Чингис-хан, божий пёс

На рассвете, когда в желтоватой полосе воздуха над горизонтом заклубилось пыльное марево, поднятое копытами меркитской конницы, в курене началась паника. Организовать отпор столь малыми силами, какие имелись в распоряжении Тэмуджина, не представлялось возможным. Но и для того чтобы попытаться спастись бегством, на всех не хватало коней. Обстоятельства вынуждали юного Борджигина к немедленному принятию решения, не оставляя времени на раздумья. Ценой ошибки могла стать не только его жизнь, но и судьбы близких ему людей.

– Скорее собирай мужчин, – Оэлун схватила Тэмуджина за рукав, – и скачите прочь отсюда!

– Отдать всех наших женщин меркитам?! – возмущённо вскричал он. – Неужели ты хочешь, чтобы твоего сына называли трусом? Нет, мы примем бой! Пускай погибнем, но не навлечём на себя такого позора!

– Женщин они не убьют, – настаивала мать. – А тебе и братьям не миновать расправы.

– Но меркиты угонят всех вас в рабство!

– Сейчас речь идёт о твоей жизни, – повторила она слова, которые много лет назад говорила своему жениху Чиледу. – Да не только о твоей, сынок, но и о жизнях твоих братьев! К тому же, если вы погибнете сейчас, то некому будет вызволить нас из плена. Бегите, довольно сомнений!

И Тэмуджин послушался её, осознав наконец свою абсолютную и непоправимую уязвимость. Он, его братья, а также нукеры Боорчу, Джелме и ещё несколько юношей, вскочив на коней, ускакали прочь. В последний момент нашлась лошадь для Оэлун – и она отправилась вслед за ними, взяв на руки дочь Тэмулун.

Вскоре беглецы достигли горы Бурхан-Халдун и укрылись в покрывавшем её густом лесу. Туда меркиты сунуться не решились, опасаясь засады. Зато они успели настигнуть нескольких женщин, в числе которых была и Бортэ.

***

Разъезжая вокруг горы, меркиты издавали торжествующие возгласы. И почти непрерывно выкрикивали оскорбления в надежде, что уязвлённый Тэмуджин выведет свой немногочисленный отряд на открытую местность и вступит в гибельную схватку.

– Выходите, защитите своих женщин! – призывали они, надрывая глотки. – Чего вы попрятались, как мыши в норе?

– Забились в чащобу, где сытому змею не проползти!

– Вам бы только коней отбивать от чужих табунов, на большее смелости не хватает!

– Трусы! Все Борджигины такие, весь ваш поганый род!

– Нет, Есугей отличался от этих щенков! Он хоть и был подлым и бесчестным грабителем, но не страшился встретиться лицом к лицу с врагом!

– Что, боитесь? Взяли-таки мы своё: отплатили за Оэлун, отняли ваших жён!

– Ладно, сидите на своей горе, несчастные! А ваши женщины теперь будут рожать детей меркитским багатурам!

– Всё равно никуда от нас не денетесь! Ещё встретимся! Как долго ни щадят овцу, а конец её – быть зарезанной!

Однако понапрасну старались пришлецы. Хотя не зря говорят, что каждое произнесённое слово становится чужим: Тэмуджин внимательно вслушивался в крики меркитов и запоминал. Он стискивал зубы и сжимал кулаки, внимая воинственным призывам своих гонителей: многие из них были знакомы молодому Борджигину. Всем предстояло поплатиться.

В кронах деревьев то тут, то там тревожно вскрикивали птицы. Белка, пробежав по ветке над его головой, перепрыгнула на другую ветку – и, удаляясь, замелькала рыжим огоньком хвоста из стороны в сторону; и через несколько мгновений скрылась в расплывчатой глубине лесной чащобы. Проводив её взглядом, Тэмуджин несколько раз набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул. А потом сел в траву, согнул ноги в коленях, обхватил их руками, ни единым словом не нарушая молчания. И стал ждать.

