Вектор: Послесловие

– А что случилось с остальными? – неожиданно для себя самой выронила Октавия кратко и быстро, бесцветным тоном.

– Они мертвы, – через минуту ответила Света, находясь уже с другой стороны стола, а между ними напряженно стоял Наваро, спиной к выходу. Света не собиралась более делиться хрониками Вектора, чем лишь подчеркнула неизменный факт.

– Все это уже не важно! – строго и вновь беря инициативу, произнес Наваро. – У нас есть работа, которую еще делать и делать! Мне лично – отдельно сделал он акцент на этом для Октавии, – надо составить отчет о происшествии и затребовать наконец-то новых сотрудников и оборудование, хватит уже отчаянных шагов!

– Нет.

Наваро и Света неоднозначно посмотрели на вновь холодную и властную Октавию, чей взгляд притуплял желание инициативности на корню.

– Ты отправишься по указанным координатам, в помощь исследовательской группе.

Сложно понять чье удивление было большим – Наваро или Светы.

– Ты спрашивал, куда делась группа Пилигримов еще до твоего прилета? Я отправила ее на изучение нескольких объектов. Все три являются космическими кораблями, чья траектория полета в разные периоды времени пересекалась с Вектором до того, как мы взяли его в кольцо.

– Что они нашли? – с почти наивным интересом проронила Света, совсем не ожидая такого поворота событий.

– Первый объект оказался спасательным кораблем с Вектора, внутри были найдены тела и личные данные, все было изъято для дальнейшего перемещения сюда. Они должны были дать отчет об отправке второму, но перестали выходить на связь. А значит, вы отправитесь ко второму объекту и сделаете их работу.

– Как давно? – Наваро еще не знал, как отнестись к этой информации.

– В тот момент, когда ты попросил Свету стать сопровождением на Вектор, – укорительно произнесла Октавия, после чего продолжила с нескрываемым упоением собственной правотой: – Ты выполнишь этот приказ, потому что уже пытался руководить и от твоих рук погибли не только наши люди. Я беру ответственность за трагедию на себя, это позволит тебе выполнить мой приказ, а мне – быть уверенной в том, что ты выполнишь его безотлагательно!

– И сейчас ты совершаешь ту же ошибку, что совершил и я, рискнув всем и отправив Клима и Хью на Вектор. Раз они не выходят на связь, значит, что-то случилось, и нужно больше чем два человека…

– Больше у нас нет. Как и нет поддержки, пока мы не дадим повода.

– В смысле? О чем ты говоришь? – спросила Света.

– Мы – сами по себе. Руководство приняло решение не рисковать более жизнями.

– Твою же мать! – перебил Октавию Наваро. – Я думал, у нас будет больше времени, вот же…

– Мне кто-нибудь объяснит, в чем, сука, дело?!

– А дело в том, что поднимать шум вокруг Вектора – это, как бы тебе так объяснить, не слишком полезно для многих людей, чьи деньги, кстати говоря, финансируют это место и наши карманы.

Света ожидала продолжения, поглядывая на обоих.

– Представь, что все это станет известно общественности. Сразу начнутся вопросы: кто такое разрешил, кто скрыл весь этот кошмар наяву? А если лгали все эти годы, то почему не могут лгать сейчас? Люди легко забудут о главном, акцентируя внимание на личном, а рисковать никто не захочет, человеческий фактор никто не отменял! – На этих словах Октавия горделиво и незаметно для остальных улыбнулась. – Первыми полетят камни в те компании и в тех людей, что стоят во главе этих компаний, деньги которых финансировали создание и поддержку Вектора. А это большие люди, чьи павшие головы запустят ой какую нехорошую цепную реакцию, особенно при нынешней ситуации, когда уже на трех станциях был обнаружен подобный образец Жизни. Кстати говоря, люди сразу спросят: а раз вы все знали об этом уже кучу лет, то почему никто не был информирован? Почему не было предпринято мощных оборонительных действий и т. д., и т. п.? Обвинять всегда легче, чем прощать. Ты думаешь, почему нам изначально всем сказали, что это неофициальная работа? Вот именно – нас тут нет, потому что Вектора нет. Поиски виновных станут куда важнее, чем нынешняя угроза всему человечеству. Да и от того, что все узнают правду, ничего хорошего не будет, мертвых уже не воскресишь.

