Крест

Мы очень любили ходить в поход всей школой. С наступлением весеннего тепла, появления первой травки все четыре начальных класса собирались на «маёвку». Таким революционным словом почему-то называли поход в лес. Брали с собой поесть, и с весёлыми пионерскими песнями, предвкушая что-то необыкновенное, строем шли за деревню. Недалеко от деревни был крутой утес. Сторона, обращенная к реке, представляла собой голую скалу. А вершина была плоской и почти круглой. Скалу это почему-то называли «Булка». Это было нашим любимым местом. На вершине мы разводили костер, пекли картошку. Крутые склоны этой горы были покрыты зарослями толокнянки. Мы ползали по склону, рискуя сорваться вниз, и ели мелкие красные ягоды толокнянки, сладковатые, со вкусом крахмала. У костра мы играли, пели песни.

В летние каникулы мы без учителей бегали в лес. В тайге всегда можно было чем-то полакомится. Кусты жимолости, увешанные крупными фиолетовыми ягодами, почти подступали к деревне. Но тогда её никто не собирал из-за горьковатого вкуса. Это сейчас знают о пользе этой ягоды и запасают её на зиму. А в центральных областях сажают в садах окультуренные, менее горькие сорта. По берегам рек в Сибири вырастают целые заросли чёрной смородины. Собирали её вёдрами. Кусты красной смородины, увешанные гроздьями крупных ягод, мало кто ценил за кислоту. Там её так и называют – кислица. Сейчас, конечно, с приездом в наши края разного народа со всех волостей, собирают всё подряд. Со строительством Байкало-Амурской магистрали опустошается тайга со страшной силой. Без разбора и контроля выводится не только зверь, но и ценнейшие породы леса. Но об этом разговор отдельный.

Осенью поспевала черемуха. Надо сказать, что к этому дереву в наших краях отношение особенное. Почти в каждом палисаднике под окном растет душистая черёмуха. Весной она радует ароматом белых цветов. А поздней осенью, когда поспевали и схватывались первым морозцем чёрные ягоды, собирали на зиму. Часть запасов замораживали, а часть сушили и мололи в муку. Ягоды черёмухи являются прекрасным средством от диареи. Даже местные дети знают об этом и при первых признаках болезни сами лезут за спасительными плодами. А коричневая ароматная мука используется в домашней кулинарии. Ватрушки, например, пекут с творогом. А, если вместо творога положить черёмуховую муку, разведённую водичкой и подслащенную, получаются вкуснейшие тарочки. Для нас это было аппетитнейшим десертом. Мы, дети, любили, есть просто этот сладкий, вяжущий черемуховый кисель. Но много нам его не давали, так как было сказано выше, черемуха является сильным вяжущим средством.

Вообще сибирский стол отличается простотой и своеобразием. Там очень любят шаньги с картошкой. Рыбные пироги пекут огромных размеров, чуть не с пол стола. Особенно в них мне нравиться хрустящая хлебная корочка, пропитанная изнутри рыбным соком.

На зиму у всякого, кто не поленился сходить в тайгу, много разных запасов. Вы ели когда-нибудь грузди холодного посола? А черемшу? Ее собирают ранним летом. На зиму солят, мелко нарезав, в бочонки, перекладывая мелкими, тщательно вымытыми камешками-голышами. Камни сохраняют черемшу холодной, не давая ей портиться, когда она стоит в подвале или подполе. Но до чего она вкусна свежая, только что сорванная!

В зимних кладовых стоят ящики, доверху засыпанные клюквой и брусникой. В подполе – банки с вареньем из этих же ягод, да еще из черной смородины и моченой морошкой, северной ягодой. Есть там и земляничное варенье. Тайга прокормит всех, только не ленись.

Папа был заядлым рыбаком. Когда мы приехали в Сибирь, он стал рыбачить на спиннинг, который привёз с собой из Петушков. Местные рыбаки впервые увидели, что это за приспособление такое, на которое можно ловить как средних размеров рыбу, например, ленка, так и огромных тайменей. Эти породы рыб относятся к лососевым. У них нет мелких костей, мясо очень нежное и необыкновенно вкусное.

