Четвёртая стража

Обжорный ряд

За веками бежала в чужой палисад,Причитала и руки ломала.Шли солдатики в ряд, шли служивые в ряд;«Смута» яро в набат зазывала.Ах, стрелецкая удаль-даль-даль, бунта ярь!(Запах кровушки – радует, манит!)…Вижу, вижу я, Мать: как заведено встарь,Все тоскуют о Красном Кафтане.А столетья – шажок да стежок за шажком —Все бегут изворотливо, лживо:Как вдова, что сафьяновым (ахти-и-и!) сапожкомВышивает за строем служивых.«Смута» – пьяненький в розвальнях, словно купец(до крови лошадей исстегает).А Стрелец на колу – всему делу венец:Как в Обжорном ряду расстегаи…Но, Нагая, на голом холодном ветру —За веками бежала, бежала…Ан в Обжорном ряду сыто сопли утрутДа прочтут приговор трибунала.И «Я – черная моль!», «Я – летучая мышь!»В кабаках зарыдает Парижа, —Эмигрантская боль, (арестантская, слышь):С чавком Клеток в дорожную жижу«Стеньку, Стеньку вяз-уут»)…А в Обжорном ряду —сопли с чавканьем трут (всё им мало)……Всё бежала, бежала. Да – ах!: На беду,Обессилев упала. Упала…«Смута» – боль, « Смута» – блажь. Но и только. Но иС эшафота лишь ножку отставишь —Дыбы, плаха, петля… Четвертует, сгноитНовый царь под неистовство клавишПианистки в Столетья немых голосах…Тени Той, что когда-то усталоЗа Веками бежала в чужой палисад… —И на снег заполошно упала.

Голый король

(хулиганская реконструкция Бродского)

Посвящение «Королевству Сиам»

я плел паутину в разнузданности потолковя помню напевы сожжённой дотла элладыя помню собратьев тени тела пауковберущих преградыиз чёрного сумрака ветхой русской печиразбавленного колымою почти на четвертьиз чёрных гробов и ещё поминальной свечипаук так я нет ведья гордо несу на хитиновой спинке крестя чёрный и с лапами полн паутинкою броскойгде рифмы увы из-за рифм не хватает местгде мухою бродскийон делает жест своей видите ль лапой («адью»)стал хуже писать и устал уже плесть паутинуон реконструирован в сносно большую статьюв напев муэдзинаползущего на минареты восточных странпод грохот бомбометания в смрад пожараон реконструирован в мёртвый афганистанв весну краснодараи расплавленный клёкот безумных чаек в мотивлетит над волнами сбитый пулями в дюныон реконструирован в хмурый рижский заливи в бешенство юныхбезмолвных поэтов плетущих в свод потолковбоярских палат вековую сеточку слогапоэзия вотчина всех пугливых зверьков(их радостно много)мятеж в королевстве поэзии за мятежом(давайте шатнём незыбленность рифмы трона)я чёрный паук нагишом но не за рубежомиосиф – иконана роль пулемёта ли огнемёта ли но на рольдолой парадигмы любой поэтической школыдолой паутину авторитетов корольпохоже что голый…

«…Уходит ночь за белые портьеры…»

Валерию Симановичу

…Уходит ночь за белые портьеры.Ну что, скажи, ты можешь возразить?В туманной дали юные химеры…Нет даже сил любить…Ни черный Ад, ни трепет поцелуя —Не возвратят прошедшие года.И только жалкий лепет: «Аллилуйя»Кривого рта…Но свысока, – издалека, оттуда,Где лунный пепел падает как снег —Ты разгляди все рифмы и причудыКостлявый век…Внутри души бушует омерзенье —Но ненавидеть не хватает сил.Толпа стоит немою тенью,Щетинясь тучей вил…Не бойтесь, – вы! Поэт уже не страшен:Уже мертвец – но пугало для вас!Он вечный узник ваших тёмных башен —Но пробил час…Мы жгли огнём расплавленного слова —Мы будем жечь века спустя.И наши рифмы – жертвенные совы, —Невинное дитя…У нас есть Храм: хрустальные подвалы —И для стихов божественный амвон!Нам наплевать на вас, – ведь вас так мало.А мы – малиновый                         набатный звон!

