Человек, который открывал окна

Максим Стрельцов

Человек, который открывал окна

Человек, который открывал окна

– Марк. Можно я буду называть вас так, просто по имени?

– Да. Зовите, как хотите.

– Вы тоже можете обращаться ко мне по имени – Елена. Тогда между нами будет меньшая дистанция. Это важно для терапии. – Марк молча кивнул. Его зеленые глаза, сдвинутые ближе к переносице, вяло и с неохотой осматривали кабинет. – Предлагаю сразу перейти к сути. Я буду говорить прямо и называть вещи своими именами. Итак, Марк, вам поставили тяжелый диагноз. Смертельный диагноз. Вам осталось жить немногим больше шести месяцев, максимум год при должном лечении. Скажите, вы полностью осознаете мои слова?

– Да. Полностью осознаю.

– Ваш лечащий врач посчитал, что у вас возникли проблемы с принятием диагноза и что вам необходимо пройти курс терапии у психолога. Поэтому вы и находитесь сейчас в этом кабинете.

Елена ожидала увидеть хоть какую-то реакцию от пациента, услышать от него хотя бы пару слов в ответ. Но Марк сидел напротив, сгорбив худую спину, и упорно отмалчивался. Ей ничего не оставалось, кроме как самой вывести его на полноценный диалог.

– Скажите, вы согласны с мнением вашего врача? У вас есть проблемы с принятием диагноза, как думаете?

– Думаю, у меня нет проблем с принятием диагноза, Елена Дмитриевна.

– Просто Елена, если вам удобно.

– Хорошо. Так о чем я… Да, у меня нет проблем с пониманием того, что со мной происходит. Доктор мне все детально объяснил. Операция не поможет. На таблетках и прочих препаратах, может, протяну год при самом оптимистичном сценарии. Так что я все прекрасно понимаю. – Марк опустил взгляд и посмотрел на свои руки. Рукава пиджака стали слишком свободными для них в последнее время.

– В таком случае, у вас есть хоть какие-то предположения, почему вас отправили ко мне?

– Не знаю… Может, доктор слишком мнительный попался. Мне кажется, большинство людей со смертельными диагнозами отправляют к психологам.

– Да, многим людям в вашем положении рекомендуют обратиться к специалистам. Но, хочу подчеркнуть, что связано это не с самой болезнью, тут ведь я ничем помочь не могу, а с восприятием пациентами своего положения.

– Еще раз повторюсь – я свое положение полностью осознаю и всецело отдаю себе отчет в происходящем, – перебил ее Марк.

Елена откинулась на спинку кресла и потерла лоб рукой. Казалось, будто она только что ударилась им о стену, которую возводит перед ней пациент.

– Хорошо. Расскажите тогда, как эту новость восприняли ваши близкие, ваши друзья.

Марк замялся в кресле, его лицо исказилось гримасой раздражения. В глазах промелькнуло какое-то глубокое и душераздирающее чувство, но тут же исчезло. От внимания психолога не укрылись эти эмоции – она сразу поняла, в чем кроется причина замешательства пациента.

– Марк, только не говорите, что вы никому не сказали о болезни. Две недели прошло с момента постановки диагноза. – Елена удивленно приподняла брови и серьезным тоном продолжила: – Марк, вы говорили с кем-нибудь о своем положении?

– Нет, – тихо ответил пациент.

– Ни родственникам? Ни друзьям?

– Никому, – произнес Марк, невольно отворачиваясь в сторону.

Ненадолго повисло молчание. Елена пристально вглядывалась в лицо Марка. Затем психолог возобновила опрос, переменив тон на более спокойный и приветливый, как будто беседа началась заново.

– Почему вы никому не рассказали о болезни?

Ответа не последовало. Марк продолжал смотреть по сторонам, притворяясь, что его вовсе нет в этом кабинете. Елене снова пришлось насесть на пациента, чтобы добиться ответа.

– Марк, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Почему вы никому не рассказали о болезни?

– Я не захотел… не захотел говорить. Это мое дело, в конце концов. Моя жизнь.

– Ваши родители живы?

– Да. Но они живут в другом регионе.

– Разве это проблема? Вам не кажется, Марк, что хотя бы родная мать имеет право знать о вашем состоянии?

– Я думаю, все не так просто. – Марк чуть ли не впервые за весь сеанс посмотрел Елене прямо в глаза и придвинулся к ней ближе.

