Юность в кандалах

Если ты был злостным нарушителем режима, то после отбытия наказания на киче могли поднять на сутки в камеру и потом снова вынести взыскание с последующим заключением в изолятор. Арестант, заехавший к нам, был как раз из «злостников» и с кичи почти не поднимался. Он называл себя отрицалой, не носил робу, не выходил на проверку и оказывал всяческое сопротивление сотрудникам администрации. Из-за множества нарушений режима содержания за год, проведённый в СИЗО, он большую часть времени провёл на киче. Его поднимали на сутки в разные камеры, потом закрывали в изолятор вновь. И в этот раз он оказался в нашей камере. Это был день, когда я реально мог продохнуть, ибо, как я уже говорил, для других арестантов моя камера считалась людской и о беспределе, творившемся в её стенах, никто не знал.

Новому арестанту меня представили, как скинхеда, отстранённого от воровского. Приблатнённая «братва» хаты всё расспрашивала отрицалу о жизни на киче. Он рассказывал, что в карцере только деревянные нары, которые опускают лишь на ночь, и дальняк с раковиной. Сидишь на киче один. Камеры общие и для малолеток, и для взрослых, поэтому в соседней камере вполне мог оказаться взросляк. Связаться с соседом можно через отдушину, и общение -единственный способ скоротать там время. Так как тюрьма черная, то изолятор постоянно греется, с ним держат дорогу со старого корпуса и нехватки сигарет и чая особо не ощущается. В изоляторе много крыс: настоящих грызунов, а не зеков, которые украли у другого арестанта. По ночам они вылезают из дальняка и бродят по помещению карцера. Ночью вполне можно проснуться от того, что крыса теребит тебя за носок на ноге. Одну из них отрицала подкармливал пайкой хлеба.

До этого с крысами в тюрьме я не сталкивался. Но однажды, в той же 503, мне приснились крысы. Я открыл глаза, и увидел, что хата столпилась на пятаке106, и смотрят в отдушину. А в отдушине бегают две крысы. Большие такие, жирненькие. Все опасались, как бы они не прыгнули в хату и громко обсуждали это, видимо, поэтому мне и приснился такой сон. Наутро сказали мусорам, те послали земогора, и от крыс избавились.

Баланда на централе была отвратная, и питались в основном запариками107 с передач. Моим любимым «рецептом» было раздавить в пластиковой посудине две-три пачки роллтона, сверху нарезать мелко колбаски (в тюрьме разрешалась только сырокопчёная), накрошить сыр, чтобы он покрывал сверху всю тарелку и залить всё это дело кипятком. После этого накрыть сверху ещё одной шлёмкой, дать запариться108 и уже потом навернуть с пайкой109. О состоянии желудка после такого питания даже не думали.

На голяках, которые случались часто, приходилось брать баланду. Но мясо в баланде опасались есть. Поговаривали, что оно может быть не очень хорошего происхождения, и лично я радовался, когда в баланде давали сою. Она хоть питательная и вкусная.

По поводу мяса мы не ошибались. Однажды, взяв на обед суп – как сейчас помню, это был борщ – мы по частям собрали дохлую крысу из двух шлёмок. Сразу стало ясно, что за мясо нам подают, и пиковые решили отомстить баландёру. Дождавшись времени выдачи вечерней баланды, они вскипятили растительное масло в фаныче. Когда кормушка открылась, пиковые подозвали баландёра, чтобы показать какую пищу он принёс в обед. Когда тот заглянул в кормяк, ему выплеснули масло в лицо. Баландёр с криком упал на продол, завывая на весь корпус, а в открытый кормяк следом вышвырнули две шлёмки с крысой. Прибежал кум с режимником, и всю хату до отбоя закрыли в боксы, а смотрящего забрали в ДИЗО. Но, стоит отметить, мясо в баланде после этого поменялось. Видать, козлы, втайне от мусоров, брали себе хорошее мясо, а обычным зекам отлавливали крыс. Вот таким жестоким методом была восстановлена справедливость.

Время перемен

За три месяца пребывания в пресс-хате сменилось несколько лиц, кто участвовал в моём прессе. Беспредельщики прибывали и убывали. Кто-то уезжал на этап, кого-то переводил в другую хату кум, так как они не могли справиться с поставленной задачей. Неизменными лицами были только армянин Эдик, который помимо котла стал смотреть и за хатой, и грузин Махо. Они остались вдвоём из старого кумовского состава и уже не могли творить беспредел при других арестантах. Меня по-прежнему представляли другим беспредельщиком и скинхедом, но прессовать уже боялись.