Ему больше ничего не оставалось. Только время. Только терпение. Больше ничего.

***

Солнечный лик невыносимо медленно клонился к скрытому за деревьями краю земли. Казалось, дневному светилу хотелось увидеть развязку событий, развернувшихся у подножия горы Бурхан-Халдун, оттого оно не торопилось гасить свои лучи.

И всё же этот день подошёл к концу.

С наступлением темноты враги убрались восвояси. Тогда Тэмуджин велел Бельгутею, Боорчу и Джелме трое суток следовать за ними по пятам, дабы убедиться, действительно ли они возвращаются домой или хотят выждать где-нибудь невдалеке, а затем вернуться и перебить всех потомков ненавистного им Есугея.

Весть о пленении Бортэ потрясла Тэмуджина. Хотя вступить в бой с меркитами было бы чистым самоубийством, но теперь он жалел о том, что не сделал этого.

– Зачем я послушался тебя? – сказал он матери. – Зачем бежал? Лучше бы погиб в бою! А теперь честь моя навсегда потеряна.

– Успокойся, сынок, – попыталась утешить его Оэлун. – Даже самые страшные раны заживают, если никто их не тревожит, одна лишь смерть непоправима. Человек способен справиться с любой утратой, уж мне ли не знать это после того как я похоронила твоего отца… Ты сохранил самое главное: свою жизнь. А жену найдёшь и другую.

От одной мысли об этом ему сделалось не по себе.

– Я не хочу другую! – вскричал он, рубанув рукой по воздуху. – Мне нужна Бортэ! Что теперь жизнь моя – прах ей цена!

Гул крови пульсировал у него в голове. Как будто его избили. Как будто мчался на резвом скакуне – и вдруг конь, провалившись копытом в сусличью нору, выбросил его из седла… Держал в руках счастье да не сумел удержать надолго, упустил, потерял, отдал врагам! О вероломная судьба!

Сердце отчаянно колотилось в груди, и Тэмуджин боялся, что оно вот-вот остановится, надсадившись, или разорвётся от унижения и бессильного гнева.

Глава третья.

Стая наносит удар

Нет на свете печали

Большей, чем расставанье…

Цюй Юань

Ты подобна пыли над тропой,

Я же – илу в глубине речной.

Ты вверху, а я на дне потока, —

Суждено ль нам встретиться с тобой?

Цао Чжи

Он направился к Бурхан-Халдуну.

Достигнув подножия горы, оглянулся, окинул степь продолжительным тоскливым взглядом, словно прощался с этим бескрайним простором с несущимися по нему жёлтыми шарами перекати-поля. И принялся медленно подниматься по склону, шаг за шагом углубляясь в лесную чащу.

Дул слабый ветерок, путаясь в поредевших осенних кронах деревьев и вытряхивая из них лёгкие шелестящие звуки. А Тэмуджин, глядя себе под ноги, пробирался наверх одному ему ведомыми звериными тропами. До тех пор, пока не отыскал на взлобке горы небольшую поляну. Здесь стояла сложенная пирамидой груда серых камней – обо29 Бурхан-Халдуна. Сколько раз он с братьями приходил к этим камням, чтобы испросить защиты и покровительства у духа горы! Вот и теперь ноги сами собой привели его сюда.

Несколько раз прошёлся Тэмуджин по кругу, расхлёстывая ступнями сухую траву. Затем снял с себя пояс, повесил его на шею и уселся посреди поляны – привалился спиной к холодным камням, скрестив ноги.

Дух горы не защитил его, не помог уберечь жену от меркитов. Но у кого было сейчас просить помощи? Вспомнились слова матери, которые много раз слышал от неё в детстве: «Нет у нас друзей, кроме собственных теней»…

Взгляд Тэмуджина скользил по траве, по деревьям, а затем устремился в небесную даль, смыкавшуюся с горизонтом.

Пронзительно-отчаянны были его мысли.

