Созвездие разбитых сердец

Мощно изливаясь в нее, он смутно подумал, что снова даже не вспомнил про презерватив, но это сейчас было совершенно, абсолютно неважно в сравнении с тем яростным восторгом, который они подарили друг другу за считанные минуты страстного и спонтанного соития.

И если Невеста и Леонардо хотя бы один раз были так же счастливы вместе – это счастье стоило того, чтобы за него умереть…

Примечания:

1 «родные» американский дайнер и латиноамериканский гриль-бар, очень популярные во 2-й половине 90-х, в том числе у иностранцев, живущих в Москве.

Глава 10. Чубчик кучерявый

Часа в четыре утра Павел проснулся от голода.

Накануне они с Марией так и не поужинали толком. Приняли вместе душ, потом наспех сварили креветок, и следующие полчаса занимались тем, что очищали от панциря нежно-розовое мясо и… каждую третью и четвертую креветку, а порою и первую со второй, отдавали котам, устроившим натуральный рэкет. В результате в наглые жадные пастки перекочевала большая часть человеческой трапезы. С печеньем и пирожными повезло больше – на сладкое Урфин с Прошей не претендовали, но когда дошло до чая, Бердянский уже засыпал на плече у Маши, и обрадовался ее предложению «просто лечь».

Забравшись под одеяло, они обнялись и моментально заснули… так крепко и сладко Бердянскому не спалось очень-очень давно, и, открыв глаза по сигналу недовольного пустого желудка, он чувствовал себя полностью отдохнувшим… И таким бодрым, что хоть сейчас на пробежку или в спортзал, а после сразу на репетицию.

Маша, наоборот, спала, что называется, без задних ног, уткнувшись лицом ему в подмышку, и не заметила, как он осторожно высвободился из ее объятий и встал – даже не шевельнулась… Зато Урфин, валявшийся в ногах, поднял лохматую рыжую башку и, глядя на Бердянского с дружелюбием ирландского террориста, издал хриплый и басовитый мявк, выражавший крайнее недовольство. Дескать:

«Эй, ты! Как тебя там! Отставить кроватетрясение…»

В тон шерстяному бандиту капризно мяукнула Прошка, свившая себе гнездо на подушке, прямо над головой Павла:

– Спяууу… Мррррано…

– Тебя не спросил… – отмахнулся Бердянский, встал и пошел на кухню в поисках чего-то съестного. Проша, мигом сообразившая выгоду, тоже спрыгнула и деловито потрусила за ним.

Быстрая инспекция холодильника заставила Павла пожалеть о том, что вчера они как-то очень уж небрежно отнеслись к покупкам, полностью проигнорировав отдел кулинарии. В своей разгульной холостяцкой жизни он привык питаться чем-то готовым, максимума его поварских умений хватало на то, чтобы пожарить стейки или яичницу, сварить макароны или пельмени, потому кулинария или актерская кафешка очень выручали в этом плане. Ну и время от времени он позволял кому-нибудь из особо настойчивых пассий занять свою кухню и сообразить обед или ужин на двоих… Судя же по состоянию припасов в доме у Машки, она тоже была «закоренелый холостяк» и вообще непонятно чем питалась…

Раздобыв кусок сыра и баночку какого-то паштета, он пошарил по навесным шкафчикам в поисках хлеба, нашел остатки багета, превратившегося в камень, с трудом накромсал его неровными ломтями, засыпав все крошками, и, пока на плите грелся чайник, попытался грызть эти импровизированные «канапе».

Прошка сидела перед ним на полу и выжидательно наблюдала за мучениями человека.

– Чего тебе, морда наглая? – проворчал Павел. – Сыра хочешь?

– Мооооу, – ответила кошка, что, вероятно, означало «да».

– Нет, пармезан тебе будет слишком шикарно… – он вспомнил, что Маша взяла в магазине еще и мягкий сыр, и совершенно точно – итальянский соус… Ладно, уже что-то: если намазать сыр и соус на сухой багет, хлеб размягчится, но не превратится в кашу; этому рецепту Павла научили испанцы, и сейчас он сам собой всплыл в памяти.

