Человек, который открывал окна

– Как изменились ваши взаимоотношения с родителями после смерти бабушки?

– Как ни странно, улучшились. Исчез какой-либо негатив в мой адрес и в адрес брата с сестрой. Словно по мановению волшебной палочки. Не знаю, почему так произошло. Другими людьми родители, конечно, не стали, но начали более трепетно к нам относиться. Особенно мама. Бабушка ведь по ее линии была. Думаю, со временем она тоже осознала потерю. Но было уже поздно. Наши отношения с родителями вскоре сошли на нет. Я уехал учиться, потом устроился на работу. Поначалу мы старались поддерживать общение, но с каждым годом неизбежно отдалялись друг от друга.

– До такой степени, что теперь даже не хотите рассказать родителям о болезни?

Разладин пожал плечами.

– Послушайте, Марк, – продолжила Елена, – не держите зла на родителей. Не вините их. Если остались в вашем сердце какие-то обиды, то сейчас самое время их отпустить и дать родителям второй шанс. В конце концов, все мы его заслуживаем. Расскажите им о диагнозе. Позвоните матери и сообщите ей о болезни. Попытайтесь простить, Марк. Используйте эту возможность исправить ошибки прошлого.

– Я подумаю над вашим предложением, – сухо ответил Разладин, вставая с кресла.

Он медленно надел пальто, повязал на шею шарф и уже у двери повернулся в пол-оборота к Лукьяненко.

– Спасибо вам, Елена Дмитриевна. – Марк вздохнул, расправив плечи.

– За что? – психолог приподнялась в кресле.

– Не знаю, – замялся Разладин и опустил взгляд в пол. – За понимание. За наши беседы. Такое чувство, что вы единственный человек, с которым я могу… Словно мы говорим на одном языке в чужой стране. Понимаете меня?

– Да, Марк. Понимаю, – улыбнулась Елена пациенту на прощание.

Следующие дни выдались самими промозглыми за всю осень. Дождь шел то утихая, то вновь нарастая. Землю с аллей и лужаек вымывало на улицы, отчего на тротуарах и дорогах становилось скользко от грязи. Небо заволокли низко висящие свинцовые тучи. Даже в полдень на улице было темно и мрачно, люди и здания не отбрасывали теней, деревья стояли совсем голыми, без единого листочка. Лишь ветер гнул их сухие ветви.

После приема у Лукьяненко Разладин поостыл и рассудил, что лучше всего будет продержаться на работе еще пару месяцев, получить годовую премию и уйти сразу после новогодних праздников. Но ощущение, что он в любой момент может сорваться и все бросить, осталось где-то глубоко в сердце. Проявлять терпение, держать себя в руках и ждать следующих выходных – таков был девиз Марка.

В свободное от работы время Разладин безвылазно сидел дома, ни с кем не общался, никому не звонил, не писал, ничего не читал, не смотрел. Даже ел без аппетита – прием пищи превратился для него в неприятную, никому не нужную обязанность, которую он, тем не менее, вынужден был выполнять. Завтракал Марк плохо, ужинал еще хуже, обед и вовсе пропускал. Ему не хотелось есть, спать, двигаться. Он завтракал, потому что привык завтракать; ходил на работу, потому что привык ходить на работу; ложился спать, потому что привык в одно и то же время засыпать и подниматься. Мысли в его голове не имели никакого отношения к тому, что творилось в реальной жизни. Можно сказать, Марк витал в облаках. Хотя это были скорее не облака, а те самые тяжелые октябрьские тучи, что висели над городом всю неделю.

В субботу Разладин вновь отправился на прием к Лукьяненко.

– Как прошло окончание вашей рабочей недели, Марк? – начала беседу Елена.

– Знаете, есть такое выражение: на автомате. Вот именно так и прошла моя рабочая неделя, – ответил он, а затем печально добавил: – Бездумно и бездарно.

– Ссоры с коллегами были?

– Нет. Хотя… Один раз с Яной поругались. Мы с этой девушкой в одном кабинете работаем.

– Из-за чего поругались?

– Из-за окна, – Марк неестественно усмехнулся. – Вечно на этой почве у нас с ней дрязги. Она мерзлячка, а я люблю свежий воздух. В закрытом помещении душно и даже как-то страшно.

– Почему страшно? – Лукьяненко подалась вперед.

– Не знаю… Просто так сказал. Не суть.

– Я так понимаю, с родителями вы не пообщались. – Елена решила перевести разговор на более важную тему.

