Кузнецкий мост и Маргарита

И перевернулась вся-то прежняя её жизнь. Совсем иная наступила для нее жизнь, без прежних правил и устоев. Когда собиралась сходка революционеров, она стояла «на шухере», чтобы в случае облавы – появления полицейских, предупредить – защитить революционеров от ареста. Но, видимо все это она воспринимала, как нечто окружающее ореолом романтичности и предающим особый привкус сладости запретного плода ее любви, и потому не было отягощено грузом реальной и объективной оценки всего происходящего вокруг нее. Потому что, когда ее возлюбленного Карпа все же арестовали, она сделала из случившегося неожиданно категорический вывод: «Приличных людей в тюрьмы не сажают!».

И, когда Карп – муж и отец ее дочери Капитолины вернулся с царской каторги, повторила тоже самое и наотрез отказалась продолжать прежнюю революционную жизнь полную риска и опасности. Но дочь Капочку бывший политкаторжанин поддерживал и материально, и по-человечески – всегда помогал, хотя на каторге, как выяснилось у него появилась близкая ему по духу подруга, так же из политических ссыльных. Но с дочерью встречался, а помощь его стала просто необходимой, потому что разразившиеся в 1917 году обе революции окончательно уничтожили привычный уклад жизни. Тот уклад жизни, который был особенно дорог Елизавете Яковлевне рухнул, похоронив под обломками ее надежды и мечты на спокойную добротную жизнь в семье дочери учительницы. Безработица и голод, тиф и все ужасы революции обрушились на людей. Все это пришлось, хлебнув горя испытать и Елизавете Яковлевне с дочерью – молоденькой учительницей. А революционер и бывший политкаторжанин Карп был близок к ленинскому кругу и занимал какую-то высокую должность в новом революционном правительстве. Когда в 1918 году возникла ситуация с бело-чехами пришлось Елизавете Яковлевне с дочерью бежать из Казани в Москву, где в это время находился и пламенный революционер, к тому времени уже бывший муж. Благодаря его хлопотам его дочь Капитолина была принята лично Н. К. Крупской, как молодой педагог младших классов с полученным до революции образованием в епархиальном училище.

И Н. К. Крупская доверила молоденькой учительнице сформировать из беспризорников детский дом под Дмитровом в деревне Подъячево. Повязав красную косынку, в кожаной куртке, молоденькая Капитолина Карповна, с помощниками организовывала рейды по поимке беспризорников, которых потом свозили в организованный детдом в Подъячево. Детская коммуна. Это было очень трудное дело со всех сторон. И голод, и болезни, и полностью утраченная культура нормальной жизни у тех несчастных детей-сирот. Но и другая беда осложняла все попытки выстраивать новую жизнь. Вынужденное уголовное прошлое тех сирот-беспризорников, вышвырнутых революцией и гражданской войной на улицу, подчинило их сознание. И мешало войти в новую жизнь, принять предлагаемые им новые правила жизни в детских домах, в детских коммунах. Так что в детской коммуне не только девочки боялись выходить с наступлением темноты в туалет, находящийся на улице, но даже и молодые учительницы. Воровство, драки – словом весь флер беспризорной жизни перекочевал вместе с беспризорниками в детские дома. Но Капитолина Карповна, поселившаяся в Подъячево вместе с матерью – Елизаветой Яковлевной, и ее сотрудники работали и боролись с последствием разрухи, вторгшейся в жизнь страны на плечах революции 1917 года. До 1925 года Капитолина Карповна Григорьева, а после замужества в 1923 году – по мужу Белякова работала там с удостоверением, в котором значилось «Ликвидатор безграмотности».