Красную икру тайменя мама солила в трехлитровых банках. Было её много, и мы не считали это каким-то деликатесом, потому что такая еда была повседневной и у многих местных жителей. Ленок тоже рыба из лососевых, но помельче тайменя. Изысканным угощением является хариус. Размеры его невелики, не более тридцати сантиметров. Особенно он вкусен в замороженном виде. Его сначала солят, потом замораживают. С мороза мясо его тает во рту. Вообще в северных районах часто употребляют в пищу мясо и рыбу в замороженном виде. Например, все слышали о строганине. Сырую замороженную рыбу режут на очень тонкие полоски, иначе говоря, строгают. Получается стружка наподобие древесной. Её подсаливают и едят с хлебом.

Впервые я там увидела, как едят сырую печёнку сохатого —таёжного лося. Замороженную печень режут на небольшие кусочки, подсаливают и      сразу же едят. Долго не могла отважиться попробовать данный деликатес. Не удивляйтесь. Это оказалось настолько вкусно, что я не только попробовала, но и свободно стала относиться к сырому блюду. Тем более, что у меня обнаружили анемию и рекомендовали есть именно сырую печёнку. Без всяких лекарств организм справился с заболеванием без больницы. Стационар находился только в районном центре, и местные жители обращались туда в крайнем случае. В основном же лечились народными средствами. В колхозе каждый день – на вес золота. Посевная, сенокос, уборка урожая не давали продохнуть людям. О какой уж больнице думать! Если только не случались серьёзные травмы или тяжёлые заболевания.

Но я отвлеклась от необычной местной кухни. К зимним праздникам или просто побаловать детей делали «мороженки». Разводили творог с сахаром. На железные подносы ложкой клали небольшие лепешечки из этой массы. Сверху в середину клали ягодку клюквы или брусники. Подносы выносили на мороз. Через некоторое время можно было есть. Отковырнув ножом такую мороженку, мы лакомились ей вместо городского мороженого, о котором местные дети и не знали.

Очень любили мы жевать серу. Куда современной жевательной резинки до натуральной, пахнущей лесной смолой жвачки! Светлые наплывы смолы лиственницы – «светляки», мы ножом отковыривали от поленьев, которыми топили печь. А взрослые приносили эти светляки из леса помногу. Наша тетя Маруся мастерски вытапливала серу. В чугунок на дно наливалась вода. Сверху чугуна накладывались рядами тонкие лучины, но не плотно друг к другу, а с просветами, решёткой. Поверх лучин вниз смолой укладывались светляки. Все это ставилось в русскую печь на остаточный жар. От высокой температуры смола плавилась и капала в воду. Сера была очищена от всяких примесей. До чего вкусна это жвачка! Мы жевали ее целыми днями, бегая по улицам, и не замечали голода. Домой лишний раз не хотелось бежать на обед, нас спасала сера. Жуешь – вроде бы и сыт. Местные все жевали с прищелком. Во рту сера складывается пополам, пузырек воздуха при надавливании зубами, разрывается и щелкает. Это было шиком жевания. Я тоже научилась жевать с прищелком. Какие это были замечательные времена! Вот она, настоящая жизнь, в движении, не замечая, как бежит время.

Летом я отказывалась ехать в санаторий. При воспоминании запаха лекарств меня тошнило. Да и родные уговаривали маму не отсылать меня в город: «На свежем лесном воздухе девочке лучше» – говорили они. И я оставалась в деревне.