– Нет, – Марк медленно помотал головой из стороны в сторону.

– Почему вы им не позвонили? – Ей показалось, что сейчас для этого вопроса настало самое подходящее время.

– Знаете что, Елена, – Марк осекся, на глазах его проступили слезы. На удивление Лукьяненко, пациент принял вид крайне взволнованный и даже решительный, – на самом деле, я хорошо понимаю, чего вы от меня добиваетесь. – Он пристально посмотрел ей прямо в глаза. – Очень хорошо понимаю. Вы хотите помочь мне прожить последние месяцы жизни как можно лучше, как можно счастливее. Вы хотите помочь мне понять себя, свои страхи, комплексы. Возможно, даже хотите помочь мне обрести новые мечты, цели в жизни. Вы не хотите, чтобы я был одинок, чтобы я мучился от неспособности самостоятельно ухаживать за собой. Вы видели, что происходит с людьми ближе к концу, вы с этим знакомы не понаслышке, вы знаете, насколько это тяжело, а потому всячески хотите мне помочь. Спасибо вам за это. Правда, спасибо. – Елена вдруг почувствовала, что ей тоже хочется расплакаться – настолько проникновенно и искренно говорил ее пациент. Она старалась держать себя в руках. – Но все это… вся эта терапия… Мне кажется, она ни к чему не приведет.

Когда я узнал свой диагноз, то всю ночь провел в раздумьях. И единственным вопросом в моей голове было: «Зачем?» Остается жить всего год. Как другие поступили бы на моем месте? Одни бы продолжали работать, другие – отправились бы в путешествие, третьи, как и вы мне советуете, обратились бы к семье за утешением и поддержкой. Но зачем все это? Зачем делать что-то, спрашивал я себя, если конец неизбежен и вот-вот наступит? И тогда я внезапно понял – а нет никакого диагноза. Точнее, он есть, есть и болезнь, но исход… Он не появился из ниоткуда. Он был всегда. И он всегда был неизбежен и близок. На самом деле мы все смертельно больны от рождения.

Когда я осознал это, то почувствовал, как с глаз спала пелена. Я жил в мире иллюзий. Я думал, что построил жизнь вокруг себя, словно город в пустыне. Но то был не город, а мираж. Диагноз открыл мне глаза. Нет никакого города, есть только пустыня. Все мечты и цели сгорают здесь, обращаются в пепел. В этой пустыне ничто не может существовать. Только песок и горячий, как огонь, воздух. И, что страшнее всего, мы одиноки в этой пустыне. Вышли из небытия, блуждаем по жизни, а после погружаемся во мрак. И ничто этого не изменит.

Я вдруг понял, что все мои стремления, цели, мечты – это такие глупости. Смешно и стыдно думать о них. Но они помогают нам забыться. О да! Люди на все готовы, лишь бы не думать о конце. Напейся, обкурись, закопайся в работе, нарожай детей, придумай себе как можно больше забот. Но на самом деле мы делаем все это ради одной единственной цели – чтобы забыть о смерти. Чтобы забыть о том, какие мы слабые и одинокие, и что сам мир – это лишь огонь и песок. Нет ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла. Нет ничего. Лишь голая пустыня, покрытая пеплом.

Елена вцепилась руками в подлокотники кресла. Отчаяние. Меланхолия. Депрессия. Она уже сталкивалась с подобным, но не так часто, чтобы относиться к этому равнодушно. Елена испугалась, что этот мальчик – а в ее глазах Разладин выглядел сейчас именно беззащитным ребенком, – окончательно потеряется во мраке, причем заведет себя туда сам. Психолог оторвала руки от подлокотников, судорожно схватилась за пишущую ручку и, крепко сжав ее пальцами, перешла в нападение, не дав Разладину опомниться.

– Марк, вам не стоит так обреченно смотреть на мир. Близость смерти искажает ваш взгляд на жизнь. Такое бывает. Сейчас вы видите вокруг только плохое, только негатив. Но в жизни много хорошего. Мир – это вовсе не пустыня. Не огонь и песок, как вы выразились. В жизни, даже самой простой и обыденной, есть много чудес – вполне реальных и осязаемых. Вы сердцем почувствуете, когда встретите их. Не отворачивайтесь от них, не закрывайтесь. Да, я хочу вам помочь – насколько это в моих силах. Но, по правде говоря, главная цель терапии – заставить пациента помочь самому себе. Иначе ничего не получится. Ваша жизнь в ваших руках, Марк. Вы вполне можете на нее влиять. Поймите это! Если вы сами себе не поможете – никто вам не поможет.

