Четвёртая стража

Четвёртая стража

Редактор Валерий Симанович

Корректор Савелий Немцев

Корректор Олег Виговский

ISBN 978-5-0055-6164-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На рубеже,

или о рубежниках и страже

Qvarta vigilia – это эон, в котором пребывает современный мир. Такова концепция сборника «Четвёртая стража» – мерцающий абрис той выразительности, к которой устремлена коллективная лепта его авторов. Это состояние действительности, разомкнутой и разворошённой, и человека, вслушивающегося в хаотическое разноголосие своих чувств. Впрочем, ни концепцией, ни искомой выразительностью стихи «Четвёртой стражи» не исчерпываются. Представленные в нём поэты связаны не только местом и временем, но ментальным беспокойством явленного в стихах мира воображаемого. Vigilia – бдение – ракурс видения дневной яви, превращающий заскорузлое бытование.

Увиденное не вмещается в отведённые для него понятия, и речь, свидетельствующая о нём, ищет воплощения в практике службы – будь то литургия, охрана общественного порядка, тайное радение в катакомбах гнозиса или экзистенциальное хождение по бездорожьям судьбы. История русской поэзии хранит память о «Третьей страже»; но этот сборник окликает, пожалуй, не Валерия Брюсова, а библейского царя Давида, коротавшего бессонные «ночные стражи» (Пс. 62: 1 – 12) размышлениями о Господе. Это окликание – подтекст художественной действительности, созданной коллективной силой авторов сборника, не тех или иных стихов. Тревожной действительности последних предрассветных часов, балансирующих между чаяниями и отчаянием, приближением к вере и её ускользанием, когда гнетёт тяжесть накопленного за годы и десятилетия и – следом – томит лёгкость взвивающейся в пустоту растраченной жизни; а может быть – и то, и другое разом. Возникающие в эту пору переживания противоречивы: в их противоречии нет системы, делающей твёрдой почву для стояния на чём бы то ни было – добре, зле или цинизме. Главное здесь – поиск божественного света и истинной любви…

Читатель находится в более выгодном положении, чем поэт. Поэтическая речь, по Михаилу Бахтину, монологична, слова – «ничьи», и, создавая стихи, поэт оказывается, по большому счёту, беспочвен: равен себе, и собой в себе не узнан. Иное дело – читатель. В собранных в «Четвёртой страже» стихах речь сплетается в непредсказуемый в резких изгибах мысли и многокрасочный в оттенках скоротечных эмоций диалог, в котором читатель способен увидеть себя в становлении своего бытия, в котором ничего ещё не решено и одновременно уже ничего не изменишь. Диалог, дающий надежду взыскать заповеданную витальность, которую мир некогда обрёл в даре Слова.

Олег Николаевич Мороз, доктор филологических наук

Вадим ХАЗИЗОВ

ПОЭТАМ ДО ТРЕТЬЕЙ СТРАЖИ

(Историческая фантазия)

Civius Romanus sum.

Формула самоутверждения

римского гражданина,

как носителя неотъемлемых

гражданских прав.

«Ветер поднимается, звезда меркнет,

Цезарь спит и стонет во сне…

Завтра станет ясно, кто кого свергнет,

А меня убьют на войне…»

М. Щербаков. «К Левконое»

