удержалась на ногах. Она подбежала к Тэмуджину.

– Жена моя! – вновь закричал он. – Отзовись, если ты жива!

Бортэ схватилась за повод его коня. И Тэмуджин уже занёс было меч для удара… Однако тотчас узнал её. Торопливо бросил меч в ножны и, склонившись, обнял:

– Бортэ, любимая! Наконец я тебя нашёл, хвала Вечному Небу!

Он жадно хватал ртом прохладный воздух ночи, и его грудь тяжело вздымалась.

– Тэмуджин, – прошептала она, крепко прижавшись щекой к его бедру. – Я знала, что ты не забудешь меня! Верила, что мы снова будем вместе!

Он спрыгнул с коня. Обнял Бортэ, приподнял её и закружил. А потом поставил наземь и, не выпуская из объятий, зашептал вновь обретённой жене на ухо – горячо, прерывисто:

– Никто больше не сможет растоптать наше счастье! Никому тебя не отдам! Даже если придётся погибнуть! Пусть так, всё равно! Ничего подобного с нами больше не повторится! Каждый день я готов! Сражаться и умирать! За тебя! Никому не отдам!

Она, немного отстранившись, взяла его лицо в ладони:

– Не надо, не говори так. Если ты погибнешь, то и я с тобой, Тэмуджин. Мне без тебя белый свет не мил.

– Нет-нет, Бортэ, не бойся, этого не случится! Поверь, я уже не тот, что прежде! Теперь всё будет хорошо, милая, вот увидишь! Что бы ни произошло, я сумею тебя защитить!

По щекам обоих катились слёзы, и Тэмуджин думал о том, что отныне он должен будет крепко держать свою жизнь в узде. Крепко держать, железной рукою. Не только свою, но и жизнь Бортэ, и жизни своих родичей, и нукеров, и множества других людей. Только так, и никак иначе.

А сейчас Бортэ была рядом. Полная света и нерастраченных чувств, она вернулась к нему. И Тэмуджин увлёк её за собою – как можно скорее, нетерпеливо и неотвратимо – подальше от людских глаз.

…Чильгир-Боко был позабыт, словно его никогда не существовало на свете. Он ничего не значил в эти счастливые мгновения ни для Тэмуджина, ни для Бортэ.

Однако, вернувшись к стержню событий, мы увидели бы его мчавшимся на возке в растерянных чувствах и бешено изрыгающим ругательства. После чего Чильгир-Боко, решившись наконец расстаться с награбленным имуществом, тоже спрыгнул наземь с возка – и пустился наутёк что было духу.

Звёзды равнодушно взирали на него сквозь оголённые кроны деревьев, а он, не поднимая головы, смотрел себе под ноги – боялся споткнуться. Боялся преследования. Боялся смерти. Верно говорят: жизни человека есть предел, а его страхам нет конца и края.

Его никто не преследовал, однако Чильгир-Боко всё бежал и бежал, объятый тьмой и трепетом. Ночь стелилась ему под ноги, хлестала упругими ветвями по лицу, рассекала кожу – и кровь струилась по лбу, щекам и подбородку, смешиваясь с потом.

Звёзды постепенно тускнели, и луна близилась к завершению своего пути по небосводу, а он всё бежал, точно перепуганный заяц.

Плутая между стволами деревьев, с треском продираясь сквозь кусты и нагромождения валежника, Чильгир-Боко мчался по лесу, не смея остановиться. От усталости он не чуял под собою ног; у него рябило в глазах и толчки пульса отдавались гулкими ударами в висках и затылке; но Чильгир-Боко продолжал свой отчаянный бег до самого рассвета. А когда последние силы оставили его, он свалился на влажной от растаявшего снега травяной поляне – закрыл глаза и мгновенно уснул как убитый, ибо усталый сон не разбирает постели.

Жизнь беглеца была спасена.