Елена глубоко вздохнула. Она сильно расчувствовалась после монолога Разладина и злилась на себя: непрофессионально давать волю эмоциям во время сеанса. Ей нужно быть предельно собранной и внимательно следить за поведением пациента. Тут же она сама чуть не сорвалась. Нехорошо.

– Возможно, вы правы, – неожиданно для Елены согласился Разладин. – Но все же не думаю, что я многое могу изменить. В моем положении выбор невелик…

– Есть вещи, на которые вы по-прежнему способны влиять не меньше, чем раньше.

– Имеете в виду отношения с семьей?

– В том числе. Я бы сказала, что это на первом месте.

Марк спрятал лицо в ладонях. Он тер пальцами щеки, скулы, брови и виски и о чем-то усиленно думал, зажмурив глаза.

– У меня в понедельник обследование в больнице, – наконец прервал он затянувшееся молчание. – Будет более ясная картина по динамике развития болезни. Весь день пропущу. Но во вторник планирую выйти на работу несмотря ни на что.

– Буду ждать от вас новостей в среду. Но если вы почувствуете себя плохо, почувствуете сильное душевное расстройство из-за возможных неприятных новостей, не мучьте себя, Марк. Вы можете позвонить мне, и я проконсультирую вас дистанционно. Договорились?

– Да, хорошо, – ответил Разладин, думая, что вряд ли позвонит Лукьяненко, даже если новости будут совсем плохими.

– Но все-таки советую вам настраиваться на лучшее. Боритесь, пока у вас есть такая возможность.

– Конечно, – безучастным, равнодушным тоном произнес Марк. – Поживем – увидим, – подытожил он, стоя на пороге кабинета.

В понедельник утром Разладин отправился в больницу. План был следующий: сдать анализы, пройти ряд процедур, показаться специалистам и получить результаты обследования, проведенного две недели назад. На все про все у Марка ушло около пяти –шести часов, после чего он вновь оказался в кабинете у своего терапевта.

– К сожалению, картина неутешительная. Результаты анализов не вселяют оптимизма, – устало проговорил доктор. Это был взрослый мужчина с вечно серьезным лицом и грустными глазами.

Он принялся подробно объяснять Марку, как будет развиваться болезнь. Из всего, что сказал врач, Марк понял две вещи. Первое – резкое ухудшение его физического состояния может начаться уже через месяц. Скорее всего, в декабре придется переехать в больничную палату. Второе – вопреки первичному прогнозу, жить ему осталось не так долго. Доктор откровенно признался, что исход может наступить в конце зимы.

Разладину стало нехорошо. Он тяжело задышал, сильно вспотел, в панике попросил открыть окно. Врач отправил Марка в процедурный кабинет, где его уложили на кушетку и поставили капельницу с дозой успокоительного. Немного отдохнув, Разладин вернулся к доктору в более уравновешенном и спокойном состоянии. Врач долго и терпеливо отвечал на вопросы пациента. Марк тщательно записывал слова доктора в блокнот и не стеснялся по десять раз переспрашивать непонятные моменты. Они просидели в кабинете до самого вечера. В конце приема врач прописал Разладину ряд недешевых препаратов, которые помогут справиться с некоторыми симптомами и позволят легче перенести последние дни жизни.

Марк вернулся поздно вечером домой и разложил все лекарства – ими оказались заставлены все полочки возле умывальника в ванной. Разладин смотрел на разноцветные таблетки, колбочки, порошки и не верил, что все это происходит на самом деле и происходит именно с ним.

Ему долго не удавалось заснуть, даже несмотря на усталость и дозу успокоительных препаратов в крови. Утро тоже выдалось тяжелым. Марк проспал. У него не было времени осознать новый виток болезни и осмыслить свое теперешнее положение. Разладин взглянул на часы, быстро собрался, съел завтрак, вдогонку заправился необходимыми лекарствами и поспешил на работу. Но все-таки опоздал на час.

– Мы уж думали, ты помер, – пошутила Яна, увидев в дверях Марка.

Ее реплика показалась коллегам смешной. Не до смеха было только Разладину. Нелюбова, пусть и не нарочно, огорошила его напоминанием о неминуемом и скором уходе из жизни. Марк прошел к своему месту и спрятался от коллег за горой рабочих папок. Фраза Яны продолжала звенеть в ушах, точно тревожный колокол. Ведь скоро он и вправду не явится на работу, потому что умрет. Или потому что будет при смерти и физически не сможет выполнять трудовые обязанности.