Сиреневый бульвар

…Сиреневая кофточка, Сиреневый бульвар.Учебники на лавочку; прочь в сумочку бювар:Стихи – убей, не пишутся… Всё крутишь ты косуЗадумчиво (у-уу; сессия, зачёты на носу!)…А я несу от станции ближайшего метроАльбомы по эстетике, горячий бутерброд,Пакетики с пирожными, коньяк и пирожки:С тобой мы – суматошные любовники-дружки……А время – словно в мельнице проточная вода.Тогда – неосторожными мы оба были; да!А жизнь – ужасно склочная, непрочная; увы…И мы теперь с дорожными знакомствами – на «Вы».

Перо Державина

Марианне Панфиловой

…Два облака – и у балкона тополь.Круги бескомпромиссных голубей.Два отрока… А в стороне, поодаль —Перо Державина в руке моей….– Старик! Вы б знали, на какую мукуВы обрекаете двадцатый век!Вино поэзии смакует сукаС локтями, стертыми на рукаве.Когда в трактир идёт ямщик убогоИ слёзы пьяненькие щедро льёт —Ему посильная нужна подмога:Рубли, чтоб успокоился живот……Давно уже Ваш сгинул прах великий.Что же, оправдываясь, произнесётСтрока из избранной поэта книги?Перо Державина – увы, не в счёт.– Есть горькое. И есть – его поодаль, —Из рифм сплетающийся дикий хмель:Есть Вечное. И у балкона тополь…Перо Волошина и Коктебель….Есть – страшное: есть путь в миру Поэта, —Цветаевский критический ответ!Есть лучшее, – пусть неизвестно где-то.И есть держатели златых монет….Есть – новые. Вам не убить их мыслиСтрокой архаики, грызущей Русь.Марина, верю в рифмы, знаки, числа,В стихи! Которыми я так горжусь…

Зимний этюд

…Зима, зима. Дробит пугливый стукПрохожей милой женщины каблукИзящно лёгкой прихотью сапожек(от самого Диора!) – и в порошеБульвар во мглу летит, летит, летит…А сапожок – скрипит, скрипит, скрипит, —И так и тянет незаметно глянуть:Вполоборот… Мороз – как дым кальяна;Она… – какой точёный силуэт!…Пороша. Вечер. Женщина. Поэт;Спешащий сумрак – синим оттеняетБульвар; ОНА – всё ближе; догоняет;«Стук-стук», «скрип-скрип»… – ага, обогнала.А ччёрт! – и в самом деле ведь мила!

«Подари мне жучка-короеда, который живёт…»

Подари мне жучка-короеда, который живётНа заброшенной старой и полузасохшей акации, —Где кончается старый бульвар и который уж годКаждый вечер путаны практично спешат в ресторацию.Подари же, не жадничай. Жук бесполезный, дрянной… —Ну к чему тебе жук, что питается высохшим деревом?!Ту акацию даже не взял на Ковчег себе Ной,Когда хлынул Потоп! А потом – древнерусские теремыБез неё обошлись… Теремов тех давно уже нет,А жучок, вот, живёт, переживший варяжские княжества, —И всё точит ходы… Ну зачем тебе Жук-Короед,Прогрызающий Время с таким вот настырным изяществом?..…Подари мне Жука, подари Короеда-Жука!В день рожденья хотя б, – коль причина нужна к подношению.Подари Короеда, грызущего хрупко века,Для которого Время – изысканнейшее угощение…

«Собака в наморднике пепельно-ржавом…»

Олегу Виговскому

«Порой я вспоминаю о собаках…»

