На рубеже

– Да нет… это неважно. Присядь, если хочешь, а то как-то нехорошо, я сижу, а ты стоишь.

Не дожидаясь ответа, она вскочила и скрылась в сарае, выволакивая еще один стул. Я не без удовольствия присел у костра и отбросил деревяшку-мешалку.

– Будто все эти годы у меня была низкая энергетика, и я лишь пассивно воспринимала жизнь, не принимая ни в чем участия. Теперь, когда личность худо-бедно сложилась, я четко осознала все этапы и поняла, что дало мне то или иное событие, не хочу быть наблюдателем. Хочу новизны. Представить не могу, какой она будет, – тем интересней. Но я должна чувствовать, что открыта для нее. Это не очередная фантазия «проживи жизнь на бумаге – и нечего бояться». Это не трусость – немногие заглядывают так глубоко в себя, как я, пока пишу. Теперь переходим к практике.

Она встала и прошлась по поляне, нетерпеливо ожидая, пока сгорит очередная тетрадка. Мы сожгли не меньше десятка. Я тоже иногда вставал, топтался по двору, думал о своем. Нам было комфортно и говорить, и молчать вместе. В какой-то момент я так погрузился в свои мысли, что не сразу заметил, как Маша рухнула на стул и начала сползать с него, заваливаясь на левую сторону. Я подскочил к ней и увидел, что она ужасно побледнела, глаза закатились, и вся она будто обмякла. Я не на шутку перепугался, подхватил ее на руки и отнес в дом, еле дооравшись до Раисы Филипповны, которая всем существом окунулась в грохочущий телевизор. Я положил Машу на диван в гостиной, потому как нести ее наверх показалось нецелесообразным: оставить одну страшно, а проверять каждые пять минут, не пришла ли она в себя, – неудобно. Не преувеличу, если скажу, что был в панике и не знал, что думать. Но сильнее поразило другое: Раиса Филипповна, казалось, ничуть не удивилась такому повороту. Я ожидал, что она разохается и разахается, будет верещать, кидаться из угла в угол и заламывать руки, но она только сказала:

– Я уж думала, все кончилось.

Мы накрыли Машу пледом, Раиса дала ей понюхать нашатыря, но не подействовало. Потом она поднялась в Машину комнату и принесла какие-то пузырьки.

– Ты иди, голубчик, я сама справлюсь, – вдруг она вспомнила обо мне, а я все это время стоял, как истукан, с интересом наблюдая за ее манипуляциями.

– Может, врача вызвать?

– Нет, это уже бесполезно. Я потом тебе объясню. Иди, мой хороший.

Я послушно ушел. Костер почти погас, рядом стояла открытая коробка с одной стопкой тетрадок и парой блокнотов. Минуты две я пялился на нее, не зная, что хотел высмотреть, потом взял одну тетрадь, открыл, полистал. Размашистый почерк с сильным наклоном, даты выделены маркером, каждый день расписан на несколько страниц. Понятно, почему тетрадей много. Знаю, нехорошо читать чужие дневники. Почерк при ближайшем рассмотрении оказался неразборчивым, нужно привыкнуть и вчитываться в более спокойной обстановке. Хотя куда уж спокойней? Сиди и читай. Но я не мог.

Опять поплелся в дом, узнать, не вернулось ли к Маше сознание. Оказалось, что вернулось, но она еще слишком слаба, поэтому Раиса попросила меня проводить Машу наверх.

– Пожалуйста, дожги все, что осталось, ладно? – одними губами сказала она, когда мы добрели до комнаты.

– Дожгу, не беспокойся, отдыхай, – я накрыл ее пледом и хотел уже выйти в коридор.

– Нет, это очень важно, – остановила она меня, – если несложно, дожги сегодня, ладно? Не хочу, чтобы что-то осталось…

Она замолчала. Молчал и я, не зная, как реагировать.

– Хорошо, прямо сейчас все сожгу, костер еще не погас. Ты, главное, не волнуйся, лежи.