Марк сидел в обнимку с портфелем, сгорбившись за столом. Он не открывал папок, не раскладывал бумаг перед собой, даже компьютер не включил. Разладин тяжело дышал, потел, нервничал, качался на стуле и смотрел на свое размытое отражение в черном экране монитора. Казалось, его совсем не волновало, что происходило за пределами рабочего стола.

В конце концов Марку стало нестерпимо душно. Он резко поднялся с места, открыл окно настежь и опустился обратно в кресло. В тот день на улице лил отвесный дождь, временами завывал ветер, температура на термометре колебалась около пяти градусов выше нуля. Не трудно догадаться, что все прочие работники восприняли затею Разладина впустить свежего воздуха в помещение без энтузиазма. Первой отреагировала Нелюбова.

– Ты совсем с ума сошел?! – Яна вскочила с места. Она задела приоткрытую коробку печенья, и несколько из них крошками рассыпались по линолеуму.

Марк даже не оглянулся, но по приближающемуся металлическому бренчанию догадался, что к нему направляется Нелюбова. Она не стала разговаривать с Разладиным, а сразу попыталась закрыть окно.

– Оставь! – прорычал Марк и оттолкнул девушку.

Попутно он рукой задел высокую стопку папок с бумагами, и та свалилась со стола прямо под ноги Нелюбовой. Яна споткнулась об упавшие папки и грохнулась на пол. Власов ахнул, бросился к Нелюбовой и помог ей подняться.

– Не ушиблась? – взволнованно спросил Илья.

– Псих конченый! – послышалось из угла, где сидел Гривасов.

Разладин ни на кого не обращал внимания и продолжал сидеть в прежней позе перед открытым окном. Яна быстро встала при помощи Власова. Обошлось без травм, но ее глаза были на мокром месте, а лицо покраснело от испуга. Нелюбова с ненавистью посмотрела на Разладина. Об ее дыхание можно было обжечься.

– Псих! Изверг! Я буду жаловаться на тебя! Будь ты проклят!

Яна напоказ плюнула в сторону Марка и решительным шагом вышла из кабинета. Разладин даже не удосужился повернуться в ее сторону. Вскоре ему позвонил Вакуленко и вызвал к себе в кабинет.

– Марк Андреевич, на вас тут жалуются, – проговорил Осип Евдокимович. Ему явно было неловко из-за того, что приходится улаживать ссору между подчиненными. – Извинитесь перед Яной Мироновной, будьте добры.

Вакуленко хотел, чтобы устными формальностями все обошлось и чтобы от него сразу отстали с этими мелочными передрягами. Но Разладин не спешил признавать вину, а Нелюбова не соглашалась на столь поверхностное разрешение конфликта.

– Извинений мало, Осип Евдокимович! – воскликнула девушка в ответ на слова начальника. – Он сейчас извинится, и что? Он ведь постоянно конфликтует – спросите у кого угодно в кабинете. С ним просто невозможно работать! Ведет себя как ненормальный! Я требую, чтобы ему штраф выписали, выговор или какое-нибудь другое наказание, чтоб неповадно было!

Яна увлеклась и верещала так, что ее визг был слышен на всем этаже. При этом она будто бы не видела обидчика, который стоял в двух шагах от нее совсем бледный и не обращал совершенно никакого внимания на Нелюбову и на Вакуленко.

– Марк Андреевич, вы здоровы? – Осип Евдокимович заметил на лице Разладина болезненное равнодушие к происходящему. – Может, вам лучше на больничный уйти? – предложил Вакуленко, приободрившись тем, что нашел выход из неловкой ситуации.

– Да! На больничный! Пусть лечится, псих несчастный! – Яна всплеснула руками и звучно пробренчала браслетами.

Марк, наконец, посмотрел на нее – посмотрел прямо, открыто, почти неприлично.

– Замолчи, дура, – тихим, но явно раздраженным и нервным тоном проговорил Разладин, чем буквально ошарашил и Нелюбову, и Вакуленко.

– Ты совсем обалдел, придурок? – ответила ему Яна.

Осип Евдокимович чуть приподнялся с места. Он на секунду испугался, что его подчиненные прямо тут подерутся. Но этого, к счастью, не случилось. Сразу после резкого ответа Яны глаза Марка вспыхнули, он угрожающе шагнул навстречу Нелюбовой и уже готов был, казалось, убить ее. Девушка старалась держаться бойко, но ее коленки задрожали от одного только взгляда Разладина. Марк только теперь увидел в ней не врага, а пугливую и беззащитную девушку. Он остался мужчиной и не ударил Яну, но все-таки разразился тирадой.

