Души наизнанку. Сборник рассказов

телефоном), которым можно ее показать, чтобы они хорошо думали о Зое Иванне. А как соседи уйдут, Зоя Иванна быстро закрывает комнату для гостей на ключ, словно Снегурочка, которая боится растаять. И снова остается одна в своем пасмурном доме.

Вообще-то она живет с мужем. Но видится с ним редко, потому что муж почти все время спит. Это у него вроде как профессиональная болезнь – он много лет работал сторожем. Правда, встает он рано – в семь часов. А в девять ложится снова. А так как его жена любит покемарить до полудня, супруги почти не общаются.

Горе пришло к бабе Зое не так давно – со смертью последнего брата, который не верил людским сплетням и злым языкам. Он был человеком грамотным и образованным и понимал, что здравого смысла в этих сплетнях нет, потому что такого не может быть никогда. Надо же было придумать, будто бы его родная сестра околдовала всех родственников на высоте жизненных сил и удач, и, вроде бы, поэтому они поумирали или стали инвалидами. Нет, ну надо же! Это что ж, зараза какая? Вот он сам возьмет и проверит, чтобы раз и навсегда положить кривотолкам конец. Как раз сын жениться собрался, надо бы тетушку на свадьбу пригласить.

Проверил. Пригласил. Свадьба расстроилась, на почве расстройства свадьбы сын сошел с ума, на почве сумасшествия сына отца разбил паралич, и он благополучно скончался через две недели после беседы с сестренкой. Вряд ли он думал под конец жизни, что же ему удалось доказать, так как в сознание после удара так и не пришел. Но, наверное, он унес в могилу свое твердое убеждение, о котором последнее время всем говорил: «Моя сестра – хорошая женщина, она все делает от чистого сердца, а люди платят за это черной неблагодарностью».

А Зоя Иванна и впрямь все делает от чистого сердца. И надо еще добавить – из чувства справедливости. А ложью пользуется только во имя спасения. И правда: чем это племянник лучше ее родного сына? Почему сын бросил мать, изменил ей с женой, а племянник должен жить в счастливом браке?! И чем брат Зои Иванны лучше ее самой? Почему у Зои Иванны одни несчастья, а у этого все хорошо?

И кто придумал, что таким людям, как баба Зоя, легко жить! Быть честным и справедливым – тяжелое испытание. Ей иногда приходилось идти через силу. Легко ли, например, смотреть, как внук корчится от аминазина, который справедливая бабушка подсыпает ему в кашку? А что делать, если родители не понимают, что ребенка надо лечить. Вот и приходится бедной бабушке ловчить и прикладывать свой многолетний медсестринский опыт. Но она выдержала все и перед Богом чиста. Да, она одинока, муж спит, дети живут далеко и на порог ее не пускают. Но к неблагодарности она уже привыкла. Смирилась. Хотя теплится надежда: может, когда еще встретимся, Господь даст… А родственники все кончились! Все! А с соседями устанавливать справедливость не получается. Почему-то она не может действовать на чужих людей. Видно, судьба такая – за хорошее платят злом. Но такая судьба у всех святых мучеников.

Чу?! Неожиданный звонок разбил тишину. Баба Зоя замерла. Звонок повторился. Тогда она тяжело встала со стула у окна и шаркающими шагами пошла открывать двери.

– Кто там?

– Здравствуйте, Зоя Ивановна! Это я, Маша, помните? Я тогда была совсем маленькой, когда Вы к нам приходили. Архип Васильевич, Ваш троюродный брат – мой дедушка.

– Ах! – сердце подскочило от искренней радости, словно лягушка. – Машенька! Внученька! Дай я тебя расцелую!

«Бог есть!» – подумала баба Зоя, задвигая щеколду. В ее кишках стало тепло, как от горячей котлеты, а настроение запрыгало, как веселый звонкий мяч. Глаза троюродной бабушки неподдельно искрились.

– Ой, какой у Вас просторный дом!

– А вот это – комната для гостей…

– Какой дом! Мой папа тоже строился, но не успел, умер (Вы знаете). И вот все стояло до прошлого года. А сейчас я замуж вышла. Мой муж коммерсант. Он уже почти все доделал, осталось газ подвести – и можно справлять новоселье. Уже скоро! А я беременна…

«Ну… А это еще мы посмотрим», – подумала радушная хозяйка и плотно сжала хищные челюсти.

