Созвездие разбитых сердец

Павел обозвал ее дурочкой и довольно безапелляционно потребовал:

– Будь в зале ровно в одиннадцать! И без глупостей! – и она обещала, но опоздала на несколько минут… из-за Нины Муравьевой, которая перехватила ее у входа.

Прима напала сразу, не дав даже сгруппироваться:

– Привет, а ты что, сегодня снова с тряпками будешь по сцене елозить? Может, позже зайдешь, пока не пришлось опять за летающими ведрами побегать?

– Привет. Нет, сегодня у меня здесь другие задачи.

– Это еще какие-такие задачи? – Нина округлила глаза и стала похожа на удивленную сову.

– Ммммм… Я и сама не знаю, если честно. Лучше спроси у Антона Войновского. Или у Бердянского… это была их идея.

Мария готова была проклинать свою чувствительность и тонкую кожу, но ничего не могла поделать с румянцем, мгновенно залившим щеки. Она ни в чем не была виновата, и все же под прокурорским взглядом одной из ведущих актрис – и бывшей (возможно, бывшей) любовницы Павла – ощущала себя как пойманная воровка.

Нина сморщила нос, будто бы учуяв неприятный запах, а на самом деле уловив явственный оттенок Пашкиного одеколона, идущий от внезапно появившейся у нее соперницы, и покачала головой:

– Да уж, «узнаю брата Колю»! Ну надо же, ничего оригинальнее не выдумал, как притащить в зал буфетчицу, с которой всю ночь в постели кувыркался… Я тебе могу только посочувствовать, дорогуша, он тот еще скот и любитель злых розыгрышей. Знай, чего бы он там на тебе ни наобещал, ничегошеньки не исполнит! Так, подразнит только слегка, чтобы ты за ним еще побегала какое-то время, а потом пошлет… на хутор бабочек ловить.

И притворно-сочувственно вздохнула, придав совершенно определенный смысл появлению на репетиции новой пассии Павлика-журавлика, как всегда парящего где-то в небесах, на недосягаемой для нее самой высоте.

– Это все, что мне следует знать прямо сейчас? – Мария скрестила на груди руки, чтобы унять дикое желание вцепиться когтями прямо в ухоженное кукольное личико актрисы.

– Нууу… зависит от того, что ты уже знаешь про нашего милого Павлушу… Я бы могла тебе мнооого всякого порассказать, да некогда, Антон уже в зале, слышишь? Он не любит, когда кто-то посторонний у него за спиной торчит, так что раз уж ты пришла на этого кобеля Бердянского поглазеть, сиди на галерке тихо, как мышка. Поняла?

Марии захотелось спросить: «Иначе что?» – но лезть в бутылку прямо сейчас было крайне неумно, и она, играя дурочку, покладисто кивнула:

– Поняла.

– Смотри-ка, а ты оказывается умнее, чем я думала. – Нина довольно улыбнулась и хотела еще что-то добавить, но тут из зала донесся раскатистый бас Минаева, поющего в нарочитой «церковной» манере, подобно протодьякону, произносящему ектению:

– Ой, горе мне, горе, горе мне, тоскааааааа!

Только мне поможет дубовая доскаааааа! – и тут же вступил «золотой баритон» Бердянского:

– ЗАчем же я жЕнился, зАчем мне жена?

Я свою соседушку за ночь три разА!

За ним снова пробасил «протодьякон» – укоризненно, как будто грешника увещевал:

– ЗАчем же ты жЕнился, зАчем дуру брал?

И к «ектении» присоединился уже целый смешанный хор мужских и женских голосов:

– Лучше б обвенчался с которою гулял!