– Отчего же?

– Скажите, у вас есть дети?

– Да, двое. Два мальчика.

– И как бы вы себя чувствовали, если б узнали, что один из них смертельно болен и умрет меньше чем через год, а вы при этом ничем не сможете ему помочь?

– Это был бы невероятно тяжелый удар. Но я бы чувствовала себя еще хуже, если бы мои сыновья все скрывали. В том, чтобы жить во лжи или неведении, нет ничего хорошего. Какой бы страшной ни была правда, ее необходимо озвучить. Ею необходимо поделиться, причем не просто с кем-нибудь, а с самыми близкими и родными людьми.

– Считаете, так будет лучше? – На радость психолога, пациент перестал закрываться и принялся неприкрыто спорить. – Столько слез будет пролито, столько нервов потрачено – и все впустую. Вы, думаю, в курсе, что мне уже ничем не помочь. Я не хочу превращать остаток жизни в круговорот скорби, не хочу выслушивать от матери ее истерики. Что хорошего в том, что она будет знать? Чем мне поможет то, что я начну рассказывать о болезни всем вокруг?

– Близкие люди поддержат вас, Марк. Они помогут вам если не побороть болезнь, то принять ее. Помогут вам прожить оставшиеся месяцы жизни спокойно и счастливо.

– Я в этом не уверен. – Марк откинулся на спинку кресла и закатил глаза, показывая свое пренебрежение к словам психолога. – Не думаю, что их забота хоть каким-то образом скрасит мою жизнь.

– И все же, я настоятельно рекомендую вам рассказать родным о диагнозе, – с убеждением проговорила Елена. – Сами можете объяснить им, какая поддержка вам нужна, а какая – нет.

Это был первый в жизни прием у психолога для Марка Разладина. Он не относился к сеансам как к новому приключению, не видел возможности что-либо исправить. За последние месяцы Марк привык к серым и однообразным кабинетам в больнице, поэтому кабинет штатного психолога ничем его не удивил. «Очередной специалист, который ничем не может помочь», – думал Разладин, возвращаясь после приема в скромную съемную квартиру, единственное достоинство которой заключалось в широких окнах, выходивших во двор.

Марк машинально разулся, повесил на вешалку длинное черное пальто, снял серый офисный пиджак и только в ванной, стоя перед зеркалом, пришел в себя. С глади мутного зеркала на него смотрело наскоро умытое лицо. Болезненная зеленовато-бледная кожа, впалые щеки, синяки под глазами, тонкие потрескавшиеся губы. Отражение всем своим видом словно говорило: «Я умираю!»

– Полностью осознаю, – тихо повторил Разладин слова, сказанные на приеме у психолога.

Было в Елене Лукьяненко что-то, выделявшее ее среди других специалистов, с которыми Марк познакомился за время болезни. Этим чем-то была надежда. Надежда достучаться до пациента, надежда все исправить, помочь. «Молодая еще, неопытная», – заключил Разладин. Другие врачи, едва взглянув на его историю болезни, сразу все понимали и ничем не обнадеживали.

Елена Марку понравилась. Она была вполне молодой женщиной с выразительными серо-зелеными глазами и натуральными рыжими волосами. «Ей лет тридцать, наверное, – предположил Разладин, – хотя двое детей… Но не больше тридцати пяти уж точно». Марку импонировала ее скромная и аккуратная манера одеваться: светлая блузка, темная приталенная юбка, туфли на низком каблуке. Ее образ навевал беззаботное умиротворение, какое обычно вызывают воспоминания о первых школьных учителях. «И зачем мне это надо? – Марк продолжал смотреть в зеркало и попеременно то жалел, то ненавидел свое отражение. – Ладно. Я все равно ничего не теряю… От нее хотя бы не так тошно, как от других врачей».

На следующее утро Разладин позвонил Лукьяненко и договорился проводить по два сеанса в неделю: в среду вечером и в субботу утром.

– Как ваше самочувствие, Марк? – с улыбкой спросила Елена в начале очередной встречи.

– Для человека со смертельным диагнозом – очень даже неплохо. Только голова сегодня ноет. Можно вас попросить окно открыть, а то душно в кабинете.

– Да, конечно.

– Сидите, прошу вас. Я сам открою.

Марк поднялся с места, в два широких шага добрался до окна, открыл фрамугу и вернулся в кресло.