– Хорошо… – Света с трудом переваривала услышанное. – Но почему тогда нельзя дать нам больше людей и оборудования?

– Незачем вкладывать еще денег, – ответила Октавия. – Это ты принесла кровь с антителами, структуру которой мы отправили руководству, а значит, мы уже сделали основную работу в кратчайшие сроки, имея лишь то, что есть у нас сейчас. Если впредь все будет бессмысленно, то они немного потеряют, а если у нас получится больше, то всем только лучше. Все просто.

– Да вы, блядь, издеваетесь! А вот эта громадина, построенная за последние пару лет, что…

– То был другой вопрос, пойми! – продолжил за Октавией Наваро. – Ведь это все секретно, мало ли что в Сфере, знают лишь те, кого допустили, а маршруты транспортные даже близко не ходят, да и не просто же так мы недалеко от светила, прячемся за ним от всего мира, а в случае чего будет куда Вектор направить, уничтожив все улики. А сейчас все это уже есть на других станциях, где проще вести исследования, нежели эту развалину разбирать, где каждый шаг может стать последним. Приоритеты сменились в тот момент, когда образцы нашли Малым горизонтом и Лучом-2, так ты еще и антитела притащила.

– Это я понимаю, точнее… сука, мы должны работать дальше – или нет, или…

– Там слишком большая власть и деньги, – продолжал Наваро, – а устрой мы разоблачение или типа того, никому не будет лучше, да и времени на восстановление доверия людей у нас не очень много, ибо, как ни посмотри, угроза жизни всем и каждому слишком большая, чтобы делить на плохих и хороших. Пахать надо! В нынешней ситуации сам Вектор куда опаснее его обитателей, история с ним слишком больная для людей.

– Так тем более, значит, надо объединяться и забывать все…

– Ты разочаровываешь меня, – устав, отрезала Октавия. – Ты знаешь натуру людей не хуже нас – ответь мне, к чему толпа будет более благосклонна, к прощению или к обвинению? Вектор – это не взятка или обман, это то, что может нанести вред обществу, исправление которого займет слишком много времени, которого нет из-за грядущей угрозы. Так всем будет лучше, незачем ворошить прошлое, только если не с целью спасти будущее. А сюда и так уже влили много денег, дальше развитие невыгодно.

Октавия и Наваро были правы. Света понимала это, но все же трудно было увидеть целиком всю расстановку фигур в этой игре, частью которой она стала против своей воли. И это вновь пробивается через критическое мышление, позволяя зернам причинно-следственной связи прорастать еще сильнее. Она принесла кровь, а значит, дала необходимое прилично раньше, оставив всех их без ощутимой поддержки. Правильное решение принесло свои плоды совсем неожиданным образом, что всерьез вносит смуту в ее понимание дальнейших действий, но именно в этом вопросе за нее уже было все решено.

– Ты отправишься с ним.

– Почему?

– Потом что я так сказала.

Света ждала объяснений.

– Ты поступила правильно с Альбертом. Ты выжила, ты дееспособна, ты знаешь лучше всех то, с чем, возможно, столкнулась группа. А одного Наваро отправить я не готова. Даже будь другие люди, это были бы вы. Другим я не доверяю, вас я уже знаю – и знаю, на что вы оба способны и на что готовы идти, желая не только исполнить приказ, но и загладить вину, – неожиданно тон Октавии был ощутимо смягчен, но до всецело миролюбивого состояния разговора не хватало проделать еще половину пути. Перед тем как уйти обратно к Троице, она произнесла, пусть и кратко, но вложив особую важность в смысл: – Отправляйтесь немедленно. Все данные о персонале и объектах я вышлю на планшет.

– Почему мне кажется, что она так хочет от нас избавиться? – спросила язвительно Света у Наваро, когда Октавия скрылась.

– Я думал, ты будешь рада отдалиться от Вектора.

– Ты понял, о чем я говорю!

– Я понял. Если там пустышки, считай, отдохнем, а если что-то стоящее, то, думаю, ты первая будешь рада тому, что рядом нет Октавии. – Наваро увидел в ней подтверждение его высказывания и, хлопнув ее по плечу, направился к выходу. Не сразу, но Света пошла за ним.