Звучало все это настолько же красиво, насколько и комически, и пение прервалось взрывом громового хохота. Мария, как ни мало располагала ситуация, тоже не смогла удержать смеха:

– Пааашка… – у нее не возникло ни малейшего сомнения, что хулиган-Бердянский нарочно подговорил Минаева спеть именно эту песню – ведь не далее как сегодня утром она рассказывала ему забавный эпизод, произошедший с ней в бытность студенткой Института культуры, на экзамене по русскому народному танцу…

Она взглянула на Нину и как ни в чем не бывало предложила:

– Пойдем? – но прежде чем успела открыть дверь зрительного зала, та сама распахнулась, и на пороге возник Антон Войновский, собственной персоной:

– Так, это что еще за опоздания? Начало в одиннадцать, сейчас уже одиннадцать ноль три! Сеньоры, извольте поторопиться: все уже в сборе… Мария, ты пришла, отлично, пока посиди в партере, присмотрись. Муравьева, а почему без костюма-то? Сказал же, сегодня полный прогон! Полный! Пять минут тебе на переодевание!

Нина злобно взглянула на Марию и, резко развернувшись, ушла в костюмерный цех, а Войновский спустился к сцене и, несколькими хлопками призвав актеров к тишине и вниманию, скомандовал:

– Так-с, други мои, начинаем сегодня с Утёсова, далее импровизируем под микс! Готовы? Вперед! Музыку!

Звукотехник врубил фонограмму, зазвучал голос маэстро в оригинале, и парни, рассредоточившись по сцене в исходных позициях, начали прогон. Бердянский в наряде матроса-черноморца – брюках-клеш, тельняшке и бескозырке, лихо заломленной на затылок, выступил на первый план и задавал остальным темп и задорный стиль танца-«яблочка», с коленцами и выразительной пантомимой: выворачиванием пустых карманов на соответствующих строках известной песни про кучерявый чубчик.

Смотрелся он потрясающе… Мария, вцепившись в бархатные подлокотники кресла, с первых тактов забыла, как дышать, и пожирала любовника горящим взглядом, жалея, что не может стать его тельняшкой, бескозыркой или даже брюками-клеш… особенно клешами! Оххххх, это же надо – от природы иметь такие длинные, стройные, сильные ноги, и уметь ими пользоваться не только для ходьбы. А талия?.. Мыслимо ли, чтобы у мужика была такая гибкая талия, при идеальных узких бедрах, широченной груди и плечах… Таких красавцев Мария видела прежде только в Испании, но, положа руку куда угодно, Павел Бердянский был в сто, в тысячу раз красивее любого из них, и даже всех вместе взятых! Глаза у него сияли, как звезды, как два темных алмаза, а длиннющие ресницы, казалось, насквозь прокалывали сердце… и губы… ммм… губы… Когда он улыбался ей, и смотрел на нее таким же горящим взглядом – Мария уплывала, против воли вспоминая, и даже чувствуя, что эти губы – и язык… – делали с ней несколько часов назад, на ее собственной кровати…

Павел танцевал «яблочко», а потом «цыганочку», и что-то вроде хорнпайпа, ей же казалось, что она смотрит стриптиз с полным обнажением…

«Аааааах, Паша… Пашааа…» – она даже пожалела, что села в первый ряд, и, ерзая в кресле, чувствовала себя девочкой-фанаткой – без всяких «с вашего позволения» – готовой прыгнуть на сцену по одному взгляду своего кумира, и отдаться ему где угодно, в любой позиции…

Сбоку на нее неодобрительно смотрела актриса средних лет, игравшая, вероятно, мать Бени Крика, но Марии было все равно. Она прижала ладони к губам и послала Павлу поцелуй.

«Паша, я люблю тебя!…» – и тут громадный Минаев неожиданно прянул вперед и сделал вид, что «ловит» не ему предназначенный поцелуй… Мария даже вскрикнула от такого афронта! – а Минаев резко сменил тональность, оттолкнул Бердянского, и, указывая на него красноречивым жестом, густейшим басом затянул под новую минусовку:

– Он капитаааан, и родина его – Марсееель…

Павел будто бы только и ждал, что этой музыкальной композиции про девушку из Нагасаки… Он легко спрыгнул в зал, подбежал к Марии и, поймав ее за руку, потянул за собой на сцену. Там они оказались чуть позади поющего Минаева, он сел за столик, заставленный реквизитом, а Мария, помня, о чем они договорились, взяла поднос и сделала вид, что убирается… Она двигала бутылки, переставляла стаканы, бестолково роняла тарелки, то и дело мешая красавцу-матросу предаваться ностальгическим воспоминаниям.

