Тайны Кипеллена. Дело о запертых кошмарах

Я выпустил в потолок надцатое кольцо дыма и серая мутноватая завеса, пропитанная отборным табаком, еще больше уплотнилась.

– Марек, открой окно, а то вы скоро начнете синих фей ловить.

Я дождался, пока в кабинет хлынет холодный ночной воздух:

– Первое – мы точно знаем, что нежить дамского полу.

– Отчего это? – удивился Казик.

– От того, что все убитые полу мужского, а себе подобных она из солидарности не жрет, – пошутил я, добавив уже серьезно. – В двух случаях жертву перед смертью видели с некоей девицей. И есть подозрение, что это она их пошамала, болезных. И трупы все наши были в расцвете сил и возможностей. Как уж она их заманивала, не знаю, но думается, что всякий раз по-разному, если умудрилась почти не засветиться и пустить по ложному следу опытного боевого мага, – тут уж душой кривить не пришлось, Рекар Пшкевич в своем ремесле собаку съел, не будь он ещё таким твердолобым, глядишь, и раскрыл бы дело до моего приезда. – Ну что, панове, какой вывод из всего этого?

Мальчики на побегушках озадачено переглянулись.

– Она умная, – неуверенно изрек Казимир.

– Вот, то-то и оно, – вздохнул я. – умная, а значит опасна вдвойне.

– А второе? – припомнил Марек.

– Все они возвращались со светских приёмов. А это значит? – я пытливо уставился на осоловевших помощников сквозь поредевший дым.

– Ну, это… – пробормотал Казик, – она их на балу того…

– Скорей всего, – согласился я, за два года наловчившись быстро и правильно истолковывать многозначные «того». – Но думается мне, что не совсем, то есть не на самом балу, скорее поджидала неподалеку…

– Волкодлак! – выпалил Марек.

Я вздохнул, закатив глаза, и всё еще щурясь, проворчал:

– Сейчас выдам учебник и отправлю зубрить, в какие дни волкодлаки перекидываются! Когда полнолуние было?

Рыжий потупился, начав что-то считать на пальцах.

– Неделя уже прошла, – наконец выдавил он. – Сейчас месяц Хрустальной луны.

– Да к тому же, наши убитые шли за человеком. А если бы это оказался волкодлак, они бы сто раз сбежать успели, пока того в смене ипостаси корежило. Нет, думаю, что наша убийца меняет облик по своему желанию. А то, что охмуряет на балах, так значит, умеет вести себя в высшем обществе, недурна собой, весела и обаятельна. Казимир, погляди, как там настойка с места преступления?

Задумчивый Казик метнулся к шкафу и достал длинную колбу с порозовевшей водой.

– Вроде готово!

– Тащи! – вздохнул я.

Кто бы знал, как мне не хочется нырять в ту злосчастную ночь, когда убили щеголя.

Получив «настойку» на окровавленных песчинках, я едва глянул на мутную воду и скомандовал:

– Отойдите!

Мои «мальчики на побегушках» послушно шарахнулись в дальний конец кабинета, поближе к двери. Они давно привыкли, что во время действия припоя от меня может и заклятье невзначай прилететь. Инстинкты боевого мага далеко не всегда уживаются с воспоминаниями жертв. А поскольку в такие моменты я уже не совсем я, то и последствия порой бывают ошеломительные.

Скривившись, я громко выдохнул и запрокинул колбу, отпив ровно половину. Всегда надо оставлять часть «настойки», чтобы в случае чего, нырнуть в прошлое еще раз.

– Подпиши! – прошептал я, и рука безвольно стукнулась об стол.

Тело словно перестало существовать, а мою несчастную душу бросило сквозь время…

Из темноты разнёсся женский смех. Каждый звук отдавался оглушительным эхом так, что хотелось зажать уши. Вот только руки мне не подчинялись. Перед глазами мигали тусклые фонари. В луже отражался тёмный фасад дома с пустыми цветочными горшками под окнами. Кривая, изъеденная ржавчиной труба, тянулась вдоль стены и загибалась в канаву. В световых пятнах промелькнула брусчатка. Её перекрыл рукав дорого камзола. Улица расплывалась, растворяясь в ночном сумраке, а мысли суетливо сбивались в кучу.