Маше показалось на миг что-то вроде землетрясения. Потом это прошло. Но она почувствовала легкое недомогание и тяжесть в низу живота. «Наверное, сегодня неблагоприятный метеодень», – подумала Маша и решила не обращать на это внимания.

Часть II. Рассказы о животных. И растениях

Самая длинная минута

Иван Денисович, кандидат наук и достойный гражданин своего Отечества, продолжал висеть на колокольне, гортанно орать и размышлять о высоких материях. Рядом ему сочувствовал плешивый голубь, а внизу, под руководством Анжелики Егоровны и дьякона Щепетухи, группа кровельщиков и девушек-общественниц разворачивала большой цветастый ковер.

– Где же Бог, черт его побери! – молился мысленно Иван Денисович. – Я уже охрип, и заиндевели пальцы. Наверное, это за то, что защищал диссертацию по атеизму. Но я же потом раскаялся и всеми помыслами перешел на праведный путь. Значит, Господь про меня не забудет. Тем более, что храм его крыл. А то что было – все от Лукавого – период застоя в заблужденье ввел. Я ж теперь другим сделался. И даже почти не ворую. И технику безопасности почти всегда соблюдал. А этот несчастный случай – первый и, надеюсь, последний. И вообще, это не несчастный случай, а испытание кармы. Я должен через это пройти, чтобы вознестись над суетой. И тогда я начну новую жизнь. Без греха: всегда буду надевать монтажный пояс, к самогону не притронусь и даже на красный свет никогда больше не поеду. Господи Иисусе! Скорей, а то я испорчу свои золотые руки! Я ж тебе на всю получку бутылку… нет, свечку поставлю, а остальное нищим спущу. И по девкам таскаться брошу! И сыну компьютер починю! Но Бог – Бог, а я и сам не лох. Это ж надо так изловчиться, как я! Не каждый на это способен. И сколько я уже вишу? Минут пятнадцать? А может, и больше. И я уверен, что все будет хорошо. Не к чему было бы высшей силе мне давать возможность зацепиться, если бы суждено умереть. Точно – это испытание на прочность. И я его прошел. Я себя еще больше зауважал: не впал в панику, сохранил самообладание и философию оптимиста. А то, что я ору благим матом (ну, не только благим, конечно) – так это все для людей. Вон, моя главная спасительница, Анжелика, глазомер налаживает, чтобы я в серединку попал. Вот спущусь на Землю, найду ей спонсора. А сам тоже в какую-нибудь партию вступлю. Буду за справедливость бороться, пост соблюдать, зарядку делать.

Голубь адаптировался к крику Ивана Денисовича и занялся маникюром. Группа спасателей закончила подготовительный этап, и Анжелика Егоровна просигналила: «Прыгай!». Иван Денисович облегченно вздохнул и расслабил затекшие пальцы. Последним в его просветленном челе было слово «мимо»…

Спасатели по инерции подержались за ковер. С недокрытой колокольни вспорхнул пернатый друг и улетел. Дьякон Щепетуха осенил покойного тройным крестом, а Анжелика Егоровна достала сотовый и набрала номер:

– Алло? Это женская организация «Зимняя слива». Сделайте нам похоронную службу.

– Рожденный ползать, летать не может, – промолвил самый молодой член трудового коллектива.

Бешеный огурец

Тетя Лена и дядя Саша живут в деревянном домике в глубине сада под белыми акациями на улице Нарядной. Еще в этом домике живут дедушка и бабушка с отдельным входом.

У тети Лены и дяди Саши есть две большие немецкие овчарки – мама и дочка. Маму зовут Альфа. А дочку – тоже Лена. Иногда здесь также живет кот Бакстер и спит вместе с овчарками на диване. Когда кто-нибудь постучит в окошко, Альфа и Лена поднимают лай, а потом бегут в сад к калитке. Дядя Саша надевает старую обувь и тоже бежит открывать гостям первым. Он говорит собакам: «Фу! Свой!» – и собаки пропускают гостя в сад и в дом. А когда никто не приходит, Альфа и Лена ругаются, а потом лежат и вздыхают, потому что у них плохое настроение. А когда у тети Лены и дяди Саши плохое настроение, они идут гулять без собак. Дядя Саша – маленький и квадратный, тетя Лена – высокая и на каблуках. Тетя Лена берет дядю Сашу под руку, и они прогуливаются по проспекту. Прохожие обращают внимание и удивляются, а от этого у тети Лены и дяди Саши поднимается настроение.