Если б он оказался предусмотрительнее – наверное, можно было бы предотвратить всё, что случилось. А теперь…

Теперь – где-то там, за горой, далеко за бескрайними степными далями – пропала, растаяла, бесследно затерялась его Бортэ. Кто владеет ею сейчас? Кто, смеясь, швыряет её на войлок и с жадной бесцеремонностью срывает с неё одежды, мнёт её упругие груди, входит в её горячее лоно? И за что Великий Тэнгри столь жестоко наказал его, Тэмуджина? Неужели за отца – за то, что Есугей-багатур отобрал Оэлун-эке у трусливого Чиледу? Тьма времени миновала с тех пор! Конечно, без ветра трава не колышется и без тучи дождя не бывает, но разве сыновья должны отвечать перед небесами за поступки отцов? А если это не так, то в чём же состоит его собственная вина? Он ведь никого не обидел, никого не обездолил!

Или на свете не существует справедливости, и даже малый камень способен увлечь за собой такую лавину, которая беспрепятственно погребает человека за грехи его предков? Разве это правильно? Нет, неправильно!

Впрочем, и сам он, Тэмуджин, ничем не лучше проклятого Чиледу: сбежал, как испуганный тушканчик, оставив меркитам свою любимую, свою нежную Бортэ… Да, без ветра трава не колышется, и Тэмуджин сам виноват в своей беде, как ни крути. Видно, он из тех людей, о ком говорят: есть ты – ничего не прибавилось, нет тебя – ничего не убыло…

Так думал он и скрежетал зубами от клокотавшей в груди злобы и от презрения к самому себе; а по его щекам катились слёзы.

Всё, что случилось в этот день, казалось ему неправдоподобным. Однако время вспять не воротишь. Неужто мать права, и он будет вынужден принять неизбежное? Взять новую жену и забыть о Бортэ? Смириться с бесчестием и продолжать жить как ни в чём не бывало?

Вопросы обжигали сознание Тэмуджина – так же, как швыряемые ветром свирепые льдинки обжигают лицо усталому всаднику, заплутавшему в степи во время бурана. Вопросы нескончаемой вереницей хороводились в его голове; и он не искал ответов – не мог, не имел сил; его всё глубже и глубже затягивал в себя этот ледяной вихрь.

А где-то совсем близко куковала кукушка – гулко и пронзительно, точно пророчила вечную разлуку. Противная птица. Старики рассказывали, что в давние времена люди и животные имели по одному праздничному дню в году, и в этот день всем строго-настрого возбранялось работать. Кукушка же нарушила запрет, принялась вить себе гнездо именно в такой день. Великий Тэнгри узрел с высоты небес нарушение установленного порядка и, несказанно разгневавшись, разорил гнездо кукушки. При этом он заклял её навеки оставаться без гнезда.

И теперь неприкаянная птица будто злорадствовала и насмехалась над взобравшимся на гору человеком, и приглашала его в стаю проклятых – и пророчила, пророчила недоброе. Лишь изредка она ненадолго умолкала, а затем вновь принималась куковать, никак не хотела уняться, до самых сумерек… И даже после того как ночь вступила в свои права, зловещий голос кукушки ещё долго звучал в памяти Тэмуджина.

***

Долго находился он на горе, потеряв счёт времени, подобный остывающей головешке, в которой ещё теплится крохотное зерно огня, но если не поторопиться раздуть его, то вскоре не останется надежды вернуть к жизни пламя былого жаркого костра. Пять раз луна успела взойти на небосвод, а затем скатиться в нижний мир, уступая место дневному светилу. И всё это время Тэмуджин сидел в уединении, уставившись вдаль невидящим взором – до тех пор, пока не объявились Бельгутей, Боорчу и Джелме, посланные следить за врагами. Услышав их призывные крики, Тэмуджин наконец вышел из оцепенения. Он поднялся на ноги, вновь подпоясался и спустился с горы.