Воспоминание об испанском рецепте потянуло за собой ниточку, которая привела его к другому воспоминанию – о двух фотографиях черноволосого красавчика, которые он в прошлый раз видел у Машки в шкафу, и которые она спешно, подозрительно спешно спрятала от него… Решив, что непременно расспросит ее про этого танцора и про то, чем она на самом деле занималась в Испании, Бердянский вернулся мыслями к еде и вновь открыл холодильник. Искомый соус обнаружился не сразу – Павлу пришлось дважды обшарить полки, пока он не догадался посмотреть на те, что были в дверце.

– Аааа, вот ты где! – обрадованный, он ухватил находку за горлышко, но тут его взгляд зацепился за коробку таблеток, похожих на витамины. Из чисто мальчишеского любопытства, он решил сунуть нос в нее тоже: может, Маша принимает какие-то особые добавки, делающие ее такой неотразимо-сексуальной?

– «Диане-35»… какой еще Диане и почему именно «тридцать пять», а не «сорок шесть» или там, «двадцать семь»? – озадаченный странным названием витаминного комплекса, он вытащил из коробки бумажку и углубился в чтение. – Ого… «контрацептив с антиандрогенным эффектом»… ёлки-моталки, это ж таблетки от детей!

Павлу стало неловко – словно сам того не желая, подсмотрел в замочную скважину – и он почти уронил коробку на стол.

– Так-так, теперь ясно, почему Машка ни разу не дернулась, когда я в нее спускал… и резинку надеть ни разу сама не предложила… и с кем это у нее такая бурная и регулярная половая жизнь, позвольте узнать? – обратился он к Прошке, словно она могла дать свидетельские показания по этому вопросу. А ведь наверняка и могла бы, если у Машки с Андреем все-таки хоть разок, но было… а если не разок, а много-много раз?..

– Блядь!.. – иначе с чего Дрону вообще вздумалось мечтать о свадьбе? Он вечно влюблялся без взаимности, но по сути был таким же закоренелым холостяком, как Павел или Минаев – да еще, бывало, поговаривал, что хочет бросить театр, как греховное занятие, и поехать трудником в монастырь… и вдруг, сияя от счастья, как начищенный самовар, и валяясь головой на Машкиных коленях, сообщает, что «они поженятся!» Допустим, это он и вправду придумал, неправильно понял, и Машка на нем жениться не собиралась… но спать вместе они могли. Да, могли…

При этой мысли у Павла снова застучало в висках.

«Я люблю только тебя», – призналась ему Машка, и он поверил, но в то же время она не сказала, что у нее никого больше нет… Уж кому, как не Бердянскому, было отлично известно, что «основного» любовника можно превосходно совмещать с запасными вариантами…

Павел застонал и, вцепившись обеими руками в волосы, немилосердно дернул… от резкой боли у него выступили слезы, и возник вопрос: а какое ему, собственно, дело до Машкиных любовников, прошлых и настоящих?

Им было чертовски хорошо в постели, они даже поговорили о любви, и вроде как они теперь вместе – но… разве Машка что-то рассказала ему о себе, о своем прошлом и настоящем, разве что-то обещала ему, и самое главное, разве он ждал заверений и обещаний? А выходит, ждал!

«Тааак, Паша, Паша, что это с тобой? Что ты паранойю гоняешь на пустом месте опять? Может, это не ее таблетки вовсе?»

«Ага, в ее холодильнике и не ее таблетки? Ну-ну…»

«Или она их вовсе не по этому поводу употребляет? Вон сколько там всего понаписано про них!»

«Тогда тем более странно, что она так спокойно без резинки со мной трахалась… А вдруг у меня СПИД, сифилис или там, триппер?»