Odi et amo. G.V. Catullus

IТемнота. Я ничего не вижу………… ……… ……… ……… ………Потерялось время в тишине.Где-то рядом Город мерно дышитВ полуночном топоте коней.Не понять… Ах, что же за досада!Хоть убей – не помню… Но одна —Истовой надеждой, всплеском-взглядом —Искра промелькнула у окна…Как же откровенья беспричинны,Как мой Город сумрачен и нем…И у камня – есть свои морщины,И у Марса – есть предел войне…И прохладой каменные стеныГомон площадей обволокли,Первой Стражи так шаги степенны,Как бессменны пленные цари…Я проснулся. Мне наколдовалиПуть давно… А помню – как вчера:Гоготом гусей на КвириналеВек лишен покоя и тепла…IIДолгое время, жаркие дниПолнят и полнят анналы.Стены Отчизны… Помнят ониПленнных солдат Ганнибала.Помнят, где в роще священной спятГордые Гай и Тиберий,Помнят сулланцев кровавый парад,Блеск марианских феерий —Всё уместилось. Но только кудаДеться из этого ада?Юлия, Юлия всходит звезда —Вот и согреться бы надо…Имя Республики выше наград,Больше монетной раздачи…Боги великие!.. Храмы стоятТолько для хлебных подачек…IIIБеги, кричи! По улицам, в толпе.Сзывай толпу, пусть всюду будет радость…Железо нынче снова будет петь,И пальцы вниз сквозь хохот будут падать…Всем расскажи: второй поход за РейнСвершился. Ave! Слава, консул, слава!Ты в цирк могучих нам привёз зверейИ значит – ожидается забава.Как кимвры по тавернам – всё на слом!А двери лупанариев— лишь настежь!..Беги, кричи! Мир будоражь кругом…К нам едет Цезарь! Право, что за счастье…IVЮпитер Статор! Помоги забытьО зыбкой неизбывности земного…Я так хочу смеяться и любить,Бежать как те, за каждым новым словом…И что же? не могу… Вот: свой кусокИ кошелёк урвал – так стану сытым.А в цирке боль стучит под шум в високИ вовсе не волнует, кто там – битым…Пойду-ка лучше посижу в тени,Да набросаю пару новых строчек…Коль у кого-то на слуху они —То, может, будет где остаться ночью…VМилая… Не знаю, что со мною,Но признаюсь: Ты же не весталка.Если в темноте, под злой ЛуноюЛишнюю минуту жить так жалко,Что и Марсий не сыграл бы горше…Как мне без Тебя всю ночь? Не вижуНи рожна. И ложе – как рогожа…Глубину всех стен я ненавижу,А заблещут звёзды безмятежноНад суровой кручей Палатина —Их коснусь рукой легко и нежно:Как бы нам с Тобой они светили…О, Венера, вздорная богиня!Почему не любишь этот Город?Голоса на улице… Пусть сгинут…Вот Вторая Стража разговоромРазорвала полусон мой дивный,Словно варвар, бросив в прах святыню…И иду по улице пустынной,И Твоё я повторяю имя…VIМог бы и я успокоить себяХлёсткою плёткой строчек…Вижу: над Городом, ветер рубя,Сходятся тучи ночи…Может быть, завтра день не придёт —Будто в легенде старинной.В каждой Республике – Цезарь живёт,В каждом дому – Катилина.И легионы шагают не вдаль —Прямо в поля родные…И не гельветов режут… Едва ль —Мысли в ножнах иные.Чёрное пламя, мрамор в крови,Миг – распахнётся бездна…Может и впрямь – Луне и любвиВ нашей земле не место?..VIIГраждане, Отечество в опасности!Слава, консул, слава! Дрянь – Сенат…Предвесеннее внесенье ясностиЛучше, чем тягучих сплетен яд…Фасциями ликторы ворочают,Раздвигая лес согласных рук…Ныне убеждаемся воочию:Старый друг не лучше новых двух.Да пребудет честь триумвиратная!Красс – как Крез, а Магн всегда велик.И волчица-мать бессменно ратуетЗа того – кто станет: за двоих…VIIIЮпитер Статор! Больше не спешуЛететь на крыльях резких веских криков…Вот – горсть сестерциев. Проклятый шумПересчитать их помешал… Ну, дикость!..