Собака в наморднике пепельно-ржавомШагает с хозяином вдоль по державе.Собака кудлата, лохмата и злаВ пылу караульного (аах!) ремесла.Собака, собака, собака, собака,Отнюдь не бездомна, – призорна. Однако —Собака. И как ты, поэт, ни крути —Собачее сердце в собачьей груди:Внештатный лохматый боец караула…Держава в побеге: проснулась, уснула,Иль с матерным хрипом терзает повал —Увы: неизменен собачий оскалНа людных вокзалах и всех полустанках…Внештатный лохматый сотрудник охранки, —Собачее сердце… Как ни воспитай —Бездомный поскул или яростный лай…

Дрянь

Я люблю тебя, Дрянь. И когда полушёпотомКенгуриною ночью в постели ты лжёшь,И когда с первым встречным – не то что безропотно, —Восхитительно-самозабвенно! – идёшь —Кто куда поведёт… – вот. И даже (и даже!),Когда ждёшь телефонного нервно звонка —Я люблю тебя, Дрянь: выносящий – уставшую! —Из постелей любовников на руках…

Абрикосовый сеттер

В городе, между домами старыми,По асфальту шлёпая лапами мокренько,Абрикосовый сеттер шнырял бульварами,Не обращая вниманья на окрики.Вертел хвостом, обнюхивал лужицы,Деревья – да и вообще весь город —И ему казалось, наверное: кружитсяОт бега город! И – лаял со вздоромНа город вертящийся: до восторга.А к нему от старушки «а ля Каренина»Рванулся такой же полный восторгаБелый комочек зефира вспененный:Взбалмошный пудель. Скулил обиженно;Стоял, приветливо зубы скаля,Лапки сложив, – просился униженно:Всего лишь гулять. А его – не пускали…Он смолк, уронив поводок натянутый —Разочарованный всем на светеЗефирно-белый пудель обманутый.И к нему подошёл Абрикосовый сеттерИ ткнулся носом в чёрный нос белого;Мордой о мордочку по-человечьиПотёрся: судьба, мол, нас псами сделала;Ну – не пускают; а хныкать нечего!А старушка соскучилась по кофейнику:– Домой, Вили! Кофею сварим!…И задумчиво вслед им чесал под ошейникомАбрикосовый сеттер на мокром бульваре…

«…Я хочу белоснежья и брошенной наземь зимы…»

…Я хочу белоснежья и брошенной наземь зимы,Словно белая шкура убитого пулей медведя,Чтоб с бураном, как с дедом, на левую ногу хромым,Вечера согревать золотой самоварною медью.Я хочу вытирать о гигантскую шкуру снеговНоги – словно о коврик, – пред тем как укрыться в берлогу:В вековечную спячку в извечной Стране Дураков,Захромавшей опять, – но теперь уж на правую ногу…И ещё я хочу, чтобы грохнувший вдруг карабинМеня в спячке настиг среди лая и воя бурана:Чтоб не слышать копыт, уходящих в далёкий Харбин,И не видеть крови повторенья второго Афгана.Я хочу – однозначности! – тихой берлоги, стола…Белоснежной зимы и покоя берложного – илиБелоснежной зимы и прицельного среза стола:Чтобы иль не тревожили – или спешно добили…

Волчий билет

Я шёл к тебе через века,Через проклятий рой;Я уходил, как «зек», в бега,В меня стрелял конвой;Мне выдирали сотни крыл(те отрастали вновь) —Но каждый раз я вновь любилИ руки пачкал в кровь.Я шёл к тебе через тайгу,Через безмолвье лет;Я – верил, что дойду, смогу,Что волчий мой билет —Блатная наблажь диких днейЗадушенной строки…Я шёл к тебе в бреду ИдейИ в бешенстве пургиХолодных душ, немых цитатИ гулких карцеров.Я – на Пороге, Век! Ты – рад?Зловонию костров?