– «Снова проигрался… Куць побери их всех… Ничего, завтра пан Трацкий оплатит свой заказ и отыграюсь… О… прекрасная панна… Похоже тот стакан шапры был лишним. Ты мне снишься? Не снишься-а… – касание мертвенно холодных губ не отрезвляет, а распаляет ещё больше. – Как там сказал этот зануда Гжесь Ремиц? Не везет в игре, повезет в любви? О да… Как затащить в особняк… она такая шалунья и вроде не против… или играет… спросить напрямую… на бархатную розу не похожа… что, если сбежит».

Я потерялся в беспорядочном потоке пьяных раздумий. Мне самому уже казалось, что фривольная девица должна согласиться. Вот только бы увидеть её лицо. И, как на зло, фонарь возле дома покойного Любомира Дражко погас. Я… Он… Мы начали поворачиваться. Вуаль на шляпке, щекотавшая лицо незадачливого любовника колыхнулась. Глаза в её тени вспыхнули, и раздался отчетливый треск ткани. Платье брызнуло в стороны оборками и бантами, а в тусклом свете фонаря блеснули когти. Он… Я… Мы закрылись руками… От боли перехватило дыхание, но крик всё же вырвался наружу и чужими, незнакомыми нотами отскочил от стен домов. Трещали кости, булькала, выплёскиваясь через горло кровь… Мы вопили, но нас продолжали неистово терзать, рвать на части, драть, кусать… Внутренности горели огнём и чем слабее становился жар, тем быстрее мы угасали…

– Кто здесь? – завопили издалека.

Когти вырвались из нашего тела, и давящая тень метнулась в сторону…

– Пан Вильк! Пан Вильк?!

Я оторвался от стола, с ужасом схватившись за грудь. Боль ещё металась внутри, не веря, что всё случившееся произошло не со мной. Она упорно твердила, что меня убили: жестоко, страшно, мучительно, но я упрямо качал головой. Нет! Тот щеголь лежит в холодной, накрытый холщовым мешком, а я Бальтазар Вильк, маг-припой Ночной стражи. Ненавижу работать с кровью! Слишком сильная связь и глубокое погружение. Лишь Пресветлым известно, как до сих пор не свихнулся. Мой дар, моё проклятье, мой недуг только что забросил меня в болезненную пучину чужой памяти, но позволил выбраться и узнать очень важную деталь.

– Она не насытилась, – прохрипел я, всё еще глотая воздух, – поэтому выйдет на охоту не через два-три дня как раньше, а быстрее. Тварь конечно умна, но голод сильнее. У кого сегодня сборище?

Я задыхался, продолжая массировать грудь, боялся, что, если отпущу, под рубахой тут же появятся страшные раны.

– Сейчас осень, балы, почитай, каждый день проходят, – сообщил Казик.

– А чего она, только благородных, что ли, жрет? – спросил Марек, почёсывая рыжую голову. – Может, вчера в Портовом квартале кого пошамала да залегла?

Я облизал губы.

– Она не обычный упырь. Пьянью подзаборной, да голью перекатной словно брезгует…

– Гурманша что ли?

Я отмахнулся. Её наклонности меня беспокоили меньше всего. Она играла с нами, оставляя на улицах растерзанные тела, работала под обычную тупую нежить. Но жертвы, жертвы говорили сами за себя. Эта когтистая дрянь отлично знала, кого она убивает, словно кто-то указывал ей. Сейчас главное остановить тварь, а кукловодом, если он действительно есть, можно заняться позже. Ведь может статься, что тварь и хозяин – одно целое.

– Срочно список всех балов и увеселений на ближайшие десять дней, – жестко бросил я. – Казик, займись.

Одышка уже прошла, но её место заняла дикая жажда. Рот пересох. Еще немного, и потрескаются губы.

– Пан Вильк, сегодня у Ночвицких званный вечер.

Я повернулся к нему, уставившись в глаза.

– Так чего мы тут сидим?

Из рассказа Аланы де Керси, младшего книгопродавца книжной лавки «У Моста»

До дома долетела, как снаряд, выпущенный из пращи, так и не попрощавшись толком с Румпелем, который высунулся из-под моста с воплем:

– А глинтвейн?!

Но я уже неслась по улице прочь, скороговоркой бормоча на ходу: «Холодно-холодно-холодно-о-о-о!!!».

Ветер к вечеру заметно усилился и стал жутко холодным, а в соприкосновении с промокшей юбкой так и вовсе давал неземной эффект ускорения. Темный осенний вечер набросил на город холодный покров, не оставив о прекрасном солнечном деньке ничего кроме воспоминаний. Фонарщики ездили по улицам на помеси стремянки с колесницей и зажигали фонари. А палые листья, попадавшие в пятна света, казались отлитыми из меди и золота.