Все, все сатиры едкие моиЕго встречая, спрятали подальше…В Эреб их, трусов!.. Ну, а о любви —Не смею… Так боюсь меж строчек фальши…Клянусь Луной – милей всего Она…Я так хочу… Что?.. Снова гвалт?.. О, боги!..Несчастный Город… Бедная страна…Валит народ… Увы… Уйду с дороги…IXМилая, пошёл бы за ТобоюХоть на берег стынущий Коцита…Дай-ка плечи потеплей укрою.…Пусть – стеной стоит Плутона свита,Пусть – вдруг даже стены новой ТроиВзгромоздятся на тропинке к счастью —Заточу стило, размером стройнымКамень не оставлю безучастным…Полумрак. Вступаю я на форум…Статуи стоят, молчат печально.Как же долго… Но дойду – бесспорно.Мы рассвет сегодня повстречаем…По дороге завернул в таверну,Взял вина тускульского немного,Чтоб с Тобою выпить… В меру, в меру…И, конечно, скоротать дорогу.Кто навстречу?.. Ах, легионеры…Третья Стража, и изрядно пьяны:Вакх суров к воителям примерным.Ну да кто из нас-то без изъяна?..XСнова мне Парки ссудили день,Только зачем? Я – знаю.В воздухе – тень, и на Солнце – теньЗыбкая, но живая…В списки проскрипций летят имена,Брызгая красной жижей.Кто-то не знает, что будет война,Я её – просто вижу.Дерзко-неслышно шагнула бедаС серого небосклона,Очень холодной была водаУтром у Рубикона…Смяли копыта сырой песокВ суете переправы…Жребий Он бросил – и в мой висок…О, времена… О, нравы…XIСпешите видеть! Этот день настал!Две сотни гладиаторов в загоне!Скорее! Потеряете места!Поднёс корону к ложе Марк Антоний,А Он – отверг… Республика жива!Так ave, Caesar! Слава, консул, слава!Тверды квиритов древние права,Велик – Сенат, народ. Крепка – держава…Триумф! Ну что за славный день пришёл…Играют на арене солнца блики…А всё-таки бывает хорошо:Не появляться в обществе великих…XIIЮпитер Статор! Да какой ты бог!..Вон – твой коллега бродит по Сенату…И первый, и последний кошелёкНе ты мне дал… А говоришь, что Статор…Да, может, я немножечко и пьян…Так что с того? Вино – напиток мира.По крайней мере, ни один буянНе жаждет крови в ожиданьи пира…Так я бреду по грязным кабакамИ пропиваю Цезареву щедрость,А Он… Но лучше – к Ней… Скорей, пока…Всё… Нет монет… Будь проклята ты, бедность!..XIIIМилая, я здесь, у ног твоих.Нет ни асса медного в запасе…Если не прогонишь – хоть на миг,То позволь – я поцелую пальцы…Почему «замёрз»? «Дрожу»? Боюсь:Над страной летит дурное время…Скоро и меня… Забудем грусть:Долговечно юлиево семя,А земля – она всегда земля:И Луна, и Ты, и я, и радость…Пусть когда-нибудь придёт заряВнукам или правнукам – в награду…Что Ты говоришь? «Чудной»? Нет, нет…Просто я… Да будь неладны власти!..Я – люблю Тебя… И я – поэт…Ты?.. Меня?.. Юпитер Статор!.. Счастье…Так иди сюда… Ох!.. Что в спине?..Кто там сзади?.. Милая… Жаль… Мы же…Потерялось время в тишине…Темнота… Я ничего не вижу…… ... … ... … ... … ... … ... … ... … ... …И будет ночь под окнами тихаДо первого и бледного мерцанья,Но вдруг раздастся голос чудакаИ пролетят стихи росою ранней.И будет долго шум мешать уснуть,И всё затихнет снова. Всё, мгновенно.И тень на еле видную ЛунуУляжется злой кляксой непременно…И прошипят на верхних этажах:«Опять там этот пьяница буянит»…«Давно пора их всех бы поприжать —Поддержит кто-то. – Что возиться с пьянью?»…И заспанный, хоть час уже не спитСосед жене ворчливо перескажет:«Опять Катулл, наверное, чудит»…И прозвучат шаги Четвёртой Стражи…