Снегопад

…Мы растаем, ещё не слетев до земли, —В Середине: во тьме затяжного паденья.Не успев совершить, что, возможно, моглиСовершить во всенощные гульбища-бденья:На лету, на ходу, на бегу… И покаВ облака рвётся чья-то (в полёт) муза-лира —Нас (подобно снежинкам) струят ОблакаВ непроглядную темень Подземного мира…В непролазную сволочь провинций, дорог;В неприступные хляби растаявшей грязи;В опостылевший грохот конвойных сапог;В «благородство» объятий сиятельной мрази.Исподлобья; «из-под» – вниз (порой невпопад);Из-под самого Неба – на грешную «эту», —Снегопад, Снегопад, Снегопад, Снегопад;Снегопад, покрывающий снегом планету…Но – мы таем. Ещё не окончен полёт —А мы таем… Уже… Где-то там, в Середине,В вышине, – где темно… Снег, Любимая… Вот —Скоро всех нас, похоже, не станет в помине.

Олег ВИГОВСКИЙ

«Я едва запомнил аромат этой нежной кожи …»

Я едва запомнил аромат этой нежной кожи —Аромат цветочной пыльцы на бабочкином крыле, —И в болезненном сне он утерян! Но, правда, ты мне поможешь?..Ты разбудишь меня ото сна на покрытой гниющей листвою земле?..В этом сне – почерневшие своды и морок лампадных мерцаний,Тусклый отсвет окладов и воском закапанный пол,Силуэты бесплотных святых – в резких складках земных одеяний,И неведомый смертным божественный произвол.В этом сне «во благих водворятся…» хоры запевают,Одержимые бесом хохочут, срывая лохмотья рубах,И в соседнем приделе любые грехи отпускают,Если смелости хватит солгать, что раскаялся в этих грехах.Я солгать не смогу – потому, что тропа покаянья избита;Потому, что за краем земли я не смог различить ничего…Я устал посредине пути – и далёкая цель позабытаВ этом долгом, болезненном сне… Ты разбудишь меня от него?..

Богема

В тёмной комнате было чадно,Мучил плёнку кассетник старый;Пол дощатый скрипел нещадно,Скрежетали колки гитары;И лохмотья ветхого ситцаНе скрывали кухонных стёкол;И расплывчаты были лица,И змеился по грифу локон,Приглушая вкрадчиво-нежноПестроту аккордного звона;И касался чужой одеждыВ мокрых пятнах от самогона;И осколки стекла хрустелиПод ногами у проходящих…А над ними, слышимый еле,Бился звук – нездешный, томящий,Что рассказывал всем печальноО неясном, прошедшем мимо;О случайном и неслучайном,О ненайденном, но любимом;О засыпанных пеплом звёздах…Обо всём утраченном – илиОбо всём, что ещё не поздно,Поверял им звук ностальгии?..Размывая маски и роли,Сизый дым над столом колебля —Где картошка в искринках солиИ зелёного лука стебли…

«День угас, отсверкав по фасадам…»

День угас, отсверкав по фасадам,В переулках глухих.Истекают сиреневым ядомЯзвы окон твоих.Мозг усталый жалит взбешённоЗлого нерва игла:Там, над чёрным рифом балкона,За гранитом стекла,Как жестокой правды приметы,Обо всём позабыв,В танце кружатся силуэтыПод неслышный мотив.А снаружи по глыбам зданийБьёт пурга, и в склепы дворовПроникают напевы литанийОт созвездных хоров.Млечный Путь незримым кадиломПрочертив, дрожа и стеня,Звёзды молятся вышним силам,Звёзды молятся за меня!Но тебе, и тому, с кем просто —Вам уже не до них…И стянула портьер коростаЯзвы окон твоих.