– Хорошо. О чем бы вы хотели поговорить сегодня?

Марк слегка задумался и принялся пальцами массировать себе виски. Вскоре на его лице показалась ироничная улыбка. Он поднял глаза на Елену и задал встречный вопрос:

– Вы разрешите мне немного поехидничать?

– В каком смысле? – Елена Дмитриевна сурово нахмурилась, но ее пациента это не смутило.

– Я просто подумал, что вопрос «о чем бы вы хотели поговорить» – это заведомая ложь. Ну, может, не ложь в самом категоричном смысле этого слова, но как бы своеобразная игра. Вы ведь, как психолог, хотите узнать о пациенте не то, что он хочет о себе рассказать, а то, чего он, напротив, рассказывать никому не хочет, то, что он прячет от посторонних. Вот до чего именно вы хотите докопаться. Прав я или нет?

– Это не совсем так, Марк. Поймите, я не желаю вас мучить и вытягивать силой то, чего вы рассказывать не хотите. В этом кабинете вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Я не пытаюсь вас изменить, Марк. Я просто хочу понять вас. Понять, чтобы помочь. Так что, когда я задаю вопрос «о чем бы вы хотели поговорить», то именно это и хочу от вас узнать; хочу узнать, чем вы готовы поделиться. Например, той мыслью, которую вы только что выразили.

– Но вы с этой мыслью не согласны.

– Вас пугает то, что я с вами не согласна?

– Не думаю… Нет.

– Вы испытываете напряжение или раздражение от того, что я с вами не согласилась? – медленно проговаривая слова спросила Елена.

– Нет, нет. Совсем нет. Не знаю даже, к чему я это сказал. Просто… Просто пришла в голову мысль, и я ее озвучил.

– Вы часто делитесь мыслями с окружающими?

Марк всерьез задумался, прежде чем ответить.

– Нет, не часто. Точнее, вообще не делюсь.

– Почему?

– Не знаю… Честно, не знаю, – ответил он, глядя в глаза психологу.

– Хорошо, – задумчиво протянула Елена. – Скажите, Марк, вы часто просите кого-то о помощи? Например, коллег по работе или близких родственников?

– Нет. Только в крайних случаях. Родители мне всегда говорили, что надо уметь обходиться своими силами.

– А вас часто просят о помощи, как считаете?

– Не сказал бы.

– Тоже только в крайних случаях?

– Да, скорее всего.

– Понятно. – Елена откинулась на спинку кресла и отложила в сторону ручку, которую машинально схватила чуть ранее и вертела между пальцами. Ее глаза еле заметно блеснули, будто она, как школьница, радовалась решенной задаче на контрольной работе. – Марк, – уверенно продолжила психолог, – я думаю, ваша проблема в недостатке доверия к людям.

Марк ответил утвердительным и обреченным кивком.

– Еще раз повторюсь: я не собираюсь вас переделывать. Но у каждого человека есть проблемы – с этим, думаю, спорить не будете. Вы не исключение. Я могу помочь вам с ними справиться.

– И какой же совет вы можете мне дать? – недовольно промямлил пациент.

– Связаться с родителями и все-таки сообщить им о диагнозе. Это будет вашим первым и самым главным шагом, который вы должны сделать…

– Может, что-нибудь попроще? – все тем же недовольным тоном перебил Марк.

– Поймите, налаживание отношений с близкими людьми, с родственниками – это первый этап…

– В моем случае что близкие, что не близкие – разницы никакой, – снова прервал он психолога.

Елена не стала продолжать спор. Она сделала пометку в записной книжке и сменила тему разговора.

– Хорошо. Но ведь есть люди, с которыми вы регулярно пересекаетесь. Коллеги по работе, может быть. Вы с ними тесно общаетесь?

– Слово «тесно» можно отнести, скорее, к нашему рабочему кабинету, нежели к общению между нами.

– Расскажите о своей работе, Марк, о людях, с которыми работаете. – Елена сделала еще ряд пометок в записной книжке и приготовилась слушать.