Мойра была в медицинском отсеке, работала вместе со Станиславом над какими-то неизвестными Наваро данными. Увидев его, она сразу же откинула планшет на стол и, не сказав ни слова хирургу, чуть ли не бегом подошла к Наваро, остановившемуся в переходном шлюзе. Несмотря на взволнованность в ее глазах с заметным сопереживанием, он видел все малозаметные штришки ее тонкого обаяния и наслаждался ими.

– Мне и Свете надо улететь. Это приказ Октавии, возможно, что-то важное, а возможно, и ничего серьезного, просто для подстраховки. Но это ненадолго, туда и обратно выйдет дней десять пути, а там не должно занять больше двадцати четырех часов.

Мойра кратко несколько раз кивнула головой почти в такт словам, после чего, задумавшись, медленно произнесла сдержанным тоном:

– Это как-то связано со смертью Клима и Хью?

– Я не знаю, – не сразу ответил Наваро.

– Надо сообщить их семьям. Октавия займется этим?

– Я не знаю.

Неловкое молчание продлилось чересчур долго, что больше всего сказалось именно на Мойре.

– Слушай, я все понимаю, правда, я была там и…

– И это все равно ничего не изменит. Их уже не вернуть, лучшее, что мы можем, – изъять из их гибели пользу и работать дальше.

Мойра не сдержалась и ударила его в грудь обеими руками, взяв совсем иной тон:

– Не смей от меня закрываться! Вот этого дерьма я больше не потерплю. Ты сам пришел ко мне, я пытаюсь помочь, поддержать, потому что мне не наплевать, потому что люблю тебя и не хочу, чтобы ты один это переживал! А ты опять уходишь в себя.

– У каждого свой способ. У меня – такой. Уж кто-кто, а ты, как мне казалось, должна была привыкнуть к этому уже давно.

– Скажи-ка мне, как ты думаешь, почему мы в итоге развелись два раза? Первый раз была моя инициатива, второй раз твоя, но мы оба знаем, что причиной всему служили твое упрямство и замкнутость в те моменты, когда нельзя уходить в себя. Сколько раз я пыталась достучаться до тебя в трудный момент, а ты стену ставил, из-за чего, между прочим, дорогой мой, потом же и сам удивлялся, что я в стороне осталась. Наша работа крайне стрессовая, вроде бы мы понимали друг друга, но знаешь, что? Это давно уже прошло. Я люблю тебя, и я знаю, что ты любишь меня, но мы не научились доверять друг другу так, как никому другому! – Мойра выдохнула, отпуская редкий надрыв такой силы, Наваро же смиренно слушал невероятно уверенную и сильную речь, ненавидя себя за слабость быть откровенным с ней.

– Мы развелись, потому что оба привыкли быть главными и все контролировать. Упрямцы, да и только. Думаю, если бы ты…

– Ты серьезно сейчас хочешь начать этот разговор?

– Вот опять! Я пытаюсь… высказаться, а ты упрекаешь меня, хотя сама минуту назад обвиняла в закрытости.

Мойра многозначительно посмотрела на Наваро и, встретив его непоколебимость, решила дать слово, несколько показательно ослабив хватку и как бы надменно дав возможность высказать свою позицию.

– Знаешь, многих бы взбесило это твое отношение, которое из тебя сейчас прям светится, но не меня. Для меня это даже мило, так что много не думай там у себя в головушке.

– Я думаю, что для человека, который несколько часов назад говорил мне, что хочет наконец-то все же создать семью и остепениться, ты не просто ничего не делаешь для этого – ты не даешь мне сделать шаг в эту сторону. Да, погибли твои друзья, это ужасно, и мы скорбим. Так вот, как раз в такие моменты закрываться нельзя, уж точно не от меня. Да тебе больно, ты чувствуешь вину и…

– Не чувствую.

Мойру удивил ответ. Наваро же смотрел на нее с некоторым видом разочарования в самом себе.

– Самое раздражающее – то, что я не знаю, правильно ли это. Но правда в том, что вернись я обратно, поступил бы так же. – Лицо Мойры изменилось, броня спала, она вновь проявила тонкое сочувствие. – Наверное, даже хорошо, что Октавия меня отсылает, – будет время подумать.

– Я понимаю тебя. Но разве это плохо? То, в каких мы тут условиях, то, с чем мы имеем дело, – это все накладывает определенную ответственность, а значит, и цену. Если кто-то из моих пациентов погибает, то я же не убиваюсь до мук и страданий. Это не значит, что плевать. Опыт так и набирается.