Офелия

IРеквием не пропели. Выловленного на мелитела кончина темна. Церкви святой угоднособлюсти обряд в чистоте: «Довольно ей и землив ограде кладбищенской!» «Когда б не из благородных…» —реплика из народа. В траур одета знать.Недожених и брат друг друга душат в могиле.Песен больше не петь. Цветов на лугу не рвать.Венков не плести. «Офелия?.. Намедни похоронили».Пираты делят добычу. Заносчивый Фортинбрас,ещё не зная свой жребий, грабит польские сёла.В тронном зале смятенье – в зале кровь пролилась.Запачкала ножки лавок, засохла в трещинах пола.Смена династий. Слухи. Теперь дозор на стенекаждую полночь от страха начинает зубами клацатьв ожидании привидений: «О Господи!.. Только б не…»«Офелия?.. Ах, Офелия! Да уж в гробу – лет двадцать».Постаревший сильно Горацио, жизнь проводящий межЭльсинором и Виттенбергом, защищает, слюною брызжа,честь друга и господина от сонма глупцов, невеж,любителей грязных сплетен. В кабаках придорожных слышатакже речи о той, что когда-то ушла узнать:белей ли одежд невестиных залетейские асфодели?«Офелия?.. О какой, земляк, ты мне всё бормочешь Офелии?»– Да о той, что когда утопла, поп не стал отпевать.«А!.. При Гамлете Сумасшедшем!.. Когда ещё образинмы здесь не знали норвежских, и Правда была на свете!»– Глянь! Вон, в углу!.. По платью – вроде бы дворянин…Потише, земляк, потише! Вдруг он тоже из этих?!..«Да шут с ним; он уже пьян… Так что – её, говоришь,всё же – в церковной ограде?..» – Ну да! Обмыли, одели…Не то что нашего брата… Дворян бесчестить? Шалишь!«Но реквием не пропели?..» – Нет. Реквием не пропели.IIПарсекам теряя счёт,Рассекая кольца орбит,О случившемся дать отчётАнгел-хранитель мчит.На Земле попавший впросак,Все запасы слёз изрыдав,Сквозь холодный, бескрайний мрак,Где, от луча отстав,Одинокий шальной фотонИспуганно верещит —Пред Господний явиться тронАнгел-хранитель мчит.Безответную пустотуХлещет взмахами крыл,В перекошенном скорбью ртуКрик бессилья застыл,На ресницах белеет соль,Не вернуть румянца ланит.Покаяньем утишить больАнгел-хранитель мчит.– Так значит, она мертва?..– Мертва, Всемогущий Господь…Что ж ты не уберёг?..– Не смог, Всемогущий Господь!..Что ж крылом не прикрыл,дал греху побороть?!..– Не хватило размаха крыл,Всемогущий Господь…IIIБежавшая от счастья недотрога,Свою любовь предавшая сама —Офелия, прогневавшая Бога,Ушедшая – сошедшая с ума;При первом в жизни повороте резкомСхватившаяся в ужасе за грудь,Закончившая жизнь трусливым всплеском,Офелия, пустышка! В добрый путь!Да, в добрый путь! Давай, плыви, плутовка —Без лоций, без фарватеров, без вех;Безумьем уравнявшая так ловкоСвой первый и последний смертный грех;За трусость не понёсшая расплату,За муки не снискавшая наград,Ни к Раю не приставшая, ни к Аду,В себе самой неся и Рай и Ад;Как сена клок, изорванная тряпка —Офелия, бежавшая любви! —Давай, плыви! В воде темно и зябко,Но ты плыви, Офелия! Плыви!Близ берега – в кустах, в траве зелёной —Плыви, плыви! Ещё не вышел срок!На каждой ветке, до воды склонённой,Девичьей плоти оставляя клок;Плыви вперёд, усталости не зная,Подъеденный мальком, раздутый труп;Лилеи и кувшинки раздвигая,Не размыкая почерневших губ;В безоблачные дни, в дожди, в туманы,Уставя в небо мёртвый свой оскал,Минуя рощи, пастбища, курганы,Водовороты и теснины скал —Плыви, плыви, пугая всех на свете:Бродяг, что близ реки нашли жильёИ рыбаков, что расставляют сети,Их жён, пришедших полоскать бельё,На берегу играющих детишекИ девушек, пускающих венки;Плыви неспешно, времени – излишек!Всё дальше, по течению реки,Бегущей сквозь столетия и страны(И по пути в движение своёВбирающей поэмы и романы,Легенд и мифов пыльное старьё,Рассказы, были, драмы, анекдоты,Полотна красок и актёров грим,Рассыпанные в партитурах ноты) —На самый край Вселенной! Чтоб за ним —Где нет уже ни хаоса, ни лада,Где кончены пространства и года —Восторженно ревущим водопадомОбрушиться в Ничто и в Никуда.…И – тишина. Нет больше страстных, нежных.Лишь памяти ошмётки. клочья снов.Прощай. Быть может, я в молитвах грешныхИ о тебе замолвлю пару слов.