В тот период на тюрьму заехал вор Мамука Гальский. Посадили его на спецкорпус, который располагался на первом этаже нового корпуса. Однажды, когда меня везли на продлёнку110 в суд, мне удалось пообщаться с ним на сборке. Я объяснил вору ситуацию, опустив момент о беспределе со стороны пиковых, ибо доказать это не было возможности, а без доказательств я бы прослыл интриганом. Я пояснил, что сижу по бритоголовой теме и меня объявили беспредельщиком, хотя в пределах тюрьмы за мной таких поступков не было. Жулик ответил, что за образ жизни и мировоззрение спроса нет и никто отстранять меня от общих дел не имел права. Вернувшись в камеру, я прямым текстом поставил всех в курс, что решил вопрос с Мамукой и являюсь порядочным арестантом. Возразить против слов вора никто не мог. С того дня я жил в хате на полных правах. Если до этого убивал время читая книги и рисуя, то сейчас стал принимать участие в тюремной жизни. Научился гнать дорогу, вести тачковку. Воровские понятия уже тогда знал хорошо, так как в хате регулярно велись дискуссии на эти темы, которые я внимательно слушал со своей шконки. Гадьё, прессовавшее меня, могло только злобно стискивать зубы, но сделать что-либо боялись, так как понимали, что теперь беспредел всплывёт.

Вскоре Эдик получил срок на суде и стал ждать «законку». Словить законку – значило получить постановление, что приговор вступил в законную силу. По закону, осужденному даётся десять дней после приговора на то, чтобы написать кассационную жалобу. В случае её отсутствия приговор вступает в законную силу, и арестант едет на зону. Так же жалобу мог написать прокурор, несогласный с мягким, по его мнению, решением суда. В этом случае арестант тоже остаётся в тюрьме до рассмотрения. Когда Эдик словил законку, кум, поняв, что его затея не удалась, решил раскидать хату по разным камерам. Это стандартная практика для пресс-хат на чёрных тюрьмах. Камеру с кумовскими собирают для пресса нужного арестанта, а после достижения цели либо провала, хату раскидывают. Так случилось и с нашей камерой. Когда всю хату заказали со всеми вещами, Эдик сказал, что теперь смотрящим за котлом становлюсь я, и тюремный общак едет со мной. Не знаю почему он принял такое решение. Видимо разглядел во мне те качества, которые должны быть у человека при такой ответственности. А может не хотел, чтобы я поднимал вопрос за их беспредел. Но так или иначе, котёл поехал со мной.

Эдика и Махо перевели от меня подальше, отправив на «копейки» на старый корпус. А меня перевели в камеру 608, которая находилась неподалёку, на том же этаже. Саша, который был объявленной111 сукой, отправился со мной.

Зайдя в хату, я поздоровался и представился, сказав, что являюсь смотрящим за котлом и мне нужна помощь перенести его в новую камеру. Смотрящим был крупный рыжий парень с большой бородой, который выглядел лет на двадцать. Он отправил со мной пару зеков, и мы перенесли общак в хату. В камере помимо меня было семь человек, а у смотрящего было соответствующее его внешности погоняло – Борода. За хатным общим смотрел Оскал, тоже крепкий парень, кореш Бороды. Помимо них в хате сидели Рома Фанат, Лёха Гусь, Рома Фриц, Ваня Коша и гашеный Артём.

Борода оказался моим земляком, живущим на соседнем районе. Наши районы испокон веков враждовали между собой, так как это были бывшие посёлки на окраине Москвы с соответствующим менталитетом. Ещё во времена моей юности наши местные гопники собирались биться с их районом и часто в этом преуспевали. Зайдя на вражеский район можно выйти оттуда на машине скорой. Очень легко было попасть под гоп-стоп, и это был самый лёгкий исход событий. Бывали и исключения, когда кто-то с их района тусил на нашем, но в основном это были крупные авторитетные ребята, которых все боялись и уважали. Им за это никто ничего не мог предъявить. Но в тюрьме районной вражде не было места, и соседство, напротив, объединяло. Тем более у нас оказались общие знакомые, а землячество в неволе ценно. Борода очень радушно меня принял и сразу собрал дубок отметить новоселье, а заодно познакомил со всей хатой.