В зале, в той части, где сидели актеры, не занятые в дивертисменте, послышался смех и сперва осторожные, а затем и более громкие одобрительные хлопки.

– У ней татуировки на руках

И губы, губы алые, как маки.

И огненную джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки. – продолжал петь Минаев.

На этом куплете Павлу будто бы надоела вся эта суета «официантки» вокруг его стола, и он, пружинисто вскочив с места, отобрал у нее поднос, зашвырнул его в кулису…. А девушку потянул за собой, как будто танцевать ту самую джигу, но на деле – заданную Войновским «контактную импровизацию».

И вот тут-то в зале воцарилась подозрительная мертвая тишина… Никто не смеялся, не хлопал, но все смотрели на сцену как завороженные, включая Димона, который, по счастью, продолжал петь, но сам отошел ближе к краю и тоже с любопытством следил за танцором и его неожиданной партнершей.

Павел вышел из амплуа матроса и в следующий миг преобразился в байлаора, телом приглашая Марию показать, на что они оба способны, танцуя фламенко. Пусть ритм старинной морской баллады не очень походил на настоящее канте хондо, но песня была столь же эмоциональна, и глубокий бас Минаева придавал нужный колорит, а в импровизации допускалось любое смешение жанров и стилей. Антон требовал только одного – сильных чувств, пропущенных через тело и преобразованных в ядерную энергию…

«Будьте радиоактивными!» – наставлял он актеров. – «Излучение должно жечь, слепить зрителя… обращать в пепел… только тогда возможен катарсис!»

Руки Бердянского взлетели вверх, закручиваясь кистями в неистовом флореос, ноги поймали ритм, а глаза – взгляд Марии, сердце билось сильно и стремительно, тело превратилось в натянутую тетиву лука или гитарную струну, и он двинулся к ней, отбивая сапатеадо, вызывая, настаивая, признаваясь… Она метнулась к нему, гибкой пантерой обтекла вокруг, едва касаясь, но каждое касание словно создавало электрическую вспышку между телами любовников.

Не сговариваясь заранее, не видя друг друга, они танцевали как единое целое, разделенное лишь на время танца, они тянулись друг к другу, словно капли ртути, и расходились лишь за тем, чтобы вновь устремляться навстречу, сплетать пальцы, смешивать дыхание и проникать, ласкать полными страсти взглядами…

Они явили пару. Пару любовников, пару танцоров, пару актеров – пару сердец, предназначенных друг другу… Они сотворили Пару, взяв в свидетели всю труппу. Никто не смог бы теперь этого отрицать, даже слепец, даже самый злобный завистник.

Павел и Мария стали Парой, и это видели все.

Глава 11. Приворотное зелье

Нина вошла в кафе и сразу же увидела Бердянского – вопреки обыкновению, он сидел не за своим любимым столиком, а у окна, и с крайне хмурым и недовольным видом допивал кофе. Куда только делся тот счастливый принц с сияющими глазами, что пару часов назад на репетиции потрясал труппу и режиссера новыми гранями своего таланта… и выставленными напоказ отношениями с очередной любовницей, принцессой швабр.

Самой Швабры нигде не было видно, и грех было не воспользоваться ее отсутствием: в конце концов, чем раньше она поговорит с Павлом начистоту, тем лучше… и сперва имело смысл поступить, как российское правительство – начать переговоры с шахтерами о возможности проведения переговоров.