Памяти Виктора Галина-Архангельского

Нас прореживает СудьбаГребешком блестящих ножей,Чья убийственная гульбаПосреди несклонённых шей —Не иллюзия, не мираж,Не к безумью сквозной проём,Но Реальности злой кураж,Что разнузданней с каждым днём.Пробежал холодок вдоль спин:Приоткрыв високосный год,Кто из тёмных его глубинВынет новый гибельный лот?И под лязг поварских железВ непроглядной адской ночиЧьею плотью заправит бесСерых будней пустые щи?Не спасёт тут ни похвальба,Ни смиренье, ни гнев друзей:Нас прореживает Судьба —И попробуй поспорить с ней!Ржавый чан закипеть готов.Раздувает бесовский клирВ очаге огонь из крестов,Из терновых венков и лир;И причудливей древних рунВ том огне выплетают вязьПочерневшие нити струн,Потеряв со звуками связь.Знаем: дьяволу плоть отдав,Души лучших взмоют в зенит —Но какой волшебный составБоль оставшихся исцелит?Новый день придёт. Но за ним —Снова ночь, в которой – ни зги…И друг другу мы говорим:«Береги себя, береги!»Но от жизни себя сберечьМожно разве что в конуре.В каждой лодке найдётся течь,И мошенник – в любой игре.Так продолжим наш гордый путь,Чтобы встретиться вновь в РаюС нежелавшим ни лгать, ни гнутьПод ошейник шею свою;С тем, кто стал свободен от путНе надолго, а навсегда.Если только и нас там ждут.Если только примут туда.

«Запятых не надо так много ставить…»

«Запятых не надо так много ставить,И заглавных букв так много не нужно!» —Блестя очками в тяжёлой оправе,Шипела умная, злобненькая старушка.Рукопись, на широком столе распластанная,Становилась как будто тоньше и суше.Лишние запятые, подчёркнутые красным,Словно плавали в кровавых лужах.И прядка волосиков, седых и сальненьких,Выбившихся из-под заколки старушки,Подрагивала сочувственно, покачивалась печальненькоИ что-то подсказывала ей на ушко.И глаза, блестевшие за толстыми стёклами,Испепеляли, заходясь в бесноватой дрожи,Чёрным пламенем и комнату с высокими окнами,И беспечно идущих за ними прохожих;И дома оседали кипящей лавой…А старушка губками причмокивала сочненько,В слове «Бог» недрожащей рукой костлявойЗаглавную букву переменяя на строчную.