Аркадий СЛУЦКИЙ

Импровизации на заданные темы…

– Это цитата? – спросил я его.

– Разумеется. Кроме цитат, нам уже ничего не осталось.

Х. Л. Борхес. Утопия усталого человека

Черновик

Я горожанин трижды.                                   Но покапух тополиный мне зрачок щекочетпредметы слов и все сезоны плоти(в черновиках, гримасах, разворотечуть влажных губ)                поэт впотьмах бормочет,лист белый чист, немотствует рука.Мне нравятся слова, пока они – предметы:вот слово – дерево в предощущенье лета,Вот облако, и в нем живет гроза,Вон странные предметы – голосаРечушек ласковых, ночных лагун дыханье.Прислушайся (звучат воспоминанья!) —Какие гласные? Какая в гласных страсть?Коснуться пальцами, вздохнуть и задохнуться,Упасть из невесомости, украсть,Произнести, услышать и очнуться.***Времен безвременья собрав черновики,Среди случайных фраз и торопливой правки,Резонам умников и смыслу вопреки,Я уловил мгновенный привкус правды.Быть может, был он чуть солоноват,Косноязычен, чуть смешон, быть может…Сквер опустел. Грозился мелкий дождик,На убыль осень шла… Кто в этом виноват?Костры и дворника на свой особый ладОпределяли это время года.И наступала странная свобода —Писать стихи темно и наугад.Но надо же: собрав черновикиЯ не исправил ни одной строки,Не обозначил время именами…Что именам и призракам пенять?Уже дождит… И чудится опятьБезвременье совсем не за горами.

Триптих

Г. Умывакиной

IМы вечны в прихоти…            Мы сушим сухари…Капризничаем…            Требуем: «Замри!…»Ключи теряем…            Ищем до зари…Наивно ждем, что кто-то переспросит,Что Пушкин, улыбаясь, произносит,Где Пушкина смыкаются уста?«Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…»Как эта фраза кажется проста…IIЖивя в чужой стране, в молчанье, в нераденье,Помянем Пушкина в день летнего рожденья,В день отпеванья, смерти, за чертойУ зимней Черной речки роковой…Всяк день в России – повод к поминаниюСтроки из Пушкина… То скудный свет свечиВ каморке Пимена и скрип пера в ночи…То имена, то горькие названияЗамерших и забытых деревеньСкользят ухабами, отбрасывают тень…Записка Дельвига с пометой «для журнала»…А чтоб цензура не озорничалаТри строчки точек… Разбери, поди,Чья тень в метель маячит впереди.Не чокаясь… Шампанским… в никудаЗвучащей речью – эхом навсегда…IIIКресты вдоль насыпи, погосты у дорог.Таков наш Бог. И только осень ропщет,Сады эдемские – березовые рощи,В багрянце ямб, заиндевел порог…Составы тянутся за всяким годом – год,Не то чтоб вспять, скорее, в недолет.Деревня «Биркино» (придумать же такое),Или разъезд с названьем «Номерное».Не считаны, не кляты, не смешны —Живот намордником жиреет от мошны,С Лубянкой рядом книжные развалы,Бомжи, мешочники, бичи, менты, вокзалы,Тусовки избранных в камланье галерей,Скинхеды пятнами по золоту алейКресты вдоль насыпи, погосты у дорог…Октябрь и Пушкин. Вот и весь наш Бог…

Памяти Василия Золотаренко

Григорию Вороне

IПариж был в сезоне как ласковый голос Дассена…Катались по Сене… Искали в Бежаре спасенья…Гуляли под липами в лунном пространстве Бастилли…Сидели в кафе… или просто в Париже гостили…Почти как в России. И нищие, и междометья…Базары, лотки, зазывалы, опять же предместья…Эмоции вслух, суета темнокожих кварталовСплошной Вавилон у гремящих железом вокзалов.Париж словно ось, на оси – золотистые осыСплошных послевкусий, акустики, жестов, вопросов.И грустный учитель, во сне шевелящий губами…О чем? о Париже. И где? На границах Кубани.Кордонная линия, в дальних лиманах пикеты.Чабан на вечере, в загоне притихла отара…И рифмы нейдут. А Париж продолжается где-тоЩемящей мелодией вдоль разноцветных бульваров.IIПриснившийся Париж, полу-Париж, улыбкаОтца Василия на берегах реки…Степные сны куда как коротки,Полынь плывет, укачивает зыбка…На Бурсаковскую с утра майнула тень,В мерлушчатой кубанке набекрень,Казак – курьер с депешей из ТифлисаНе пил, не ел, летел, все торопилсяОб экспедиции и скорых сборах вестьЕго Превосходительству донесть.Кому в такую рань на рубежах не спится.Волнуется камыш… на стороже станица…Что предрассветный высмотрел дозор…Подул ли ветер, проявился вор…Заржал табун, почуял злую волю….Мир превратился в слух, от шорохов устал,Запеть бы песню тихую о доле,Окликнуть бы кого… Да не велит устав.Мой «маленький Париж», он мне уже родняОпалой южных зим, осенними дождями…На Графской пьют друзья, не дождались меня…На Длинной банный день… Чадит октябрь дымами…К базару потянулся говорок…Скрипят возы, домашний дух витает…Отец Василий рифмы подбирает…Сложить бы в строфы хоть десяток строк.Где тот Париж —Ему не угодишь.А вот в Васюринке – племянник, сват, природаПредмет поэзии… И сторожит свободуВ дозоре аист на гнездовьях крыш.

