Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы

Не выдержав молчания, я буквально выпалила:

– Ну что он сделал?! Что? Скажи мне!

Лиза лишь вздрогнула и опасливо посмотрела на меня.

От нетерпения я сильно дернула ее за руку, развернув к себе. Трава была влажной, ноги Лизы поехали по ней, и она покатилась прямиком в озеро. Лиза не сопротивлялась, не пыталась удержаться и покорно летела вниз. Ни минуты не раздумывая, я вздернула юбки и прыгнула вслед за ней. Почти у самой воды я не удержалась на ногах, и мы обе плюхнулись в озеро.

От холода перехватило дыхание. Платье быстро намокло и стало непомерно тяжелым. Лиза, словно куль, уходила под воду. Схватив за шиворот, я подтянула ее к себе. Мне нечего было опасаться: я хорошо плавала, но пышные наряды в холодной воде могли превратиться для нас в саваны. Тут ноги коснулись дна, я поняла, что озеро совсем не глубокое, и встала. Вода покрывала мне плечи. Я также попыталась поставить на ноги Лизу, но она почему-то совсем не хотела бороться за жизнь и то и дело погружалась с головой, смиренно принимая свою участь, словно желала, чтобы вода накрыла и поглотила ее. Я разгадала ее намерение: «Ну уж нет, так просто ты от меня не отделаешься, я тебя, дорогуша, выведу на чистую воду!» С силой схватив за шиворот, я принялась тянуть Лизу к берегу. У меня стало сводить судорогой ногу, но я всё же вытянула ее и усадила на траву у самой кромки. Мокрое платье и белье противно липли к телу. И хоть на улице было тепло, долго оставаться в таком виде не стоило: мы могли заболеть. Для меня сейчас было важно только одно: получить ответы на все свои вопросы. Я намеревалась вырвать их у нее во что бы то не стало!

– Так, девочка! Сейчас ты мне расскажешь, что произошло, от начала и до конца! Иначе я пойду и буду обо всём спрашивать у твоей матери! Ведь она наверняка всё знает.

Лиза посмотрела на меня отрешенным взглядом и тихо сказала:

– Наташа, вы простите меня, пожалуйста, простите.

Я воскликнула в нетерпении:

– Что-о-о-о простить-то? Говори немедленно! Иначе получишь пощечину, быстренько придешь в себя и не станешь более терзать меня. Рассказывай немедленно!

Но она лишь качала головой, как болванчик.

– Наташа, простите меня, я ничего не могу с собой поделать, никак не могу от него…

Я оборвала ее на полуслове:

– А-а-а-а! Добро пожаловать, и ты туда же?! Да-а-а? Ну что ж, давай, рассказывай о своей безумной любви! О том, как спать по ночам не можешь, как с каждым вздохом произносишь только его имя… Ну, говори-говори! Какой он прекрасный, великолепный… Ну? Чего молчишь, подруга по несчастью? Говори! Я готова это услышать!

Но Лиза посмотрела на меня и тихонечко сказала:

– Ну что вы такое говорите, Наташа. Я прошу у вас прощения не за это.

– А за что тогда, Лиза?! Не томи!

Лиза печально смотрела в одну точку и горько улыбнулась.

– Вы правы, Наташа, но только в одном! Я действительно испытываю к нему чувства…

То ли от холода, то ли от страха услышать то, что подтвердит мои опасения, к горлу подступала тошнота, дрожь в руках предательски выдавала волнение. «Ох, мамочки, я ведь знаю, за что ты, мерзавка, хочешь попросить у меня прощения». Мысли накладывались одна на другую, сжимая и скручивая жгутом каждый орган. Меньше всего я хотела, чтобы Лиза видела мою слабость, но никак не могла справиться с собой. «Господи, зачем я вообще сюда приехала?! – в ужасе подумала я. – Надин еще притащила… С Катей поговорить хотела? Но я могла сделать это у себя, могла послать за ней… да что угодно! Кто опять подтолкнул меня к столь необдуманному поступку? Та неведомая темная сила, что управляет мной и заставляет совершать глупости?»