– Как вы не понимаете? Вы все! – Посмотрел он на Яну и на Осипа. – Как вы не понимаете?! Мы же задыхаемся! За-ды-ха-ем-ся! Вот в этих коробках. – Он развел руками, обводя офисные стены и потолок. – Нас тут будто заперли: без света, без воздуха, без шансов на спасение. И мы заочно на все согласны. Мы сами себя запираем, боясь свободы, и закрываемся ото всех!

– Марк… О чем ты говоришь? – с недоумевающим лицом прервал его Вакуленко, но Разладин будто не заметил вопроса и продолжал:

– Задыхаемся! Задыхаемся, словно в чулане! Вы благодарить меня должны, что хоть кто-то открывает окна в этой тухлой консервной банке. Невозможно жить среди той вони, которую вы, жалкие канцелярские крысы, везде порождаете. Устал я от вас… Душно мне с вами… Душно! От того и открываю окна настежь. Вы не хотите дышать, не хотите жить, а я хочу… Жить! – Разладин внезапно схватился за лицо. Его глаза покраснели от слез. – Я еще пожить хочу. Почему мне нельзя? Почему именно мне? Почему я? Ведь и без того мало времени. И с каждым днем его остается все меньше. Жить! Жить! Хоть как-нибудь, хоть где-нибудь – лишь бы жить, лишь бы дышать свободно. А вы – вы и того не хотите! Вот почему я?! Почему я, а не вы? Вы все равно не хотите – ни жить, ни дышать. Ничего не хотите. Вы все задохнетесь! Я единственный, кто открывал для вас окна. А теперь и меня не станет. К черту ваш больничный, вашу жалость и ваши подачки! К черту вас всех! Я не вернусь больше сюда, в эту кабинетную тюрьму, в этот затхлый чулан. Ухожу! Увольняюсь! Напишу заявление и оставлю внизу на вахте. И ничего больше не хочу слышать от вас!

Марк кричал то на Яну, то на Вакуленко; был бы в кабинете еще кто-нибудь —кричал бы и на него. В горячке он бросался словами, не разбирая ни самих слов, ни тех, кому он эти слова адресует.

Разладин наконец закончил тираду и буквально вылетел из кабинета. Нелюбова и Вакуленко переглянулись и оба развели руками.

– Я ни слова не понял.

– Бред сумасшедшего, Осип Евдокимович. Я же говорила вам, что он ненормальный.

– Может, болен парень? Температура высокая?

– Чувство собственной важности у него высокое, – надменно ответила Яна. – Он всегда себя так грубо ведет, поверьте.

– Хороший парень ведь, неплохой работник. Болен, наверное…

– Раз болен, пусть дома сидит. Сам ничего не делает и нам работать спокойно не дает. Без него всем гораздо лучше будет, Осип Евдокимович.

– Все же раньше я за ним такой вспыльчивости не наблюдал. Ладно. Обидчик ваш, Яна Мироновна, судя по всему, ушел, так что возвращайтесь к работе.

На этом скандал завершился. Обошлось без штрафов, выговоров и прочих неприятных последствий. Офис продолжил работать в обычном ритме. Спустя время к Вакуленко зашел секретарь и передал заявление от Марка. Осипу Евдокимовичу ничего не оставалось, кроме как принять документ в оборот и начать процедуру увольнения Разладина.

К полудню Марк вернулся домой. Эмоционально он был истощен событиями на работе, а физически – бессонной ночью и недоеданием. Марк попробовал что-то съесть, но этим скромным обедом его вырвало через полчаса. Вдобавок он ощутил побочные эффекты от многочисленных препаратов, которые успел принять вчера вечером и сегодня утром. Валясь с ног от усталости, Марк прилег на диван и задремал.

Очнулся Разладин, когда на улице уже начинало темнеть. Окно в комнате было приоткрыто, и через него просачивался прохладный октябрьский воздух. Дождь, который лил весь день, наконец, прекратился, и во дворе, прямо под окнами квартиры Разладина, резвилась среди луж стая ребятишек под присмотром скучающих родителей. Настолько приятна была погода на улице, настолько прекрасно было прояснившееся небо, что Марк, несмотря на усталость, решил чуть пройтись. «Совсем немного, – подумал он. – Буквально пару кварталов – и назад».