Ввалившись в дом и наскоро поздоровавшись с хозяйкой, что-то колдовавшей на кухне, я стремительно кинулась к лестнице на занимаемый мною второй этаж, более всего желая переодеться и согреться. Окрик хозяйки настиг меня уже на середине лестницы.

– Алана! – кругленькая, морщинистая, словно печеное яблоко, пани Флося оторвалась от плиты и, подхватив со стола какую-то коробку, догнала меня.

– Что это? – я с подозрением воззрилась на свой любимый шоколад.

– Кто-то оставил на перилах у двери, – доверительно сообщила хозяйка, – на карточке написано, что для тебя.

Я озадачено приняла коробку из рук старухи и вперилась в карточку: «Панне Алане. Прекрасная работа. Б. В.»

– У-у-у… – наверное, в этот момент мое лицо настолько утратило человеческие черты, перекосившись в приступе бессильной ярости, что хозяйка шарахнулась от меня обратно к плите.

А мне неимоверно захотелось запустить злополучную коробку в стену.

– Этот паршивец, этот гаденыш, этот… этот… У-у-у, ненавижу! Как он посмел! Прекрасная работа, конечно! Других не делаем! – я замолчала одолеваемая страшной мыслью, что Вильк узнал меня и теперь мстит за покалеченную ногу и перекроенную карьеру.

Постояв несколько секунд на лестнице и посопев, как сердитая кошка, я раздраженно потопала наверх.

Ввалившись в свое скромное жилище и, первым делом, избавившись от мокрой юбки, зарылась в шкаф и через минуту вынырнула оттуда с широкими холщовыми штанами в руке. Любимая ещё со времен школьного общежития одежка – целиком и полностью плод моих швейных усилий. Уж больно хотелось доказать маме, что я не бесталанна в нелегком портняжном деле. В итоге после месяца мучений стала обладательницей несуразных холщовых портков, которые наверняка пришлись бы впору гному, но никак не тощей девице пяти с половиной футов росту. Результат моих упорных трудов оказался чересчур широк в поясе и обладал куцыми штанинами, оканчивавшимися на пять дюймов выше щиколотки. Но в целом штанцы вышли мягкими и удобными и вполне годились для домашней работы, посему я просто стянула их в поясе тесемкой.

Пока переодевалась и разводила огонь в очаге, моя ярость немного поутихла, и всё воспринималось значительно спокойнее. Дали работу? Сделаем! За то нам и деньги плачены будут. Приличные, между прочим, если верить Врочеку. Утащили рисунок? Вернем, никуда не денемся! Даже если для этого придется прогуляться в спальню Бальтазара Вилька и сунуть руку к нему под матрац… а шоколад съедим! Зря, что ли, Вильк на него свои кровные потратил? Шоколад дорогой, такой нечасто себе позволяю, растягивая каждую коробку до последнего. А тут такое счастье, да на халяву. На халяву, оно, как известно, и уксусом упиться можно, чего уж говорить о шоколаде.

Я подхватила сумку, брошенную в ярости на пол, и вытряхнула её содержимое на кровать. Все равно в ней пора наводить порядок. Посреди груды хлама, гордо именуемого нужными вещами, перекошенной надгробной плитой лежала принесенная паном Вильком книга. И когда это успела сунуть её в свою бездонную суму? Мм? Правда, если учесть в каком взвинченном состоянии была, то вполне могла прихватить машинально. Ну что ж, пока человек предполагает, а богини спорят, как бы все испортить, я тихой сапой действую себе во благо. Раз уж вопреки заветам старины Врочека все же стащила злополучную книжонку, то не поработать над ней – просто грех.

Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи

Шляхтичи Ночвицкие сделали имя и состояние на создании и продаже сверхпрочных, нерассхыхающихся деревянных корыт, по названию которых семейство и получило фамилию. В ночвах стирали белье, купали детей и даже кормили поросят по всей Растии. В них же зимой ребятня каталась вместо саней, после чего сверхпрочное корыто удостаивалось огненного погребения в печи, а малолетние озорники – ремня, потому как от обычного, вырезанного кустарем-столяром корыта, оно отличалось только вытравленным клеймом Ночвицких, а стоило на порядок дороже, наверное, из-за дивной формы. «Дабы водица облекала нутро упруго», как значилось в инструкции, прилагаемой к корыту. О том, чье же нутро облекает водица, инструкция скромно умалчивала.