Кутаиси. Фрагмент

В. Ратушняку

Разговор бесцельно длинный,Нить, словцо, веретено…Алазанская долина —Не долина, а вино.Пил грузинский археолог,Пил московский археограф…Начиналось все добром,Винной осенью природы,Начиналось все дождем,Сглазом ласковой погоды.Дождь неверный проводник,Разговор щедрее книг.Слово за слово – тропинка…Старый нож, на нем щербинка…Камешек под колесом.Скрип арбы. Прозрачно утро…Отрок – утренний Ясон,Но Ясону не до шуток:Камешек под колесом.Археолог тост сказал,Кто-то в двери постучал.От гостиничного бытаВсе одно – один убыток,Не кабак, тогда – бардак…Так, и все-таки не так.Медной кожей пламенеяВ номер к нам вошла Медея.Археограф, словно фея,Вынул розу из портфеля:– Это, милая, для Вас!Но Медея непреклонно:– Вы не видели Ясона,Говорят, он с вами пил?Археограф загрустил —Пил Ясон, да как-то сплыл.Начиналось все дождем,Темным облаком НефелаНад Колхидою висела…Лишь бы кончилось добром.

«Скуп горизонт – театральный задник…»

Скуп горизонт – театральный задник,В дальних кулисах скрежещет перрон,Гримом затертых морщин и ссадинК бледному небу приклеен Пьеро.Мечутся кукольные актеры,Не раскрывая зашитых ртов,Скудный рассвет проникает в городПод пистолетами колосников.Над камуфляжем корпят бутафорыМимо скитальческих вех и вер —Только бы выдержали платформыЭти танки и БэТээР.Так же в зеленных поют и плачут,Кто-то казенную водку пьет,Крестится кто-то, просит удачи,Бледный Пьеро Коломбину зовет.Без колокольца костюм Арлекина,Чтобы в разведке не зазвенеть,Где-то в тылу за спиной любимыхЖалко слышна оркестровая медь.У полотна Финляндской дорогиЧто-то бормочет и слышит Блок…Женщина в черном стоит на порогеИ провожает танковый полк.

«Опальной, южною зимой…»

Карине Чуб

Опальной, южною зимойВ сезон дождей, обид, упрековЯ, перечитывая Блока,Услышал голос неземной.Там в пенье ангельского хора,В застенчивом сложенье рук,В смятенье брошенного взораИсповедальных разговоровМне чудится домашний звук.Там невозможно междометьемЗакончить ни одной строки…Там навсегда через столетьяНе зажигают маяки.Но эхо ангельского пенья,Но голос девочки другой,Как встарь, просили возвращеньяВсем не вернувшимся домой.