– Меркиты не вернутся, – сообщил Бельгутей. – Они уже на полпути к своему улусу.

– Бурхан-Халдун спасла всех нас, – с облегчением вздохнул Тэмуджин. – Отныне каждый год в этот день буду приносить жертву духу этой горы.

Затем осёкся, вспомнив о своей главной потере. И, помедлив несколько мгновений, спросил:

– Что с Бортэ? Может, вам удалось проведать, какова её участь?

– Удалось, – нахмурился Бельгутей.

И кивнул в сторону Джелме:

– Вот он слышал.

Тэмуджин почувствовал лёгкий озноб – словно его коснулся порыв ледяного ветра – и уставился на нукера. Тот переминался с ноги на ногу, собираясь с духом. Слова застревали у него в горле, и он всё никак не мог решиться сообщить неприятную весть.

– Ну? – нетерпеливо воскликнул Тэмуджин, и лицо его исказилось в муке ожидания, ибо он уже догадывался, что произошло. – Говори же скорее, своим молчанием ты уже ничего не изменишь!

– В последнюю ночь я подполз очень близко к меркитскому стану, – торопливо забормотал Джелме, отведя взгляд в сторону. – Они не боялись погони, поэтому не особенно сторожились. Мимо проезжали двое дозорных, из разговора которых я понял, что Бортэ отдали Чильгир-Боко, младшему брату того самого Чиледу, у которого Есугей-багатур отобрал твою матушку. Сам-то Чиледу недавно умер, иначе твоя жена досталась бы ему, – так говорили меркиты… Возьмёт ли Чильгир-Боко её в жёны или просто сделает своей индже30 – этого никто не знает, он сам будет решать.

– Ничего он решать не будет! – вскричал Тэмуджин. – Я отниму у него Бортэ, чего бы это ни стоило!

– Мою мать они тоже забрали, – негромко проговорил Бельгутей. – И я скорее погибну, чем оставлю её в руках у меркитов.

– Я поеду к отцу, попрошу его отпустить в поход моего брата Субедэя, хорошо? – Джелме вопросительно взглянул на Тэмуджина.

– Поезжай, – кивнул тот. А затем распорядился:

– Разъезжайтесь все, собирайте наших воинов. Зовите и чужих, обещайте хорошую добычу у меркитов всем, кто пожелает присоединиться к нам. А я немедленно отправляюсь за помощью к хану Тогорилу.

***

К Тёмному бору на берегу реки Туул, где располагалась ставка кераитского хана, Тэмуджин выехал в сопровождении Хасара и Бельгутея. Следом за ними летели заунывные песни ветра: не смолкая на протяжении всего пути, они усугубляли душевные терзания Тэмуджина.

Дно тоски – море: упадёшь и утонешь; терпение – лодка: сядешь и переплывёшь. Он понимал это. И, поторапливая коня, скрежетал зубами от нетерпеливой ярости, от сжигавшей его жажды действия. Бортэ казалась ему сейчас недосягаемой, как луна в тёмной пропасти небес. Но Тэмуджин не мог позволить себе отчаяться.

…Улус Тогорила был обширен и многолюден; все знали это, потому вряд ли кто-нибудь из соседей решился бы на него напасть. Ван-хана устраивал такой порядок вещей; в последние годы он ни с кем не враждовал и успел привыкнуть к спокойной жизни… Выслушав Тэмуджина, Тогорил помрачнел. Однако в своём решении не колебался ни мгновения:

– Забрав твою жену, меркиты мстят моему анде Есугею. А значит, это не только твоё, но и моё кровное дело. Я соберу два тумена31 воинов, и мы пойдём на них!

– Спасибо, хан-отец, – благодарно склонил голову Тэмуджин. – Я знал, что ты не откажешь мне в помощи.

– Но меркиты – большое племя, – задумчиво продолжал Тогорил. – Узнав о нашем приближении, они сумеют собрать немалое войско.