Нина натянула на губы беспечную улыбку и направилась к своему ветреному любовнику, чтобы подсесть за столик, но маневр не удался. Едва она подошла и положила руку на спинку стула, Бердянский вскочил, и вовсе не затем, чтобы отодвинуть для нее этот самый стул… просто решил сбежать.

Она все-таки не сдалась сразу и сделала еще одну попытку:

– Павлуш, постой! Хочу потрещать кое о чем…

– Мне некогда, трещотка, опаздываю на съемки. Пока! – скомканно попрощался Бердянский – и был таков! Нину только ветерком обдуло…

«Съемки у него… реклама трусов… тоже мне, Брэд Питт нашелся…»

Тогда она подошла к Илоне, сосредоточенно засыпавшей кофе в кофемашину, и без обиняков спросила:

– Что это с нашей примадонной? Сэндвич был с душком… или опять с твоей новенькой поцапались?

Илона неохотно подняла глаза и пожала плечами:

– Мне-то откуда знать? За Бердянским я не слежу, а Машка сегодня опять отгул взяла, коза ленивая. Эдик сказал, что ее сам «примадонна» у него отпрашивал.

– Да ладно притворяться – знаешь ты все… – вдруг подала голос Алла Мерцалова, белокурая и синеглазая эротическая греза доброй половины мужской части труппы. Она сидела не за столиком, а у барной стойки, на высоком стуле, позволяя всем желающим любоваться своими стройными ногами и бедром, мелькавшем в разрезе длинной юбки. Перед ней стояли чашка с кофе, стакан с минеральной водой и тарелка с салатом «Цезарь».

– Илонка же хитрая, вечно делает вид, что ее хата с краю. – пояснила она как будто специально для Муравьевой.

Когда Нина, выдержав положенную паузу, удостоила Аллу взглядом, та показала в улыбке белые и острые зубы и пригласила по-свойски:

– Присаживайся, Ниночка, потрещи со мной, раз Павел и тебя тоже уже отфутболил. Илона, сделай ведущей актрисе кофейку со сливками… Или ты опять на диете?

Удар был ожидаем, и Муравьева не растерялась:

– Нет, что ты, мне никаких диет не надо; я ж не так легко вес набираю, как ты, и сгоняется все за пару недель… да еще столько танцев в спектаклях, лучше тренажерки.

– Хмммм… да, танцев у тебя много… пока… но скоро, думаю, станет поменьше.

– Это почему?

– Потому что кое-кто тоже очень хорошо танцует… и вертикально, и горизонтально. Как выяснилось на сегодняшнем прогоне.

– Аааа, вот ты о чем… – Нина не подала виду, что Алла ткнула прямо в больное, и снова попала. Она все же села на стул рядом с ней и огляделась в поисках второй официантки, раз уж первая примагнитилась к кофеварке…

– А Файка-то где? Тоже в отгуле? Я смотрю, персонал кафе не особо напрягается.

Илона вздохнула:

– Давай я заказ приму. Что будешь?

– Да как обычно… Впрочем, что-то я не голодная сегодня. Кофе латте мне приготовь, с корицей.

– У Файки-Фуфайки глаза второй день на мокром месте… рыдает, как неисправный кран, – доверительно сообщила Алла на ушко Нине. Она глубоко затянулась, держа в длинных ухоженных пальцах мундштук из черного дерева с золотым ободком, и с явным удовольствием продолжила:

– Похоже, Павлин вас обеих бортанул, как я и предполагала. Фая-то ладно, мотылек-однодневка, про ее шансы и так все было ясно, а вот ты, Ниночка, марьяжные планы имела. Жаль, я не сделала тогда ставку, что ты рядом с Бердянским и года не продержишься… сегодня бы кучу денег выиграла.

Алла снова глубоко затянулась и победно выпустила струю дыма вверх.

Нина скривила губы и косо посмотрела в сторону Мерцаловой… в свое время она увела у нее Бердянского самым наглым образом. Украла, если правду сказать. Теперь Аллочка, конечно, позлорадствует, вот только у Нины не было никакого желания оставаться в положении очередной безответной брошенки…

– Не стоит увлекаться тотализатором, так и по миру пойти недолго. И Бердянский – явно не тот приз, ради которого стоит идти ва-банк.