– Раньше я сожалел. Уже после всех действий, по итогу, я всегда прокручивал все в голове из-за желания более не совершать ошибки, а теперь… я уже не хочу это делать. Мне незачем это делать, потому что… – Наваро хотел добавить, что, пока жива она, Мойра, нет смысла о чем-то жалеть. Но говорить он этого не стал по разным причинам, разобраться с которыми ему еще предстоит. – Потому что я понимаю, что это наименьшая жертва. Раньше такого не было. Такой пустоты и наплевательства – не было.

– Поверишь, если я скажу, что это не значит, что ты плохой человек? – Наваро скромно улыбнулся, позволяя ей наконец проявить заботу. – Возможно, потом тебя накроет, а возможно, и нет. Но только в любом из этих вариантов нет окончания твоей жизни, как и карьеры. Ты человек, а мы несовершенны. Я, между прочим, сама не железная. Приходится уживаться с мыслями о том, какой ужас может всех нас настигнуть, если что-то пойдет не так, и надеюсь, что мне не придется принимать сложные решения. Но если все же тот момент настанет, то я сделаю это и не буду жалеть. Ты вообще знаешь, почему я не хотела детей во втором браке? Потому что не хотела, чтобы ребенок рос, видя тех же родителей, которых видела я. Как-то уж так вышло, что в определенный момент я в нас с тобой увидела свою родню, и мне стало от этого тошно. Я всегда думала, что лучше, чем они, но, видимо, пошла в мать и выбрала того, кто похож на моего циника отца. Только я не хотела верить в это – и не хочу по сей день.

Ей было трудно это говорить, Наваро даже взял ее за руки, поддерживая в такой редкий момент слабости.

– Ты – не твоя мать, слышишь? Это не так. Ты сильная, умная и добрая, в какой-то степени я даже равняюсь на тебя. И никогда не думай, что ты будешь плохой матерью, никогда!

– Спасибо. Мы уже много раз пытались, но не получилось. Значит, надо что-то менять, иначе все было и будет напрасно. Я не хочу, чтобы между нами были секреты и впредь! И то, что тебя гложет, – мы с этим разберемся вместе, ясно?

– Когда вернусь и закончим со всем этим, нас ждет куда больше работы, чем сейчас, если подумать, – постарался закончить Наваро более позитивно, чему Мойра не без энтузиазма поддалась.

– Да, так что у тебя, возможно, последний шанс соскочить, а то потом не жалуйся. И смотри там, к Свете не приставай – то, что ты не женат, не значит, что можно гулять налево и право.

– Очень смешно, я и забыл, какая ты бываешь шутница.

Наваро уже крепче обхватил ее и поцеловал. Каким бы успешным им ни казалось преодоление труднейшего первого шага к воссоединению, каждый так и не раскрыл своего безумного страха перед неудачей всей этой затеи.

– Можешь сказать Атии, – заботливо начал Наваро, все держа Мойру в объятиях, – что Хью пусть и был тем еще фруктом, но она ему действительно нравилась, это я точно знаю.

– Да, конечно. – Мойра отлично все понимала. – Семье Клима пока ничего не скажем?

– Составь письмо, пожалуйста, прежде чем отправить, узнай у Октавии, тут она начальник.

– Раз уж ты летишь со Светой, – объятия расцепились, но они еще держались за руки, – было бы здорово между делом разузнать у нее больше подробностей. Ты и так знаешь, о чем. Не хочется и дальше жертв из-за умалчивания и сокрытия очередных тайн. Мы должны быть начеку.

– Посмотрим. Не хочу сейчас загадывать – но да, она явно что-то еще скрывает, с этим не поспоришь. Я больше всего боюсь, что это может аукнуться вам тут, пока меня нет. Так что, пожалуйста, будь внимательна, не рискуй лишний раз. Вектор огромный, там чего только может не быть, а неизвестность – главный наш враг.