Максим очень любит бывать на улице Нарядной. Он очень любит дедушку и бабушку, тетю и дядю, Альфу и Лену. А также Бакстера. А еще он любит играть в дяди-Сашин компьютер. А еще – яблоки, груши и виноград. Но больше всего на свете Максим не любит кабачки. Он их просто ненавидит.

… Как обычно, в выходной день Максим у тети и дяди играл в компьютерные игры. Дядя Саша приобрел новую игру – про «Штырлица» и Василия Иваныча. Игра была настолько увлекательной, что Максим потерял счет времени и приобрел его вновь, когда тетя Лена зазвенела вилками на столе. Из кухни потянуло чем-то жареным, а в животе забурчал аппетитный желудочный сок.

Максим! Обедать!

Максим послушно выключил компьютер и устроился за обеденный стол на свое любимое место. Тетя Лена внесла дымящееся блюдо и поставила под нос своему племяннику. От аромата потекли слюнки, а рука уже схватила вилку и вонзила ее в чудесное рагу. Но, Боже, что это? Глаза Максима выскочили из берегов:

– Нет! Только не кабачки! – воскликнул он и обрадовался, что не успел положить в рот кусочек этого отвратительного яства.

Не подумайте плохо о тете и дяде Максима! Они никак не хотели отравить ребенка или подложить ему вместо кушанья свинью. Просто получилось так, как часто в наше время бывает – зарплату на этот раз не выплатили не только им, но и товарищам, у которых они обычно занимают. И на огород за молодой картошкой не смогли поехать из-за дождя. И даже последнюю буханку хлеба пришлось дать на завтрак собакам. К стыду своему, тетя Лена, кроме ненавистных кабачков, смогла раздобыть у соседей одну морковку, одну луковицу, один огурец. А с грядки сорвала несколько оригинальных травок. Все это, хитро скомбинировав и приложив максимум кулинарного таланта, она быстро преобразовала в нечто съедобное. Тетя Лена попробовала готовую стряпню и уверилась, что это совсем непохоже на кабачки. Но обостренный нюх предпубертатного6 Максима обмануть не удалось. Печать трагедии готова была лечь на тети-Ленино лицо, и рассудок уже закричал ей: «Бедный голодный ребенок!». Но тут верный муж пришел на помощь своей любимой супруге.

Это не кабачок, – тихо и вкрадчиво сказал дядя Саша.

Глаза Максима, уже вошедшие в берега, просто вылезли из орбит:

– А что это?! – визгливо киксанул Максим, тут же поправился, откашлялся и произнес то же самое баритональным басом и нараспев: – А что это, дя-дя Са-ша?

Дядя Саша тоже откашлялся, вдохнул в широкие легкие побольше воздуха и заявил:

– Это не кабачок. Это дикий ананас.

Тетя Лена от неожиданности уронила сковородку на Бакстера, которого собаки стали быстро облизывать.

– Это дикий ананас, – продолжал дядя Саша. – Мне привезли его совершенно случайно. Полковник секретных служб.

Максим отодвинул тарелку, поднял свою симпатичную, с надутыми щечками, мордашку и весь превратился в повышенный интерес:

– А разве такое бывает?

– Бывает, – закивали дядя Саша и тетя Лена.

– А как?

– Очень просто, – дядя Саша взял двумя пальчиками вилку и нож. – Во-первых, это блюдо надо есть так. Вернее, это у нас так его едят, а в Африке для этого используются ананасовки.

– ?

– Ананасовки – это специальные вилки, выдолбленные из клыков саблезубого кролика.

– ?

– Да, саблезубые кролики жили в Африке в период расцвета диких ананасов, вернее, их переходных форм, и архиоптериксов. Тогда дикие ананасы существовали в природе свободно и не были занесены в «Красную книгу».

– Так они вымерли?

– Не совсем. Вымерли только либеральные дикие ананасы, но остались их трансформаты. В искусственных условиях натуральный дикий ананас можно получить только путем скрещивания непривитого обычного ананаса и вульгарного кабачка.

Дикий ананас произрастает на любой почве и породе, в том числе – на отвесной скале. У него мощная ветвистая всепроникающая корневая система. Ранее существовавший горный массив Сахара был в древности засажен диким ананасом (неандертальцами), поэтому разрушился и превратился в пустыню. Так что наша бесхозяйственность и лозунги «Покорим природу!» еще в ту пору показали себя с плохой стороны.