Довязывая носки «на продажу», чтобы обменять их на одной из бесчисленных станций по пути в эвакуацию, всё вспоминалось и вспоминалось прошлое Елизавете Яковлевне с запоздалыми сожалениями о былом. С печальными размышлениями о том, что, как всякий потоп по капельке собирается, так и грехи людские по капельке слагаются в одну большую беду. Ее запоздалые сожаления и раскаяние об участии в тех революционных сходках, которые и были теми каплями и ее греховности в общем потоке, который потопил, убил всю прежнюю жизнь, весь уклад жизни выстроенный трудом и судьбами поколений, облегчения ее душе не приносили. А теплушки, увозящие их в эвакуацию, тряслись, а холод и голод терзали немилосердно, словно радуясь живой добыче – жизнями тех, кто в надежде на спасение ехал в неизвестность эвакуации.

Капитолина Карповна проснулась и, увидев, что Елизавета Яковлевна достала икону архангела Михаила, насторожилась. И поспешила вмешаться в бабушкины уроки рисования для ее дочерей:

– Опять Вы, мама! Спрячьте икону! И умоляю: не рисуйте иконы! Как давно всё едем и едем! – тяжело вздохнув и закашляв пробормотала она.

Елизавета Яковлевна, смутившись, забрала у внучек их рисунки. Убрала их себе под подушку, и, словно оправдываясь перед дочерью, за оплошность, пояснила:

– Так я же просто показать Капе, как я раньше писала иконы. Ведь и этого Архангела Михаила я сама написала, еще тогда в иконописной мастерской моего отца. Хорошо нам тогда было. Все вместе! Вся семья! Хочу поучить их рисовать.

– Поймите, мама! Их отец теперь даже не директор школы, как было до войны, а начальник Отдела Пропаганды нашего города! Ляпнут лишнее девочки, где-нибудь, просочится и дальше пойдет, что дочери номенклатурного работника иконы рисуют! И что с нами со всеми за это будет? Опасно!

Елизавета Яковлевна, желая замять неприятный разговор, вскрикнула:

– Ой! А кажется подъезжаем к какой-то станции! А я носок-то не довязала!

И с этими словами Елизавета Яковлевна стала торопливо довязывать носок пока поезд замедлял ход. Другой, уже готовый лежал рядом.

Стихийный рынок около вагона возник неожиданно быстро. Елизавета Яковлевна устремилась туда. Зацепившись за её подол, едва поспевая за нею, побежала и маленькая Маргарита, что-то держащая в ручонке.

Елизавета Яковлевна, держа в руках те самые носки, встала с ними в ряд Торгующих, предлагая свой «товар» на обмен на что-то съестное. Рядом с нею встала и Рита. Подбежала к ним и Капа с чудесными кружевами Елизаветы Яковлевны. Которые обычно вязала Елизавета Яковлевна, вместо привычного рисования. Капа развернула их и держала на вытянутых руках. Но Елизавета Яковлевна, отнюдь не похвалила ее:

– Внученька! Да кто же теперь кружева возьмёт? Кому они сейчас нужны? Теперь война, кругом теперь война.

Рита была очень серьёзна и рада, что тоже «зарабатывает», держа на вытянутых руках два своих рисунка. На каждом дамы-королевы. Её бабушка только что заметила это и усмехнулась.

В первом вагоне их поезда ехала в эвакуацию молодежь. В основном – девушки и несколько мальчишек-подростков. Оттуда доносились песни.

– Красиво поют, певуньи! Тоже в эвакуацию едут горемычные! Одни, без семей! Храни их, Бог! – сказала Елизавета Яковлевна о первом вагоне, в котором ехала молодёжь, одни без взрослых. Это были в основном молодые девушки, лет 16–18, юные, чистые, прекрасные, с длинными косами. Их большая певучая стайка занимала первый вагон их эвакуационного каравана. Они пели, наверное, чтобы морально поддержать себя в эвакуации, вынужденных расстаться с домом, с семьями. Они пели так прекрасно, что все заслушивались их пением на остановках в пути в эвакуацию. И мама многие годы спустя все вспоминала, как она «канючила", упрашивая бабушку и маму «переселиться» в вагон к этим дивным певуньям из первого вагона. Она наслушаться и налюбоваться на них не могла. И этот их спор с бабушкой о том, почему они не будут переселяться по желанию Риточки в первый вагон, неожиданно остановили проходящие мимо цыганки с пёстрыми тюками, переброшенным через плечо, выкрикивая на весь рынок:

– Золото берём! Золото есть? Одна из цыганок засмотрелась на Риту и ее рисунок. Усмехаясь, остановилась, опустив тюк на землю. Развязав его, достала потрепанную книгу с оторванной обложкой. Она обменяла ее на только, что нарисованные Ритой рисунки. Кто-то обменял у Елизаветы Яковлевны, довязанные ею носки на завернутый в газетную бумагу хлеб.

И с тем они вернулись к своей теплушке. Залезли со своей добычей обратно в теплушку. Сначала, подняв на руках закутанную Риту и, поставив ее в тамбур с её добычей – книгой, следом и бабушка с Капой, помогая друг другу.

Девочки набросились на еще теплый, свежеиспечённый хлеб. Капитолина Карповна, не потянулась к принесенному хлебу. Девочки ели, а их мать, надев очки, разлаживала на коленях, случайно доставшуюся потрёпанную книгу. И стала читать вслух эту книгу:

– В 1843 году на Кузнецком мосту усилиями славянофилов был демонстративно открыт русский магазин, где русскими были и товары, и приказчики. Разумеется, существовали известные отечественные модистки. Знаменитый своими модными магазинами улицу и прилегающие улочки Кузнецкого моста покорила великая Надежда Ламанова, открывшая свою фирму на Большой Дмитровке в 1885 году. Уже в 1900 году она была удостоена звания «Поставщика Двора Его Императорского Величества» за платья для императрицы Александры Федоровны. Надежда Ламанова стала главной соперницей изысканных французских модисток и имела самую высшую клиентуру – ей не раз предлагали переехать в Париж, но она была русской художницей.

Елизавета Яковлевна, услыхав имя – Надежда Ламанова, разволновалась:

– Надежда Ламанова! Слава тогда о ней по всей России разлетелась! Да, как и я мечтала у неё работать! Кружева я тогда плела замечательные. Мои узоры, уж такие мастерицы встречались, а повторить не могли. И я шить любила с фантазией, хоть и по модным картинкам. И, ну хоть что-нибудь от себя, а добавлю. Как-то подкинула и мне Судьба козырь в жизни. Заказ у меня был. Невесту к свадьбе нарядила. И подружек невесты, как водится. И там и матушек тётушек. И так красиво нарядила свадьбу, что хозяина дома, где я прислугой работала, это он женился – так вот; благодарный жених тогда по-царски расщедрился. И уж так украсила я невесту, что он заплатил мне столько, что хватило мне на осуществление моей мечты.

И открыла я тогда и у нас в провинции свой Модный дом! Слово «Ателье» тогда еще не в ходу было. И, закупив швейные машинки и все необходимое оборудование, приступила к созданию нарядной одежды для дам. Наняла мастериц. Заказала вывеску своего Дома Модной одежды в модном стиле МодернЪ. Дело даже пошло, но…Вот мечта-то всё и погубила. Собралась я в дорогу. Дела-то испокон веков в столицах делаются! И доверила своим работницам на некоторое время управление делом. Как позже показала жизнь, людям нечестным.

Все моё оказалось продано. Украдено! Даже мои фотографии в своих модных изделиях, на которых я представляла свои работы, и то выпросить не удалось. Так что, обратно ехать в столицу было уже не с чем! Ведь это коммерция. А это мне не дано. Да! Надежда Ламанова! Мечта! – сказала Елизавета Яковлевна, но осеклась, вслушиваясь в происходящее, где-то за пределами их дребезжащей теплушки.