– Да-да, конечно, зелен виноград… это все мы уже проходили… ах, никакой интриги, даже скучно как-то. Нет, нет, что это я: интрига есть! Из Пашкиной постели эта ушлая дамочка тебя уже подвинула, теперь вопрос – как скоро она подвинет тебя в распределении ролей на «Кровавую свадьбу»?

– Чего?.. Алл, ты вообще думаешь, что несешь, или у тебя от радости мозги заклинило?

– Думаю-думаю… ты же сама все видела. И слышала месье Войновского: хорошо, чудесно, вот этого я и хотел, это мне и нужно, дуэнде-шмуэнде… а после репетиции он нашу новую приму по зимнему саду водил туда-сюда, и чуть не ручки ей целовал, все пел, что в роли Невесты видит только ее… ха-ха, Бердос от ревности из штанов выпрыгивал, ты бы видела это зрелище!.. Жаль, что Антон тебя выгнал с половины репетиции, ты все самое вкусное и не застала.

Нина все-таки пропустила новую шпильку, да что там – целый точный и безжалостный удар в спину – и нервно забарабанила идеально отполированными коготками по столешнице:

– Илон, ну где мой кофе? Сколько можно латте варить?

– Сейчас… уже почти готово, корицу ищу… – проворчала официантка из-за кофемашины, а когда подала ей высокий бокал, Нине стала кристально ясна причина задержки – на поверхности молочной пенки эта бесстыжая сука издевательски нарисовала корицей разбитое сердце.

Схватив длинную ложечку, Муравьева спешно перемешала напиток, но пить его ей совершенно расхотелось – с Илонки, мерзавки этакой, станется еще и плюнуть в пенку, она-то, похоже, за Швабру выступает горой! Покрывает всячески, выгораживает уже не в первый раз и вообще… и все потому, что ей самой Бердос даром не нужен, никогда она по нему не сохла. Файке вот только сочувствовала, а теперь, выходит, рада, что Пашечка себе новую пассию завел и отстал от бедной овечки? Лесба проклятая!..

– Ну так что, Нин, поведать тебе, с чего это Бердянский такой смурной был и до светских бесед с твоей персоной не снизошел? – осведомилась Алла, и по тону было ясно – у нее в запасе еще какая-то гадость.

Нина с грустью признала, что и в самом деле много пропустила: надо было на репетиции придержать свой злой язычок, да и после конфликта с Антоном не рыдать от обиды, запершись в гримерке, а пойти в кафе, взять кофейку, смотреть, слушать, обдумывать… но теперь-то уж поздно жалеть.

Она пожала плечами, старательно делая вид, что ей безразлично, чем там теперь огорчается ее донжуанистый любовник, но отказываться от предложения не стала:

– Ну поведай, всегда ведь приятно послушать, как кто-то кого-то обломал, да?

– А то! – легко согласилась Алла и зажгла новую сигарету. – Слушай, это и правда была умора… Я Пашку знаю четыре года, но никогда таким не видела.

– Его никто таким раньше не видел… – вставила Илона на правах Аллочкиной фаворитки. – По крайней мере, в нашем кафе – точно.

– Вот – глас народа, Ниночка! Но сперва скажи: ты к Петренко в больницу ездила, хоть разок навещала нашего Маленького принца, ты, его прекрасная Роза?..

– Нет, но я собиралась как раз… завтра… – Нина покраснела, неловко оправдываясь за свою черствость, но Алла прервала ее:

– Ты-то все собираешься, а кое-кто уже добрался! И не один раз… и вот сегодня тоже.