17

Утолив голод, вцепляясь зубами в небольшие, но единственные куски мяса, и восполнив жидкость благодаря содержимому в найденных существах, первым делом захотелось спать – причем так легко и естественно, словно это лучший момент в непродолжительной жизни. Погрузившись в состав утробы, получилось согреться, все же та была довольно тепла, да и невероятно приятна, благодаря чему глаза сами стали закрываться, а тело – беспроблемно расслабляться. Голова была почти погружена, лишь нос и рот остались на поверхности как способ поддержки дыхания, причем все это было не через строгий контроль, за которым тенью таится страх, а вполне инстинктивно, даря странное чувство удовлетворения собственным существованием. Образы мелькали слишком разные, обрывчатые и почти несвязные, хотя можно ли вообще увидеть своего рода систему в хаосе, заставившем в итоге из-за непонимания так называемого сна почти в крике подняться из ванны, размахивая руками? Было тяжело дышать, голова болела, казалось, все это не более чем плохой сон. Но мысли о странной и тесной связи между сценами перед глазами и тем, в каких условиях происходит ныне существование, не отпускали еще долго. Выбравшись из ванны, которая была еще и спальней, он тянул руки, чтобы ощупать все вокруг, каждый метр пола и стен, словно ища ответ на пока еще не заданный вопрос, который с каждой минутой лишь чуть-чуть прорастает, да и то все очень смешанно. Одна стена была самой ровной, прямо напротив места рождения, туда как раз бил единственный, самый большой луч из-под пола, сквозь биологическую поверхность. Поначалу заметить увиденное было сложно, и уж тем более различать одно и другое, подчеркивая машинально ту или иную разницу в структуре, глубине, цвете, размере и прочих параметрах взор пока мог с трудом. Но все же это случилось, что вызвало интерес на очень продолжительное время. Там, шириной в метр и такой же высотой, были символы, абсолютно неизвестные пытающемуся понять их уму, состоящие из ровных и кривых линий небольших размеров. Содержание было неизвестно, как и суть существования здесь и сейчас, но кое-какие плоды эта находка все же принесла, причем на первый взгляд совершенно не связанные с тайными символами. Рассматривая их под разными углами, порой почти вплотную приглядываясь к тому или иному месту, и внимание привлекло некоторое отличие той стены, что справа, от всех остальных. Углубленная, с непонятным врезом посередине, будто бы этот кусок стены имеет иное назначение, нежели все остальные поверхности. И вот тут, опять же неожиданно, медленно и естественно проснулась мышечная память. Взглянув на ладонь и пальцы, пришлось найти то место, куда они тянулись, не отдавая отчет остальному телу. Там была панель для открытия створок двери, что почти с болью пробудилось не просто в понимании, а именно в памяти, как веревочка из колючей проволоки, по которой надо ползти, чтобы добраться до главной мысли… или идеи, чего-то важного и почти жизненно необходимого! Упав на колени, держась руками за раскаленную от мыслей голову, пришлось с болью в горле кричать в помощь трудному пути сквозь ужасные всплески в памяти. Это продлилось вроде бы недолго, но остаточный эффект вынуждал еще какое-то время сидеть и трястись, плакать и всхлипывать от действительно осознанного страха. Страха тут и умереть, когда жизнь только вернулась в руки. Голод опять намекнул о своем наличии, холод не отстал от своего собрата, а окончательно подстегнуло к главному выводу, определившему всю дальнейшую жизнь, одиночество, которого не должно быть, потому что есть те, кого хочется видеть рядом, с кем быть рядом, но тут их нет. Вывод напросился сам – уходить отсюда, чтобы вернуться к кому-то самому близкому и важному, отсутствие которого или даже которых приносит самую ужасную боль, перекрывающую и голод, и холод.