Рома Фанат был наполовину дагестанец, пятнадцатилетний крепкий парень, который сидел за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Считал себя русским, был крещён в Православии, на воле гонял за Спартак и дружил со скинами. Он часто гулял со своим старшим совершеннолетним братом и его друзьями. Однажды112 они прогуливались с девушками по Текстильщикам и громко между собой разговаривали. Навстречу им шли два молодых парня в нетрезвом виде, которым не понравилась шумная компания. Один из них начал конфликт, подойдя с угрозами к молодым людям, и, достав ксиву, заявил, что он с другом из ФСБ. Брат Фаната, увидев, что удостоверение принадлежит сотруднику МВД, а не ФСБ, рассвирепел и со своим другом начал избивать подвыпивших сотрудников в гражданском. Сбив их с ног, они взяли лежащий неподалёку бетонный брус и кинули обоим на голову. Итог: один скончался, второй парализован на всю жизнь. Фанат, по его словам, нанёс им всего пару ударов ногой во время драки. Так как потерпевшие были не при исполнении, то дополнительной статьи за нападение на сотрудников не было. Но все сотрудники ГУФСИНа знали, что покалечили они сотрудников милиции, и страдал Фанат от легавых по полной. Ему максимально дербанили передачки, разрезая даже туалетную бумагу, и не пускали под разными предлогами родных на свидания. В тюрьме сотрудники не любят тех, кто осужден за преступления против их коллег и всячески стараются им «поднасрать».

Тёзку Фаната, Рому «Фрица», обвиняли в громком преступлении, убийстве армянина Артура Сардаряна, которое до сих пор считается нераскрытым. Сам Фриц участие в преступлении отрицал, сказав, что задержали его по ошибке.

Гусь сидел за множество убийств, точное количество уже не помню, но жмура три-четыре на нём висело. Он с друзьями облюбовал для тусовок одинокую беседку на поляне в подмосковных Люберцах. Однажды, придя на место сбора, они обнаружили в беседке компанию алкашей, распивавших со своими этиловыми герцогинями неопределённого вида пойло. В ответ на просьбу освободить поляну, алкаши послали молодёжь на три буквы. Молодёжь ушла, но вскоре вернулась с ножами и палками. Одного алкаша они застали в стороне, поливавшего своей росой кусты. Зарезав жертву, они вышли на поляну, измазанные кровью. Гусь давал мне читать обвинительное заключение, в котором было написано, что, когда они вышли на поляну, одна из пропитых мадам воскликнула в ужасе: «Ребята, вы кто?». На что подельник Гуся ответил: «Мы не ребята, мы сатана!» – и начал кромсать первого подвернувшегося под руку пьянчугу. Одному из алкоголиков, который, как выяснилось позже, оказался чемпионом по конькобежному спорту СССР, они пробили в голове 132 дырки палкой с гвоздём. Убили всех, кроме женщин, которых трогать не стали. Вскоре Гусь и его друзья были задержаны и отправились в тюрьму. Всего их было четверо: двое малолеток и двоим уже было восемнадцать. Погоняло своё Гусь получил за походку: он ходил, покачивая головой. Объяснял это тем, что до пяти лет был инвалидом и не мог ходить из-за травмы позвоночника. Ни один врач помочь не мог, и родители повезли его в деревню к знахарке, которая за короткий срок поставила его на ноги. Но последствиями осталась походка, как у гуся.

Артём был гашенным и убирался в хате. Загасился он, как сказал Борода, покурив после пидора. Саша-стукач, перед переездом в новую камеру, слёзно обещал мне больше не стучать. Особо я ему не верил, но помнил, что и он страданул от беспредельщиков, и поэтому решил дать ему шанс. Поставив в курс новую хату, что за ним были сучьи поступки, сказал, что ломить и гнобить его не надо, посмотрим, как будет жить в дальнейшем. В новой камере между Саньком и Артёмом разделили обязанности уборки: стукач стал отвечать за чистоту дубка, а за гашенным остался дальняк и пол.

В камере было девять мест: две двухъярусных шконки, стоящих буквой «Г» у левой стены, две двуспальных шконки у правой и «остров» напротив дальняка. На двуспальной шконке у окна спали Борода и Оскал. Я разместился на аналогичной шконке по соседству с Фанатом. Котёл поставили под моим спальным местом. Я начал обживаться в новой хате.