Усадьба Ночвицких занимала два квартала на северо-западе Кипеллена. Её окружал огромный парк с редкими видами деревьев и кустарников для целебного дыхания, прекрасными аллеями, каскадными озерами и многочисленными беседками для уединенных разговоров. Чтобы пробраться через парадные ворота, выходящие на запруженную экипажами Масельную площадь, и добиться аудиенции у главы семейства Ночвицких потребовалось бы часа три-четыре. У нас столько времени не было, поэтому остановив экипаж подальше от всеобщей суеты, мы вышли к неприметной калитке со стороны Каганчикова переулка.

Казик клялся, что ходил этой тропинкой много раз, и, раскрасневшись, что-то бормотал себе под нос.

Тёмный парк встретил нас сырой прохладой, покоем и неправдоподобной тишиной. От того шелест листьев под сапогами раздавался на половину Кипеллена и смог бы перекрыть набат на колокольне храма Четырех Пресветлых.

– Не туда идём, – заворчал через некоторое время Марек.

– Мне лучше знать, – огрызнулся Казик.

Я недовольно постучал тростью об землю.

– Дорога́ каждая минута.

– Уверен, что нам туда…

Рыжий не успел договорить. Надсадный, полный ужаса вопль разломил тишину осенней ночи, прервав его уверенное заявление.

Мы бросились на звук. Мои «мальчики на побегушках», благодаря своему опыту в суетливом метании туда-сюда и моей повреждённой ноге быстро оторвались, но я ковылял изо всех сил.

За кустами из мрака протаяло неровное пятно света. Изогнутый фонарь почти касался крыши беседки, будто пытался заглянуть внутрь. Между изящными колоннами мелькнул тёмный силуэт. Мог бы поклясться, что это девушка, но разглядеть не успел, помощники закрыли всё своими широкими спинами.

– Ничего не трогайте! – крикнул я, догоняя их.

На пороге беседки, скорчившись, лежал мужчина. Тёмное пятно расширялось, заливая камзол и пропитывая рубаху. Я наклонился, прижав пальцы к шее. Под кожей испуганно билась вена, отстукивая рваный ритм. Живой! Это большая удача. Мельком глянул на исполосованное лицо, но узнать несчастного не смог. Сложил пальцы «кошачьей лапой» и выдохнул коротенькую формулу, останавливая кровь.

– Марек, помоги ему, – на ходу кинул я, – Казик, за мной! – и ринулся сквозь заросли жасмина к живой ограде за беседкой.

Продравшись сквозь засохшие ветки, уловил движение во мраке и замер. Если у меня ещё и были какие-то сомнения насчет твари, то теперь они рассеялись окончательно. Её силуэт расплывался в неверном свете луны. Существо уже не походило на девушку, только длинные волосы ещё развивались за спиной, но и они быстро превращались в щупальца, каждое из которых завершалось когтем-крюком. Оно ловко, как кошка, вскарабкалось на крышу конюшни и поскакало по коньку, отталкиваясь всеми конечностями.

Я с сомнением взглянул на ржавую лестницу.

– Не догоним!

– Мы догоним! – гаркнул над ухом, подбежавший Марек.

– Рехнулся? – я только рукой махнул. – Она ж тебя, как кутенка!.. Почему пострадавшего оставил? Приказ не слышал?

– Его врачевать надо, мне помочь нечем, – выпятив губу, ответил рыжий.

– Всё сам, – забормотал я, поворачиваясь к беседке. – Казик, гляньте, куда эта дрянь рванула. Не приближайтесь! Держитесь в виду! Гоняться за нею не ваше дело! – За спиной заскрежетала лестница.

Я скороговоркой нашептывал формулу левитации, подкрепив её ночным зрением. Похоже, сегодня предстояло побегать по крышам.

– Мы справимся! – пробасил Казик, быстро поднимаясь к крыше.

Второй карабкался следом, ловко цепляясь руками. Я бросился за ними. Подтянулся на руках, давая потоку воздуха вытолкнуть меня наверх почти без усилий. Мои горе-помощники уже успели рвануть вдоль конька. Идиоты! Получат у меня по первое число! Кому сказано держаться в виду! Я добавил света, запустив в небо световой пульсар. Конюшню озарило яркой вспышкой. Высветились замшелые трубы и прогнившие кое-где деревянные пластины, заменяющие черепицу. На дальней стороне крыши неуверенно переминались с ноги на ногу мои помощники. Чего они там застыли? Доберусь до них, получат больше, чем унесут. Год будут холодную по ночам охранять!

– Назад! – рявкнул я.