«А вдруг этот весь букетик – у нее? Ты-то почему сам не подумал об элементарной защите? Неужели так ей доверяешь? Или хочешь, чтобы она залетела, а потом тебя в ЗАГС потянула на законных основаниях? Или что?» – внутри звучал целый хор голосов, смутно похожих на голоса родственников, обеспокоенных внезапной заботой Павла о вопросе, никогда раньше его не волновавшем…

«Ааа… да ты попросту ревнуешь… ревнуешь ее, как всякий влюбленный идиот!»

«Я – ревную? Я – влюбленный идиот?…»

– Хмм… – удивленный сверх меры этим внезапным открытием, Бердянский даже про голод позабыл, и так и сидел посреди полутемной кухни, с куском сухого хлеба в одной руке и ножом – в другой…

Неожиданно над головой вспыхнул яркий свет.

Заспанная Мария вошла на кухню, приблизилась к Павлу и нежно обняла его сзади за плечи:

– Пашка… ты что вскочил? Рано же еще… пяти нет.

Посмотрела на стол, засыпанный хлебными крошками, с удивлением заметила свои противозачаточные таблетки и развернутую инструкцию к ним… Бесцеремонность любовника немного царапнула нервы, но Мария решила, что повод пустячный, и пошутила:

– Ты боишься, что переспал с инопланетянкой и теперь сам можешь забеременеть?

– А ты? Не боишься? – ответ вопросом на вопрос уже не впервые помогал Бердянскому перехватить инициативу в разговоре…

Павел положил на стол нож и багет, и, освободив руки, потянулся к Марии, привлек ее к себе ближе, распахнул полы длинного шелкового халата и поцеловал в мягкий живот, чуть ниже пупка…

– Нууу… – не ожидая, что он захочет развивать эту тему, она покраснела и зарылась пальцами в его волосы, и без того взлохмаченные со сна. – Я… боюсь. Но сейчас – нет, потому что, как видишь, принимаю таблетки. Так что… ты тоже не бойся.

– Я вижу, ты их уже давно принимаешь… и начала явно до того, как мы с тобой первый раз переспали… У тебя есть кто-то еще? – не желая выдать, насколько ответ на заданный вопрос волнует его, Павел предпочел не поднимать на нее глаз и снова поцеловал, теперь чуть выше пупочной ямочки.

– Конечно, есть, Паш. – не моргнув глазом, ответила Мария, не зная, плакать ей или смеяться – и как вообще понимать этот неожиданный допрос. – Двадцать пять любовников в очередь за дверью стоят, с четвертого этажа до первого. Вот провожу тебя, и сразу приглашу следующего…

– Уффф… ну ты и шутница, Машка… – поняв, что она его дразнит, Павел испытал некоторое облегчение. Фыркнул, по-котовьи потерся о ее бедро щетинистой щекой и, покрепче обняв, заявил:

– Пусть эти все… из очереди… катятся к чертям собачьим! Теперь ты моя. Только мо-я. Ясно?

– Куда уж яснее, сеньор.

У Марии сильно забилось сердце и стало болезненно интересно – понимает ли Павел значение своих недвусмысленных авансов, сознает ли, как женщины обычно реагируют на такие признания… чувствует ли он то, что говорит, или просто выдает свой привычный текст опытного донжуана?..

«Охххх, Бердянский, Бердянский… ты всего неделю назад на моих глазах потащил с собой Файку, не успев остыть после минета!.. И что прикажешь сказать тебе – что я полгода, даже больше, видела член только в эротических снах и у статуй в Пушкинском музее?.. Ну какой же идиот, Боже мой…»

Она вздохнула, поцеловала Павла в макушку, прекрасно понимая, что ей-то уж точно поздно пить «Боржоми» – потому что любит этого кретина без памяти – и попробовала сменить тему:

– Ты что, голодный? Сидишь тут с сухариком, бедный маленький мышонок… Хочешь кофе и яичницу? Или могу французские гренки сделать…

– Грррренки? Мммм… – голодный спазм в животе тут же переключил внимание Бердянского на куда более приятные темы, и он с энтузиазмом поддержал идею раннего плотного завтрака:

– Я только «за», причем за все сразу. Могу помочь разбивать яйца…

– Кофе, яичница, французские гренки, – подытожила Мария и приятно улыбнулась: – Заказ принят, сеньор Пабло!