– О работе… Ладно, слушайте, если хотите, хотя вряд ли я смогу вас чем-то удивить. – Марк устроился поудобнее в кресле, настраиваясь на длинный монолог. – Пять дней в неделю с девяти до шести я тружусь в отделе кадров в крупной производственной фирме. Но лично мне принимать людей на работу или проводить собеседования не приходится. Наше подразделение в основном имеет дело с документами: досье, медицинские книжки, всяческие справки, жалобы и так далее. Не назвал бы свою работу сложной или интересной. Я даже подумывал уволиться, когда узнал диагноз, но не стал. Уже вижу в ваших глазах вопрос «почему». Отвечаю: пускай мне жить всего год, но этот год тоже надо что-то есть, где-то ночевать, на те же лекарства тратиться. Понятное дело, что через два-три месяца мне волей-неволей придется уйти по состоянию здоровья, но до тех пор хочу получить еще пару окладов, чтобы последние дни совсем уж не бедствовать. Хоть зарплата высокая – единственный плюс.

Что до коллег, то тут мне вас также нечем удивить. Рядовой офисный планктон. Я сам считаюсь старожилом – зимой будет три года, как работаю в отделе. В целом текучка страшная, редко кто задерживается дольше, чем на год. Не отдел, а перевалочный пункт. Сейчас еще не все так плохо – я про коллег. Нас в кабинете четыре человека сидит, и вдобавок начальник в соседней комнате. Не скажу, что мне сильно нравятся люди, с которыми я сейчас работаю. Хотя бывало и хуже. Знаете, попадались всякие типы, с которыми и пяти минут в одном помещении невозможно находиться.

– Вам нравится то, чем вы занимаетесь?

– Я же говорю, работа не очень интересная, порой даже печальная… вернее, не печальная, а… не знаю, как лучше сказать… Негатива иногда многовато.

– В чем проявляется негатив?

– Как бы вам объяснить… Например, летом в нашем филиале проводились массовые сокращения. Через отдел тогда проходило много бумаг по уволенному персоналу. Помню, просматриваю в базе личные карточки, и жалко их как-то становится… Человек, допустим, десять лет проработал в компании, семейный, с детьми, а его выставляют за дверь. И мне за него так обидно, словно я на его месте. И подобных случаев не один, не два, а целые десятки. Всех жалко: и стариков, которым всего несколько лет до пенсии, и молодых, которые только пришли работать, а по ним сразу такой удар. Особенно жалко семейных. Смотрю, у человека четверо детей, а его увольняют. И где сейчас он работу найдет за такие деньги? А жена домохозяйка. Вот, и чем семья будет кормиться? Для компании, для руководства эти люди – не люди, а цифры в отчетности, всего лишь проценты. Морально тяжело быть частью такой бездушной корпоративной машины.

Елена удивленно слушала пациента. После первого сеанса с Разладиным у нее сложилось впечатление, что он человек черствый, сухой, даже бесчувственный. Но теперь она неожиданно для себя обнаружила в нем способность к состраданию и милосердию, зачатки доброты и эмпатии. Елене хотелось ухватиться за того человека, который сейчас стал пробиваться через броню, хотелось вытащить его наружу и показать самому Марку, чтобы тот понял, сколько хорошего и светлого есть внутри него и что не нужно все это прятать за стеной недоверия и колкого сарказма.

– Вы делились еще с кем-нибудь этими мыслями? – осторожно спросила Елена.

– Пожалуй что нет.

– Подумайте и скажите, что вы чувствовали, когда рассказывали мне сейчас о работе, о коллегах, о сокращениях в компании. Можете ли вы сказать, что среди ваших чувств было в некоторой степени вдохновение? – Она тут же тихонько ущипнула себя за то, что подсказывала пациенту «правильный» ответ.

– Вдохновение? Да… в каком-то смысле. Даже не вдохновение, я бы сказал…

– Облегчение?

– Да, – Марк задумчиво отвел взгляд и уперся щекой в полураскрытую ладонь.

– Вот видите, как полезно порой поделиться с кем-то своими мыслями.

– Наверное, только психологи и готовы выслушивать подобные глупости от людей.

Разладин снова опустил глаза в пол. Елена тут же почувствовала, как представший перед ней на миг добрый и ранимый человек опять пытается заковать себя в броню и скрыть переживания под опущенным забралом. Она незамедлительно бросилась в наступление, чтобы постараться удержать этого искреннего человека на свободе.

– Марк, уверяю, вы не правы! Слишком строго и слишком скоро вы судите людей. Признаюсь, вы меня немало удивили, в хорошем смысле, когда сейчас начали рассказывать о работе. Я не ожидала увидеть в вас столько доброты и сострадания. Вы не показываете своих чувств при общении, скрываете их, скрываете часть себя от окружающих. Позвольте даже сказать, что вы прячете лучшую часть себя!