Мы играли в прятки, в мяч. На краю деревни была выкопана огромная яма для силоса. Мы носились по краю этой ямы, догоняя друг друга. Ваня, мой троюродный брат, развернулся и побежал навстречу. Вдруг бах! И я на спине. У меня со лба течет кровь, у Вани – изо рта. Зуба у него как не бывало! Это мы на бегу столкнулись. Я побежала на речку замывать свою кровь. Зубом он рассек мне лоб. И снова продолжаем бегать и смеяться. Вечером я заметила, что переносица моя стала выпуклой, глаза сузились. Начался отек всего лица. Видимо, с водой я занесла инфекцию в кровь. Или это было от зуба. Родители всполошились. Поднялась высокая температура, как при воспалении легких в Усть-Куте. В деревне была одна фельдшерица, но и она уехала по делам в район. Оставался только ветеринар. Позвали его. Со страхом этот дяденька осмотрел меня и сказал, что попробует помочь, но не гарантирует положительного результата: «Началось заражение крови» – сказал он. Тут же сделал какой-то укол. Мне было настолько плохо, что я временами теряла сознание. Добрый «доктор Айболит» не отходил от меня несколько дней. Колол, давал лекарства. Постепенно температура стала спадать, уменьшился отек. Вместо щелочек глаза снова приняли свою форму. И опять я была на ногах. И говорила благодарные слова вместе с родителями моему спасителю. Доктора Айболиты помогают, оказывается, не только животным.

Через два года маму перевели в другую деревню – Тарасово. Это рядом с Муноком, в двадцати километрах вниз по реке. Из Мунока постепенно люди стали переезжать в Казачинское – районный центр, поближе к цивилизации. Дома разбирали и плотами сплавляли до поселка, а там собирали вновь. Теперь эта чудная деревенька осталась в памяти бывших ее жителей, как и тысячи деревень, почивших в бозе в шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века.

В Тарасово мы стали учиться у своей мамы. Никому не пожелаю худшего. Как бы мы ни старались, пятерок у нас не было. Дома мы просили ее помочь решить трудную задачку, она говорила: «Я объясняла на уроке всем одинаково. Доходите своим умом». Больше всех замечаний делалось нам. Она запретила в школе называть её «мамой». А по имени-отчеству при всех называть язык не поворачивался. Может быть, делалось это для того, чтобы не было у ребят и мысли о поблажках своим родным детям. Но нам было обидно и тяжело. Мы попросились к другому учителю. Вера Ивановна Наумова стала нашей любимой учительницей. Своих детей у нее не было, и она все свободное время отдавала школе, детям. Нам стало легко, появились пятерки. На занятия мы ходили с настроением.

В Тарасово школа была больше. Дома для учителей находились через дорогу от школы. В одной половине такого дома жила наша семья, в другой половине – семья учителя биологии Вассы Викторовны Чертовских. Она и ее муж – дядя Леня по национальности были эвенки. Жили в деревне и буряты, и якуты, и украинцы. Но национальность не играла никакой роли для нас, мы все дружили. Единственную зависть у нас вызывало то, что во время учебного года детям бурят, якутов, эвенков (их тогда называли— тунгусы), бесплатно выдавали новенькую одежду, – от школьной формы до валенок, пальто, ботинок и шапок. Государство заботилось о коренных жителях, как о малых народностях. Дети их были на полном государственном обеспечении.

Многие русские дети были так плохо одеты, что жалко было смотреть на них. На трудодни одежду не купишь. Выручал охотничий промысел. За сданную пушнину платили деньги. Но были семьи, в которых единственной кормилицей была мать. Вот кому нужно было оказывать настоящую помощь!

Сейчас вымирает русский народ, когда-то сильный физически и крепкий духом. Кто позаботится о его будущем?

В Тарасово действовала четырехлетка, и в пятый класс нас отправляли в семилетнюю школу, которая находилась в нескольких десятках километров в деревне Новоселово.

Нам сказали, что жить мы будем в интернате. Приехав, мы узнали, что это такое. На высоком берегу реки стоял обыкновенный деревянный дом. Внутри он был разделен тонкой дощатой перегородкой. Получалось как бы две комнаты. В одной комнате жили мальчики, в другой – девочки. Отапливался дом небольшой печью-плитой.      Первый учебный день в пятом классе мне запомнился на всю жизнь. Когда прозвенел звонок, и надо было идти в класс, передо мной какой-то мальчик закрыл двери и заслонил их спиной.

– Иди вон туда, – сказал он и кивнул головой на дверь с цифрой «2».

– Я перешла в пятый класс, пусти меня, – попросила я.