***

Когда Чильгир-Боко проснулся, звёзды давно попрятались в свои небесные норы, а солнце стояло в зените.

Он сел на сырой траве и кратковременно застыл в неподвижности – лишь беззвучно шевелил сухими губами, точно вышёптывая шаманское заклятие от пагубного морока. А затем встряхнул головой и поклялся себе никогда больше не вспоминать ни о Бортэ, холодной и злоязыкой, как ведьма-шулма и лиса-оборотень вместе взятые, ни о Тэмуджине, мстительном и непобедимом, как чёрный мангус37, которого не берут ни меч, ни пламя, и одолеть коего можно лишь прибегнув к волшебству.

Неподалёку журчал ручей. Чильгир-Боко спустился к нему: кряхтя, опустился на колени и долго омывал распухшее лицо студёной водой, черпая её сложенными «лодочкой» ладонями. Словно старался вместе с засохшей кровью смыть с себя весь ужас прошедшей ночи. Затем напился из ручья и, воздев очи горе, возблагодарил Вечное Синее Небо за дарованное ему спасение. Внезапно налетевший порыв ветра зашелестел в кронах деревьев, сбивая с них остатки жёлтой и багряной листвы, и в этом Чильгир усмотрел добрый знак: смертная тень не настигла его, миновала стороной, унеслась по ветру вместе с листвой чужих загубленных жизней, и более ничто ему не угрожало. Но всё же медлить в опасном месте не стоило. И Чильгир-Боко побрёл на север, в страну Баргуджинскую38. (Туда же, спустившись вниз вдоль течения Селенги, бежали Тохтоа-беки и Даир-Усун с небольшим числом соплеменников. Их долго гнали, рубили и забирали в плен. Немногим посчастливилось уцелеть после ночного побоища).

…А Хаатай-Дармале не повезло: его изловили и на аркане приволокли к Тэмуджину. Тот подъехал на коне к предводителю хаат-меркитов и плюнул ему в лицо. А потом распорядился:

– Наденьте ему на шею кангу и отведите в наш нутуг, к Бурхан-Халдуну. Пусть все увидят, какой позор ждёт любого, кто желает унизить меня.

Краток миг торжества, но столь сладок, что нельзя его сравнить более ни с чем в жизни воина!

***

Долго не возвращался Бельгутей, преследовавший врага во главе большого отряда тайджиутов. Он разыскивал свою мать, и чем дальше забирался в тайгу, тем бóльшая злоба охватывала его. И эта злоба перерастала в отчаяние, ибо ему нигде не удавалось найти Сочихэл.

Наконец один из пленных меркитов указал Бельгутею аил39, в котором находилась его мать. Там Сочихэл жила со своим новым мужем, которому она досталась после пленения. Бельгутей развернул свой отряд в указанном направлении и велел тайджиутам гнать во весь опор.

Времени на сборы у меркитов не было: побросав свои юрты и возы с добром, они бросились спасаться бегством.

– Ты можешь остаться, – обратился к Сочихэл её новый супруг, вскочив в седло. – Я ведь не знаю даже, удастся ли мне сохранить собственную голову на плечах.

– Нет, я не хочу оставаться, – решительно ответила она, тоже усаживаясь на коня. – Поеду с тобой, и будь что будет. Тэмуджин убил одного моего сына, а другой служит ему как преданный пёс. Теперь у меня нет никого, кроме тебя!

Они пустили коней вскачь – и едва успели скрыться в тайге, когда тайджиуты ворвались в аил.

Спешившись, Бельгутей обнажил меч. И – готовый зарубить любого, кто встанет у него на пути – заметался из юрты в юрту, разыскивая мать:

– Сочихэл-эке! – звал он. – Я пришёл за тобой!