А в настоящее время дикий ананас завезен в Чечню боевиками-террористами, чтобы высадить его на Урале путем посева из самолета, дабы превратить в пустыню и Уральские горы. Но наши люди везде! Дикий ананас был перехвачен и теперь растет исключительно в теплицах под неусыпным контролем спецслужб. Селекционеры и ветеринарные ботаники изучили этот биологический вид на агрессивность и признали ее самой высокой по шкале Тимирязева-Вассермана. Поэтому каждую весну каждому отдельному растению делают прививки в пестик – сывороткой из вытяжки бешеного огурца пятилетней выдержки. Тогда дикий ананас становится неагрессивным и может быть использован в пищу.

Максим слушал, раскрыв от внимания пухлые губки, а конопушки на молочной (как у тети Лены) коже плясали от восторга. Его правая рука уже взяла двумя пальчиками вилку, а левая потянулась за ножом. И дядя Саша с тетей Леной уже ликовали от наступающего чувства победы, но невинный вопрос из еще недалеко ушедшего детства ударил, как сабля по женскому волосу, и рассек начисто первоначальные планы.

– А зачем? – спросил, жуя, Максим. – Зачем столько работы? Лучше взять не дикий ананас. Он вкуснее.

– Нет, – твердо сказал дядя Саша. – Весь смысл заключается в том, что именно дикий ананас обладает необыкновенными особенностями, несмотря на обыкновенные вкусовые качества. Даже у индейцев племени Сио существует пословица: «Кушай дикий ананас – и откроешь третий глаз».

– Третий глаз? – перестал жевать Максим. – А у кого? Где? И зачем?

– Да у тебя! – не удержалась тетя Лена. – В голове, чтобы ты мог видеть всех насквозь.

– Насквозь? Всех?

– Да! Да!

– Это значит, я буду видеть сердце, легкие, кишки… Не, теть Лен и дядь Саш! Я не хочу третьего глаза. Мне хватит своих двоих. И вообще, ешьте вы сами свои дикие ананасы, а мне лучше дайте кабачки.

С тех пор кабачки для Максима стали самым любимым блюдом.

Урод и Жучка

Деревянная грубо сколоченная дверь, гремя засовами и скрипя несмазанными петлями, открыла вход в мрачные сени. Мы стояли в раздумье, не смея переступить порог. Что там за ним, за этим порогом – ад или логово чудовища?

– Проходите, – такая же, как сени, мрачная женщина в коричневом пригласила нас в дом.

Робея, мы переступили. Через порог. Прогнивший под дырявым навесом.

Женщина молча повела нас в горницу. Окна здесь были закрыты глухими ставнями так, что не оставалось ни щелки, ни дырочки, откуда мог бы просочиться дневной свет. На длинном деревянном столе лежало наискось пожелтевшее полотенце с вышитым непонятным крестом. На кресте стояло железное блюдо в обрамлении горящих черных свечей, будто это корона. Пока мы привыкали к полумраку, откуда-то с другой стороны появилась человеческая фигура и села на скамью против свечей.

– Садитесь, – сказала фигура глухим голосом и указала на свободные лавки.

Мы сели, не смея обратить взора на хозяина.

– Не бойся, Пашка, – глухой голос проникал в нас как бы не через уши, а через грудь. – Выкладывай, зачем пришел.

Пашка судорожно глотнул и закашлялся.

– Не спеши. Испей воды, – хозяин протянул стакан с какой-то жидкостью.

«Какие у него длинные руки!» – невольно подумал я.

– Это точно, – засмеялся он ржавым смехом.

Пашка высадил весь стакан и обратился со словами:

– Дяденька, Вы не могли бы…

– Я тебе не дяденька, – грубо оборвал глухой голос. – Зови меня, как привык: Урод.

Я почувствовал коленями, как содрогнулся мой товарищ.

– Слабо? – засмеялся опять тот. – Тогда молчи. Пусть Малыш говорит. Он один из вас имеет право на голос.

Я удивился такой чести, и даже где-то появилась какая-то гордость. Она мне и помогла выдавить из себя то, с чем мы посмели потревожить этого страшного человека.

– Гражданин волшебник! У Пашки мать помирает. Помогите! – сказал я и стал медленно поднимать глаза. Передо мной появилось изрезанное шрамами лицо, искаженное еще и гримасой ржавого смеха.

Когда Урод перестал смеяться, лицо его резко остановилось на глубоком раздумье. По моим членам пронеслась волна ужаса.

– У больной живность есть?

– Как это? – не понял я. – Корова что ль?

– Что ль корова. Или что ль коза.

– Нет, они нищие совсем… Мать болеет. Да мы купим, соберем…

– Я тебя спрашиваю, у больной живность есть?