Руки ее со спицами замерли. И тут вдруг раздался страшный гул, взрывы. Их теплушку так тряхнуло, что все вещи, кроме иконы попадали.

Она бросилась поднимать больную дочь и крикнула внучкам, чтобы не собирались, а, в чем есть бегом бежали к выходу. Все выпрыгнули из теплушки. Это был их первый, пережитый во время эвакуации артналет. Белый снег был испещрен взрывами. Бегущие люди в мгновенье оказывались трупами. Кругом крики и вопли смешались с грохотом взрывов. Кровь на снегу, убитые и ранены. Взрывы, крики и стоны, и обезумевшая от страха Рита побежала в сторону от поезда. Но с воздуха ее преследовал на бреющем полёте молодой немецкий лётчик. Его лицо было так отчетливо видно, что Рита запомнила его на всю жизнь: то, как он хохотал, «играя» с нею – обстреливая её кругами. Тут к Рите подбежала, грозя ему кулаком, Елизавета Яковлевна с огромным медным тазом в другой руке. Этим тазом накрыла свою Ритуську. Упав на него плашмя, замерла. Фашистский летчик делал круг за кругом вокруг них, обстреливая их. Но вдруг, словно спохватившись, улетел бомбить сам поезд, начав с паровоза и первого вагона. Когда все стихло, Елизавета Яковлевна подняла пробитый кое-где таз. В сердцах отбросив его в сторону. Прижимая к себе внучку, что бы она не видела изуродованных убитых, набросила на голову внучки полу своего пальто. И стала пробираются среди ужаса разрушения, сама не зная – куда. Пытаясь уйти от яркой теплой крови, от которой таял снег, от растерзанных трупов.

Бабушка кричала и звала внучку Капу и свою дочь, в надежде, что они живы. Стараясь укрыть голову Риты так, чтобы она не видела трупов, прижимая маленькую Риту к себе упорно волокла ее за собой мимо тех самых – «певуний из первого вагона», пристально всматриваясь и боясь узнать в убитых дочь и старшую внучку. "Певуньи первого вагона" первыми приняли на себя ужас бомбежки. И теперь лежали на снегу уже растерзанные и окровавленные, разложенные вдоль насыпи тела с разметавшимися косами тех девушек. Девушек, лет 16–18, юных, тех самых, что пели так прекрасно, что все заслушивались их пением на остановках в пути в эвакуацию. Те самые из первого вагона дивные певуньи. Но по пути их стали первыми бомбить фашисты, на бреющем полете, так низко над землей, что не только эти убийцы-летчики отлично видели, кого они убивают, гоняясь за разбегавшимися во все стороны беззащитными людьми – в основном это были женщины и дети, но и их смеющиеся и озверелые рожи было видно с земли тем, кого они убивали. Бомбили, жестоко, бесчеловечно. Но тогда семья уцелела. Елизавета Яковлевна повела Риту обратно к горящему составу, чтобы ждать помощи им – выжившим и раненным эвакуированным. Они с бабушкой шли по окровавленной насыпи, на которую стаскивали разорванные в клочья тела тех певуний и других погибших в этом аду бомбардировками. Всю жизнь каждый год в мае Рита будет вспоминать о оплакивала их, называя их "певуньи из первого вагона" – так безымянно поминая их. Тогда судьба пощадила её семью, оставив всех четверых в живых. И смерть еще не взяла свою дань. Со временем их увез другой состав. И эвакуация продолжилась. Из имущества – уцелела только икона Архангела Михаила и та книжка, которую Рита засунула за пазуху своего тулупчика.