Но он отпихивал меня от дверей и смеялся, что таким маленьким не место в их классе. Все дети сидели уже за партами и ждали учителя, а я стояла в коридоре и глотала слёзы обиды и страха, что опаздываю на урок. Когда в очередной раз мальчик со смехом оттолкнул меня от двери, я схватила его ненавистную руку и сильно укусила её. На его крик прибежали учителя и нас двоих вызвали в учительскую. Мы оба плакали: он от боли, а я от обиды. Позднее мы подружились, но день этот остался в памяти. Из-за маленького роста ребята прозвали меня «Кнопка». Я очень комплексовала, хотя со временем научилась не показывать этого. К нам была прикреплена воспитательница – Таранова Ирина Ивановна, которая занималась с нами после школы какое-то время. Потом уходила домой. И мы часть вечера и всю ночь были предоставлены сами себе. Еду мы тоже готовили сами. Сами же по очереди и топили эту печь. Был составлен график дежурств, и по нему надо было сходить во двор за дровами, большая поленница которых заранее была заготовлена взрослыми. Истопить печь, сварить каждому обед и ужин, вовремя закрыть трубу, чтобы сохранить тепло на всю ночь – все это мы делали сами, двенадцати, тринадцатилетние дети. Иногда, заигравшись, мы забывали и про печь, и про еду. Забывчивость наказывала нас холодом, пронизывающим до костей и пустыми животами на ночь.

Родители для нас запасали готовые супы, заморозив их. Мама нам тоже намораживала много кругов щей. Варила их, выставляла на мороз. Когда они промерзали насквозь, чуть оттаивали на печке, чтобы выложить из кастрюли. Получался большой ледяной круг сваренного первого блюда. Надо было только топором отколоть нужный кусок, разогреть его на печке, и суп готов. Такие круги супа (в основном щи) были у всех детей. Давали с собой также мясо, рыбу, картошку, крупы, сахар. Хлеб, кстати, тоже замораживали. Булочных в деревне не было. Выпекали круглые караваи, замораживали их и хлеб мог храниться очень долго. Для еды его нужно только заранее занести в тепло, он оттаивал и был как свежий. Но мы часто забывали это делать и, набегавшись и изголодавшись, уже не было сил ждать, когда хлеб «отойдет» и мы, отрубив топором кусок, глотали его ледяным, запивая горячим кипятком или разогретым супом. Мы учились с братом в одном классе и жили вместе в интернатах. Я была за хозяйку. Мама поручала мне следить за продуктами – не забывать варить еду, когда было тепло в сентябре и «мороженой» пищи еще не было. Все замороженные «харчи», как говорил папа, хранились в общей кладовой. Замка на ней не было. Любой мог, когда хотел, зайти и взять, что ему нужно. Перед каникулами еда у всех заканчивалась, и мы начинали голодать. Сообщить родителям о том, что нам нечего есть, мы просто не догадывались. А чтобы зайти в правление колхоза и попросить позвонить домой, (телефон был только там), стеснялись. Радовались, когда кто-то из местных одноклассников приглашал в гости и родители его нас кормили.

На выходные дни нас забирала к себе Ирина Ивановна и тоже подкармливала. Они топили баню и разрешали помыться нам. У нее было двое детей – Олег и Люба. Люба помладше, а Олег – наш ровесник. Мы играли с ними, лазили по поленнице, выискивая «светляки» серы, чтобы занять свой рот.

Вообще мы были предоставлены сами себе. После занятий в школе, мы, наспех сделав уроки, бежали на горку и катались там до ночных звезд. Когда спохватывались идти домой, то не хотелось уже топить печь, и мы часто ложились спать прямо одетыми в промерзшие кровати. А утром никак не могли встать на ледяной пол.