– Нет.

– Тогда уходите.

– Но почему?!

– Уходите, я сказал.

Я ничего не понимал. Пашка был готов потерять сознание. Все надежды его рухнули! От жалости мое сердце защемило, как десяток заноз. Урод спокойно встал и собрался уходить, откуда появился.

– Подождите! – вспомнил я. – У Пашки есть собака!

Урод вернулся и сел на прежнее место. Он оглядел нас своими птичьими глазами без век. Этот взгляд был осязаем. Он забирался к нам под рубашки и выползал через рукава, оставляя холодок.

– Долго думаешь, молодой человек. Везите. Завтра будет поздно.

… Пока Урод занимался с Пашкиной матерью, мы толпились на жаре возле его дома. Как ни старались подслушать или подсмотреть – ничего не получалось. Пашка ходил взад-вперед, то желтея, то зеленея, и за все время не проронил ни слова – только стонал. И вот настала самая удивительная минута: деревянная дверь, скрипя, распахнулась, и на пороге появилась женщина в коричневом платье рука об руку с Пашкиной матерью.

– Она еще слаба, – предупредила нас женщина, передавая руку больной.

Я взглянул сначала на Пашку, потом на его мать. И ужаснулся: в ее лице была жизнь и (самое удивительное!) – полный рассудок. Она была такой же высохшей до пергамента, как мы ее привезли, но на ногах и в своем уме! «Этого не может быть! – стучало у меня в висках. – Она год не приходила в себя и пластом лежала, парализованная, в кровати!». Этого я не могу понять и сейчас, когда прошло уже почти пятьдесят лет, когда я, хоть и не врач, но знаю, что Пашкина мать была привезена к Уроду в агонии.

… В течение двух недель исцеленная полностью вернулась в себя, как была до паралича, и даже вышла на работу. На нее приходили смотреть все жители нашего села и даже приезжали из другой области. Она сперва была доброжелательна, а потом ругалась и гнала всех со двора: «Надоели! Замучили!». Тогда те шли смотреть на Урода. Он не выходил, а женщина в коричневом платье говорила, что он отсыпается. И вот, когда Пашкина мать была уже здорова, и про нее уже начали забывать, поздно вечером забарабанил в окно нашей спаленки бледный, как полотно, Пашка:

– Померла! – запыхавшись, выдавил он.

– Мать?!!

– Нет… Жучка…

– Ну, ты, Пашка, даешь! Напугал до смерти, я думал, правда, что случилось.

– Случилось, Митька… Жучка начала болеть, как мамка стала выздоравливать. А сегодня мамка за столом говорит: «Ну, кажется, я совсем поправилась!». И вдруг из конуры раздался человеческий крик. Громкий, но слова можно было разобрать: «Ко мне!!!». Я кинулся к конуре, а это Жучка. Глядит на меня и шепчет: «Прощай, Пашка, я помираю». И померла. Ей-богу, не брешу! Вот тебе крест! Честное пионерское! Я матери все рассказал. Ну, как Урод про живность спрашивал. Она испугалась, и я тоже. Митек, схорони Жучку. Я боюсь к ней подходить. И где-нибудь подальше. Жучка сама просила.

– Ага. И как же она просила?

– Да вот… так… В глаза заглядывает и говорит: «Пусть меня Митек похоронит за несколько километров отсюда…».

Ну что я могу на это сказать? Конечно, мы все знаем, какое Пашка брехло. А с другой стороны, вижу, что ему не просто лень собаку в лес нести, а и действительно он боится. Чего ради друга не сделаешь, когда у тебя все хорошо, а у него сплошные несчастья?!

Вооружился я маленькой лопаткой, взвалил Жучку на тачку, накрыл ее пустым мешком и, дождавшись сумерек, вывез ее в лес (Пашка, гад, даже за калитку не вышел – Жучка, говорит, не велела).

Когда я спустился к реке, было уже совсем темно. Правда, я сам выбирал время ближе к ночи: чтобы никто не видал. А то наговорят всякого, смеяться будут. Но я не подумал о том, что в лесу в это время ничего не видно. И ночь безлунная, как назло. И что-то не по себе. Истории всякие вспоминаются. «А, – думаю, – закопаю здесь». И я принялся за работу. Сперва огляделся. Нет, у самой реки нельзя – размоет. Лучше ее на горку немного затащить. Затащил. Лопатку в землю воткнул. Мягкая земля. Хорошо. Стою, копаю. Вырыл в метр глубиной, Жучку положил и засыпать стал. Вдруг лопатка чиркнула по железу. Я наклонился и поднял какую-то монету. Пытался разглядеть – но темно! Спрятал в карман до дому. Закопав могилку и выдержав минуту молчания, повернул назад. Но вдруг услышал впереди себя чье-то учащенное дыхание. Я замер. А дыхание приближалось, пока я не увидел рядом с собой знакомую долговязую фигуру Урода.