Но ответом ему была тишина. Аил опустел. Нерешительно показались из юрт лишь несколько пожилых индже и боголов, одетых а грязные обноски: спасая свои жизни, меркиты бросили их за ненадобностью… И – кто знает? – быть может, догнали в тайге мать-беглянку приглушённые расстоянием крики сына:

– Сочихэл-эке! Это я, Бельгутей! Если ты здесь, отзовись! Я всё равно отыщу тебя!

Но она не остановила коня, не поворотила назад. Оставив за спиной прошлую жизнь, решительно отринув её, Сочихэл мчалась вслед за меркитами – в Баргуджинские края, в неведомую даль. Чтобы больше никогда не видеть ни ненавистного Тэмуджина, ни его братьев, ни своего собственного сына, которого она считала предателем…

Не найдя Сочихэл, Бельгутей пришёл в бешенство. Некоторое время он ещё рыскал по тайге со своим отрядом, а затем оставил тщетные поиски. Вернулся к Тэмуджину и потребовал:

– Отдай мне пленных!

Тэмуджин пристально посмотрел ему в глаза:

– Где Сочихэл?

– Я не нашёл её! – выкрикнул Бельгутей. – Может, убили её, а может, забрали с собой! Они должны за это поплатиться!

И Тэмуджин всё понял, кивнул:

– Меркиты твои. Делай с ними что хочешь.

***

Бельгутей велел казнить всех меркитских мужчин. И сам участвовал в затянувшейся надолго расправе, стреляя в пленных из лука.

Впрочем, человекоубийство не утешило его, и он ещё много дней после этого ходил мрачнее тучи…

Когда с расправой было покончено, Тэмуджин обвёл взглядом сотни окровавленных бездыханных тел и подумал о том, сколь странно устроен мир: ещё сегодня днём эти люди жили своими мелкими сиюмоментными заботами, своими разновеликими печалями и радостями, и вот – для каждого из них погасла последняя луна, и солнце уже никогда не взойдёт. Если б им было известно всё наперёд, то, возможно, они сражались бы намного отважнее, чтобы с честью уйти из жизни. Но меркиты поступили как трусы, они бежали, пытаясь спасти свои шкуры – однако что для них изменилось? Ничего. Встретили смерть, подобно стаду глупых баранов, уготованных для обильной праздничной трапезы.

А ведь не этого ожидал каждый. Не будет у них теперь ни умудрённой сединами продолжительной и благополучной старости с неторопливыми рассказами об удачных набегах на чужие улусы и прочих событиях минувших времён… ни уютных юрт, в которых так приятно греть старые кости, глядя в потрескивающее пламя очага и слушая, как завывает снаружи студёный зимний ветер… ни заботливых жён и наложниц, умеющих с полуслова угадывать любое желание властителя своей судьбы… ни многочисленных детей и внуков, в которых люди обычно находят отраду на исходе своих увядающих трав… Нет, ничего этого не будет у лежащих здесь меркитов.

Однако в душе Тэмуджина не теплилось ни единой искорки жалости к поверженным врагам. Ведь так ведётся исстари: одних вражда убивает, а других учит побеждать. И он испытывал чувство удовлетворения. Потому что долгожданная месть свершилась; но самое главное – ему удалось вернуть Бортэ. Любимая женщина, живая и невредимая, снова рядом с ним. Чего ещё он мог желать?

Впрочем, слишком многим меркитам удалось спастись бегством. Это неправильно… Ничего, когда-нибудь настанет их черёд – всех тех, кто сегодня выжил.

***

Воины Тэмуджина, Тогорила и Джамухи разбрелись далеко по округе – отлавливали меркитских лошадей, собирали оружие убитых, а если на павших в бою недругах были хорошие доспехи, то не гнушались и ими.

Полонённых жён и детей вражьего племени Тэмуджин раздал своим багатурам.

– Сегодня я нашёл что искал, – сказал он. – Однако пусть не надеются меркиты, что родник их несчастий иссякнет. Впредь мы будем везде преследовать этот подлый народ, и наши уши останутся глухи к любым мольбам о пощаде. Их ждёт смерть, всех до единого.