Месса

Совсем не Бах сводил меня с ума…Опять озноб трепал меня с утра.***Наскучив бесконечностью блужданийПо лабиринтам собственной души,Где разум мудр, где сердце безрассудно,Где теснота и скорбь непостижимы,Где нежен дух, бегущий от наживы,Чтоб женщины переступить порог,Пытаемся услышать…Лбом к прохладе,Приткнемся к тишине,Прошепчем молча:«Скорбящий Бог, помилуй и прости…»И навсегда забудем о пространстве…Остановись,Не преступай порог,Ведущий к долгой смерти.Ты мгновенен.Ты человек. Тебе принадлежатПредположенья утреннего сердца.Ты неразумен. Ты опять пасешьВдали от дома семь своих ветров.Как пес к своей блевотине вернется, —Ты повторишь свою однажды глупость.Что человеку пользы ото всехТрудов его, которыми трудилсяПод солнцем он? Все суета сует.Нет памяти о прежнем. Лишь одноТомленье духа, поношенье словом…Что пес? Что ветер? Что пастух? Что мудрость?Одни слова и больше ничего.…И я тогда, как маленький, прощенья(без всякого рассудка наущенья)Просил простить. И на пороге замерДуши чужой. Бездомными глазамиЯ ветреную душу разбазаривал —Надменностью и страхом разговаривал.…И, словно раб, я лепетал слова,И клялся в непосильном послушанье,И все-таки еще была живаДуша тогда. И чей-то голос дальнийВ дверной проем не произнес – изрек,Что это, брат, еще не твой порог,Не твой предел, что это лишь начало…За дверью кто-то плакал. А потомВ сплошном пространстве птица закричалаИ улетел непостижимо дом.Душе бы прочьВ пустую эту ночь…Душе легко – она не знает страха(что нищему в дорогу багажа?),А днем опять играет кто-то БахаВо мне и мной. И смущена душа.…У Бога скорбящего скорби прошу.…У Бога щадящего прощенья прошу.…У Бога домашнего тепла прошу.…У Бога идущего посох прошу.…У сильного Бога силы прошу любить.…У слабого Бога слабости прошу любить.…У нежного Бога нежности прошу любить.…У грубого Бога грубости прошу любить.Так прошу каждый день и каждый год,Так живу от долгих его щедрот.Помимо скорби и тесноты спешу.Скорбящий Бог, помилуй меня,Прошу.

Ст. Тбилисская, А. Соснину

Краснодар, 22 февраля 1998 года.

(Записка, переданная

с В. Мигачевым)

Бесстрашие постоянства делает меня уязвимым,Трепет ненаписанных писем,Невозможный привкус возвращения…Метаморфозы постоянства…Живем во времени… Внимаем ремеслуИ сути смысла всякого столетья…И только иногда тревожат слухДыханье женщины и эхо междометья…Синонимы: огонь, уют, очаг…Особенно, по вечерам и в зиму…В густые сумерки скользят причуды дыма,Замерзшей речкой видится овраг…Какая разница, кто друг, кто нынче враг?Огонь в печи то гаснет, то лютует,Соснин холсты под живопись грунтует,Дымится чай, давно закрыт сельмаг.И времени не слышно… Лишь объемМерцающей зимы… И разговор вдвоем.И странный счет минут бесцельный и напрасный…И дальний лай собак… и ленность легких слов…Огонь прекрасен, от того опасен:добро горчит добром, зрачком лукавит зло…А мы живем в холодных мастерских —Чему-то радуясь, все больше созерцая…И раковин морских акустика инаяТревожит музыкой несовершенный стих.

«Я читал Мандельштама. Но падал на решку пятак …»

Я читал Мандельштама. Но падал на решку пятак —Бирюзовый учитель, сверчок, попрыгунчик, дурак.По чужим общежитьям на старых и рваных матрацахЯ зачем-то учил свою душу летать и смеяться.Я читал Мандельштама. И пил за Воронеж вино,Проворонишь сегодня – а завтра вернуть не дано.Не Армения охрой, ни привкус, ни злой шепотокПредварительных камер, ни синего неба глотокНе спасут от матрацев, от запахов, от кутерьмы —От опальной и южной, сырой, тонкогубой зимы.Что сплошной Петербург от некрополя и до Невы? —Ни словца в кулачек, ни хулы, ни любви, ни молвы —Там сквозняк переводов, озноб ненаписанных строк —Там сверчок ненароком – а может быть просто урок…Повторенье азов, понизовье азовских станиц —Там кочевья поэтов, зимовье встревоженных птиц.Я сюда не хотел… Ни строкою, ни временем вспять —Возвращают из ссылок, чтоб снова однажды сослать.Он туда не хотел. Там не пахнет жильем и жилым —Мимо времени вспять…                             Только как возвратиться живым?