Смотреть за котлом огромная ответственность. Я должен был вести тачковку, в которой идёт полный перечень содержимого общака. Мусорам в руки тачковка попасть не должна. Делай что хочешь, хоть ешь её, но ментам не давай. Пополнялся котёл ежедневно со всех камер корпуса путём дороги. И ежедневно мы отправляли насущное в другие хаты. Нуждается кто-нибудь в сигаретах или чае? Идёт до нас цепь, и мы высылаем необходимое. Пришла на корпус какому-нибудь арестанту передачка? Нам отсылают нужду на общее.

Уделять на общак никто никого не обязывает, но есть негласное правило, по которому с каждой передачи отсылают часть насущного на котёл. Если это не произойдёт, то о хате, смотрящем и арестанте, получившем передачу, будет соответствующее мнение, которое в дальнейшем не сулит ничего хорошего. При первом же рамсе тебя упрекнут в том, что ты не уделял на общее, да и сам можешь лишиться помощи, когда потребуется. При всей моей отстранённости от преступного мира, я считаю, что это правильная система, ведь общак зачастую выручает нуждающихся. Есть арестанты, которые не получают передачи с воли, есть те, кто сидит на голяках, а кабанчик в ближайшее время и не предвидится. В таком случае на помощь и приходит котёл. Помогает он и новеньким и транзитам113. По прибытии в тюрьму тебя всегда снабдят необходимым на первое время, ну а дальнейшая жизнь зависит только от тебя. Есть тюремная поговорка: «Хочешь жить – умей вертеться». Кто её понимает, тот в тюрьме не пропадёт.

Я сразу попал в хатную братву. Оскал смотрящим за хатным общим, а я смотрел за котлом. В камере 608 я и получил свою погремуху: «Сухой». Уже не помню истинную причину: то ли потому что был худой и жилистый, то ли из-за характера. Как-то мне говорили, что похож характером на персонажа российского сериала «Зона» – Митю Сухого. А на воле меня звали как раз Митяем. После прибытия в 608, иначе как Сухим в тюрьме меня не называли.

Погоняла в тюрьме получают по-разному. Кто-то получает спонтанно. А кому-то погремуху выбирает тюрьма. Есть такая тюремная забава: подтягивается вечерком арестант на решку114 и кричит в окно: «Тюрьма-старушка, дай погремушку! Не мусорскую, а воровскую, не мастёвую, а путёвую!». И начинают ему кричать со всего корпуса погоняла. А он в ответ: «Катит!» – если погоняло понравилось, или: «Не катит!». Были забавные случаи, когда арестант плохо расслышал погоняло, кричал: «Катит!» – а потом жалел об этом, так как оно оказывалось смешным или похабным. Но никуда не денешься: выбрал? Носи. После выбора погремухи, арестант пел песню в решётку. Любую, на свой выбор. Новое погоняло отмечали, собирая под чифир дубок.

В камере я быстро наладил свой собственный тату-салон. Кольщиков у нас не было и что-то простое набить мог только Борода, который сделал мне одну партачку. А я с детства любил рисовать. Нигде этому не учился, но рисовал много и везде, где только мог. Последняя парта в школе, на которой я просиживал уроки, была вся изрисована моими каракулями. С годами учёбы рисунки на парте менялись: хаерастых металлистов, надписи Slayer и Metallica сменили символики РНЕ и НБП, изображения скинов и панков, свастик и кельтских крестов.

В тюрьме свободного времени было много. В пресс-хате в перерывах между прессом и перемахами я много читал и рисовал. Продолжил рисовать и в 608. Рисовал изображения с открыток, с журналов. Перерисовывал чужие рисунки, красиво оформлял письма домой, завёл свою тетрадку с эскизами тюремных наколок. Вывел себе «тюремный» почерк.

Есть два вида тюремного почерка: первый – прописной, с вензелями, напоминавший дореволюционный почерк. Второй – печатный, аккуратный, где каждая буква отдельна от другой. Создание единого почерка в преступном мире делало почти невозможным выявить истинного автора написанного. Такими почерками писали обращения, прогоны. И у тюремного языка – «фени» – изначально была такая же цель – смысл сказанного не должны понять мусора. На малолетке я овладел прописным вариантом тюремного почерка. Вместо своего кривого размашистого старого почерка я вывел каллиграфический почерк с вензелями.

Мне всегда было интересно начать бить наколки, и в 608 я занялся этим в полной мере. Сделал собственную першню, и моей первой «жертвой» стал Гусь. Колол ему изображение смерти с косой на груди, что означало: «Пока я жив, у вас есть горе». Буквальное значение – человек отбывает наказание за убийство. Иногда к данной наколке добавляют черепа в ногах жнеца, что означает количество жертв.