Она быстро ополоснула лицо над раковиной и взялась за готовку… Пожалуй, это неплохо, что Павел разбудил ее в такую рань – теперь она точно не опоздает на работу, да и выспаться удалось на удивление неплохо… рядом с Пашей было так спокойно и уютно, и пахло от него южным осенним теплом и невозможным счастьем.

Сегодня он пойдет на репетицию и снова будет творить магию, переплавляя грубую материю плотских страстей в святые дары искусства, а ей – что ж – придется снова бегать с подносом и кофейными чашками. Войновский вчера, застав их в больничном коридоре за чтением друг другу стихов Лорки, и впечатленный прослушиванием, велел ей тоже явиться в репетиционный зал, но сейчас, вероятно, уже передумал. Не может же он вот так, за здорово живешь, включать в состав труппы кого вздумается… кадровые вопросы в любом случае нужно утрясать в дирекции, согласовывать с худруком. А худрук и директор, конечно, захотят узнать подробнее, кого это им пытается подсунуть взбалмошный модный режиссер… начнут выяснять, делать звонки… и снова всплывет история с «Музеоном». Если звездная болезнь не застит Антону Войновскому глаза, и его авторитет в самом деле что-то значит, есть крохотный шанс, что он выполнит свое обещание хотя бы на двадцать процентов.

Взбивая яйца со сливками, Мария украдкой вздохнула – не хотела портить настроение Павлу – и подумала, что если сумеет попасть в массовку, когда начнутся репетиции «Кровавой свадьбы», это уже будет громадным везением…

– Маша… – вдруг спросил Павел, глядевший ей в спину (она лопатками чувствовала его взгляд). – Кто ты?

Ее руки, державшие венчик и миску, замерли:

– В смысле?..

– В коромысле! – поддразнил он, но, обернувшись, Мария встретила серьезный, испытующий взгляд… под ним сердце сразу забилось чаще, в груди растекся жгучий холодок, а Павел спросил снова:

– Кто ты на самом деле?.. Я хочу знать… что ты делала в Испании? Как попала к нам в театр?.. Почему знаешь роль Невесты наизусть – и что, черт побери, знает про тебя Антон, чего я не знаю? Почему ты ему рассказала про себя, а мне – нет?

Мария выложила гренки на сковородку, залила взбитыми яйцами, вернулась к столу и села напротив Бердянского:

– Ты же меня ни о чем не спрашивал, Паша… а Войновский спрашивал.

Павел покраснел, вызывающе встряхнул головой и, стиснув руки Марии, упрямо повторил:

– Я хочу знать, кто ты!.. Ты же теперь моя Невеста… а я-Леонардо… значит, имею право знать все!

Марии мучительно захотелось спросить – читал ли он до конца «Кровавую свадьбу»?.. – но душа против воли растворилась в счастье, от того, что он называл ее Невестой и видел не просто любовницей – партнершей на сцене…

***

Эдуард Витольдович Вишняускас подъезжал к театру, когда на его сотовый пришел звонок от Павла Бердянского (занесенного в список контактов под игривым прозвищем Чюбчик Кучерявый – именно так, через «ю»).

– Фишняускас у аппараааттта – церемонно растягивая буквы, ответил он на вызов. – Слууушаю тебья, Паффлуууша.

– Здраааавствуй Ээээддичка, мон шееер. – в тон ему ответил Бердянский, искусно сымитировав высокий и несколько манерный голос Вишняускаса, и тут же, что называется, «взял быка за рога»:

– Ты меня ооочень обяжешь, отпустив сегодня Марию Лазич на целый день. Пусть Файка за нее смену отработает, она все равно свой дурацкий институт прогуливает постоянно.