– Я уже подумал об этом, – сказал Тэмуджин. – Меркиты ничего не узнают: мы разошлём во все стороны дозоры, которые будут убивать любого встречного.

– Разумно, – согласился хан. – И всё же подумай: у Есугея-багатура было много родичей – так, может, среди них остался ещё кто-нибудь, кого ты мог бы позвать на помощь?

– В своё время родичи предали меня, уйдя с Таргутаем. Но сейчас я велел своим нукерам объявить всем: те, кто пойдут со мной на меркитов, будут прощены.

Помедлив немного, он добавил:

– А ещё когда мне было одиннадцать трав, я играл в альчики на льду Онона с Джамухой, сыном нойона племени джаджират, и тогда мы с ним побратались. Это была как бы игра; он подарил мне альчик от козули, а я ему – свинчатку, и мы поклялись друг другу в верности, как анды. Сейчас Джамуха стал ханом джаджиратов. Быть может, он не забыл наше детское побратимство? Как думаешь, хан-отец, могу ли я обратиться к нему за помощью?

– О да! Ведь побратимство выше кровного родства: анды – как одна душа. Так говорили наши пращуры, и горе тому, кто посмеет отступить от их заветов. К тому же недавно Джамуха приезжал сюда, называл меня старшим братом и искал покровительства. Джаджираты – племя небольшое, но воинственное, его помощь сейчас будет очень кстати. В пору благоденствия дружбой пользуются, но проверяют её лишь в беде. Я пошлю своих людей к Джамухе: пусть скажут, что настало время на деле доказать его преданность старшему брату Тогорилу и анде Тэмуджину. Я уверен, он не сможет нам отказать.

***

Старый хан Тогорил оказался прав: Джамуха ответил его гонцам, что немедленно выступает в поход. К этому времени Тэмуджин уже тронулся в путь домой. Вернувшись в родной курень, он решил подстраховаться – и послал к молодому джаджиратскому хану Бельгутея и Хасара. Когда они прибыли к Джамухе, тот воскликнул:

– Передайте Тэмуджину, что сердце моё болит за него. В детстве мне и самому довелось побывать в плену у меркитов: если б отец не выкупил – прозябал бы сейчас среди несчастных боголов. Я уже окропил своё знамя и ударил в барабан, обтянутый кожей чёрного вола. Завтра на рассвете оседлаю вороного скакуна, надену хуус хуяг32 и выступлю на обидчиков моего анды. Мы освободим Бортэ и воздадим меркитам: всех мужчин изничтожим, а женщин и детей заберём в полон.

Неведомо, стал бы Джамуха помогать Тэмуджину, если б у того за спиной не стоял Тогорил. Но дружба с могущественным кераитским ханом дорогого стоила. Да и лёгкие на подъём джаджираты, воодушевлённые перспективой скорой поживы, рвались в бой.

Таким образом, участь меркитов была решена. Они об этом пока не подозревали, но тучи гибельного ненастья уже собрались над ними, и теперь возмездие было лишь вопросом времени.

***

Бортэ, его родная душа, его любимая жена была в руках неведомого, незнакомого и ненавистного Чильгир-Боко. Возможно ли представить такое?

Нет, никак не возможно!

Даже мысль об этом была невыносима.

Он обязательно освободит Бортэ, чего бы это ни стоило. Он будет упорным и терпеливым в достижении своей цели. А когда придёт время, станет жестоким и беспощадным. О, тогда-то он наконец даст волю чувствам – и горе меркитам, посмевшим отнять у него жену!

Днём и ночью взгляд Бортэ – тоскливый, зовущий, умоляющий – мерещился ему и не давал покоя, бередил душу и не отпускал.

Тэмуджин торопился. Ему удалось собрать гораздо больше воинов, чем он рассчитывал – целый тумен. Выступив в поход, он встретился на реке Кимурха с двумя туменами кераитов: один из них вёл Тогорил-хан, другой – его младший брат Чжаха-Гамбу. Объединёнными силами они направились к истокам Онона, где их ждал Джамуха: тот, как и обещал, собрал тумен джаджиратов.