Я смотрела на Лизу и ждала, когда она наконец наберется смелости и озвучит мне то, о чём я, к своему тяжкому сожалению, уже догадалась.

– Как же я устала… мне холодно. Поднимайся, Лиза, пойдем в дом.

Она, будто не слыша меня, ответила:

– Наташа, он меня не любит… Он никого не любит, кроме вас. Ах! Как бы мне хотелось хоть каплю его любви, только бы быть с ним рядом! А он меня не любит… Вы представить себе не можете: он бредит только вами, он болен какой-то странной, неизлечимой любовью…

Я достаточно грубо прервала ее:

– О, Господи, свалилась ты на мою голову. Лет-то тебе сколько, пятнадцать уже сровнялось?

– Нет, – едва прошептала Лиза.

– Почти дитя… Тебе бы в куклы играть, а приходится подобные разговоры вести. Про любовь неизлечимую она мне толкует. Всё я, Лиза, про его любовь без тебя знаю. И про то, что он болен мною, тоже осведомлена! И что тебя не любит, догадаться могу. Прощения-то ты за что попросить хочешь?!

В это «прощение» я вцепилась мертвой хваткой. И мне, и ей было больно. Ведь Лиза еще совсем девочка, такая юная и неопытная, павшая жертвой жестокой игры опытного искусителя. Я продолжала терзать бедняжку, вытягивать из нее слова признания. Федор намеренно сыграл с ней злую шутку, желая досадить мне. Но чем же я была лучше? Я так же не щадила ее! Из сестры она превратилась в соперницу, и я убирала ее с дороги… Взяв Лизу за руку, я сказала:

– Так, дорогуша, вставай! Сейчас мы пойдем в дом. По дороге прихватим еще и вон ту болящую, – я показала на Надю, – которая ожидает меня, упиваясь своими горестями. Согреемся, выпьем чаю, и ты мне всё расскажешь. Маменьку твою позовем… И почему она, интересно, мне сама ничего не открыла? – Это злило меня больше всего.

Лизонька покорно встала. Я ухватила ее за руку и размашистыми шагами подошла к Надин, которая, понурив голову, сидела на лавке. Закипающая в душе злоба перекинулась и на нее:

– Ну, что ты как ослица башку повесила, вставай!

Надя встрепенулась от резкого окрика, вскочила и нервно задергала носиком.

– Это кого ты ослицей назвала? Кобыла ты неотесанная. Что за недостойное обращение?! Подруга называется… А почему вы мокрые?..

Негодуя, я процедила сквозь зубы:

– Заткнись сейчас же! Дай мне руку и пошли! У-у-у! Как вы меня все достали! Как же я от вас устала!

Надин обиделась, но спорить не стала, и мы двинулись в сторону дома.

Я тянула их за руки и ругала себя последними словами: «Зачем я сюда приехала! Только вот успокоилась – и на тебе, снова-здорово! – Но в душе шевельнулись угрызения совести. Не от них я устала, а от своих глупых поступков. Не соверши я их, возможно, ничего такого и не было бы». От несогласия с собой и с происходящим мысли метались и путались: «Для полного комплекту только папаши-графа не хватает. Если и он сейчас нам встретится, да в своем обычном „развеселом“ состоянии, то я окончательно поверю, что этот дом для меня – просто адова яма. Все здесь только и мечтают лишить меня рассудка! Не дождетесь! Не поддамся я вам, никогда! С достоинством выслушаю тебя, Лиза, с графским высокомерием буду взирать на происходящее!»

В холле было по-прежнему тихо, и я вздохнула с облегчением: «Есть все-таки Бог на свете!» Распоряжаясь по-хозяйски, я усадила Надин и Лизу на диваны. Девушки безропотно подчинялись. Надя, оглядываясь, растерянно крутила головой.

– Сиди здесь и никуда не уходи.