– Лааааазич? – повторил Эдуард с неудовольствием: эта девица не понравилась ему с первого взгляда, и с первого своего появления в театре создавала вокруг себя конфликтную обстановку и напряженную атмосферу. Не говоря уж о проблемах дисциплины, постоянных опозданиях и рассеянности.

– А пошщемууу я тооолжен ее отпустит, Пааафел? Файещька не робот, я ей тепер и так тооолжен сверхурооощные. Если Лааазич хочет ощередной отгул, пуууст пишет заяфление за свой щооот. И самааа за себья проосит.

– Эдичка, мне кажется, ты меня плохо расслышал. – Бердянский свернул любезный тон и заговорил жестко и четко:

– Я же сказал, что Ты Меня Ооочень Обяжешь, уловил? Если нет, перефразирую – я буду тебе должен. Этого довольно, чтобы ты больше не лез со своими дурацкими бюрократическими вопросами и сделал, как сказано?

Вишняускас сентиментально вздохнул: у Бердянского был прекрасный голос, а когда он сердился, тембр приобретал особые агрессивные обертона, и становился сексуально-неотразим… от звуков этого голоса, поющего эмоциональную серенаду или трагическую арию, впечатлительные дамочки в партере бились в экстазе… и Эдик, общем-то, каждый раз был недалек. Так что отказывать Чюбчику, когда он о чем-то просил, было сложно – и он бы не отказал, если бы речь не шла об этой мерзкой Лазич! Вишняускасу хотелось вредничать, и он решил поторговаться:

– Оххх, Пааффлуууша… и что же именно ты мне бууудешь тооолжен? Я фед тебья знаааю: пообесчаешь, а потом обмаааанешь… кстати, ты пооомнишь, что сегодня ф одиннадцат у тебья реппетиция?

– Помню, не беспокойся. Но вот не припомню, чтобы я хоть раз тебя обманывал. Ты что ли бухал с утра или просто не проспался? – Бердянский, зная манеру этого голубка тянуть кота за яйца, только вздохнул и приготовился к позиционному торгу.

– А я пооомню. Ты обесчааал мне приглашеннииие на показ в Театр моооды… то сих пооор его жду, – с обидой высказал Эдик. – И есчо ты обесчааал познакооомить менья с Дениссом.

– Ох, вспомнила бабка, как дедкой была… – проворчал Бердянский, признав, что да, было дело, еще на новогодней вечеринке он и правда сболтнул Эдику о том, что может добыть контрамарку на шоу-показ к Юдашкину. Но это было возможно, пока он крутил шуры-муры с Надькой Мухой, одной из самых красивых тамошних манекенщиц… Да и Денис, тот двухметровый блондин, на которого похотливый чухонец положил глаз, был знаком с Павлом именно через нее, и не сказать, чтобы близко.

– Ладно, добуду тебе местечко в первом ряду, только чур слюнями на пол не капать и стояком не светить, а то позору с тобой потом не оберешься…

– Фууу, Пааааша, эттто былооо ошшен грууубо…

– Зато правда! Ну а с твоей голубо… глазой мечтой сам познакомишься, он парень простой, без понтов. Правда, учти, братан, что у него уже есть спонсор… такой, в малиновом пиджачке и с голдой на толстой-претолстой шее… Так что не уверен, что Дениска на тебя польстится… или что его бойфренд не прикажет тебя мелко нарубить и пустить на колбаски-гриль.

Тут в трубке что-то зашуршало, и Эдуарду почудилось, будто он слышит голос Лазич, которая что-то тихо выговаривает своему новоиспеченному любовничку. Он не упустил свой шанс и мстительно зарядил:

– А у тебья-то самого что за дела с эттой Лаааазич? Между прооочим, я слышал, что она спит с Петренко… гофорят, они уже тва года сожителстфуют, и что этто Петренко ее пристроил ф театр, чтоб она ффсегда была при нем. Паша, Паша… разффее ты сам не фидишь, эта деффица – корыстная стерффа, шлюха каких поискат? Типииичная подстииилка, я таких ффидел много у нас на курортах…

– Таааак, Эдичка… – голос Павла налился нотами настоящего гнева – аж динамик в трубке завибрировал – Если ты, педрила чухонский, еще раз откроешь свой поганый рот и позволишь себе такое сказануть про Марию – мне или хоть кому еще – я тебя так отделаю, что ты весь следующий год будешь лечиться на твоих сраных прибалтийских курортах! Уяснил?