Тварь они, слава Четырем Пресветлым, похоже, упустили. Так пусть рядом будут, мало ли что. Уж и сам был не рад, что отправил ребят на эту куцеву крышу.

Я забрался на широкий конёк и поспешил к ним, используя верную трость, как балансир. Даже нога, проникшись важностью момента, перестала ныть. Главное успеть пока не случилась беда. Чутье подсказывало, что тварь затаилась где-то рядом, обведя ребят вокруг пальца.

– Назад! – вновь крикнул я.

И тут она прыгнула, сорвавшись черным сгустком с одной из дальних труб. Мелькнули изогнутые когти на длинных узловатых жгутах. Распластался на скользких досках Марек. Нелепо взмахнул руками Казимир. А я ударил по твари воздушной волной, стремясь отшвырнуть подальше от своих помощников. Бестия с визгом улетела в темноту, глухо шмякнувшись о землю где-то за пределами усадьбы. А я кинулся вперед, намереваясь высказать двум обалдуям всё, что о них думаю.

– Пан Вильк! – сорвавшимся голосом просипел Марек, склонившись над напарником.

Я споткнулся на середине мысли, а внутри похолодело. Пробежал по коньку, даже не почувствовав боли в ноге. Опустился на колени, переворачивая светловолосого капрала на спину и хрипло застонал, разглядев развороченную грудину, светившую осколками ребер и ошметками плоти. Тварь оказалась проворней. Ни один лекарь во всей Растии помочь Казимиру уже не мог.

Из рассказа Аланы де Керси, младшего книгопродавца книжной лавки «У Моста»

Задумчиво жуя дарёный шоколад, я рассматривала первую гравюру. Красиво… В голове роились сотни восхвалений в адрес мастера, создавшего шедевр, который мне предстоит вернуть к жизни. …самые тонкие и мягкие кисти, самые острые стила… Чернила с примесью дубовой коры и киновари, дававшей тот неповторимый красно-коричневый оттенок, что так ценился растийскими мастерами. И в отличие от обычной сабрийской туши, эти чернила гораздо устойчивее к тем невзгодам, которые выпадают на долю рисунка в наше неспокойное время. Чтобы повредить такие иллюстрации, нужно очень постараться. Но здесь сошлись «Время» и «Влага»… Местами линии утратили четкость, оставив на бумаге полупрозрачные разводы.

Я взялась за скребок и аккуратно подчищала рисунок. Свет четырех ламп слегка подрагивал, не мешая работе. Хозяйка опять будет ворчать, что извожу прорву светильного эликсира на свое ночное бдение, но ничего…

Когда рисунок был полностью очищен, часы в виде спящего дракончика показывали полночь. Наступала вторая часть священнодейства над иллюстрацией. Я обмакнула кисть в плошку с чернилами и, стряхнув лишнее о край, благоговейно коснулась потускневшей линии. Стоило колонковому волосу соприкоснуться с бумагой, и трепет исчез. Осталось лишь уверенное всепоглощающее движение. …Лепестки, листья, шипы, дивные птицы из странного сада на рисунке хлынули на меня и закружили в ярком хороводе, радугой расплескавшись по комнате. Вот маленькая длиннохвостая птица вспорхнула с ветки и устроилась на плече. Ветви гибкой лозы, покрытые большими синими цветами, ласкали мои руки совсем как древесы в лавке. Густой папоротник щекотал босые ступни, норовя вылезти из-под стола. Под одним из разлапистых пушистых кустов притаилось что-то мохнатое. Лишь огромные, словно плошки глаза поблескивали из укрытия. Существо пару раз порывалось вылезти на свет божий, но всякий раз замирало. И я бы поклялась, что опасалось оно не меня. Несмотря на кажущуюся благость, было в этом саду что-то тревожное, едва уловимый привкус страха, нет-нет, да и проскальзывал в воздухе. Будто что-то недоброе пыталось выбраться, но пока что терпело неудачу. Я отвлеклась на очередное дивное растение и нелюдимое мохнатое существо, а вместе с ним и тревожное ощущение, пропали. Стайка маленьких фей, похожих на разноцветных бабочек, резвилась среди барвинка. Они вцепились в цветок лозы и, оторвав, кинули мне. Он запутался в волосах. Я хихикнула и поправила его, чтобы больше не выпадал из моих спутанных кудряшек.