Стояла поздняя осень, выпавший ночью первый снег придавил к земле сухие травы, и конные отряды торили свежие следы по его бескрайнему белому покрывалу.

Все уже знали, что нападение на ставку Тэмуджина совершили три меркитских рода: удууд-меркиты во главе с Тохтоа-беки, хаат-меркиты, ведомые багатуром Хаатай-Дармалой, и увас-меркиты нойона Даир-Усуна.

Перед последним решительным броском Тогорил, Тэмуджин, Джамуха и Чжаха-Гамбу собрались, чтобы обсудить предстоящие боевые действия.

– Тохтоа-беки, наверное, теперь находится в степи Буура-Кеере, – сказал Джамуха, – Хаатай-Дармала идёт с ним, торопясь укрыться в лесах, а Даир-Усун, должно быть, успел добраться до слияния Орхона33 и Селенги34 и переправился на остров Талхун-арал, где находится его ставка.

Тогорил и Тэмуджин согласно закивали, ибо доклады лазутчиков – как кераитских, так и тайджиутских – подтверждали предположения джаджиратского хана.

– Отсюда до реки Килхо уже рукой подать, – продолжал Джамуха. – Вода сейчас в ней – бр-р-р какая холодная, но это ничего. Мы должны, не теряя времени, переправиться через реку и мчать во весь опор через степь Буура-Кеере, пока меркиты не ждут. Мы раздавим их с налёту. Надо действовать, пока не поздно.

– Нет, будет лучше, если мы дождёмся ночи, – возразил Тогорил. – Ты бесстрашен, Джамуха, и заслуживаешь за это всяческого восхваления. Однако нам следует думать о разных сторонах дела и заботиться скрытных возможностях, дабы потерять в схватке как можно меньше людей. Когда враг спит, к нему проще вторгнуться через дымник юрты35.

– Хан-отец верно говорит, – поддержал его Тэмуджин, подавив бушевавшую в сердце жажду действий. – Переправа – дело трудное и не особенно быстрое, а под покровом темноты нас будет труднее заметить. Если нападём ночью, то скорее застанем меркитов врасплох – так, чтобы они не успели даже вынуть луки из саадаков и стрелы из колчанов. Иначе нам может прийтись туго, ведь мы ненамного превосходим их числом.

Все посмотрели на младшего брата хана Тогорила. Чжаха-Гамбу сдвинул брови и засопел в сомнении, но после короткого колебания махнул рукой:

– Ночью так ночью. Хуже не будет, если до сумерек наши кони смогут малость отдохнуть.

На том и порешили.

С наступлением сумерек на скорую руку связали плоты, надули бурдюки из цельноснятых бычьих шкур. Имущество и припасы для переправы сложили на плоты, привязанные к хвостам лошадей; а сами преодолели неширокую реку с помощью бурдюков, поскольку плавать почти никто из степняков не умел.

Затем последовал стремительный бросок по ночной степи – и наконец объединённое войско кераитов, джаджиратов и тайджиутов, подобно остро отточенному клинку, вонзилось в меркитский нутуг36.

Желаемое сбылось: враг был застигнут врасплох.

Лишь немногие из меркитов попытались дать отпор нападавшим, позабыв о страхе. Все остальные ударились в бегство, побросав свой скарб и не оказывая никакого сопротивления неприятелю. Топот тысяч копыт сливался со свистом ветра в ушах наездников, с бряцаньем бранной снасти и с удалым гиканьем предвкушавших кровавую страду воинов – всё это росло и ширилось, быстро превращаясь в грозный гул, в единую музыку возмездия.