Не хотелось вылезать из-под одеял на воздух, который при дыхании «парил». Стены изнутри покрывались инеем, и мы пропускали уроки, продолжая спать. Приходила уборщица, которая мыла полы в нашем доме, затапливала печь и ворчала на нас, что мы совсем обленились. Когда теплый воздух прогревал комнату, мы отваживались встать с коек и кое-как умыться ледяной водой под умывальником, который висел в кухне. А если не было воды, которую мальчики приносили с реки, мы умывались снегом, обжигая руки и лицо. Я часто болела ангиной, и с высокой температурой оставалась дома, то есть в интернате. Но едва температура спадала, я вновь со всеми валялась в снегу, каталась с горы. Не было никакого чувства страха и опасности за свое здоровье. Я совершенно забыла о болезни и жила детскими заботами и интересами, как все здоровые дети. Хоть у меня было освобождение от физкультуры, очень хотелось научиться кататься на лыжах, участвовать в разных соревнованиях, то есть быть как все. Стыдно было обособляться от других, пользоваться болезнью как какой-то льготой. Сейчас понимаю, что нужно было беречься, остерегаться лишних нагрузок, падений, но, наверное, я не одна была такая. Да и энергия просила выхода. В детском возрасте не задумываешься о последствиях.

Любимым занятием у меня были книги. «Глотала» их одну за другой. Они будили мое воображение, уносили в другие, фантастические миры и жизни. Помню, как несколько ночей боялась спать, прочитав «Легенду об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Увлекалась фантастикой и приключенческой литературой. Но поскольку в деревне не было библиотеки, приходилось читать всё случайное, что попадалось под руку. Когда кому-то из нас не спалось, он старался разбудить всех. В одну из ночей мальчишки начали стучать к нам в дверь: «Девчонки, вставайте, пойдем кататься с горы!». Мороз трещал на улице за тридцать градусов. Сначала не хотелось выходить из тепла. Но, расшевелившись, мы всей гурьбой высыпали на гору. Не знаю, что думали местные жители, слыша ночью смех и визг разгоряченных играми в снегу детей, но никто не вышел, чтобы, сделать нам замечание. После горы под ночными звёздами мы пошли на огороды, которые были за нашим интернатом. Снега было так много, что мы делали в нем лабиринты, лазая чуть не во весь рост. Строили замки и крепости. Мы не заметили, как пролетела ночь и на горизонте появилась светлая полоса. С ног до головы мы были в снегу. И только зайдя в дом, почувствовали, как устали и хотим спать. Кое-как разбросав мокрую одежду на просушку, улеглись, думая, что успеем выспаться до занятий. В полдень пришла Ирина Ивановна с «воспитательной» речью. Интернатовские, как всегда, сорвали занятия, так как пятые и шестые классы состояли почти из приезжих, то есть, нас.

Когда морозы превышали – 45 градусов, занятия в школах, к нашей радости, отменяли. Но мы и не думали отсиживаться в тепле. Улица – вот где было весело и интересно. С нами всегда был и Зорька, сын нашей уборщицы тети Любы. Вообще-то полное его имя было Жорж, Жорка. Но все его звали Зорька. Это был кряжистый плотный мальчик. Рос он без отца и был в доме за хозяина. Во всем помогал матери, выполняя тяжелую физическую работу по дому. В школе его считали хулиганом. Но, на мой взгляд, он был просто очень активным мальчишкой, заводилой компании. С ним было интересно. Он всегда придумывал в играх что-то новое и был в центре внимания. С горы мы катались, в основном, на фанерках, так как санок у нас с собой не было. А то и просто на третьей точке или животе. Тогда приходилось искать пуговицы от одежды по всей горе.

Однажды ночью нас опять разбудили мальчишки. Тихо, почти шепотом они сказали, что кто-то залез в нашу кладовку, они слышали скрип двери, где хранились запасы еды. Мы вооружились кто чем мог: кто взял в руки полено, кто кочергу, кто нож и мы всей гурьбой пошли ловить вора. Со страхом и дрожью в коленях подкрались к двери кладовой и, договорившись заранее, во весь голос заорали, приоткрыв дверь: «Руки вверх!» На нас выскочила испуганная собака и понеслась с лаем по деревне. Мы опять всю ночь не спали, переживая и рассказывая друг другу свои ощущения во время «облавы».