Как ни прискорбно, но когда работаю, теряю счет времени. Эта ночь исключением, увы, не стала. Я опять уснула за столом, уронив голову на руки, и соизволила продрать глаза, когда на дворе уже стоял ясный день. Хорошо, хоть работу успела закончить до того, как коварный Снява4 дал мне дубиной по нерадивой головушке, дабы утащить беспомощную девушку в сонные дали. Богини милосердные! Который час?! Врочек меня убьет! Куць задери меня и всех засонь в придачу, я ведь хотела перед работой нанести визит невежливости пану Бальтазару Вильку, будь он неладен! Поблагодарить (хе-хе) за шоколад, от которого, кстати, даже коробочки не осталось. Остается надеяться, что выбросила её в камин, а не слопала вслед за вкуснятиной. Когда погружаюсь в работу, то ко всему прочему становлюсь ужасно рассеянной: то кисточку в чашке с кавой ополосну, то от угля откушу, вместо печенья. А потом удивляюсь, чего это у меня губы разноцветные, а зубы черные. Одно радует, Бальтазар Вильк живёт на той же стороне набережной, где стоит наша лавка. Хозяин не раз поручал отнести Вильку заказы, кои я благополучно оставляла в почтовом ящике и, постучав в двери, спешно ретировалась.

Стоило приблизиться к двери с дверным молотком в виде горгульи, как вся решимость испарилась, а тщательно выращенная наглость увяла на корню, уступив место дрожащим рукам и подгибающимся коленям. Страх холодной ртутью разлился в желудке, сердце бестолково дергалось, стремясь проломить грудину и сбежать от нерадивой хозяйки как можно дальше. Собрав волю в кулак, я трясущейся рукой дотянулась до дверного молотка и на удивление громко постучала.

Открыли не сразу. Ваша покорная слуга как раз успела придушить поднявший голову страх. Но когда распахнулась дверь, моё спокойствие рассыпалось, и страх с победным воем отвоевал свои позиции…

Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи

Всех, кто считает, что если рано встанет, то кто-то чего-то ему подаст, следует четвертовать! А само утро отменить официальным указом – как самое паршивое время. После ночной схватки на крыше и нелепой гибели Казимира, я почти не сомкнул глаз, задремав под самое утро за столом. Столько бессмысленной возни: сначала на конюшне, потом в саду у беседки. Бесполезный опрос единственного свидетеля, который ничего не разглядел в темноте. Стражники прочесали ближайшие улицы, и я помогал чем мог, но особых следов мы так и не обнаружили, установили только направление. Словно сама судьба была против, чтобы убийца моего помощника нашлась. Перед глазами стояло удивленное, совсем еще мальчишеское, лицо Казимира. Нелепое выражение, застывшее вечной маской бесполезной смерти, не давало мне провалиться в спасительную бездну сна. В его смерти виноват я…

От стука затряслись стены, по крайней мере, так мне показалось. Он громогласным эхом разлетелся по дому и выскочил в каминную трубу.

Меньше всего хотелось принимать незваных гостей в столь ранний час. Пусть на моём крыльце соберётся хоть весь городской совет во главе с градоначальником, с места не двинусь. Они Казика к жизни не вернут, только всю душу вымотают. Поэтому, когда домовой Пронька высунулся из-под веника и заикнулся, что «стучат в дверь», я только отмахнулся и закрыл голову руками, прижав лоб к столу.

– Там, это… юная гостья там, – задёргал за рукав домовой.

– Да хоть сама Огнева в неглиже.

– Прогнать? – переспросил Пронька.

Я зарычал. Ну что за манеры! Придётся идти самому, а то этот увалень чего доброго и правда нахамит незваной гостье. Не открывая глаз, я встал из-за стола, поправил халат и затянул пояс. Лестница заскрипела под ногами. Семь ступеней: первая прогибается, на второй новая доска. Жизнь состоит из мелочей, застревающих в памяти. Многие сыщики недооценивают их ценность, но без мелочей преступления не раскроешь. Почему тварь не сбежала? Зачем напала на моих помощников, убила и направилась в центр города? Я помял виски, и тяжело вздохнув, открыл дверь, приготовившись услышать торопливое щебетание утренней просительницы.

Но явно поспешил с выводами. Услышать что-нибудь вразумительное, мне не грозило. На пороге, комкая тонкими пальцами отвратительную горчичную шаль, стояла молчаливая гостья… Нет, не Смерть – её визиту я бы даже обрадовался, получил бы долгожданный отдых, но ко мне притащилась косноязычная девица из лавки Врочека. Глядела, как на упыря, и дрожала, как хвост дворовой собаки.

– А… э-э… бэ… мэ… – нечленораздельно выдавила она, собираясь рухнуть без чувств.