Прозрачные крылья стрекозы

Нет, она сама по себе. Молоденькой, а потом уж и не очень, но зато весьма привлекательной независимой даме, замужество было безразлично, если не сказать отвратительно. «Ну что, право, за пошлость эти браки! И потом один и тот же мужчина может смертельно надоесть, но во имя этой дурацкой печати терпи его Бог знает сколько. Нет, нет и еще раз нет!» – твердила она пуританам, что стремились повязать ее законным замужеством…

Сейчас в интернате для престарелых (ужас, что за название) тоже наступила весна, конечно же, позже, чем в центре Москвы, но все-таки пришла, и многие еще этому рады. Ядвига Брониславна весь день проводит на воздухе. Пусть еще нет, свежей травки, но почки на деревьях истекают соком, а подстриженные кусты, какого-то декоративного растения вдруг подернулись фиолетовой дымкой. Дворник сгреб все прошлогоднее в кучу и устроил костер, дым от которого обещает что-то счастливое, а раз обещает, то обязательно исполнит. И стояла Ядвига Брониславна под весенними лучами, вдыхая сизый, смешанный с землистым воздухом дым. Она загадывала желание, которое непременно должно сбыться.

Вообще она была кокеткой, и старухи в штапельных платках ее активно осуждали. Ну что же это, в самом деле, такое. Нужно ведь учитывать возраст, а эта, то венок из одуванчиков сплетет и сияет на всю столовую акрихиновой желтизною, то воткнет в прическу мясистую розу с куста шиповника и давай закатывать подведенные глазки. Не дело это в таких летах, когда о душе пора подумать…

Но Ядвига Брониславна не собиралась думать о душе, а очень живо интересовалась «новенькими»: «Кто это, дама или мужчина? Если мужчина, то интересный или нет? А если дама, то хорошенькая? А в каком возрасте?» И еще шквал вопросов подобного рода.

На сей раз, новеньким был именно мужчина и очень даже интересный, но практически слепой. Лев Леонидович простоял всю жизнь возле операционного стола, потом, уже на пенсии вел амбулаторный прием и вдруг, стал резко терять зрение. Он был абсолютно одинок и не видел для себя другого выхода, кроме как скоротать остаток жизни в интернате.

«Ах, как жаль, что он почти слеп и не разглядит ни моей шляпки, ни родинки над верхней губой, а ведь это так пикантно… Даже непонятно, как найти к нему подход?» – озадачивалась Ядвига Брониславна. А он только и различал, что светлые и темные пятна, да чуял аромат отстиранного белья, нафталина, старой пудры и чего-то еще, умилительно теплого, полупрозрачно – изящного, хотя уже и не молодого, но вызывающего непривычную нежность. Этот запах привлекал и даже манил Льва Леонидовича, хотя он никогда не слыл волокитой или дамским угодником. И потом, он не знал в свои семьдесят семь, как познакомиться с дамой, тем более, если ты ее не видишь, а лишь чуешь ее приближение и даже молчаливое присутствие. А еще можешь слышать ее голос, который почему-то воскрешал воспоминания о карнавальной пудре золотистого речного песка. Почему? Да он и сам вряд ли мог это объяснить…

Они встречались ежедневно, но Лев Леонидович все молчал и молчал, тогда она, превозмогая смущение, в отсутствие других, кому вечная охота была сплетничать, пригласила его на прогулку, назначив время на субботу, на первую половину дня, когда точно нет никаких процедур и, можно с легкими сердцем уйти, куда душе угодно.

Лев Леонидович страшно волновался. Ему хотелось выделить эту прогулку от остальных, придумать какой-нибудь приятный сюрприз. Но, всему виною его беспомощность, и кроме банальных цветов, за которыми пришлось посылать к метро няньку, ничего он придумать не смог. Жадная до денег деваха мало того, что запросила за услугу невероятную мзду, купила вместо роз революционные гвоздики и, жалуясь на дороговизну цветов денежную разницу явно прикарманила. Но тут уже ничего не поделаешь, а милейшая Ядвига Брониславна, была счастлива и этому букету.

Они отправились в ее любимый Александровский сад. Пришлось, Бог знает сколько, трястись в вагоне метро, но зато как она была рада посидеть под кремлевской стеною, любуясь на свежевысаженные кустики, чего-то зеленого с замысловатыми листьями. Она щебетала что-то о своем детстве, будто была уже чуть подросшей школьницей и других впечатлений так и не накопила. Рассказывала с трепетом о своих родителях, что умерли так давно, еще в эвакуации, чуть всплакнула, но тут же, увидав забавного пуделька, рассмеялась милым девичьим смехом. Лев Леонидович почти не вникал в суть ее рассказов, а лишь умилялся меленькому ручейку ее голоса, совсем не старческого, а наоборот юного, чуть капризного и болезненно трогательного, как трогало его в этой женщине все: сухие мимолетные прикосновения, осенний аромат и легкая, быстрая походка.

– …Вы бы хотели держать собачку? Они такие милые, у меня дома всегда жили таксики. У кого это: «Подходит таксик маленький, с морщинками на лбу…»?