После Гуся я начал бить себе партаки на левой руке, и вскоре ко мне подтянулись и другие арестанты, желавшие приукрасить своё тело новой наколкой. Так как машинки не было, то били в основном мелкие изображения – перстни, аббревиатуры, фразы. Иногда кололи небольшие несложные рисунки.

В тюрьме процветало разнообразное творчество. Из хлеба и сахара делали клейстер115, из которого потом лепили зарики116 для нард или чётки. Чётки были самым ходовым ширпотребом в тюрьме, их крутил каждый второй арестант на малолетке. Были они чаще всего перекидными, но попадались и религиозные, с шариками. Делали чётки и из пластика, выжигая формы из упаковок «Доширака» на самодельной лампадке.

Традиция крутить перекидные чётки пришла от карманников, с их помощью они развивали пальцы, не теряя навык в тюрьме. Крутил чётки и я, это помогало успокаивать нервы. Так как у меня длинные и тонкие пальцы, то научился крутить их довольно быстро и ловко, редко за мной кто поспевал.

Ложился спать часа в три ночи, вместе с Оскалом и Бородой. К тому времени на дороге наступало затишье, и можно было позволить себе отдохнуть, оставив на ногах одного дорожника и ночного шнифтового. Кстати, на малолетке так и говорили – не спать, а отдыхать. Спят вместе, а отдыхают по отдельности. Перед утренней проверкой нас будил дневной шнифтовой, и после неё мы снова ложились спать до обеда или прогулки. Последние старались не пропускать, ведь в прогулочных двориках можно было подышать более-менее свежим воздухом, пообщаться перекрикиваясь с соседними камерами и позаниматься на турнике. А иногда случалось столкнуться на лестнице с другой хатой, в которой сидит какой-либо знакомый или подельник.

Пермский маньяк

Однажды к нам в хату заехал коренастый парнишка невысокого роста. Приехал он этапом с Пермского централа вместе с подельником, которого посадили на «копейки». Их привезли на обследование в Серпы. Серпами назывался московский Центр имени В.П. Сербского, где проводилась судебно-медицинская экспретиза. Везли туда обследоваться со всей России.

Судебно-медицинскую экспертизу обязаны делать всем, кто обвинялся в тяжких и особо тяжких преступлениях. Но на Серпы возили не всех. Так как статьи, в которых меня обвиняли, попадали под обе категории, то и ко мне с подельниками приезжали делать экспертизу психического здоровья. Нас по одному выводили «на легке», что означало, что тебя вызывают куда-либо в пределах тюрьмы. На оперском корпусе в отдельном кабинете сидели врачи, которые дали нам различные тесты, показывали картинки и на основании этого делали психиатрическую экспертизу. Но некоторых арестантов, особенно сидевших за убийства, суд отправлял на медицинское освидетельствование, и тогда их везли на Серпы.

Пермяк сразу показался мне странным. Паренёк сидел уже год, закрыли его в четырнадцать лет, и было на нём около пяти117 трупов. По его рассказам на пермской малолетке творился дикий беспредел, все друг друга били, могли по беспределу опустить. Мы решили пробить за его тюремную биографию на копейках, где сидел ещё один пермяк, и получили ответ, что арестанты они порядочные и недостойных поступков за ними нет. Пустили в массу, но по личной неприязни сказали ему пить с отдельной кружки и общую посуду не трогать.

Личная неприязнь обосновывалась тем, что этот маленький выродок убивал людей ради удовольствия, не гнушаясь переступать границы морали. Два пермских малолетних дебила, надышавшись клеем, поспорили, сколько людей они успеют убить, пока их не поймают. В итоге грохнули пятерых мужчин. Одного из потерпевших малолетки убили на автобусной остановке, после чего сидели на трупе и пыхали клеем, смотря на проходящих мимо людей. Рассказывая о преступлении, он не забыл упомянуть о том, что отрезал одной из жертв ногу и думал её сварить и съесть. Но в последний момент в голове что-то стукнуло, и от намерения стать каннибалом он отказался.

Хоть на малолетке большинство сидели за убийства, но таких конченных ублюдков я видел единицы. Даже Гусь с его жертвами выглядел безобидно, по сравнению с этим существом. У нас пермяк сразу получил погоняло: Пермский маньяк или, как мы называли его для краткости, просто Маньяк.