Я вышел во двор и разворошил потухший костер. Окно Машиной комнаты выходит на лужайку. Вскоре в нем появилась и сама потерпевшая. Я бросил пару тетрадок в огонь, поймав ее взгляд, а когда она исчезла, схватил толстый квадратный блокнот и сунул его в задний карман джинсов. Я ненавидел себя в тот момент, не понимал, зачем мне нужны чужие тайны, что хочу найти в этих дневниках. Я пообещал себе, что обязательно сожгу все. Но позже. Посмотрев еще раз на окно и убедившись, что Маша задернула шторы и не собирается меня контролировать, я сгреб коробку с оставшимися тетрадками и притащил к себе.

Записи в блокноте начинались с середины мая 2000го. Описания длинные и приправлены километражем диалогов. Такие записи можно читать как роман. Я незаметно для себя погрузился в то забытое время, почувствовал ветер перемен, о котором говорила Маша, стоя у окна в моей комнате, проникся атмосферой. Выпускные экзамены, окончание школы, неясная дорога впереди… когда-то и я через такое проходил, но по-другому и многое забыл. 23го мая 2000го на страницах замаячили какие-то братья-рокеры, к которым Машу привела подруга. День расписан подробнейшим образом – с разговорами и Машиными мыслями об этих ребятах. Здесь было все: книги, которые она читала, люди, с которыми общалась, проблемы в семье, болезнь мамы, экзаменационные нервы, раздумья о будущем, легкое сожаление о прошлом и такое наслаждение настоящим, несмотря на все его сложности и стрессы, которое только в семнадцать и возможно. Много восклицательных знаков, многоточий, прерывающихся мыслей. Когда блокнот закончился, я открыл коробку и схватил первую попавшуюся тетрадь. Она и оказалась продолжением:

«27 июля.

Катя попросила позвонить братьям и помирить их с ней, если вдруг они поссорились. Она в этом не уверенна, но ее озадачило, что никто из братьев не поздравил ее с днем рождения, хотя знали число и, якобы, ничего не забывали. Я долго собиралась с силами, весь день меня трясло и колотило, что я объяснила вступительной нервотрепкой и окончанием экзаменов, завтрашним собранием поступивших и прочей ерундой.

Позвонила. Трубку взял Влад. Уж не помню, как начала этот тягостный разговор. Наверное, тонко намекнула, что Катя в замешательстве из-за их забывчивости. Влад удивился то ли замешательству, то ли забывчивости, но обещал перезвонить Кате и разобраться. Спросил, как у меня с поступлением. Я ответила, завтра будет видно. Заявил, что на филологических факультетах только учатся да спят, на большее сил не хватает. Я ко всему готова. Душа жаждет подвигов и новизны. Душа Влада, насколько я успела заметить, стремится к легкой и по возможности веселой студенческой жизни, а трудностями тяготится. Быть может, я ошибаюсь. В общем, вполне мило поболтали».

28го июля Маша поступила на филологический факультет. Дальше следовали полные безделья и детской радости летние дни, посиделки на крыше, гуляния по лесу. Ее подруга поступала на заочный, поэтому экзамены сдавала в августе и до 27го числа не знала результатов.

«26 августа.

День рождения Влада. Мы приглашены на пять вечера. Катя весь день искала подарок, а я подъехала к братьёвской остановке почти к половине пятого. Там и встретились. Открытку подписали в подъезде, диск «Рамштайна» уже упакован и перевязан бантиком.

Мы пришли без опозданий, в чем Катя ранее замечена не была. Сие проклятие распространялось и на меня, автоматически. Катя обняла Влада, вручила ему диск, чего-то пожелала. Ну и я полезла обниматься, чтобы не чувствовать себя неловко, стоя в стороне, и всучила открытку. За столом уже сидели Локки, Егор и еще три парня, которых я раньше не видела. Мы выпили две бутылки белого вина, я ела только фрукты и печенье. Да, слава Богу, никаких салатов и не было, так что никто не обратил внимания на мой хреновый аппетит. Не то, что на молчание. Влад и Катя полемизировали за одним концом стола, а ребята читали книгу рекордов Гиннеса за другим и порой зачитывали интересные отрывки. Я слушала «Тристанию», и она мне так нравилась, что больше ничего слушать не хотелось. Интеллектуальные трепы казались очень интересными, и я от души радовалась, что есть умные люди на свете, но музыкальные образы захватили меня куда больше, и хотелось спокойно предаться фантазии, чтоб никто не отвлекал. Влад начал самобичеваться, углядев свою вину в моем молчании: мол, не умею развлекать гостей, не знаю, что делать, дабы всем было весело. Катя сказала, что я просто еще не освоилась, и тему замяли.