Подойдя к Лизе, я вновь схватила ее за руку.

– Пойдем-ка, голубушка, в твою комнату, переоденемся и поговорим.

Она покорно подчинилась.

Усадив Лизу на кровать, я накинула на дрожащую и стучащую зубами бедняжку покрывало, чтобы она хоть немного согрелась. Мне не терпелось услышать ее признание, эмоции переполняли меня, и я без толку ходила из угла в угол, совершенно не чувствуя холода. Я бы даже сказала, мне было необычайно жарко, так что я не обращала никакого внимания на мокрую одежду. Казалось, исходящий от тела жар в два счета высушит на мне платье. Я ждала, когда Лиза начнет говорить, но она никак не могла решиться. Потеряв терпение, я больно ущипнула ее за руку.

– Ну, долго ты меня мучить будешь, Лизавета? Говори скорее, что у вас произошло! Да не томи-и-и! – я слегка прикрикнула. – Объясняйся скорее! И прощения больше не проси, я не злюсь на тебя вовсе. И еще попрошу, говори мне «ты», от твоего «вы» с души воротит, мне это совсем не нравится.

Лиза вздохнула, поняла, что деться ей от меня некуда, и начала говорить – очень тихо, опустив голову.

…Как только ваш экипаж покинул дворец, Федор вернулся в гостевой домик. Он никуда не ушел и остался там проживать. Его никто не трогал. Все делали вид, будто не знают о нем ничего, даже граф о нём не вспоминал и не пытался его выдворить.

В один из вечеров я гуляла по саду, размышляя о прочитанных книгах. Матушка не сопровождала меня, в это время она, по обыкновению, была с графом. У его сиятельства, сейчас другие печали, кажется, он жениться надумал…

Я удивленно взглянула на Лизу: эта новость несколько отвлекла меня от собственных страстей. Но Лизонька не удовлетворила моего любопытства и неспешно продолжила рассказ.

…Так вот, я услышала за спиной чьи-то шаги и, обернувшись, увидела Федора. Он шел за мной на некотором расстоянии. Немного испугавшись, я ускорила шаг, но поняла, что Федор не отстает. Не собираясь играть в догонялки, я резко остановилась:

– Что вам угодно, сударь? Почему вы меня преследуете? Вы нарушаете мой покой и мешаете прогулке, а посему я прошу вас удалиться!

Он улыбнулся, подошел вплотную и буквально насквозь пронзил меня взглядом своих черных, как омуты, глаз:

– Ну полно, Лиза, за что же вы так строги ко мне? Разве мы не стали друзьями за то время, что я здесь проживаю? Как не идет вам эта грубость в голосе! Зачем же вы меня прогоняете? Я могу составить отличную компанию для ваших вечерних прогулок: из меня, я думаю, получится неплохой собеседник.

Я удивилась столь смелому его предложению: всё ж таки он был мне не ровня, так что я попыталась поставить его на место:

– Вот уж, сударь, насмешили! Какой из вас собеседник? Что вы знать можете? Вам совершенно неведомы мои размышления. Мне не будет с вами интересно! Вы не знакомы ни с французской классикой, ни с латынью, не знаете ни одной буквы текста, над переводом которого я тружусь. Так о чём же мы можем говорить?

Федор смотрел на меня, нагло улыбаясь. Он вел себя так, словно был здесь хозяином. Спокойно выслушал обидные слова, ни разу не прервав. От его взгляда мне стало не по себе, и я отвела глаза.

– Я с уверенностью могу сказать, что в жизни есть более интересные и удивительные вещи, о которых не пишут в заумных книгах. Я, Лизонька, поверьте, кое-что знаю. И, если соблаговолите, готов и с вами поделиться.