– Возможно, в будущем так и произойдёт, однако сегодня-то нам за ними уже никак не угнаться, – благодушно посмеиваясь, покачал головой Тогорил. – Не думаю, чтобы они скоро опомнились от страха, который гонит их вперёд.

– Рано или поздноРано или поздноР они всё равно остановятся, – проговорил Тэмуджин упрямо, и в его глазах зажёгся холодный огонь беспощадной решимости. – Я не стану торопиться. Придёт время, когда меркитам надоест испуганно озираться по сторонам.

– Для этого должны миновать не одни травы.

– Ничего, пусть минуют. Я умею ждать.

– Это верно, – согласился Тогорил, вспомнив, что миновал довольно непродолжительный срок с той поры, когда его молодой союзник носил берёзовую кангу на шее и питался жалкими объедками в курене Таргутая Кирилтуха. – Ты уже успел доказать всем вокруг, сколь хорошо умеешь ждать подходящей возможности для мести. Вижу, характер моего анды передался его сыну: Есугей-багатур был так же отважен и безжалостен к своим врагам. Он говорил: «Нет никого опаснее, чем раненый зверь и недобитый противник. Если обнажил против кого-либо меч, надо идти до конца, обязательно разить насмерть. В противном случае сам неминуемо падёшь от руки того, кого пощадил»… Да, таковы были слова Есугея. Если б он дожил до этого дня, то его сердце – как сейчас моё – переполняла бы гордость за тебя, Тэмуджин.

…В обезлюдевшем меркитском кочевье осталось много брошенных детей: у одних родители погибли, другие же попросту потерялись в суматохе бегства. Среди них Тэмуджин приметил заплаканного мальчугана лет пяти – судя по всему, сына знатного нойона: тот был в шубке из белёных обрезков соболиных шкурок, в сапожках из маральих лапок и в собольей шапочке… Едва он увидел малыша – тотчас вспомнил, как Оэлун-эке жаловалась на одиночество:

– Вы, детки мои, повырастали, а мужа нет у меня, да и стара уже я, не могу родить себе ребёночка. А как бы хотелось маленького! Если б здесь топали детские ножки – не было бы так тоскливо сидеть в юрте со старухой Хоахчин, когда вы все уезжаете.

Вспомнив эту жалобу Оэлун, Тэмуджин подъехал к мальчугану:

– Как тебя зовут?

– Кучу, – ответил тот, утирая слёзы рукавом шубки.

– Где твои родители?

– Их убили.

– Видно, такая уж тебе выпала доля, ничего не поделаешь. Не зря говорят: за молнией следует гром, за громом – дождь. Ход вещей не изменишь. Хочешь, я заберу тебя с собой?

– Нет! – по лицу мальчика снова потекли слёзы. – Я хочу, чтобы мать и отец были живы! Чтобы всё стало как раньше! А если ты сделаешь меня своим боголом, то я вырасту и всё равно убегу!

– Не в моих силах вернуть тебе отца и мать. Но ты не будешь моим боголом, обещаю. Я отвезу тебя в юрту к одной доброй старой женщине, и она станет заботиться о тебе, как о родном сыне.

***

Когда Тэмуджин привёз маленького Кучу домой и подарил его матери, радость Оэлун превзошла все его ожидания:

– Само Вечное Небо послало его тебе! – воскликнула она, прижав к груди ребёнка. – Разве может что-нибудь скрасить закат жизни бедной вдове лучше, чем такой вот малыш? Я буду заботиться о сиротке, как если бы он вышел из моего собственного лона.

– Что ж, значит, у меня будет ещё один брат, – улыбнулся Тэмуджин, довольный, что угодил матери. – А когда он вырастет – дам ему коня, лук и меч. Станет Кучу настоящим багатуром, будет водить в бой моих воинов!

Он склонился к мальчику:

– Хочешь стать багатуром?