Домой приехали трезвые, как стекла, чуть позже десяти вечера. Катька сидела у меня еще два часа и пыталась вправить мне мозги, но ничего не получилось. Я не вижу в своем поведении большой трагедии и не хочу лицемерить или меняться искусственно. Если будет нужно – перемена произойдет сама собой. В конце концов, я никому свое общество не навязываю и если этих ребят чем-то не устраиваю – большой беды не будет, когда наше общение прекратится».

С первого сентября началась новая тетрадь, которую я без труда нашел, – в коробке все по порядку. Тетрадь – громко сказано. Верхняя часть большой канцелярской книги, криво обрезанная и приклеенная к картонке, изображающей обложку. На «форзаце» картинка, распечатанная на струйном принтере. Огонь, а на его фоне – хрупкая фигурка девочки.

«17 сентября.

Решили встретиться с Катей, т.к. из-за учебы стали реже видеться. Хотели залезть на крышу или сходить в лес. Главное, не сидеть дома, погода классная! Катька позвонила братьям и предложила прогуляться. Они согласились, и вскоре мы встретились в городе. Локки не было, только Влад и Егор. Я даже рада – меньше народу, больше кислороду. Пошли в парк. Катя с Егором иногда бегали наперегонки, а мы с Владом шли степенно и молча. Точнее, Влад бубнил себе под нос, как он не любит людей, как его все раздражает. Когда мне надоело это слушать (хотя отчасти я с ним согласна), посоветовала ему забить на всех и жить своей жизнью. Придя в парк, мы купили сухариков, которые ели на ходу. Было хорошо и весело, мы все время над чем-то смеялись, радовались теплому ясному дню. Я от души наслаждалась единственным выходным. Не хотелось думать, что завтра опять в институт.

Часов в шесть или в начале седьмого мы зашли к братьям, Егор спел новую песню под гитару – по-моему, она была о крестоносцах, только арабские мотивы в игре и пении мне не очень понравились. Потом Катя с Егором наперебой мучили гитару, а мы с Владом пытались вытащить их на прогулку. Лучше еще немного подышать, чем сидеть в четырех стенах, пока такой хороший день не закончился.

– Ну их, Маш, пойдем одни! – и Влад демонстративно направился к двери.

Я последовала за ним, удивляясь нехарактерной для Катьки усидчивости. Видя наше рвение, гитаристы не выдержали и отлепились от насиженных мест.

В лес не пошли, а вновь прогулялись по городу. Часов в восемь, приметив свой автобус, мы с Катей уехали домой.

19 сент.

На первой паре ОБЖ в подземных лекториях. Когда спустилась и затерялась в знакомой толпе, меня кто-то окликнул. Влад сидел на корточках у соседнего лектория. Векторный анализ! Я приземлилась рядом. Поболтали чуток не пойми о чем».

С тех пор они виделись почти каждый вторник.

В ноябре умер Машин дедушка. Она не слишком подробно расписывала обстоятельства его смерти, но и то, что она зафиксировала, не вызвало у меня восторга: Машин отец нашел его в маленькой комнате без окон, лицом под кроватью. Вероятно, дед был пьян, упал или полез за чем-то под кровать, а потом не смог выбраться и задохнулся. Машин папа тяжело перенес это, да и вся семья была подавлена. Эти записи дались мне тяжело: в них чувствовалась Машина усталость от учебы, постоянно мелькал Влад, буквально каждый день изобиловал приступами самобичевания, боли, депрессии, а тут еще и дедушкина смерть. Но читать мне нравилось из-за атмосферы одиночества и потерянности, городской суеты и череды непонятных самой героине поступков. Например, ее визит в пустую квартиру деда, куда она никогда не стремилась при его жизни (по всему видно, дед едва ладил с остальной семьей). Я отчетливо представил себе промозглый ноябрьский вечер, безлюдные темные улицы, мелко моросящий дождь, когда Маша, никому ничего не сказав, вышла из дома и побрела, куда глаза глядели. Дойдя до злополучной квартиры, встретила там отца. В этом не было ничего драматического, хотя ситуация на редкость киношная. Но в кино ей придали бы нужную окраску. Здесь же оказалась только Маша и ее папа, который почему-то не удивился появлению дочери и попросил ее помочь вынести мусор.