Глава 2. Возвращение в Кимры

Квартира в Кимрах тонула в сумерках. Зеркала были завешаны чёрной тканью, как принято в домах, которые посетила смерть. В углу молчали, остановленные бабушкой старинные напольные часы с золотым циферблатом и стрелками с причудливыми завитушками. Рита подошла к высоким с резными украшениями часам и прикоснулась воспаленным лбом к прохладному боку часового футляра. Посмотрев на молчащий циферблат, вспомнила яркий летний довоенный день, когда счастливая в элегантной шляпке и в добротном городском костюме Елизавета Яковлевна подъехала к дому на извозчике. Она тогда она привезла эти часы. И Рита вспомнила то, как мама, мывшая в это утро окно, выглянув, увидела подъезжающую мать – Елизавету Яковлевну. Капитолина Карповна тотчас бросила мытье окон и, оставив пестрый фартук на подоконнике, выбежала из дома, чтобы помочь своей матери выгружать чудо-покупку.

Рита вспоминала, как впервые увидела эти напольные часы, его внесли мама и бабушка. Вот они стоят в дверях. Потом, обе, смеющиеся, вносят часы в комнату и ставят напольные часы сюда, где и сейчас стоят часы с прильнувшей к ним маленькой осиротевшей Ритой, крепко закрывшей глаза, чтобы утонуть в тех счастливых воспоминаниях. Настолько крепко, что слезинка скатилась по ее щеке, хотя одновременно от нахлынувших воспоминаний ее губ коснулась и улыбка. Мама и бабушка спорили, где же им лучше поставить эти часы. Тогда Рита и узнала торжественное слово – «циферблат». И, когда вскоре она с бабушкой «секретно» от партийца-отца оказалась в церкви, Рита таким громким шепотом спрашивала у бабушки, отвлекая ее от молитвы, что рассмешила и бабушку, и молящихся рядом с нею:

– Бабушка! А почему у святых на голове циферблаты? Они носят на голове время? Зачем на иконах циферблаты?

Но скрипнула дверь и в комнату вошла бабушка, окликнув Риту, она позвала и старшую внучку Капу. Обняла их, молча крепко прижав к себе. Они теперь остались вместе, одни, теперь уже не на виду у всего города, вышедшего в тот день 26 апреля хоронить Капитолину Карповну. Ее, учительницу, много лет встречавшую их детей и внуков-первоклашек, входящих в свою новую школьную жизнь. Так они вернулись с кладбища. Одни, один на один со своим горем. Похоронили мать. Отец начальник отдела пропаганды города Кимры, что-то писал в своём кабинете.

Капитолина и Маргарита прижались к бабушке, долго стояли окаменевшие после опустевшей после их эвакуации комнаты. Наконец Елизавета Яковлевна прервала молчание и сказала:

– Девочки! Но, главное, что мы смогли вернуться из эвакуации домой. Мы живы! И мама отошла в своей постели. Не безымянная могила на полустанке. А по-людски – есть у нее могилка. Мы к ней ходить будем. Цветочки на могилке посадим. Я буду шить, на еду заработаю! Прокормимся!

Тут вдруг они услышали, что входная дверь в конце коридора открылась и закрылась. Послышались торопливые шаги отца по коридору. Отец заглянул к ним в комнату, взглянув на них слившихся в единый монолит горя, пробормотал, что-то невразумительное. Потом вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Вскоре раздался скрип и звук открываемой двери. Послышался кокетливый, нарочито беззаботный женский смех. В коридоре звонки женский голос кокетливо произнес:

– Вот, забежала по дороге в ГорКом, взяла в столовой твой паёк. Тяжелый в этот раз пакет. Столько вкуснятинки! МУр-р-р-р! И крабы есть! Прелесть! В вашем отделе агитации и пропаганды. Ха-ха, ну, как без крабов?!!! Ха-ха! – радовался молодой женский голосок, игриво аккомпанировавший себе звоном бутылки о баночку крабов.

Но Андрей Осипович резко одернул ее:

– Ну, Таисия! Ты всё же потише! Они только что после похорон.