Глазёнки у Кучу разгорелись:

– Хочу! Дай мне лук и меч!

Тэмуджин потрепал его по волосам:

– Хорошо, сегодня же получишь аланггир номун40 и стрелы-годоли41. Ну, а меч я тебе дам позже.

– Когда?

– Когда немного подрастёшь. Ничего, не торопись, время пролетит быстро. Тебя впереди ждёт много славных дел.

Так появился ещё один член в семье Борджигинов. Оэлун стала для маленького Кучу настоящей матерью, не делая различия между ним и своими родными сыновьями. К слову, вскоре многие знатные соплеменницы Оэлун стали брать с неё пример, принимая в свои семьи детей, осиротевших в результате войн с соседями.

***

После разгрома меркитов хан Тогорил вернулся в свою ставку. А Тэмуджин и Джамуха, проехав осенней степью, покрытой ноздреватыми языками подтаивавшего снега, остановились у подножия горы Хулдахаркун. Здесь они решили подтвердить своё мальчишеское побратимство и устроили пир. Вновь, как в детстве, обменялись подарками. Джамуха подвёл Тэмуджину захваченного у врага коня по кличке Эбертуунгун42 и вручил ему золотой пояс. Тэмуджин также опоясал своего анду трофейным золотым поясом и подарил ему Эсхель-халиун43, личную кобылу посрамлённого меркитского хана Тохтоа-беки.

Были пляски и состязания, воины веселились, заодно с побратимством своих предводителей отмечая и победу над меркитами. Тэмуджин пил много архи, и Джамуха от него не отставал. Оба изрядно захмелели и до глубокой ночи пели песни вместе со своими багатурами. А потом легли спать под одним одеялом.

– Давай отныне кочевать вместе, – предложил Джамуха.

– Давай, – согласился Тэмуджин.

– Не зря говорят, что разделившиеся братья спустя год становятся просто соседями, а объединившиеся соседи скоро превращаются в братьев.

– А мы с тобой не просто братья, мы – анды. Теперь наши народы всегда будут защищать друг друга.

***

С тех пор как Тэмуджин и Джамуха решили кочевать вместе, они разбили свои курени поблизости друг от друга.

Надвигалась зима. Тихо и неприметно сменялись протяжные дни, полные мира и согласия. И Тэмуджину уже стало казаться, что так будет всегда. Что суровые испытания и превратности судьбы, которые остались за спиной, уже никогда не вернутся, не потревожат, не ударят исподтишка. Что впереди ждут долгие годы благословенного спокойствия – без коварства и зла, без незаслуженных обид и унижений, без предательства соплеменников и вражьих посягательств. Что изжита вся пагуба, отпущенная на его долю, и ветер горестных невзгод больше не налетит из степи, дабы перевернуть вверх тормашками устоявшийся уклад и разметать по белому свету угли из очага Борджигинов.

Бортэ была рядом с Тэмуджином, и ему больше ничего не требовалось. Поистине разлука для любви – как ветер для огня: малое чувство она способна погасить, а большое раздувает до небес. Так день за днём разгоралась и любовь Тэмуджина к Бортэ.

Но вскоре на него обрушилась новая беда. Грянула как гром среди ясного неба и пришибла к земле.

Однажды ночью, когда они с Бортэ остались вдвоём в своей юрте, и Тэмуджин принялся гладить её тугое и тёплое тело, ощущая нараставшее желание и предвкушая сладкий миг соединения, его жена вдруг залилась слезами и призналась, что ждёт ребёнка.

Её обрюхатил поганый Чильгир-Боко!

Возможно ли было услышать весть хуже этой? Даже когда меркиты отняли у него Бортэ, Тэмуджин мог действовать, бороться, у него оставалась надежда, что он сумеет вызволить её из неволи. Теперь же никакой надежды не было. Его жена взращивает в своём чреве вражье семя – и он не в силах воспрепятствовать этому. Не такого исхода ожидал Тэмуджин, когда вызволял её из меркитской неволи.