Беглецам удалось достигнуть леса, но и там гораздо более многочисленное войско преследователей не отставало. В спины обезумевшим от паники меркитам летели копья и стрелы. Вышибленных из сёдел добивали изогнутыми саблями-хэлмэ и мечами-мэсэ. Жаждавшие спасения люди мчались, петляя между кривыми стволами деревьев, продираясь сквозь густые переплетения кустов – и падали один за другим, кто молча, а кто с криками и стонами, проваливались в пучину кружившейся, оравшей и гремевшей тьмы, на дно этой гибельной ночи, изрубленные, пронзённые, затоптанные копытами. Они падали и оставались лежать на земле, настигнутые смертью, которая рано или поздно приходит за каждым, не спрашивая согласия.

– Бортэ! – кричал Тэмуджин, скача впереди своих нукеров.

Его губы иссохли и потрескались от незримого пламени, которое неистовствовало и бесновалось у него в груди. Вместе с тем волны пьянящей силы захлёстывали, переполняли Тэмуджина и влекли вперёд. Никто не сможет встать у него на пути, никто не сможет, он знал это. Неукротимо и безостановочно, будто одержимый злыми духами, разил он врагов налево и направо. И, обгоняя бегущих меркитов, напряжённо озирался по сторонам.

– Бортэ! – уносились к кронам деревьев его отчаянные призывы. – Где ты?! Отзовись! Я пришёл за тобой!

Нетерпение, владевшее им, поднялось до наивысшего предела; казалось, оно вот-вот заслонит собою небосвод, заполнит весь мир до краёв и разорвёт его на части.

А Бортэ в это время вместе с рабыней Хоахчин тряслась в возке, которым правил их новый хозяин Чильгир-Боко. Продираясь между деревьями и кустами, возок подпрыгивал на кочках и раскачивался из стороны в сторону с таким угрожающим треском, что казалось: ещё мгновение – и он развалится на части.

Чильгир склонился вперёд и яростно нахлёстывал лошадей.

***

Бортэ и старая Хоахчин, обнявшись, тряслись в возке, обмирая от страха и надежды: что ждёт их в тёмном буреломе этой ночи – скорая смерть или освобождение?

И мысли Чильгир-Боко мчались примерно в том же направлении. Вжав голову в плечи, он ожидал гибели в любое мгновение, но было жаль награбленного добра, сваленного в возок, а ещё более было жаль ему собственной жизни, и он всё хлестал и хлестал плетью по лошадиным спинам. Морды лошадей покрылись клочьями пены, они мотали головами и перебирали копытами из последних сил, волоча за собой грозивший вот-вот развалиться возок с седоками.

Иногда Чильгир-Боко оборачивался, чтобы рассмотреть, не приближается ли погоня. И в такие мгновения женщины могли разглядеть застывшее на его лице выражение тоскливой обречённости.

– Дурак я, что согласился взять тебя, Бортэ! – приговаривал он в сердцах. – Зачем пожадничал? Зачем положил змею себе за пазуху? Разве другая женщина согревала бы моё ложе хуже тебя? Нет, любая согревала бы не хуже! А теперь, видать, придётся мне жестоко расплатиться за всё своей пустой головой!

– Это правда, очень скоро тебе придётся расплатиться, – с нескрываемо-злорадными нотками в голосе отзывалась из-за его спины Бортэ. – Что, боишься за свою жалкую жизнь? И правильно боишься! Тэмуджин обязательно тебя отыщет. Даже если ты попытаешься скрыться на краю света, он всё равно тебя настигнет и убьёт!

– Молчи, проклятая индже! Прежде чем он меня настигнет, я ещё успею отрезать твой поганый язык!

Чильгир-Боко яростно нахлёстывал лошадей, и те храпели в запале, и роняли пену, однако прибавить темп уже не могли. А по лесу разносился, приближаясь, крик:

– Бортэ! Где ты?!

Этот голос она узнала бы среди тысячи других. Какой сладкой музыкой он отзывался в её сердце!

А затем она увидела всадника в шлеме из буйволовой кожи, обшитом железными пластинами.