Елена Дмитриевна с усилием заставила себя не продолжать, видя, как с каждым ее упреком Марк замыкается еще больше. «Нет, это не выход. Это не тот способ», – пронеслось у нее в голове. Первая идея, которая появилась у Лукьяненко, – перевести беседу в кардинально другое русло. Она вспомнила, что они еще ни разу не обсуждали детские и юношеские годы Марка, где, вероятно, и крылись первопричины его проблем. Но Елена тут же отмела эту мысль. До конца сеанса оставалось слишком мало времени, чтобы поднимать такую серьезную и сложную тему. Она сделала пометку в записной книжке, чтобы в среду с новыми силами приняться за обсуждение ранних лет жизни пациента. Сейчас же Елена решила, что нужно немного сбавить темп, успокоить Разладина и не отпускать его от себя снова в раздраженном состоянии.

– Надеюсь, вы простите, что я вас так неприкрыто ругаю, – краснея, извинилась Елена Дмитриевна спустя минуту. – Без обид?

– Да, без обид, – махнул рукой Марк. – Я понимаю, со мной непросто вести диалог.

– Дело не в этом, Марк. Вы ни в чем не виноваты. Повторюсь, когда вы начали рассказывать о работе, о чувствах, которые вы испытывали при изучении личных карточек уволенных работников, я поразилась вашей откровенности. Я бы хотела, чтобы вы вынесли именно это состояние с нашего сеанса. Вы говорили искренне и вам это нравилось. Это тот самый положительный настрой, на котором мы должны концентрироваться. Согласны со мной?

– Да, пожалуй, согласен, – нехотя пробормотал Разладин.

– Я зря начала вас упрекать. Это моя профессиональная ошибка. Вы ни в чем не виноваты. Наоборот! Я думаю, вы проделали большую работу сегодня, преодолев барьер недоверия и рассказав мне о своих чувствах. Вам есть чем гордиться, Марк.

Елена с улыбкой проводила Разладина до двери. Губы Марка еле заметно дрогнули в ответ. Он сам не знал, чему именно улыбнулся. То ли насмехался над загоревшейся в глазах Лукьяненко надеждой, то ли над собственным монологом, то ли над последними словами психолога.

«Нашла чем заставить меня гордиться, – с иронией думал Разладин в трамвае по дороге домой. – Весь сеанс нес какую-то чушь. Тоже мне достижение».

Последние месяцы Марк невзлюбил выходные дни. Они оставляли его наедине с самим собой. У него не было сил что-либо делать, куда-то ехать. От безделья в голову лезли неприятные и тяжелые мысли. На выходных отчетливее всего становилось видно, насколько бесцельно и бесполезно проходят дни – любые, не только выходные. Раньше в такие моменты Разладин задумывался о том, что́ мог бы изменить в своей жизни, мечтами отвлекался от насущных проблем, но теперь, когда он знал, что ни при каких обстоятельствах никакая его мечта не успеет сбыться, то потерял единственное доступное и действенное лекарство от скуки.

Вся надежда была на ночь. Ночью можно забыться и, как на перемотке, прокрутить несколько часов жизни. Но сон не приходил: ни в субботу, ни в воскресение. Проведенные в кровати мучительные часы вряд ли можно было назвать отдыхом. Иногда желанное забвение, наконец, наступало, но быстро проходило. Будто изголодавшемуся бродяге показали подносы свежей выпечки, дали вдохнуть аппетитный аромат ванили и корицы, но тут же уносили прочь. Никогда Марк так не радовался звону будильника, как в понедельник утром. Только этот звук мог хоть немного растормошить его.

Работал Разладин на девятом этаже высокого офисного здания в центре города. Все оно, за исключением первых двух этажей, было занято той самой фирмой, о которой Марк рассказывал Елене Лукьяненко. Производственные площади и цеха находились за городом, но основные бизнес-процессы протекали в черте города. В офисе размещались и отдел по работе с клиентами, и отделы продаж, рекламы, и бухгалтерия, и финансово-аналитические и юридические отделы, и отдел по работе с персоналом, и так далее… В этом же здании заседало высшее руководство организации, регулярно собирался совет директоров, проводились собрания акционеров.