К своему удивлению, – продолжала Лиза, – я не стала возражать против его присутствия, и мы проследовали дальше, ведя неспешную беседу. После того случая он еще несколько вечеров сопровождал меня в прогулках по парку. Мы говорили о совсем незначащих вещах: о разных людях, о жизни – но отчего-то мне было интересно. И я стала ждать этих встреч. Единственное, о чём он не хотел беседовать, так это о вас. Прости… о тебе, Наташа. Я несколько раз затрагивала эту тему, но он резко и категорично обрывал даже попытки разговоров, в которых могло быть упомянуто твое имя. Единожды он всё же сказал:

– Ее я обсуждать не буду, ни с кем! Я жажду стереть этот образ из своей памяти! Больше никого не хочу любить!

Его слова одновременно и заинтриговали меня, дорогая Наташа, и взволновали мою душу. Я влюбилась. Да так сильно, что, как бы я ни противилась, это чувство возобладало над разумом. С той поры для меня перестало иметь значение, из какого он рода и сословия. Его голос… он переворачивает мне душу. Как только он начинал говорить, неважно о чем, всё сразу меркло вокруг, и я слышала только его. Одного я не могла понять: как можно запретить себе любить? Ведь это чувство накрывает тебя всецело, и ты больше не властен над собой.

Я слушала Лизу, чуть прикрыв глаза и прекрасно понимая, о чём она. Всё, что я пыталась забыть, вновь всколыхнулось, с еще большей силой. Я торопила ее:

– Дальше, Лиза, не томи! Говори, что было после этих прогулок!

И она, набрав в грудь воздуха, уже решилась было всё рассказать… Как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла Катерина. Она внимательно смотрела на нас, переводя взгляд с меня на Лизу. Естественно, она всё прочла по нашим лицам и всё поняла.

– О чём речь, девочки? Секреты у вас? Что это вы тут уединились? Боже, что за вид у вас, барышни? Вы похожи на мокрых куриц, не понимаю, как это могло произойти… Но полно, все расспросы после, а сейчас немедленно переоденьтесь, не хватало еще, чтобы вы заболели.

Катя дала распоряжение зажечь камин, стащила с дочери мокрую одежду и велела принести мне платье. Переодевшись и наскоро приведя себя в порядок, я выбрала место поближе к огню. Катерина села рядом, тем самым давая понять, что тоже будет участвовать в нашей беседе. Я повернулась к ней и, прищурив глаза, словно желая рассмотреть ее получше, заговорила. Голос слегка дрожал, и то, что я изрекала, звучало как издевка.

– А ты, Катя, ничего не хочешь мне поведать? Быть может, расскажешь, как и ты его полюбила? А возможно, и прощения у меня попросить пожелаешь? Расскажи, как его слова и на тебя оказывали колдовское действие. Ну же, смелее? Посмотри, сколько нас здесь собралось, несчастных влюбленных. А может, кому-то и посчастливилось? – Злоба и ехидство рвались наружу. Я бросала ядовитые слова и ничего не могла с собой поделать, ревность затмила разум. – О! Да здесь еще не все в сборе. Я бы еще двух прислужниц позвала, которые его по наущению моего папеньки выхаживали.

Катя смотрела на меня очень внимательно. Жестокие слова больно ранили ее, попадая в самую душу, но она не подавала вида, лишь слегка приглушила бархатный голос и прикрыла бездонные глаза.

– Успокойся, девочка! – довольно сухо сказала она. Но тут же ее голос вновь стал прежним, ровным и спокойным. – Тише. Не забывай, о чём я говорила. Тишина, лишь она позволит дать ответы на все твои вопросы, а за тишиной придет покой, и мысли станут прозрачными. Когда тихо вокруг тебя и тихо внутри тебя, лишь тогда ты сможешь всё понять.

Ее завораживающий голос на этот раз не произвел должного эффекта. Вскочив, я заорала так, что, мне показалось, зазвенели хрустальные капли на люстре:

– Тишина, говорите?! Ах вы, мерзавки! Святош из себя корчат! Да вы!.. Да ты!.. Ты ее покрываешь!.. А сама… – я обращала свой гнев к Кате, – ты тут с ним сидела, трубки раскуривала! И твоя дочь – такая же… прости Господи…! А-а-а-а!