«5 ноября.

Завтра похороны. Проснувшись в семь утра, я с трудом заставила себя встать и предложила маме помощь в готовке или еще хоть в чем-то, но мама сказала, что я буду только мешать, лучше пойти в институт. Если мне этого не хочется – дед ни при чем. И я пошла. Было даже приятно развеяться. Повидать ребят, которые ничего не подозревали и спокойно веселились, невольно веселя меня. Видела Влада. Он пришел в наш корпус сдавать зачет по физре, вместе с Локки. Сказал, чем больше народу пойдет с ним – тем лучше. Позвали и меня. Но препода не было, и ребята сразу ушли в свой корпус, а я к себе в аудиторию».

Когда тетрадь закончилась, я наткнулся на замыкающую картинку: человек неопределенного пола сидит на рельсах и внимательно смотрит на приближающийся поезд, пыхтящий паром и буквально дышащий огнем.

Новый год начался в тетради с «Королем и шутом». Многие мысли отмечены маркерами. Перечитав их несколько раз, я удивился: зачем было раскрашивать такую черную меланхолию, о которой лучше забыть или вовсе не записывать? Проблемы в общении с людьми, их неприятие ее молчания и стеснительности, отстраненности, с которой она пыталась бороться, но ничего не получалось, и на каждой странице она ругала себя последними словами за такой характер и несуразную личность. Ни разу не встретил прямого высказывания о ее чувствах к Владу, но не догадаться о них было невозможно.

«28 января.

Полдня собиралась с духом, чтобы позвонить Владу, спросить о папиной книге, которую Катька дала братьям. Папа требует ее назад, а Катя никак не заберет. Спросила, когда можно заехать. Влад ответил – хоть завтра, у студентов каникулы. Спросил, как сессия. У него пять экзаменов и семь зачетов, а у меня только два экзамена и десять зачетов. Он сдал с тройками, стипендии не будет.

29 янв.

10 утра, встречаемся с Катей на остановке, едем к братьям. Она всю дорогу рассказывает, что ей снился парень, в которого она была влюблена полгода назад. Вот опять вспомнился, и ей плохо. Мне тоже плохо, я же еду к Владу. Он встретил нас радушно, даже проснулся ради этого в девять. Дома никого, но поскольку подруге надо на работу к двенадцати, остаться мы не могли. Катька изъявила желание встретиться, поболтать. Влад смотрит на это благосклонно. Ему все равно – в их комнате каждый вечер тусуется человек семь. Я знала, что мне в этой компании делать нечего, опять буду молчать, но просто хотелось его видеть. Хоть изредка.

2 февраля.

Поехали к братьям, посидели в тепле и уюте. Насладилась созерцанием и слушаньем голоса любимого человека. Катя весь вечер ныла у меня на плече, что ей должен звонить Илья, что у нее болит голова, что надо бы поскорее домой. В автобусе продолжила излияния: учиться не нравится, работа – рутина, дома все не пойми как, Илюха есть, а любви нет. Я почувствовала себя почти счастливой, потому что у меня все наоборот, хотя любовь односторонняя и безнадежная и приносит одни неврозы».

В конце марта закончилась и эта тетрадь. Откопав новую, я еле справился с первыми страницами: красные чернила так пропитали некачественную бумагу, что с обеих сторон трудно разобрать слова. Строчки расплывались, темнели общим красным фоном, да и почерк был на редкость корявым, будто Маша записывала на весу или лежа.

«6 апреля.

Не выдержав разлуки, звоню Владу, избрав предлогом кассету «Тристании» – давно хотела попросить. Он ответил, что в универе не бывает, т.к. взял академ из-за больного сердца. А я два месяца безуспешно высматривала его, ходила по корпусу, по остановкам, по лекториям. После нашего вымученного разговора позвонила Катя. Узнав, что я говорила с Владом, позвонила ему сама, и они решили продолжать общение, давно, мол, не встречались. Потом она перезвонила мне, сказала, о каких книгах они говорили, о чем полемизировали. В очередной раз почувствовала себя дурой и ничтожеством.

1 мая.

Поехала с Катей к братьям по предварительной договоренности к двум часам. Они всей когортой увлеклись фехтованием и зовут Катю с собой. Естественно, она не останется в стороне. В таком случае их общение точно не накроется, и мне хоть что-то перепадет.