Елизавета Яковлевна, невольно слушая эти радостные откровения, крепче прижала к себе девочек и поцеловала их. И, вздохнув, сказал, словно озвучив всем троим предназначенный приговор:

– Понятно. Значит это Таська. Эта чертова вертихвостка. Говорила же я Капочке, гони ты эту бесстыжую из дома. А она все лезла к нам в дом, прикидывалась, что советоваться к вашей маме, к моей бедной Капочке: «что почитать». А сама все вынюхивала, стерегла в засаде. Но, девочки, нам главное выжить. Несмотря ни на что!

И они стали выживать. А молодая жена отца их из дома выживать. Из дома их детства, из дома, где Елизавета Яковлева встретила свою осиротевшую старость. Выживала их новая жена Таисия. Сначала в никуда бездомную старуху Елизавету Яковлевну, потом и девочек, одну за другой, прочь из дома.

Порядок Таисия установила жесткий, как должны проводить время девочки после уроков – полы должна мыть Капа два раза в неделю. Стирать, мыть посуду и готовить тоже Капа. А восьмилетняя Рита обязана помогать во всем старшей сестре Капе и вовремя стирать в доме пыль, помогать по всех домашних хлопотах старшей сестры. Что вполне справедливо, потому что, как иначе сохранить красоту холеных рук Таисии. Не портить же ей домашней работой ее красивые длинные ногти! И она была занята тем, что делала себе сложные прически. Холила и лелеяла свою красоту, часами томно вздыхая от восторга перед своей красотой, отражавшейся скользящей улыбчивым отражением на поверхности любимого трюмо покойной Капитолины Карповны.

И девочкам приходилось принимать все требования и условия Таисии, потому что и отношение отца к дочерям эмоционально словно оборвалось. Они стали для него лишь живыми тенями ушедшего прошлого, неудобным обстоятельством, отягощающим его новую жизнь, наполненной свежестью чувственной страсти с молоденькой женой.

Прошлое, от которого он хотел отмахнуться. И не только к его прежнему браку это относилось, но и к шлейфу тех грязных слухов, которые тянулись за игривой и такой задорной походкой его новой жены, за ее стройной спиной с крутым и чувственным абрисом ее пышных бедер.

Но из главы отдела пропаганды пришлось уйти. И он с удовольствием вернулся к любимой работе – опять стал директором школы.

Все попытки старшей дочери Капы, школьницы учившейся в его же школе, где он столько лет был директором, привели к тому, что Капа почувствовала, что говорил с ней не папа, а директор школы. А она не его дочь, а обычная школьница из его школы – не более того. К тому же строго пригрозившему ей, что, если она посмеет не выполнять все требования мачехи, он увезет ее в деревню к своим родителям – к Анне Васильевне и к Осипу Ивановичу. И доучиваться ей придется в деревенской школе.

И Капа была вынуждена затаиться, понимая, что защиты и помощи от отца не будет. Она смирилась, вернее – она внутренне сжалась, как кулак человека в мгновение смертельной опасности.

Так она и жила между наступившем и прошлым, в которым он не была сиротой, где была жива мама, где было столько солнечных дней, и на нынешний, затянувшимся одним безликим днем, в котором дни сменяли ночи, но не наступала новая жизнь, в которой хочется жить и быть.

Капа поняла, что сегодня уроки ей опять придется делать уже ночью – за полночь. Потому что раньше никак не получится. Еще утром мачеха Таисия опять навалила полный таз грязного белья – своего и отцовского. Да еще и, уходя с подружками в кино на дневной сеанс, пока муж на работе, крикнула ей из коридора, чтобы Капа быстренько, но тщательно вымыла полы в квартире.

День был яркий, давно таких не было. А все предыдущие дни серые тяжелые облака и дожди висели над Кимрами. А тут, как в прежние времена – яркий, солнечный денек, наполнивший теплом весь дом.