Я кричала, носилась по комнате, обзывала их обидными словами, подбирая эпитеты, способные ударить по самому больному. Выкрикивала непристойные слова, после которых щёки Лизы стали пунцовыми. Катя же сидела с мертвенно-бледным лицом, не выказывая ни единой эмоции и поджидая, когда приступ бешенства наконец-то пройдет.

Напрасно она надеялась: остановить меня было невозможно. Проносясь по комнате словно фурия, я пыталась расставить приоритеты. Что мне сделать в первую очередь: всё здесь переколотить, а потом вцепиться в голову одной из них, или наоборот?.. Фантазия ревнивой раненной львицы разыгралась неимоверно. В голове сменяли одна другую нарисованные больным воображением красочные картины. Всё это очень сильно выводило меня из равновесия.

Катя медленно встала и, подойдя ко мне вплотную, отвесила звонкую пощечину. В ушах зазвенело, и я мгновенно остановилась, хватая ртом воздух и поняв весь ужас происходящего. Опустив от стыда глаза, я пролепетала:

– Покорнейше прошу простить меня, Екатерина Павловна…

Катя посмотрела на меня, точно на беспутное дитя, не ведающее, что творит. Вздохнув, она тихо сказала:

– Ох, и вздорная ты девчонка, Наташа! Что же мне с тобой делать? Ну да ладно, садитесь, девочки мои, попытаюсь поговорить с вами еще раз.

Словно на уроке, мы с Лизой уселись перед Катериной и приготовились ее слушать. Минуту она молчала, собираясь с мыслями и предоставляя мне время полностью успокоиться.

– Я так понимаю, Наташа, в твоих чувствах к Федору мало что изменилось. По твоему выпаду я поняла, что ты по-прежнему любишь его. И ты, моя бедная, глупая дочь, тоже вляпалась! Попала в тот же самый капкан. – Она смотрела на нас как на душевнобольных, медленно качая головой. – О, Боже мой! Что же вы обе в нём нашли? Что в нём такого особенного, чего нет ни в одном другом мужчине более высокого сословия? Хотя… я, наверно, догадываюсь. Ваш общий отец тоже сделал странный выбор… кровь не вода.

Катя ненадолго умолкла и, видя мое удивление и неосведомленность, слегка ухмыльнулась, но, так же как и Лиза, ничего не пояснила. И я поняла, что в этом доме появилась еще одна тайна, но пытаться раскрывать ее сейчас совершенно не хотелось. Меня больше волновал Федор. Вздохнув, Катерина продолжила.

– Ваша молодость и неопытность застят вам глаза, затмевают разум, не позволяя распознать истинное лицо столь недостойного избранника. Девочки мои, я могу понять вас, но это никак не оправдывает ваших поступков. Вы не ровня ему! Барышни вашего сословия и положения обязаны вести себя осмотрительнее.

Я встала и запальчиво произнесла:

– Знаете что, Екатерина Павловна: не нужно меня ни понимать, ни поучать. Ведите задушевные беседы с вашей дочерью, только, пожалуйста, без меня. Мне сейчас важно только одно: спала она с ним или нет, – и с трудом сдерживаясь, чтобы не вцепиться Лизе в космы, я выкрикнула: – Мне что, признание из нее клещами вытягивать?! Что тут произошло?! Может, вы мне об этом расскажете, а затем поведаете, где были ваши глаза, Екатерина Павловна?! Ведь вы же знали, до чего он меня довел! Как вы допустили, чтобы ваша родная дочь попалась на тот же крючок? Что с вами, Екатерина Павловна, я вас не узнаю?! Где ваша бдительность и прозорливость, где ваша мудрость, наконец?

Катя махнула на меня рукой и устало произнесла:

– Да сядь ты уже, угомонись, Наташа. Со своей дочерью я разберусь сама, помощники не потребуются.