«Сука, она и сюда влезла!.. От Андрея-то ей что надо?.. Запасной вариант, когда Пашка наиграется?.. Нет, ну какая ж дрянь хитрая!..» – она неосторожно глотнула все еще горячий кофе, поперхнулась, закашлялась и с трудом выговорила:

– Допустим… потащилась она в больницу к Андрею… и что? Мой-то Бердянский тут причем?

– Твой? Оптимистка, – хмыкнула Алла.

– А чей же? Твой, что ли?

– Давно уже не мой… твоими стараниями, но теперь уже и не твой, милочка, так что мы теперь вроде как квиты, Муравьева.

– Господи, Алла! – Нина потеряла терпение. – Не вынимай ты душу, толком расскажи – что было?

– Рассказываю, не ори… в общем, эта фифочка, после прогулки с Антоном, сюда прицокала, и такая – на кухню… Я грешным делом подумала, у нашей Золушки совесть проснулась, пошла сразу после бала горшки мыть… но нет! Она к нашей Ромовой бабе пришла за «диетическими блюдами», Софочка, добрая душа, для Андрея какие-то желе-суфле наготовила… и эта такая: «Я все равно еду, отвезу». А тут Пашка явился, и к ней такой: «Я на съемки, на Кутузовский, поехали со мной, познакомлю с Юдашкиным, то-се…» Ой, Нин, ты бы его видела…

– Ты так говоришь, будто я с человеком-невидимкой встречалась десять месяцев! – Нина все больше злилась на неторопливую манеру Аллы выдавать информацию мелкими порциями и смаковать каждую лишнюю подробность… – Ну что он такого тут выдал, чего я за это время ни разу не видела? На голове стоял? Стриптиз на стойке делал?

– Ой, да кого бы он стриптизом удивил?.. Но ты слушай, не перебивай. Короче, он ей – поедем, ну, что у него ширинка дымилась, я скромно молчу…

– Эка невидаль…

Илона, прячась за стойкой, не сдержалась и хрюкнула – именно так зло подумала Нина, а Мерцалова царственно махнула рукой:

– Тише, там, на галёрке! Так вот… а эта фифа на него смотрит зайчиком Степашкой и выдает: «Мне нужно к Андрею в больницу, а потом я с подружками договорилась в кафе пойти». Нет, ну молодец, а? Знает, чем Бердоса зацепить…

– А Павел?..

– А Пааавел вместо того, чтобы усмехнуться и в своей царственной манере отправить Золушку на кухню, форменную истерику ей закатил. Отелло отдыхает, Нин! Мол, какого хрена ты снова к Дрону тащишься, как будто больше некому? Да что еще за подружки? Да где ты с ними будешь? Да я за тобой заеду тогда-то и туда-то, и вообще, «тебе котов надо кормить!». Котов кормить, слышали? Это Бердос, который кота не мог отличить от морской свинки… и которому всегда на всех похеру, кроме себя, любимого! А тут – ну просто муженёк ревнивый, папочка озабоченный! Как тебе это нравится, а?

Нина, нервно гремя ложкой по дну опустевшего кофейного бокала, обдумывала услышанное. Нет, конечно, и у них с Павлом были моменты, когда он ревновал или изображал, что ревнует, особенно если она сама давала повод, заигрывая при нем с другими мужчинами. Но никогда на ее памяти Бердянский не становился таким настойчивым и никогда не пытался контролировать ее свободное время (хотя в глубине души она всегда хотела от него такого контроля). С ним же всегда все было с точностью до наоборот – он ненавидел, если она пыталась ему что-то навязать, и вел себя, как форменный эгоист, игнорируя просьбы, слезы и даже попытки шантажа.

– Алка, скажи честно, ты пиздишь? Разыгрываешь меня?.. – жалобно спросила Муравьева, уже готовая даже на то, чтобы стать жертвой жестокого розыгрыша, только бы не слышать больше ничего про внезапные перемены в привычках Бердянского.