Так мы жили, самостоятельные подростки. И ни разу никому не пришла в голову дурная мысль относительно девочек или мальчиков. Мы даже говорить стеснялись на нескромные темы, хотя, конечно, тайно влюблялись и по-своему страдали. Тогда было другое время, другое воспитание, другие идеалы. Пионерская организация воспитывала в детях уважение к старшим, любовь к Родине, идею – общественные интересы ставить выше личных. Каждый из пионеров активно участвовал в жизни школы. Мы были одной семьей в учебе и досуге. Характеры, конечно, были у всех разные. Мальчишки иногда дрались между собой, девочки на что-то обижались. Но в общем наш детский коллектив жил интересно в своём обособленном мирке.

Учился с нами и Миша. Семья его жила зажиточно. Был он толстым и краснощеким. Продуктов у него было больше всех. Он постоянно что-то жевал и не наедался.

Когда у большинства заканчивались продукты и есть было нечего, просили у него: «Дай в долг ложечку супа». Или: «Дай откусить кусочек хлеба». Иногда он давал хлебнуть ложку супа, от которого исходил такой аппетитный аромат! Но однажды он сказал Вите, нашему однокласснику: «Я дам тебе суп. Только потом что хочу, то с тобой и сделаю, согласен?». Тот согласился. Голод не тетка. Когда Витя проглотил бульон, Миша вдруг зачерпнул этой же ложкой кисель, который был густым и сладким и плеснул ему в лицо. Кисель стекал со щек на губы и рубашку, а Миша заливался довольным, басистым смехом… Потом уже сам спрашивал: «Ну, кто еще хочет суп?» Я сказала брату, чтобы он никогда не унижался перед Мишкой, как бы ни хотелось есть.

Вообще, наша жизнь в этом доме, который и интернатом-то назвать нельзя, была вполне самостоятельной. Оторванные от родителей, мы учились разбираться в людях, учились обслуживать себя сами. Стирали, гладили, готовили, мылись – все сами. Хотелось бы посмотреть на современных пятиклассников, ничего не умеющих, как бы они использовали такую свободу… Конечно, как и все дети, мы не всегда контролировали свои поступки, срывали уроки, чтобы нас пораньше отпустили домой. И тем не менее, неплохо учились и переходили из класса в класс.

В один из весенних дней мне вдруг стало плохо. Сильно болел живот, началась рвота, поднялась температура. Учитель математики Анна Николаевна сообщила председателю колхоза, и меня на моторке повезли в районный центр. В Казачинске осмотрел доктор и сказал, что это острый аппендицит. Нужно было срочно делать операцию, но хирург был в отъезде. Вызвали самолет скорой помощи с красным крестом. Меня одну, без мамы, так как она была за 70 километров, а по реке так быстро не доедешь, погрузли в него. Через час я была в Киренске, более крупном городе. Он стоял на слиянии рек Лены и Киренги. Мне тут же сделали операцию, и через неделю я была в семье дяди Пети, папиного брата, который жил в этом городе. Операция прошла удачно, и я уже на следующий день после выписки из больницы полезла на крышу дяди Петиного дома, следом за двоюродным братом Геной. Дом их стоял на берегу Лены. Весь берег был завален бревнами, было много плотов. Река была широкой и бурной. Мне захотелось побегать по бревнам. Они были огромной толщины. Играя на одном из плотов, нога моя соскользнула и провалилась между бревнами. Ногу сдавило. Раздвинуть бревна, чтобы высвободиться, не было сил. Я сидела на плоту, одной ногой в ледяной воде, зажатой бревнами, и плакала. Берег, как назло, был пуст. Сколько я просидела так, не знаю. Вдалеке увидела мужчину и стала кричать: «Дяденька, помогите!» Он с трудом вытащил меня из «плена» и повел домой к моему дяде, почти неся меня на руках. На ногу встать я не могла. Колено сильно распухло. А к вечеру вся нога превратилась в бесформенное бревно. Кожа натянулась так, что, казалось, вот-вот лопнет. Баба Катя, которая приходилась тещей моему дяде, обложила всю ногу компрессом из мочи. Всю ночь я не спала от сильной боли. На следующий день эту процедуру она повторила. И через несколько дней, к приезду мамы, нога была почти в порядке.