10 мая.

Гуляли с Катькой по лесу. Она долго и нудно уговаривала меня отметить бездник, пригласить, кого хочу из универа, своего прекрасного N, братьев. Я не хочу напрягаться, ненавижу быть в центре внимания, Влад и прекрасный N – одно лицо, о чем Катя до сих пор не знает и слава Богу, да и вообще, не умею я развлекать публику. Вот придут они ко мне – и что? Как себя вести, что делать?

– Ты из всего делаешь проблему! – возмутилась подруга. – Мы что, общаться не умеем? Что тебе надо делать? Просто пригласи и все. Ты, может быть, немного расслабишься на своей территории, да еще после легкого вина. Уверена, мама не откажется помочь в приготовлении. Что ты в самом деле?! Тебе это необходимо!

Может, она и права. Во всяком случае, сомнения появились. Придя домой и проревевшись под Roxette выползла на кухню и спросила маму, что если я приглашу ребят в воскресенье. Она ответила: прекрасная идея, все сделаем в лучшем виде.

15 мая.

Ушла из института после первой пары, отпросившись с семинара по современному русскому языку. Приехав домой, полдня маялась бездельем. В четыре собралась и пошла к Кате на работу, надев широченную мамину юбку, гриндерсы и клетчатую рубаху. Слава Богу, Катя одна – ее классически настроенная мама не выдержала бы такого зрелища. Я извинилась перед подругой за то, что бычилась на ее желание сотворить со мной добро. Она тоже извинилась, сказав, что перегнула палку. Мы официально и не ссорились, но не у меня одной остался на душе осадок после разговора в лесу. Наверное, только теперь мы стали настоящими друзьями.

Вернувшись домой, звоню Владу, приглашаю братьев и Локки на день рождения в воскресенье, – Катька за ними заедет.

20 мая.

Весь день не находила себе места, что старалась спрятать от мамы, а это нелегко. Убралась в комнате, выволокла большой стол, накрыла его. Сестра даже пирог нам испекла. День солнечный и теплый, комната просто сияет. Облачилась в «Арийскую» футболку и в короткие штанишки, не придумав ничего лучше. Гости опоздали на полчаса, и я уже начала звонить Кате, волнуясь, что они зафехтовались, обо мне забыли или вообще послали на фиг. Я ко всему готова и ничему не удивлюсь, но они приехали. Привезли с собой лишнего парня, с которым фехтуются и которого некуда деть. Зовут его Копфшуссом. Он сочинил мне стихи в подарок, Влад написал их своим разборчивым, красивым почерком в купленную Катей открытку, служившую сборником коллективных подписей. От себя Катя тоже подписала открытку. Егор спел мне «Happy Birthday to you» под гитару, и мы уселись за стол. Я не могла есть и пила только кока-колу. Ребята этого будто не замечали и чувствовали себя непринужденно. Когда первая бутылка вина кончилась, Гор попросил еще, т.к. ничего не почувствовал. Мы включили диск «Арии» и подпевали во всю мощь, хотя дома была мама. Влад буквально осыпал меня комплиментами, особенно нахваливал голос. Произнося тост, пожелал побольше красоты, которая, учитывая мой нынешний вид, явно мне не грозила.

– Ну почему же, почему же?…

Когда надоело сидеть в комнате, пошли в лес. Я – под руку с Владом, потому что так велел Копфшусс. Не знаю, что взбрело ему в голову, – вероятно, мы мешали ему обсуждать важные дела с Катей и Локки (Егор уехал). Ребята надыбали мечей из бревен и начали файтиться, а мы с Владом пели. Это было здорово! Закат, лес, весна и мы… что еще надо для счастья! Правда, порой Копфшусс норовил испортить мне настроение, спрашивая, почему я не фехтуюсь со всеми нормальными людьми, но за меня вступалась Катя: «Она у нас менестрель – вокалистка и просто красавица!» Он даже отправил нас с Владом подальше в лес – искать и мне соответствующий меч. Мы, конечно, поискали для порядка и даже нашли какое-то бревно, Влад дотащил его до поляны, где файтился честной народ, бросил Копфу и сам отказался принимать участие в безобразиях, предпочтя песнопения. Мы немного отошли от поля битвы и стали петь. И казалось, шедеврально у нас получается! Как хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось! Наверное, за всю жизнь не было дня счастливее».