Окружающие предметы плыли перед ним, как в тумане. Стиснув челюсти, с лицом, похожим на застывшую маску, он торопливо оделся. Вышел из юрты и, оседлав коня, поскакал в степь. Всё быстрее и быстрее, куда глаза глядят. Холод пробирал его до костей; потоки встречного воздуха колюче били в лицо и шевелили волосы. Вскоре Тэмуджин уже мчался во весь опор, низко пригнувшись к конской гриве, точно старался оторваться от погони неумолимых дум. Однако это не приводило к утешительному результату.

Прежде многое в его жизни казалось непрочным, шатким, переменчивым; не каждый сумел бы приноровиться к подобному положению вещей, но Тэмуджин считал, что ему это удалось, ведь он не чета другим, он лучше, сильнее, упорнее обычных людей – как тех, кто вставал у него на пути, так и тех, кто ему сопутствовал. Да, так он считал до последнего момента, когда Бортэ призналась ему в своей беременности. А теперь мир рухнул для него.

Надо было принять какое-то решение, но в голове царил полный сумбур, не позволяя этого сделать.

Гулко отзываясь на удары копыт, охала стылая земля. Тэмуджин скакал навстречу ночи, до самого её края, за которым занимался неприветливый рассвет, и первые лучи пробуждавшегося в нижнем мире солнца постепенно разжижали стылую мглу… Под пламенеющими облаками всё не останавливался он, всё продолжал мчаться, словно тщился обогнать собственную тень. Багровая пелена ревности застилала ему глаза, и мир, погружённый в кровавый туман, пульсировал в такт учащённым ударам сердца; Тэмуджин словно скользил по гибельному лабиринту, не имея ни сил, ни возможности остановиться – он не чувствовал собственного веса и скользил, скользил, скользил, безвозвратно проваливаясь в клокочущее чрево безумия.

Все его старания ускакать, спастись от мучительных душевных терзаний были напрасны.

Спасения не существовало.

Глава четвёртая.

Сила тянется к силе

И ровное поле

Овеяло пришлым ветром,

И крепкие всходы

уже набухают новью.

Тао Юань-Мин

Лишь тот, кто имеет силу, может давать её другим.

Лао-цзы

По мере того как рос живот Бортэ, Тэмуджин делался всё мрачнее.

В его сердце поселились горечь и смятение, коих он был не в силах превозмочь. Ему чудилось, что повсюду он ловит на себе косые взгляды соплеменников. В каждом слове, обращённом к нему, Тэмуджин выискивал скрытую насмешку.

Почему с ним случилась эта беда? За что Великий Тэнгри послал ему такое испытание? Неужели мало страданий и унижений претерпел он в своей жизни?

Если б ему родиться в другие, более спокойные времена, в другом месте! И встретить не Бортэ, а другую женщину! Да, тогда у него всё могло бы сложиться иначе, и он не испытывал бы столь жестоких мук. Думать об этом было невыносимо. Но ведь без Бортэ он не представлял своего существования – ни до сего дня, ни теперь! И её любовь всегда была чиста, как вода в роднике! Да, то, что было между ними в прошлом, не бросить наземь и не упрятать в котомку. Значит, придётся выпить до дна отравленную чашу меркитского поругания.

– Человек слаб, ему не одолеть судьбы, ниспосланной свыше, – тихо приговаривал Тэмуджин, глядя на располневшую жену. – Овца покорна своему пастуху, а не хозяину. Вот такие дела происходят на свете… Опоздал я, ох опоздал.

Всё больше времени проводил он в своей юрте, выходя из неё только по крайней необходимости. Всё чаще – отрывистыми фразами, будто распоряжался о наказании провинившемуся нукеру – приказывал Бортэ принести кувшин с архи.