Разладин вышел наружу бледный, как призрак. Он дважды обошел свой квартал, но все еще не хотел возвращаться домой. Марк решил свернуть с привычного маршрута и пошел вдоль трамвайных путей, точно мальчишка из детских приключенческих рассказов о путешествиях. Одинокий герой своей собственной истории, осторожно шагающий в темноте…

Из-за тонкой вуали черных облаков выглянула луна – красивая, на редкость большая, с ярким отчетливым контуром. Томным бледным светом она мгновенно пленила Марка. Разладин потерял все прочие направления, он шел лишь к ней одной, к луне. Он устроил охоту на ночное светило, стараясь то ли найти вид получше, то ли поймать ее и потрогать собственными руками. Но схватить руками луну нельзя. Разве что взглядом…

Потратив некоторое время на поиски идеального места для наблюдения за луной, Марк, наконец, его нашел. Это был пустырь позади многоэтажной автопарковки. Заброшенный участок, усыпанный мелким щебнем и лишенный всяческого искусственного освещения. Здесь и небо хорошо просматривалось, и прохожие не мешали. Марк сел прямо на щебень, укутался в пальто и обнял руками колени. Запрокинув голову, он смотрел на одинокую луну в темном и все еще пасмурном небе, на то, как ее нежный свет обволакивает края проплывающих мимо облаков. «С детских лет не шатался по городским закоулкам. Почему я никогда раньше не сидел так на земле и не смотрел на небо? Сколько всего я терял! И только теперь, когда до конца остались считанные недели, я начал замечать, как прекрасны такие простые вещи. Теперь буду каждый вечер смотреть на небо, на эту луну. Каждое утро стану встречать рассвет. Все это я упускал – не знаю даже, ради чего. Но теперь уж не пропущу ни одного раза. Пока еще буду способен ходить и подниматься самостоятельно с постели – не пропущу. Раз смерть так близка, буду наслаждаться каждым днем, каждым моментом…»

Разладин улыбался, думая об этом. Он настолько расчувствовался, что лег на спину: ни холодная земля, ни жесткая мокрая щебенка не мешали ему в ту минуту наслаждаться видом полной луны. Если бы не болезнь – Марк был бы самым спокойным и самым счастливым человеком во всем мире. Но мысли о неминуемой и близкой смерти не давали ему покоя. Ком вставал поперек горла, когда хотелось глубже вдохнуть. Марку казалось, что все это могут сейчас же у него отобрать: и воздух, и луну, и влажную щебенку, и даже саму способность мыслить. Это тревожило его до дрожи в груди, тревожило до слез. Разладин смотрел в небеса и плакал – о том, почему так мало раньше наслаждался этим, когда был здоров, полон сил и энергии. Луна, деревья, блики солнца на речной глади, смех детей в парках, номера близких людей в телефоне… Счастье всегда было рядом, он просто проходил мимо. «Все кончено! И я лишь смотрю вслед уходящему поезду», – пронесся приговор в его мыслях.

Поздний час. Совсем стемнело. Пора возвращаться домой. Но Марк продолжал лежать и смотреть на луну. Он все боялся, что если встанет и уйдет, то навсегда упустит возможность наслаждаться этим прекрасным видом и никогда уже не сможет сюда вернуться.

К полуночи тело Разладина совсем ослабло, начало сводить мышцы, спина задеревенела – оно и понятно, столько времени пролежать на голой щебенке! В конце концов он все-таки поднялся с земли, но идти домой не решился. Марк подошел к стене парковки, сел рядом, прислонился к ней, подложив под голову шарф, после чего плотнее запахнулся в теплое длинное пальто и худо-бедно устроился на ночь. «Вот как себя чувствуют бездомные», – с горькой усмешкой подумал он. Какое-то время Марк еще следил за луной, медленно плывшей по небу, но вскоре усталость взяла свое – он уснул прямо здесь, на улице, на заброшенном пустыре за парковкой.

Его разбудили предрассветные сумерки. Просиявшее небо прыснуло светом в опущенные веки Марка. Разладин продрог и не выспался. По парковке начинали ездить машины. Механический шум двигателей окончательно разбудил его. Марк с трудом поднялся, опираясь рукой о бетонную стену. Спина, ноги и плечи сильно затекли, шея онемела. Он прокашлялся грубым нехорошим кашлем, достал из кармана мятый платок и вытер нос. Першило горло, виски гудели, спину ломило. По знакомым симптомам Марк сразу понял, что простудился. Разладин туго намотал шарф на шею и, с трудом удерживая равновесие, двинулся в сторону дома.