Из года в год один большой корпоративный механизм заводится каждый понедельник и уходит на перерыв каждый пятничный вечер. Работать здесь для многих местных жителей – мечта, привилегия и неоспоримый показатель высокого социального статуса. Изнутри же эта коробка представляется не более чем мышино-крысиным гнездом. Все беспрестанно снуют среди кабинетов, топчут друг друга, хватают за хвосты и грызут за уши в жестоком и безжалостном круговороте. Мыши прячутся по норам, надеясь, что их не заметят; крысы шныряют по самым грязным трубам и прогрызают себе путь наверх; а где-то там, высоко, парят орлы-заправилы, которые с удовольствием кормятся и мышами, и крысами, и даже совсем, казалось бы, безобидными червяками, только-только успевшими выползти на свет из-под земли.

Вот где трудился Марк Разладин – еще один очередной неприметный винтик в гигантской машине. Выходя из лифта на девятом этаже, он неизменно, можно даже сказать, машинально проходил двенадцать шагов налево по коридору, затем поворачивал направо и делал еще двадцать шагов, после чего открывал дверь в кабинет № 919 – свою рабочую конуру последних лет. Несмотря на нелюбовь к ранним подъемам, Марк редко опаздывал к началу рабочего дня, а зачастую и вовсе приходил в офис среди первых.

В очередное утро Разладин зашел в кабинет, когда часы показывали без десяти девять. В узкой, заваленной бумагами комнате было тихо и сумрачно. Он оставил пальто на вешалке, приоткрыл окно, чтобы впустить немного свежего октябрьского воздуха в затхлое помещение, после чего протиснулся среди тесно наставленной офисной мебели к своему месту и принялся копаться в документах, которые не успел разобрать в прошлый рабочий день.

Последние месяцы кабинет с Марком делили еще три человека.

Первым в списке значится Филипп Гривасов – активный, деятельный молодой человек. Карьерист. Ни за что не возьмется за дело, если не углядит в нем своей выгоды. Не брезгует преклоняться перед начальством и с легкостью переступает через собственную совесть. Одевается Филипп с напускной роскошью. Любит повязывать бабочки на воротник рубашки. Постоянно носит дорогие очки, хотя у него нет проблем со зрением, и перстень на правой руке с камнем, смутно напоминающим изумруд. Лицо Фили – сплошь острые углы: челюсть, нос, скулы, даже уголки лба и губ. Глаза серые и скудные, но из-за очков кажутся больше, чем они есть на самом деле. Волосы черные и обычно обильно напомаженные. Гривасов строит из себя современного городского интеллигента, но, по сути, является пустым и плоским манекеном, нацепившим на себя все нынешние моды, взгляды и веяния.

Самый старший среди коллег Марка – Власов Илья, флегматичный мужчина под сорок. Во всех делах и разговорах медлителен и даже заторможен, но отнюдь не глуп. Никогда ни перед кем не прислуживается, начальству не льстит и не стремится к большим деньгам или должностям. В разговоре и работе ведет себя спокойно и скромно. На осунувшемся лице с широкой челюстью слабо выделяются маленькие невыразительные глаза. Носит Илья темно-синий твидовый костюм, однотонные рубашки и классические широкие галстуки. Женат. Двое детей. Периодически о Власове ходят слухи, что он крутит служебные романы с юными сотрудницами за спиной своей супруги. Слухи, надо сказать, небезосновательные.

И последний член коллектива – молодая девушка Яна Нелюбова. В первый же рабочий день она отметилась тем, что сложила на тумбочку у своего стола огромные пачки печений и стала монотонно их пожевывать. Марк то и дело находил в папках или сшитых делах крошки и жирные пятна. Несмотря на свою неряшливость, Яна довольно трудоспособный работник, поэтому держалась на должности уже больше года. В офис она приходит в коротких платьях зачастую самых кислотных цветов. Лицо у нее круглое с большими щеками и маленьким ртом. Глаза узкие и тонкие. Волосы крашеные, черные, плохо подстриженные. Не любит колец, серег и цепочек, зато на ее запястьях вечно бренчат многослойные металлические браслеты – ничего драгоценного в них нет, обычная дешевая бижутерия. Носит очки с большими диоптриями, причем, в отличие от Гривасова, действительно плохо видит и без очков решительно не может отличить буквы Н от буквы К или буквы И.