Пикник в раю

Мой друг – херувим, и живёт в Раю.(Адама неплохо знал).И вот на днях он душу моюК себе на пикник позвал.Мы в Рай проникли сквозь чёрный ход —Был тонко продуман план! —С деревьев срывали за плодом плодИ лили вино в стакан.За всё мы выпили по чуть-чуть,А тут и вечер настал.И я на полянке прилёг вздремнуть,Поскольку слегка устал.Но друг всполошился: «Вздремнуть не дам!Ты б лучше домой летел…Нельзя слишком долго без душ – телам,Нельзя и душам без тел…»А мне так лениво было летать!Пришлось до земли ползти,И носом ухабы всю ночь считатьНа Млечном долгом Пути.Назавтра лишь стало в башке свежей,Проник я под отчий кров.И думал, что встречу там плач друзей(А может быть, смех врагов).Но встретил один разграбленный стол,Залапанных рюмок ряд,Да мух, что из банки пили рассолИ сала рубали шмат.А тело моё, уевши обед,Дрыхло без задних ног.И есть в нём душа или вовсе нет —Никто разобрать не мог!

«Жизнь, ну до чего ж ты удивительна!..»

Жизнь, ну до чего ж ты удивительна!Снова на краю небытияПляшет наша пара – ты и я —Весело, легко, обворожительно!И пускай Земля себе вращается,Вырваться пытаясь из-под нас —На краю небытия наш плясВсё равно, безумный, продолжается!И сквозит в безумьи упоение:Пусть за ночью – ночь, и день – за днём,Всё мы раньше смерти – не умрём,И не надо замирать, мгновение!И не надо жаловаться, мучиться,Но – лишь равновесье сохранять,И плясать на том краю, плясать,Веря в то, что танец наш – получится!Жизнь! Ты мне не снишься, пусть не верится!Ты живая, Жизнь! Совсем как я!А края… Они везде края,Всё равно другого – не имеется…Обхвачу тебя покрепче, славная!Вот так пара! Главное – не трусь!Я ж пляшу с тобой – и не боюсь!Жизнь! Ну до чего же ты… забавная!..

Возвращение

В небе чистом и голубомУвидав журавлиный клин,В благодатный отцовский домВозвращается блудный сын.От кремнистых дальних дорог,От холодной ночной росыОнемели подошвы ног.Вот в селе залаяли псы;Вот и луг, где в детстве играл,И поставленный дедом тын…Перед ним на колени всталВозвратившийся блудный сын.И тяжёлый навозный смрад,Что свиной источает хлев,Слаще сыну, чем ароматВсех сидонских и тирских дев.А в дому, хоть и ночь – не спят:Слышно ругань, песни и смех…Это, видимо, старший братВозжелал застольных утех.Там, входя постепенно в раж,Расточает богатства он:Слышен дребезг бьющихся чаш,И козлёнка предсмертный стон…Да, у брата жизнь удалась!..Вдруг – отвисший влача животИ едва на ногах держась —Из раскрытых настежь воротПо нужде выходит отец(С бороды капелью – вино):– А!.. Вернулся-таки, стервец!..Я-то думал – подох давно…Ну, какого тебе?.. Пшёл прочь!Аль оглох? Или пьян, дурак?..Видно, нужно тебе помочь…Эй, работник! Спускай собак!..…И бедняк, не жалея ног(Благо, в сон не клонил обед)Припустил по камням дорог,Оставляя кровавый след —От нежданных семейных ласк,Не желая их и врагам!Пробежал Назарет, Дамаск,Тарс, Милет, Эфес и Пергам;До сих пор, наверно, бежитПо Леванту – за кругом круг.…Ходят слухи, что Вечный ЖидБеглецу – закадычный друг.

«Ангел светлый, ангел божий!..»

Ангел светлый, ангел божий!На дворе пурга, я знаю…Проходи, не стой в прихожей!Хочешь кофе? Хочешь чаю?Поскользнулся у порога?Да, конечно, неприятно…На ночёвку?.. Ради бога!Разумеется, бесплатно!Видно, послан с порученьем,Ты в пути с дороги сбился?..Вот, полакомься печеньем…Ну, согрелся ли? Напился?..Что одет не по погоде —Лишь хламида да сандалии?Ты ж не глуп, и трезвый вроде!