АКТ 2

18

Привет. Снова Алдо, пишу уже третье сообщение, хотя от тебя получил лишь одно. Я не жалуюсь, просто у нас с тобой сейчас разное восприятие времени, я все же большую часть сплю в криосне, а у тебя прошла пара недель, если не ошибаюсь. Думаю, уж что-то можно было написать, особенно когда я в прошлом письме просил прислать что-то от Тони и Тани. Представляешь, я даже перед этим письмом запросил у руководства сведения о вас: вдруг случилось что, а я и не знал. Но нет, к счастью, чему я безмерно рад, все целы и живы. Я не хочу наседать и требовать лишнего внимания, но тут я один и постоянно проверяю почту на предмет наличия весточки от вас, моей семьи. Если ты злишься, то лучше напиши большое гневное письмо, нежели игнорировать меня, пожалуйста, это важно для меня. Не то чтобы я тут с ума схожу – нет, все отлично, просто больше-то мне не с кем общаться. Ты и дети – единственная моя семья, и ты знаешь об этом. Конечно, тут нам предоставляют ботов для общения – этакая симуляция диалога с программой, но я даже приступать не хочу, все это фальшь. Даже представлять не хочу, как было бы трудно без криокамер, где один и тот же день, ужас. Ну а сама работа вдруг неожиданно стала превращаться в рутину, ответственную и важную, но уже без того волнения, как вначале, хотя пока было всего два объекта, но кажется, что ничего нового-то и не увижу. Последнее оказалось обычным космическим мусором – старый звездолет, насквозь пробитый и без признаков жизни, видимо, брошенный неизвестным владельцем, который забрал из него все ценное для перепродажи на черном рынке. Меня удивило, как на самом деле немного осталось, видимо, купить готовы многое, но не все. Так или иначе, я ощутил пустоту, когда работа была закончена, – знаешь, такую безоблачную и, я бы сказал, разочаровывающую. Но такова работа, жаловаться не смею, по факту проще ее не найти, особенно за такие деньги и условия, но все же есть некое чувство нереализованности. Вот таковы мои сводки. Знаешь, уж прости, но я ждал весточки от тебя. Правда, и я все больше думаю о нас с тобой, времени тут полно для размышлений, самое то, чтобы разобраться в себе. В каком-то смысле я вижу сейчас все случившееся более трезво, чем когда-либо. И я знаю, что мы договорились дать друг другу время, – но знаешь, по сути, уже дали, у меня времени тут более чем. А если бы не криосон, то даже представить страшно, как много. А с учетом того, где я, всегда есть риск не вернуться, а значит, надо ценить каждый момент, ибо он может оказаться последним. И я напишу сейчас страшное, но прошу, дочитай до конца. Эта мысль очень крепка, и я не могу не высказать ее, пусть это и трудно, но именно ради преодоления трудностей все это делается. Сейчас я понимаю, что не жалею об измене. Да, это было неправильно, несправедливо и нечестно по отношению к тебе и нашим детям. Но сейчас я понимаю, что это дало куда больше хорошего, нежели плохого. Разве нет? Когда ты забеременела, мы не были готовы и наши жизни сильно изменились, молоды были, глупы, но любили ведь друг друга – и любим, в этом я не сомневаюсь. Слишком многое на нас свалилось, и если твоя семья тебя поддерживала и у тебя был хороший пример, то у меня нет. Ты ведь помнишь мою мать – тот еще циник, если бы еще была жива и узнала о том, что я в космосе, то отказалась бы от меня, наверное. Я пытаюсь сказать, что, совершив этот тупой и ненужный на самом деле шаг – это оскорбление, я пришел к четкому пониманию, насколько сильно я ценю тебя и девочек. И, пытаясь загладить вину, я и смог повзрослеть, как бы тупо это ни звучало. Почти потеряв вас, я понял, как хочу не просто все вернуть, а сделать лучше, стать лучше ради вас, потому что вы – самое ценное в моей жизни. Я никогда не прекращал любить тебя, ты моя женщина и любовь на всю жизнь, пусть у нас и были трудности, и многие проблемы еще есть, но я не хочу терять это. Наша семья – это то, ради чего я готов бороться до конца, и поэтому я и стал Одиночкой. Мне кажется, так будет время и у меня, и у тебя все обдумать и взвесить. Наши ошибки делают нас сильнее – в это я верю, надеюсь, веришь и ты. Разве я не заслуживаю второго шанса? Думаю, что заслуживаю, особенно за все, что сделал для тебя и ради тебя. Так, на этом пока все: тут у меня система безопасности кричит о чем-то, надеюсь, что ничего страшного. Все, убежал, сразу дам знать, как и что, целую, всех обнимаю, люблю.

19

Первым проснулся Алден Закс. Верхняя часть крышки съехала вниз, стимуляторы просочились в организм, позволяя зацепиться руками за края и выбраться из своего, как он всегда называл в шутку, «гроба». Процесс происходил путем автоматической системы пробуждения после прибытия по заданным координатам. Потирая лицо руками, он уже уверенно стоял на ногах, надевая поверх обтягивающего термобелья штаны и накидывая сверху плотно облегающую куртку с капюшоном. Довольно крепкого телосложения, ростом под два метра, с небольшой рыжей бородой и такими же рыжими длинными волосами, скрученными обычно в пучок, Алден обладал глубоко посаженными глазами, выразительными бровями и скулами, слегка выпирающими из-под жесткой растительности на лице.