На летние каникулы меня все-таки отправили в костный санаторий. Он назывался «Жердовка» по названию одноименной деревни, и находился недалеко от Усть-Орды, бурятского национального округа, что в Иркутской области. В санатории лечились и взрослые, и дети школьного возраста. Здание было небольшим, деревянным. Эти месяцы запомнились тем, что там я научилась играть на гитаре. Учились мы друг у друга на слух. Желание было очень сильным, и я с самого утра начинала перебирать струны. Вскоре пальцы покрылись пузырями. Потом они полопались и на их месте образовались твёрдые мозоли. Мы, как и все подростки, дружили, гуляли и, конечно, принимали профилактическое лечение. И всё-таки очень хотелось в свою семью.

В августе мама забрала меня домой. Как же было здорово дома! Я завидовала братьям, что им не надо ездить по больницам, постоянно обследоваться, жить по строгому режиму, принимать бесконечные лекарства, колоть уколы!

Папа часто рыбачил, ходил на охоту за дичью. Уток приходилось ощипывать нам с мамой, но зато у нас почти всегда было мясо и рыба. Я      не представляла себе, что мясо можно покупать в магазине. И как однажды была удивлена, когда мы с мамой прилетели в Иркутск и остановились у папиной двоюродной сестры, тети Паны. Она послала свою дочь Галю в магазин за мясом. «А разве мясо покупают в магазине?» – поразилась я. На что она с не меньшим удивлением ответила: «А где же его берут?!» Потом рассмеялась и сказала: «Мы ведь не в тайге живем и на охоту у меня ходить некому». Дочь она воспитывала одна.

Тогда же я впервые увидела морскую рыбу камбалу и с интересом смотрела, как ее разделывают. Нашу рыбу больших размеров мы разделываем совсем не так. Этому делу я научилась у мамы и мастерски справляюсь даже с полутораметровыми тайменями. Несколько раз я упрашивала папу взять меня на рыбалку с ночевкой. У нас было две лодки и подвесной мотор. Однажды я его всё-таки уговорила, и он согласился взять меня с собой. Папа собрал спиннинг, еду и мы отправились в путь. Воды я уже не боялась, хотя по-прежнему плавать не умела. Папа хорошо знал места обитания ленков и тайменей. Обычно он «ходил» на реку Улькан, которая впадала в Киренгу. Вода там была холодной и очень чистой. Даже на большой глубине видно было дно реки и рыбу, проплывающую мимо-сорогу, ельца. Он выбрал нужное место и причалил к берегу. Пока он занимался своим делом, я обследовала окрестности. Заходила в лес недалеко от берега, собирала жарки – ярко-оранжевые, похожие на меленькие солнца. Было много цветов, названия которых я не знаю. Но таких красивых я потом нигде не видела. Если попадалась земляника, собирала ее. Лакомилась черемшой. Попадались саранки. Выкапывала и ела сладковатые корни, похожие формой и такими же дольками на чеснок. Когда надоедало, садилась на берег и смотрела на воду. Река была быстрой, со множеством перекатов. Рыба «играла», как говорил папа. Выпрыгивала из воды, и, изогнувшись, сверкнув серебристой чешуей, падала в свою родную стихию. С наступлением темноты, папа разводил костер, мы варили уху или запекали ленков на углях. В котелке кипятили чай или просто пили воду из реки и ложились спать. Папа расстилал телогрейку прямо на каменистый берег, другой накрывал меня. Для поддержания костра мы заранее приносили сухие ветки, и папа время от времени подбрасывал ночью их в огонь. О том, что на нас может набрести медведь, я не думала. У папы всегда было с собой ружье. Вообще страшных случаев, о которых долго говорили жители, было немало. Но я была с папой и чувствовала защиту. С рассветом папа вновь брался за спиннинг, а я готовила немудреный завтрак из припасов, взятых из дома. Утренняя свежесть, первозданная тишина, таинственный таежный лес и река, играющая волнами – все это вносило какое-то умиротворение и душевный покой. Запечатлелось в моей памяти навсегда и я, словно кинопленку, прокручиваю эти часы блаженства и радости.