Я было открыла рот, намереваясь с ней поспорить, но она строго и безапелляционно приказала:

– Сядь, говорю!

В ее словах прозвучало столько холода… казалось, они были стальными, я не смогла не подчиниться. Катерина внимательно посмотрела на дочь.

– Лиза, тебе есть что сказать Наталье Дмитриевне? За что ты просила у нее прощения? Насколько мне известно, между вами ничего не было.

Лиза потупила взор и тихо произнесла:

– Не было, маменька, вы правы, – она наклонилась еще ниже и вдруг, резко выпрямившись и гордо вскинула голову, сказала, словно бросая вызов: – он… не захотел, мама…

У Кати расширились глаза, но она осталась безмолвной, давая дочери возможность сделать то, на что она решилась. Лиза вполоборота повернулась ко мне.

– Я отвечу вам, Наталья Дмитриевна. Возжелай он меня, так ни минуты бы не сомневалась, и мне ни капельки не стыдно в том признаться. Совершенно не заботилась я о том, возьмет он меня после этого замуж или опозорит. – Лиза вновь повернулась к матери. – Вы, наверное, хотите спросить меня, маменька, за что я его полюбила? – Лиза медлила, собираясь с силами. – Да за глаза его и речи жаркие, за разговоры, за которыми мы провели много часов, за чувства, которые он во мне открыл…

Я слушала и недоумевала: «О, Господи, чего же такого он сумел ей наплести, что эта девочка так влюбилась?» И тут же усмехнулась: «Ну да… чему я удивляюсь: ведь я могу наизусть повторить все его сладкие речи».

Как только я поняла, что близости меж ними не было, то мгновенно успокоилась. Больше меня не терзали ни гневные чувства, ни ревность, в душе всё вмиг стихло. Умиротворенно прикрыв глаза, я грелась у огня, и это не ускользнуло от Катиного взгляда. Она улыбнулась краешком рта и перевела взгляд на Лизу. Лицо ее опечалилось.

– Что ж, дочь моя, коли ты поведала нам главное, рассказать всё остальное, я думаю, труда не составит. Продолжай!

Катя сидела, словно статуя, практически не шевелясь и устремив взгляд в одну точку. Лиза смотрела на мать в надежде, что она изменит свое решение, но та даже не шелохнулась. После непродолжительной паузы, вздохнув, Лиза продолжила рассказ.

…Был вечер. Федор, как и раньше, сопровождал меня во время прогулки. На прощание я попыталась обнять его. Он позволил мне это сделать, но, к сожалению, не обнял в ответ. Прижавшись к его огромной груди, я вся дрожала. Заглядывая в его темные как ночь глаза, я пыталась разглядеть там хоть искорку любви ко мне. Шептала, какой он прекрасный и умный, что ему совсем не требуется никакого образования, он и так умнее и прозорливее многих. Говорила, что он лучший из всех, кого я встречала на своем недолгом пути. Он стоял словно каменный, казалось, я была ему совсем безразлична, и это больно ранило меня. Наконец он молвил:

– Права ты, Лиза, только в одном: совсем мало ты еще прожила на свете и не встретила пока на своем пути никого достойного, потому и сравнить-то меня тебе не с кем. Впервые столкнулась ты со взрослым мужчиной, и, возможно, тебе кажется…

Я порывисто закрыла ладошкой его рот и, встав на цыпочки, попыталась поцеловать. Он не противился и, осторожно держа меня за талию, ответил на поцелуй. Но даже при всей своей неопытности душой я почувствовала: он остался холоден, его глаза смотрели сквозь меня, я не зажгла в нём огня. Холодно попрощавшись, он ушел в домик. Я едва не заплакала от обиды и бессилия. Медленно бредя в особняк, пыталась придумать, как переломить ситуацию. И решилась! Мысли о близости не вызывали во мне ни страха, ни отчуждения…

– Да! Я хотела, чтобы он был моим первым мужчиной! – вскричала Лиза, видя чуть побледневшее лицо матери и мои сверкающие гневом глаза. Я открыла было рот, пытаясь что-то возразить, но Катерина резким жестом остановила меня. Лиза продолжила.