«Ого… кажетца тепер мне все яяяссснооо с эттими двумья!» – Вишняускас злорадно улыбнулся – он уже знал, какую сплетню пустит сегодня, вот прямо сейчас, гулять по театральным коридорам, а вслух сказал вполне кротко:

– Исффини, Павлууууша, пыл не праффф. Хорошо, отпускаю Мариию на сефодня, как-нибуд спраффимса без нее.

Павел не стал его особенно благодарить – принял как должное, баловень судьбы – и отключился.

Эдик припарковал машину возле театра, взглянул в зеркало, поправил волосы, галстук… и поспешил в свою вотчину, в кафе, где ранние пташки из актерской братии уже собирались на завтрак. Вот они сейчас накинутся на свежую, с пылу – с жару, сплетню.

***

На одиннадцать утра был назначена репетиция «Двух королей» – вольной интерпретации «Одесских рассказов» Бабеля и городского фольклора, в постановке Антона Войновского. Худрук первоначально пришел в ужас от идеи режиссера сотворить на сцене столичного театра «бродвейский мюзикл с одесским акцентом», какую-то немыслимую фантасмагорию про доброго и милого еврейского мальчика Беню, вдруг открывшего в себе «второе я», Мишку Япончика, превратившего Беню сперва в благородного разбойника, а потом – революционера-мученика, апостола новой веры.

Но у дерзкого замысла нашлись свои сторонники, нашлись даже меценаты-американцы, заинтересованные в покупке франшизы, так что Антон получил «добро» на постановку. В результате никто не прогадал: готовый спектакль произвел сенсацию в театральной Москве, премьера стала началом большой режиссерской славы Войновского и стремительного взлета актеров, занятых в главных ролях. Постановка окупила себя в рекордно короткий срок, на второй год взяла главный театральный приз Москвы – «Золотую маску», и приносила устойчивую прибыль вот уже три года подряд. «Два короля» игрались по крайней мере два-три раза в месяц, и зал неизменно был полон…

К открытию третьего сезона Войновский пошел на риск и подновил постановку – вымарал пару слабоватых сцен, добавил важный эпизод в конце первого акта, и ввел дивертисмент в начале второго, в формате одесского кабаре.

Новшества вызвали волнения, труппа, да и критики, не сразу их поняли и приняли, но… зрители были в восторге. Дивертисмент с песнями и танцами, представлявшими немыслимое ассорти из канкана, «цыганочки», степа, романсов и шансона, пользовался таким успехом, что дирекция подсуетилась, и выпустила компакт-диск с видеозаписью, который продавался в фойе в дни спектакля.

Актеры, занятые в представлении, знали текст и все номера так, что от зубов отскакивало, но Антону этого было мало, и он назначал регулярные полурепетиции-полупрогоны, иногда в костюмах, требовал полной эмоциональной и физической отдачи – «на разрыв аорты» – и – бинго! – заставлял актеров импровизировать в процессе. Песни и танцы можно и нужно было выбирать на свой вкус, исполнять один номер за другим, но в результате должна была сложиться осмысленная и гармоничная картина, с комедийным или, наоборот, трагическим акцентом…

Так что манкировать своими обязанностями не получалось ни у кого, и к прогону «Двух королей» актеры готовились почти как к экзамену в театральной школе…. Обычно они накануне давали друг другу шпаргалки, сообщали, что собираются петь и танцевать в дивертисменте, так что у партнеров было время сориентироваться и заранее подготовить свою часть «импровизации».