– Детский вроде какой-то стишок, наверно Хармс. А собаку, если бы конечно позволили, то я бы взял поводыря.

– Нет, нет! Это ужасно, я вам не разрешаю! Я сама буду прекрасным поводырем. Мы отправимся, куда вы хотите…

Но каждую субботу они отправлялись только в Александровский сад, где причудливую резную зелень сменили пахучие нарциссы, а потом уже и тюльпаны, а Лев Леонидович, уже смело, держался за сухие Ядвигины кисти и украдкой целовал ее шею, над ветхой газовой косыночкой. А она хохотала в ответ, теребила седые его волосы и чувствовала себя курсисткой, сбежавшей с занятий.

Единственное, о чем жалел Лев Леонидович, что столь восторженная, упоительная нежность пришла к нему, будто в насмешку, в столь поздний час.

Конечно, и раньше у него были женщины, в кого-то он даже был пылко влюблен, и не один раз, но чтобы такая нежность…

Он чувствовал, что физически сдает день ото дня, и если бы мог видеть глаза бывшего своего коллеги – интернатского доктора, то понял бы окончательно, что совсем неважные у него дела. Но он слышал только голос, что нарочито бодро назначал обследования и процедуры, что ни помочь, ни облегчить приближающиеся страдания не могли, а лишь создавали видимость врачебной работы, а порой действовали позитивно сугубо на психологическом уровне. «Вот выпил кислородный коктейль – полегчало…»

А сейчас уже везде цвела сирень, ее лиловые тугие букли источали аромат давно забытых духов, и Ядвига Брониславна зарывалась лицом в это влажное великолепие, а потом, будто ребенок искала цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание, но, к огорчению, так и не нашла.

Сегодня они решили изменить маршрут и отправиться в Ботанический сад; дорога все-таки короче, а флора богаче во сто крат. Встречались они всегда после завтрака, где-то через час. Ядвига Брониславна обыкновенно долго прихорашивалась, меняла блузки, шляпки и никак не могла выбрать подобающий тон губной помады, что уже лет десять как засохла и ложилась противными комочками. Она наносила на губы чуть-чуть ароматизированного вазелина, и получалось чудно. И помада тебе и блеск, в то же время не вульгарно и вполне соответствует возрасту, которого, если честно сказать, Ядвига Брониславна совсем не замечала. Советчицей и наперсницей служила, как всегда Елена Михайловна – «милейший человечек», к тому же бывший модельер со сформированным еще в эпоху их молодости вкусом. Она всегда наносила последний штрих, в виде небрежной косынки, чешской броши или искусственного цветка, которые изготавливала очень удачно из бросовых лоскутков.

Сегодня Елена Михайловна заготовила сюрприз. Она смастерила из обрывков крепдешина целую сиреневую веточку, которая великолепно гармонировала бы и с Ядвигиной шляпкой, и с цветом глаз. Жаль вот только тот, для кого она так старается, видит только ее силуэт.

На завтрак Ядвига Брониславна по своему обыкновению не пришла, хотя была наверно давно на ногах, а приятельнице уж не терпелось доставить удовольствие своим подарком. Ядечка умела радоваться, и это было ее счастливое качество. На стук никто не отзывался, и Елена Михайловна, на правах подруги, решила приоткрыть дверь так, без особых церемоний. Ядвига Брониславна все еще нежилась в постели, откинувшись будто живая, а рядом, на сиротской тумбочке под букетом сирени лежал цветок с пятью лепестками.

Значит, перед отходом она все же успела загадать последнее свое желание…

…Школа Мишке не понравилась. Учительница – Зоя Тимофеевна, оказалась старая, некрасивая и злая. В первый же день она приказала Мишке сесть за одну парту с тщедушным пацаном, который то и дело хлюпал носом. Шибздик этот густо наслюнявил указательный палец и провел влажную черту поперек парты.

– Это моя половина, здесь – твоя. Понял, рыжий? – спросил он развязно.

Рыжим мишку звали все, кроме матери и покойной Ядвиги, однако на этот раз он разозлился.

– Я те не рыжий. Понял, сопливый? – парировал Мишка.

– А я те не сопливый, я – Зоитимофеевный сын.

Драка состоялась в первый же день, на заднем дворе. Несамостоятельные в большинстве своем первоклассники затрусили после уроков домой за ручку с родителями, и Мишкиного триумфа так никто и не увидел, зато Зоя Тимофеевна на следующий же день объявила его бандитом и придурком, и клеймо это тащил он на себе все три начальных класса.

– Тебе, Неделин место в дефектологической школе! – зычно вопила она, тряся багровыми щеками, – Мать завтра приведешь, а хотя, что ее водить. Правильно говорят – яблоко от яблони недалеко падает. Ну, погоди, урод, ты меня еще узнаешь!

Мишку пересадили от «сопливого» подальше, и он очутился по соседству с тоненькой девочкой. Вообще-то Мишка был нормальный пацан и девчонок не любил, но эта ему сразу как-то понравилась. Во-первых, она тоже была рыжая, но только не сияла подобно Мишке апельсиновым светом. Волосы ее скорее напоминали ему красивую и блестящую медную проволоку, которую электрик дядя Петя носил в своем чемоданчике. И потом у девочки этой были замечательные глаза, такого теплого цвета, что, глядя не на них, Мишка тут же вспомнил молочные ириски, которыми его угощала Ядвига Брониславна.