…Утвердившись в своем решении, я тем же вечером решила исполнить задуманное. Приготовилась. Спускалась ночь, едва дождавшись темноты, я пошла к нему. Тихонько постучав в дверь, я топталась на крыльце, но мне никто не открыл…

При этих ее словах я вскочила и закричала:

– А сейчас-то он где?! В том домике?! – до меня только сейчас стало доходить, что он может быть совсем рядом, и это сильно будоражило.

Катя подошла и, надавив мне на плечи, усадила на место.

– Послушай, Наташа, прояви хотя бы немного терпения и уважения к моей дочери. Ей нелегко говорить, но уж коли ты подняла этот вопрос, посиди, пожалуйста, молча и послушай.

Неохотно сев, я сложила руки перед собой, от нетерпения ерзая на стуле. Лиза всё медлила.

– Лиза, ну сколько можно, что ты тянешь и мучаешь меня? «Пошла-а-а-а она, видите ли, постуча-а-а-ла». Хватит с меня твоих душевных излияний, говори!

Катерина вновь бросила недовольный взгляд в мою сторону. А Лиза спокойно продолжила, словно рассказывала о чём-то обыденном, например, что она ела за завтраком.

…Никаких шорохов за дверью я не услышала, так что, постояв какое-то время, толкнула ее и вошла. Он лежал на кровати и что-то писал. Я неслышно подошла ближе и тихо позвала:

– Федор…

Он повернулся, и по его удивленному взгляду я поняла, что он никак не ожидал меня здесь увидеть. Федор вскочил.

– О, Боже мой, ты ли это?! Дитя, что ты здесь делаешь? О-о-ох! В каком ты виде?! Мама дорогая!

Я вновь не сдержалась:

– А как ты была одета, Лиза?

– Никак… Я лишь накинула короткую мамину шубку на голое тело и стояла перед ним, чуть распахнув ее.

Катя как стояла, так и села, не проронив ни слова, лишь глаза ее расширились, а брови поползли вверх.

…Федор разглядывал меня так, точно я прилетела к нему на метле.

– А-а-а-а… мама-то знает, куда ты пошла?! – чуть запинаясь, спросил он.

Я ничего не ответила и, подойдя вплотную, скинула шубку… Он на миг зажмурил глаза и потряс головой, видимо, надеясь, что я исчезну. Сказать, что он был поражен, – значит не сказать ничего…

Я в ужасе прикрыла рот рукой, смотря то на Катю, то на ее дочь:

– Это какие же извращенные мозги надо иметь, чтобы такое сделать?! Ишь ты, пакость какая! Голяком она поперлась! Хорошенькое воспитание дала тебе матушка!

Лиза продолжала, не обращая внимания на мои слова. Ее уже не надо было подбадривать: она упивалась своим рассказом.

…Я подошла к нему вплотную:

– Возьми меня, Федор, я твоя. И сердце, и душа – всё твое, а теперь возьми и мое тело, оно тоже всецело принадлежит тебе!

Я слушала и мысленно видела, как он глядел на нее, рассматривая прекрасные юные формы… Прервав Лизу на полуслове, я воскликнула:

– Наверно, ему, подлюке, очень хотелось до тебя дотронуться, он же никогда и нигде случая не упускал… Как тут-то устоял, не понимаю!

Мать и дочь повернулись в мою сторону, и Лиза, вздохнув, с сожалением ответила:

– Если бы ты только знала, Наташа, как мне в тот момент хотелось, чтобы его, как ты выразилась, подлючесть, проявилась и взяла верх.

Я не нашла, что ответить, и безнадежно махнула на нее рукой.

– Да всё с тобой понятно!

Глаза Лизы горели, как у похотливой кошки, хотя голос был тих. Она не обращала внимания на реакцию матери и почти шептала со страстным придыханием…