Большая черная тетрадь завершилась в августе. Новая порадовала еще большим креативом: записи на неразлинованных листах блокнота, который, видимо, приказал долго жить, а потому Маша вклеила их в исписанную тетрадь. Надпись на обложке: «Мария Феоктистова, группа 3Д, литературный анализ». Из-за наклеенных листов выглядывали заметки на полях, красные чернила с поправками, восклицательные знаки, оценки. Такому человеку ничего не страшно!

«26 августа.

День рождения Влада. Он позвонил и сказал, что хочет видеть меня у себя, можно прямо сейчас, все уже собрались. Я знала, он звонит по настоянию Кати, которой звякнул первой и надеялся, что она мне все передаст. Но она велела пригласить меня лично. Жаль, я об этом узнала, хотя и так понятно, что ему до меня дела нет.

Мы с Катей приехали чуть раньше трех. В комнате полно народу: явно не один фехтовальный клуб, возможно, школьные друзья Егора и институтские приятели Влада и Локки. Поскольку Катя пробыла две недели на юге и соскучилась, визгу было на всю Ивановскую, когда она со всеми обнималась. Я порой завидовала ей: так легко и просто обниматься с едва знакомыми людьми без причины, балагурить в компании, говорить обо всем на свете, не париться ни по какому поводу, не задумываясь брать инициативу на себя. Мне это настолько чуждо, что я, как обычно, стояла в сторонке и делала вид, что интересуюсь узором на обоях. Его замечают больше, чем людей вроде меня, которых друзья из милости таскают за собой, относятся как к предмету мебели или порой пытаются заставить хоть что-нибудь изречь.

Влад выуживал из мешочка подарки. Катька подарила можжевеловые четки и быстро переключилась на приветствия с другими ребятами. Я же сложила в зеленый мешочек берестяную подкову на счастье, записную книжку с изображением монет на твердой обложке и уже не в качестве подарка всучила Владу распечатки про ацтеков, информацию о которых он искал. Тут меня и удостоили долгого дружеского объятия. Даже слишком долгого. Мне безумно приятно, что подарки пришлись по душе. Почему-то хотелось, чтобы у него осталось что-то на память обо мне. Открытку купила тоже я, но так мучительно парилась, что там написать, и, в конце концов, доверила Кате, а от себя добавила два слова: «счастья тебе».

Дальше вклеены полоски распечаток. Наверное, блокнот совсем порвался, и Маша стала печатать дневник.

«10 сент.

Настя, Влад и Оля догнали меня, когда я выходила из универа. Поговорили о дне рождения Локки. Никто так и не посоветовал, что ему дарить, – надеюсь, Катя купит что-нибудь от нас обеих. Настя и Оля пошли своей дорогой, Влад удрал вперед, а потом обернулся, заметил, что я плетусь следом, подождал и какое-то время мы шли вместе, молча. Пересекли дорогу и разошлись в разные стороны. Казалось бы, чего проще – самой предложить пройтись вместе, непринужденно поболтать о чем-нибудь – да хоть об учебе! Почему все, что так легко дается другим, для меня непосильно, как наступить на собственное горло?

15 сент.

День рождения Локки. Собираемся на остановке, идем в лес. Огромная компания. Посидели, попели. Я сначала не вклинивалась, изнывая от песнопений Оли, которая доставляла двойное удовольствие отсутствием не только слуха, но и певческого голоса.

– А где Машка? – прорезалось восклицание Влада.

Я подошла к ним, встав с насиженного бревна.

– Мне спокойней, когда ты рядом, я меньше фальшивлю, – улыбнулся он.

Я обняла его ледяной рукой и пообещала быть рядом. Когда поёшь – меньше слышишь других, и в том невыразимый плюс. По-моему, я забила конкуренток, и под конец пели только мы с Владом. Когда все устали от наших завываний, мы поговорили – наверное, впервые без посторонних, если не считать двухминутные встречи у лекториев год назад. Обещала дать ему почитать свои стихи.

18 сент.

Поскольку Влада все это время не видела, а передавать Егору дискету со стихами не хотелось, я отдала ее Кате. Она передаст, когда поедет на тренировку.