– Яяя? И в мыслях не было, вот те крест! – Алла истово перекрестилась, став похожей на одну из своих сценических героинь. – И я тебе еще не все рассказала. Нин, он ей потом сумку собирал… собственными царскими ручками. Все эти баночки, судочки… так все бережно собрал, проверил – не тяжело ли, не надорвется ли его Машенька… Машенька, Нин! Я не знаю, как у вас с ним было, свечку не держала, но меня он Аллочкой величал только когда поиздеваться хотел, когда ссорились сильно… Этой же фифе он на полном серьезе: «Машенька, тебе будет тяжело, давай я тебя отвезу!» – она же, не будь дурочка: «Нет, Пашенька, ты на съемки опоздаешь, я справлюсь, я на троллейбусе доеду», а он не отстает: «Какой троллейбус?! Давай такси тебе вызову или вот, денег дам!». Ну тут она уже ломаться не стала, хотела отвязаться от него поскорее, а то он к ней так лип, что я уж решила – прямо на стойку ее завалит… Но нет, Машенька-то у нас умненькая, не то, что Фуфайка, которая сама подстелиться под него готова, эта стервоза знает, как мужика правильно за яйца держать… Взяла у него бабосики и выпорхнула прочь… Тут он, понимаешь, и посмурнел, точно его мамочка в детском саду забыла.

– И сколько он ей дал? – машинально спросила Нина: Павел никогда не был скупым, наоборот, слыл транжирой, а на совместных кутежах швырял деньги по-гусарски, не считая… однако она не помнила, чтобы он хоть раз предлагал заплатить за такси в подобных обстоятельствах – когда ей нужно было днем куда-то добраться по городу…

– Достаточно, Нин, чтобы она себе лимузин заказала. И с подружками своими на нем всю ночь по Садовому каталась… Так эта дрянь вместо того, чтоб взять и поблагодарить, ему большую часть вернула, сказала, что на такси так много не надо!

– Сука… Алл, слушай, это уже ни в какие рамки… и дело не только в Бердосе… хотя и в нем, конечно… но что она вообще себе позволяет?.. И кто она вообще, блядь, такая? Точно ведь не кулинарный техникум заканчивала! Месяца еще не прошло, как она сюда пришла, а Войновский ее уже собрался в постановку брать! Вот бы узнать, может, она и ему дала, что он за ней бегает тоже, как в жопу ужаленный?

– Вот и я про то же.

– То есть ты согласна, что надо что-то делать?

– Согласна.

Нина понизила голос и наклонилась к Алле, как к близкой подруге:

– Тогда… может, поедем ко мне сегодня? Выпьем, посидим вдали от посторонних глаз… и все обсудим. А?

– Давай, Нин, я сама хотела предложить, только не к тебе, а ко мне… в твоей коммуналке дети сопливые в трех комнатах и коты вонючие, так что давай лучше у меня.

– Ну, в твоей однушке на окраине, само собой, лучше, – усмехнулась Нина. – Только потом я у тебя останусь… или ты мне дашь денег на такси!

– Само собой останешься, куда тебя пьяную в такси сажать? Ты же этой своей… сразу не хозяйка становишься, – не осталась в долгу Алла.

На том и порешили.

***

Съемки рекламного ролика для новой коллекции мужского нижнего белья быстро измотали Павла. Муха – Надька Мухина – снимавшаяся вместе с ним, в перекурах приставала с разговорами и жалобами на нелегкую долюшку топ-модели, и намекала на совместное продолжение вечера. Разумеется, с распитием и последующим соитием.

Сценарий ролика был претенциозный и тупой, но зато у Бердянского была роль со словами. Ему следовало низко и сексуально произнести: «Посмотри мне в глаза!» – в то время как Муха, «летая» вокруг, принимала соблазнительные позы, изображала вожделение и жадно пялилась на его плавки…

Они сделали на двоих бессчетное число дублей, и режиссер долго ругал Бердянского за отсутствующее выражение лица и витание в облаках вместо того, чтобы «искрить», глядя на полуобнаженную партнершу и ее роскошные формы, подчеркнутые кусочками кружев и шелка.