– Эх, Малыш, Малыш! Что же ты наделал?! Эх я, дырявая голова, как я мог об этом не подумать!

– Вы о чем, дяденька? – пролепетал я в ответ на вопрос, который не понял.

Урод ласково похлопал меня по плечу. Затем чиркнул спичкой и зажег керосиновый фонарь, который оказался в его левой руке. Фонарь создал вокруг себя облако света. Мне сразу стало легче и теплее, несмотря на таинственность происходящего. Он поставил фонарь на траву и предложит сесть.

– Ты, Малыш, сделал непростительную дерзость, – едва справляясь с одышкой, глухо заговорил Урод, становясь неожиданно прекрасным в своем безобразии. – Знаю, не с дурными намерениями, а от невежества. А в итоге, что так, что эдак – все одно. И какой же демон тебя подстрекнул! Помешай тебе, десятью минутами раньше приди – все было бы хорошо. Но я не успел. Старый стал. И правда, Урод, как вы меня за глаза называете… Эх! Нельзя было предавать этой земле мертвое тело, тем более напитанное чужими ядами. Святое это место, парень. И святое, и лихое единовременно. Лютое. Ты думаешь, это горка простая? Э-э! Да разве горки такие в природе встречаются? Не горка это. Это холм могильный. Шаман здесь покоится. Вот уже семнадцать веков. Раньше сюда молиться ездили, с ним советоваться. Дух его вызывали и спрашивали, как поступить. А потом, когда его беспокойством одолели, он разгневался и чуму навел. Вся нечисть передохла. А потом опять расплодились, как тараканы. Ну, было то, иль не было, а то, что здесь особые дела творятся, это правда. Только вот почему-то на эти чудеса внимание никто не обращает. Вот и ты, пустоголовый, проморгал интересное-то. Что? А то, что в гору мертвечину тащил, будто пух, и то, что землю лопатой, точно сыр резал. А вот ты завтра сюда с этой лопатой – и копни. Поглядишь, как оно без чародейства копается. Но приди не один, а с шумной ватагою. Вот так и устроен простой человек, чем он и от колдуна отличается? Ничего не замечает, у себя под ногами не видит, какие чудеса кругом расхаживают. Вот сейчас: слышал гул ветра? А ветра-то и нет. А откуда ж тогда этот гул? И холодок, что волосы тебе теребит? А как объяснишь, что волосы у тебя шевелятся, а у меня нет, хоть они у меня и тоньше, и длиннее? Не видишь ты, Малыш, не видишь ты чудес, не замечаешь. А колдун видит. А мимо простых людей оно проскальзывает, как вода сквозь пальцы. Не быть тебе колдуном, Митек… Но быть тебе заживо погребенным. Непростительную глупость сделал ты. И я… Стар стал, не догадался своевременно… Значит, умирать пойду. А тебе – вся жизнь пропала. Эх, Митек, Митек! Ты же заклятие снял. Теперь опять не сможет шаман сдержать ту страсть господню, которую хранит в себе ваше село… Больше двух тысяч лет…

Урод махнул рукой и пошел прочь. В моих ушах звучал и звучал его глухой голос, растворенный в отчаянии, и роковые слова, которым предстояло превратиться в суровую правду…

Винодел

Невообразимо жаркий день упал на октябрьскую землю. Ярко-желтая разреженная листва на трезубце клена казалась вырезанной из цветной бумаги для труда, особенно на фоне широкой речки. Только в октябре бывают такие неестественные краски неба и воды. Мальчишки – целая группа, сбежавшая с уроков, побросали портфели на берегу и, раздевшись до трусиков, плескались и визжали, забыв о том, что они не слабый пол. Листья плавали в воде, как разорванные письма, а иссохшая трава обнажала белый песок.

У добротного деревянного домика с белым палисадником стояли три иномарки, приехавшие сюда издалека.

– Терентий Ефимович! Вот Вы, как народный целитель, как можете объяснить чудо святого напитка? – спросил Марик-журналист, нажав кнопочку диктофона.

– Я не народный целитель, – покачал головой дед Терентий. – Я – потомственный винодел.