Помню, однажды ночью решили мы вызвать пиковую даму. Развлекались как могли – дети же, хоть и по локоть в крови. Одеялами занавесили ночник и оба окна так, что в камере повисла кромешная тьма. Все легли по шконкам, а я, Гусь и Маньяк пошли на дальняк, где висело единственное зеркало. Зажгли самодельную лампадку, и Гусь, нарисовав мылом на зеркале лестницу и точку, начал говорить слова вызова. Я смотрел на зеркало – ничего не происходило. Тут Пермский маньяк задрожал от страха, вцепился мне в ногу и завопил: «Она же движется! Точка движется!». Я помню, ещё подумал: «Столько людей убил, а какой-то детской страшилки боится». Тем временем Маньяк дрожал всё сильнее и заорал Гусю: «Стирай, стирай её!», а Гусь стоит, глазами своими безумными во тьме светит и злорадно ржёт. Пермский маньяк начал орать Гусю, что убьёт его, тот в ответ говорит: «Ну давай, попробуй!». Игра начала перерастать в конфликт. Стоит заметить, Гусь ростом примерно с меня118 в отличии от мелкого, не более 170 сантиметров ростом, Пермского маньяка. Я уж от греха подальше решил отойти в сторону и прилёг на свою шконку посмотреть, что будет дальше. Борода тоже не встревал и с интересом смотрел на развивавшийся рамс.

А Гусь продолжает подогревать страх пермяка, приговаривая: «Она идёт, идёт, скоро будет здесь!» – и сверкая своими безумными глазами. Пермяк не выдержал, сорвался с места и побежал к «языку» – так называлась железная тюремная полка, ввинченная в стену. В 608 у нас была чуть ли не единственная на малолетке «кабура» – небольшая дыра в стене для связи с соседней хатой. И долбили эту кабуру мы здоровенным болтом, который умудрились вытащить из креплений «языка».

В общем, подбегает пермяк к языку, выхватывает из стены этот болт и бежит на Гуся. Тут уже мы с Бородой и Оскалом подорвались со шконок, понимая, что шутки закончились, но пермяк успел преодолеть расстояние от языка до дальняка и забежал за слоник. Посмотрел он, посмотрел на Гуся, который уже встал в стойку готовый отбиваться. «Ну всё, сейчас начнут валить друг друга», – подумали мы, но пермяк как начал долбить болтом зеркало в область нарисованной лестницы. А тюремное зеркало разбить невозможно, оно сделано из такого материала, что его можно только покрыть трещинами, что тот и сделал. Мы налетели на него, дали пару затрещин, и, забрав болт, отправили спать. Гусю тоже выговорили за провокацию, нечего выводить кандидата в признанные119.

Через какое-то время пермяка увезли на Серпы, а уже позже, через месяц, приходит к нам инфа с копеек. Туда заехал транзитом зек, один из авторитетов на пермской малолетке, которого знало даже взросло. И он заявил, что Пермский маньяк, подельник маньяка и пермяк, который их покрывал, на пермской малолетке жили пид*расами, а, приехав в Москву, засухарились120. Подельника маньяка, который уже вернулся к тому времени с Серпов, вшатали121 в хате и сломили с копеек в «обижню»122. Мы же ждали Маньяка, надеясь, что он попадёт к нам в камеру, чтобы расплатиться с ним сполна. Думаю, на своих ногах он бы с хаты не вышел. Но ему повезло. Вернувшись на централ, он ещё на сборке узнал о том, что их тайна раскрыта и отказался заходить в нашу хату, определив себя сам к обиженным.

В тюрьме есть такое понятие – «по незнанке не катит». Поэтому «зашквариться» мы никак не могли, так как не знали о его тюремном статусе. А для собственного успокоения понимали, что не зря посадили его изначально на отдельную посуду. Но нас разбирала досада, так как злость на него всё равно была, и её очень сильно хотелось выплеснуть. Но увы, а может и к счастью, не удалось.

В Братве

Через пару месяцев Борода и Оскал, хоть и не были подельниками, почти одновременно получили законки и уехали на этап. Смотрящим хотели поставить меня, но так как я грузился за котлом, то лишнюю ответственность брать не хотел. Собрав дубок, мы решили, что за хатой будет смотреть «братва», в которую вошёл я, Фанат, которого единогласно поставили смотреть за хатным общим, и Гусь. К этому времени, моё дело передали в прокуратуру, и всё чаще вместе с подельниками стали вывозить «по сезону» к следователю.