Павел Бердянский, неизменный исполнитель роли Мишки Япончика, не пренебрегал этим правилом – вплоть до вчерашнего вечера… Поглощенный Марией и своими переживаниями в связи с ней, он вообще едва вспомнил, что они сегодня репетируют.

И когда ему около десяти утра все-таки дозвонилась разъяренная Нина, Бердянский, кое-как отовравшись насчет своего исчезновения с радаров, за голову схватился:

– Бляяя… Я ж ничего не подготовил, не подобрал на сегодня… А, впрочем, оно и к лучшему – будет настоящая импровизация, без дураков! Ээээх, чуб-чик, чуб-чик, чубчик кучерявый…. – он картинно прошелся по комнате, подхватил под пузо возмущенно взмякнувшую Прошку, и, подняв ее на вытянутой руке, как в танцевальной поддержке, несколько раз покрутил туда-сюда:

– Да ты не вейся, Прошка, на ветру…

– Мрррррруа? – вопросил со шкафа Урфин, и в его интонациях слышалось что-то вроде: «Бердянский, ты дурак?»

– Паш, ты что делаешь?.. – Мария догнала Павла, отняла у него Прошку и водворила на кресло, но тут же была поймана железными руками и замкнута в рабочую позицию для танца… – Ахххх, так?.. Ладно…

Бердянский заложил руку за спину, по-гусарски поклонился и, не говоря ни слова, не давая Марии никаких подсказок, повел ее в жестком и страстном ритме аргентинского танго. И одобрительно покивал, когда она мгновенно подстроилась, подхватила и пошла за ним с безупречной точностью движений… Вышло так слаженно, словно они вместе протанцевали уже бог знает сколько дней.

«Вот это да… ну а если вот так?» – Павел сменил ритм, и танго перетекло в румбу, румба в милонгу, милонга – в пасадобль, и Мария без малейшего напряжения летела за ним, будто слушала у себя в голове ту же мелодию, и безошибочно считывала рисунок танца, включаясь в него со всей страстью настоящей профессиональной танцовщицы. И то, что из одежды на ней были только лифчик и джинсы, а на самом Бердянском – вообще одни плавки, нисколько не портило ни настроения, ни танцевальной импровизации, как она есть.

Пока они таким своеобразным способом разминались перед поездкой в театр, Павлу внезапно пришла в голову сцена, которая так и просилась в дивертисмент.

– Слуууушай, а это будет просто находка! – он внезапно остановился и, поймав Марию в объятия, притянул ее к себе:

– Обещай, что согласишься сегодня мне подыграть, и я расскажу тебе, что и как делать…

Она посмотрела на него и, улыбнувшись, кивнула:

– Конечно, Паша… Что ты придумал? Рассказывай, а то я умру от любопытства!

***

В театр они вошли вместе, но в фойе все-таки разбежались: Павлу нужно было переодеться, потому что Войновский назначил прогон в костюмах – «чтобы не расслаблялись!» – а Мария, несмотря на официальный отгул, решила хотя бы показаться в кафе. Ей было страшно неудобно перед Илоной и особенно перед Фаей… наверное, нужно объясниться по-честному, и заодно пообещать «проставиться». По опыту, торт из «Праги» и бутылка мартини очень помогали разрешать недоразумения.

Она понимала, что шила в мешке не утаишь, что про ее отношения с Бердянским скоро станет известно даже мышам в подвале и голубям на чердаке. Наверняка недалек и тот счастливый момент, когда актрисы (а может быть, и актеры…) раскусят «диверсантку», начнут строить ей козьи морды и устраивать пакости разной степени безобидности; но именно поэтому Мария хотела сохранить хотя бы какое-то подобие нормальных отношений с «театральным пролетариатом». В конце концов, Лина, Илона, и София -Ромовая баба, и Света с кухни, и рабочие сцены – да все, кроме Фаи и Вишняускаса – с первого дня относились к ней по-доброму. Хорошо бы так было и в дальнейшем…