– Ты молодец, что ему врезал, – прошептала девочка, глядя с опаской на широкую учительскую спину, – этот Генка очень противный… А меня Лизой зовут.

– Знаешь, Лиз, если хочешь я его еще раз отметелю.

…Александра же опускалась все ниже и ниже. Теперь любое утро начиналось для нее не иначе, как с «рюмочки». Липкая, трясущаяся, суетливая она металась по квартире в поисках заначки, и не дай Бог, было Мишке попасть в такую минуту ей под руку. После целебного глотка она успокаивалась и уходила на работу – в маленькую, пропахшую прогорклым пережженным маслом чебуречную, где вскоре ее и окрестили «Жутью».

– Ну ты, Зина, представь себе. Я – театральная актриса, жена выдающегося режиссера должна стоять перед этим мужланом, как школьница, и выслушивать замечания. Ну уж нет! Пусть найдут себе другую дурочку! – жаловалась Жуть на нового директора дома для престарелых, который разом пресек все пьянки с посиделками, а также уволил тех, кому эти новые порядки пришлись не по душе. – Я женщина гордая, перекантуюсь пока – временно в чебуречной, а там снова в театр поступлю, когда муж вернется.

– Ну да, Шур, правильно, – соглашалась собутыльница, кивая огромной, как трехлитровая банка головою, – давай теперь за здоровье мужа твоего выпьем, что ли.

И Жуть охотно желала Фокусу скорейшего выздоровления и, не подозревая о том, что он уже год как похоронен на далеком кладбище за государственный счет.

Присутствующий при этих разговорах Мишка все никак не мог взять в толк, кто же на самом деле является его отцом – этот ли человек со странной фамилией Фокус, или же какой-то таинственный красавец, коварство которого пьяная мать то и дело проклинала в своих бесконечных монологах.

– …Гад он, запомни, Мишка. Не будь его, разве докатилась бы я до такой поганой жизни, когда каждая собака в след мне шипит и плюется. Я же, Мишенька, красавицей была, а при муже, словно сыр в масле каталась. Только вот растоптала меня сволочь эта – папаша твой… Он, да еще и водка, без которой я уже никуда… – и Жуть плевалась в невидимого врага, рыдала в голос и царапала грязными ногтями свои иссушенные руки. – Ненавижу, ненавижу – повторяла она, глядя невидящими глазами куда-то в пустоту…

А Мишка жался в угол и плакал. В последнее время он стал бояться матери…

… После уроков они частенько прогуливались по Арбату, задерживаясь возле лотков с бесконечными матрешками и выставленных на продажу картин.

– Ну вот ты мне, Лизка, скажи – где эти художники видели такую ядовитую листву и небо цвета «вырви глаз», – посмеивался Мишка, глядя на уличные шедевры.

– Слушай, Неделин, ты бы не мог потише комментировать. Им, межу прочим обидно. Художник рисовал, старался, не подозревая, что мимо пройдет известный искусствовед Миша и все сходу раскритикует, – говорила Лиза шепотом.

– Да вечно ты со своей деликатностью…

– …А ты со своей прямолинейностью. Уже полшколы врагов нажил. Вот зачем тебе понадобилось говорить Гипотенузе, что она задачу неправильно решила? У нее и так авторитета никакого, на уроках все только и делают, что жуют, хихикают, да записками перебрасываются, – запальчиво произнесла Лиза.

– Так она сама и виновата. Она же в математике «ни бум-бум». Учила бы лучше девочек готовить – меньше бы было вреда, – горячился Мишка. – Мне математика позарез нужна, я в Бауманский поступать буду, так чего же теперь сидеть и молча слушать весь этот бред, только потому, что удобнее быть вежливым прилизанным мальчиком?

– Нужна математика? Сядь дома и позанимайся, а унижать человека при всех – подло.

– Так я, значит подлый? – Мишка даже подпрыгнул от неожиданности. – Я подлый? Ну, прощай Усольцева. Я от тебя такого не ожидал!

И Неделин рванул в сторону дома, задевая плечами прохожих неспешно прогуливающихся между многочисленных Арбатских фонарей, а Лиза осталась стоять на месте, проклиная себя за то, что затеяла дурацкий этот разговор.

Поднявшись в квартиру, Мишка полез на антресоли, чтобы отыскать старый рюкзак. Он понял, что нужно уехать. Уехать сегодня, прямо сейчас и как можно дальше, желательно куда-нибудь на Север, где среди немногословных суровых бородачей ждет его новая жизнь. «Паспорта нет – ничего, выкручусь как-нибудь. Стану работать в полярных условиях, а стукнет шестнадцать – там его и получу, прямо в городе Нарьян-Маре. А они пусть остаются, мать со своей любимой водкой, а Усольцева с Гипотенузой, раз так, раз я – подлый». Мысль о северном сиянии и оленях будто придала Мишке сил, и он даже перестал всхлипывать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.