«Ностальгия по звучащей речи…»

Ностальгия по звучащей речи…Осень… облетевший старый дуб…Посеревший на ветру скворечник…Дождь по крыше с ямбом не в ладуСон безмолвен… черно-бел… притворен…Как в немом кино не может жестБыть случайным…                     Накатилось мореИз каких-то незвучащих мест…Набегали на бесцветный берегПривкус йода, сумерки.                                         ЕдваГоречью ночного недоверья.Проявлялись в немоте словаИли гаммы… Не унять горячки…Полон щебня рот… и воздух сух…Обещали встречу мне с гордячкой…Скрипку, губы, италийский слух.Обещали терпкость винограда…Вид Тосканы… Но из-за кулисФонограммой Дантовского адаПо карнизам скальным разнеслисьЖесты судеб…

Разговоры Одиссея

(на темы Мыколы Зерова)

…Помнишь ли ты, человек, что сказал Ахиллес быстроногий,Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?– Не развлекай, Одиссей, лучше б я на земле светоноснойЖалким рабом у раба в услуженье трудился.Землю пахал, был живым – из последних последним —Что мне геройство и власть? Среди мертвых останусь я мертвым.Слово живое твое и успех твоего утешенья —Равенство смертных и быстрое наше забвенье.…Помнишь ли ты, человек, что сказал Агамемнон,Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?– Не развлекай, Одиссей, лучше я бы копьем медноострымВ схватке горячей убит был у града Приама.Чтоб никого не коснулась измена в собственном доме,Кубок двуручный налей и на женщину не полагайся.Слово живое твое и успех твоего утешенья —Равенство смертных, но прежде сыновнее мщенье.…Помнишь ли ты, человек, о чем промолчала Кассандра,Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?– Не позволяйте данайцам, дары приносящим,В сердце войти. Ибо скорбь человечьего сердцаПрежде кончины нам смерть и забвенье вещают,Делает нас одинокими прежде разлуки.Слово живое твое и живого успех утешенья —Равенство мертвых и тонкая нить возвращенья.

Сочувствие Темзы

«Я приехал в Лондон, в вечный Сити,где река проносит чуждые ей предметы…»И перед рассветомвыплескивает на туманный берегто, что уставшие люди собирали в большую пирамиду…Это сочувствие Темзыилиснисхождение времени.Я наблюдал с мостаформы окурков и коробков,бумажные подобия лодок,обломок весла иэскиз женской шляпки,черепки керамической посуды,осколки зеленого стекла,детские башмачки…Я наблюдал с моста…Река проносила чуждые ей предметыи перед рассветомвыплескивала на туманный берег.Уставшие люди собрали все это в большую пирамиду…Названья наивных вещей проплывали по Темзе.В залах Tate Modern,в старинных шкафах и стендахпревратились в пирамиду времени,охраняемую свалку, выброшенных на берегокаменевших подробностей…Форма Томаса Элиотаперетекла в форму Марка Диона…Случилось библейское:слово превратилось в плоть,плоть обрела форму,форма растворилась во времениТемзы…Завтра обещали отлив…

Рассказ о моём путешествии

в страну Адусраб

(опыт вольного перевода с французского из Didier Coffy)

Когда я приехал в страну Адусраб, на центральной площади я увидел двух мужчин: они убивали друг друга. Мне сказали: это отец и сын; таков местный обычай.

Я не осмелился ответить.

Я видел: люди поджигали дома. Мне сказали – огонь очищает.

Я не осмелился ответить.

Я видел мужчин. Они молчали. Мне сказали: они экономят звук.

Я не осмелился ответить.

Я видел людей, плотно сомкнувших веки. Мне сказали: они экономят свет.

Я не осмелился ответить.

Еще я видел: женщин, гуляющих с детьми. Мне объяснили: это украшает пейзаж.