Капа перевернула все стулья, положив их сиденьями на большой овальный стол. Заткнула подол ситцевого халата за поясок и стала мыть полы, начав с кухни и коридора, потом в кабинете отца, чтобы, когда Танька вернется из кино, сразу «приняла работу». А после этого в их комнате, стараясь залезть мокрой тряпкой поглубже под широкий старинный платяной шкаф, чтобы помыть полы и под ним. А Рита в то время стирала пыль во всей квартире. Обе молча делали это, погруженные в свои печальные мысли. И, вдруг, не сговариваясь бросили свои занятия, подошли к шкафу. Раскрыли скрипучие дверцы этого шкафа, как театральный занавес. А там на плечиках висели платья покойной матери. Девочки нежно протянули руки к платьям мамы и ласково погладили их. Словно в теплый ручей в жаркий день окунали в них лица, в прохладу и негу разноцветных крепдешинов, в пестрые, усыпанные по довоенной моде цветочными узорами на нарядных летних платьях покойной мамы. Каждая не признавалась другой, что вспоминает мать в именно этих платьях в разные дни прошлого, представляя себя рядом с мамой, одетой в это платье. Но, едва услышали, что открылась и закрылась входная дверь, быстро закрыли шкаф. И, боясь, быть застигнутыми, быстро вернулись на свои места, продолжив каждая свое дело, низко опустив головы, что бы никто не увидел их слез.

В комнату, напевая «У самовара я и моя Маша!», впорхнула молодая жена отца – Таисия или – Тася. По всему чувствовалась, что и фильм ей понравился, и прогулка после фильма с подружками по городу – все ей принесло удовольствие. Она вошла в комнату. Сняла один из стульев со стола и плюхнулась в него. Тут ее настроение омрачилось тем, что не вся квартира оказалась вымытой и убранной девочками к ее приходу. И она, помрачнев, высказалась:

– Капка! Тебя нужно звать не Капа, а Капуша! Рохля ты, ленивая. Шевелись! Домывай полы! Еще постирать твоему папаше нужно. И посуда в кухне не мытая осталась! Не мне же мыть посуду! Мои красивые руки портить?! – произнесла она, любуясь своей вытянутой рукой с полированными ногтями и продолжила:

– Жара! Носить нечего! Так! А что у нас там? – произнесла Таська, в своих размышлениях, рассматривая шкаф. Встала и, пританцовывая, подошла к платяному шкафу, где висели платья и одежда покойной Капитолины Карповны. Скинув тут же свою одежду, оказалась почти голой. Только поясок и фильдеперсовые, протертые до дыр на носках чулки, оставались на ней. Встав на цыпочки, так что из чулок торчали ярко крашенные ногти, распахнула дверцы шкафа и принялась перебирать одежду покойной матери девочек, замерших у окна, прижавшись друг к другу. И, наконец, выбрав несколько вещей, она закрыла шкаф. Несколько выбранных ею крепдешиновых платьев, она отбросила на кровать Капы, а особенно понравившееся ей нарядное Капитолины Карповны – шелковое, небесно-голубое в цветочек платье, Таисия тотчас попыталась натянуть на себя. Но оно предательски затрещало по швам, подол скатался валиком и нелепо задрался. И оно застряло, не желая плавно соскользнуть по ее спине и опасть веером вдоль ее пышных бедер к коленям. Таисия, чертыхаясь, стала с силой тянуть платье вниз. Оно предательски затрещало еще сильнее. И порвалось по шву на плечах и на боках. Разозленная мачеха, сдернула это непослушное платье и отшвырнула его. Взяла другое и так же неудачно попыталась и его натянуть на себя. Прижавшиеся друг к другу девочки, замерли в ужасе. Вдруг Капа не выдержала и закричала на Таисию, пытаясь отнять у нее это любимое мамино платье, чтобы вырвать его из рук Таисии. Подбежала и Рита. И тоже вцепилась в платье ее мамы. Вдвоем им удалось отнять эту милую их сердцу память о матери.