Нет, он ни разу не поднял на неё руку и никогда не оскорбил бранным словом бедную Бортэ. Разве она была повинна в том, что подневольно исполнила предназначение, заложенное в неё женской природой? Ведь это он, Тэмуджин, вместо того чтобы принять смерть от меркитского меча, защищая свой нутуг и своих женщин – жену и мать, – трусливо бежал на Бурхан-Халдун и спрятался за спасительной стеной непроходимой лесной чащи. Если на лошади, выкраденной из табуна, скачет чужой человек, винить в этом её хозяин должен самого себя, раз не сумел воспрепятствовать воровству. Только себя, но никак не лошадь.

Да, это он, малодушно сохраняя свою жизнь, отдал любимую Бортэ в лапы ненавистных меркитов!

Зато теперь ему бежать некуда. Ни одна – даже самая высокая – гора и никакая – даже самая густая – чащоба не смогут укрыть его от позора, не спасут от ненависти и презрения к самому себе. Верно говорят: упущенных возможностей не поймать самым длинным арканом. И ещё говорят: обиду злобой не успокоишь, огня маслом не погасишь.

Воин – в победоносном походе или в удачном набеге – волен подостлать под себя любую женщину из поверженного племени, это его неотъёмное право и справедливая награда за удаль и отвагу; подобное повторялось всегда, из года в год, из поколения в поколение. Ещё недавно разве мог представить Тэмуджин, что его постигнет участь побеждённого и униженного? Нет, не мог! Так уж устроен род человеческий: каждый надеется, что беда минует его стороной.

О если б знать всё наперёд!

Тэмуджин сознавал, что бесполезно терзаться запоздалым раскаянием. И что его ревность несправедлива. И тем более знал он, что свершившегося не изменить, не исправить, ибо никому ещё не удалось повернуть время вспять и выкорчевать корни грядущих несчастий.

Однако он не мог ничего с собой поделать. Во всём, что произошло с ним и Бортэ, ему чудился какой-то чудовищный обман. Словно кто-то напустил на него наваждение, от которого не избавиться, не спастись до конца жизни.

Иногда Тэмуджин пытался представить, как это было у неё с Чильгиром: прыгающие мужские ягодицы над широко распахнутыми из-под них белыми ногами Бортэ… её закушенная от наслаждения нижняя губа, так она часто делает, когда не в силах скрыть удовольствия… два жарких дыхания, которые, слившись воедино, всё учащаются, учащаются, учащаются… а затем – стоны… О-о-о-о-о, эти стоны страсти, выплёскивающиеся до самого неба! Как хорошо он знал их! Как явственно и непоправимо они сверлили его измученный слух!

До чего же ему было тягостно, мучительно, нестерпимо представлять всё это! Настолько тягостно, настолько нестерпимо, что липкий тошнотворный ком подкатывал к горлу и до судороги, до боли в зубах сводило скулы.

В подобные минуты Тэмуджину действительно хотелось ударить Бортэ. Но он одёргивал себя и, сжав кулаки, шептал – полуосмысленно и почти неслышно, с безумным блеском в глазах:

– Она ни в чём не виновата, ни в чём не виновата! Не я ли говорил ей, что мы подходим друг другу, как подходит крышка к кувшину, как стрела подходит к колчану и лук – к саадаку? Но это ведь я не сумел оградить её и себя от несчастья! Значит, во всём случившемся повинен только я и никто больше!

И, притянув Бортэ к себе, валил её на войлочную постель, принимался срывать с неё одежду.

– Глубокое озеро может замутить разве только целый табун, – выдыхал ей в лицо, – а от купания одного жалкого одра водоём не замутится, верно?

И с воинственной бесцеремонностью, точно желая наказать жену за невольную измену, входил в её горячее лоно. Перед глазами Тэмуджина плыла багровая пелена. А Бортэ испуганно смотрела на него во все глаза и стонала, закусив губу; иногда она вскрикивала от слишком резких толчков, но не смела противиться…