Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том

Время приблизилось к обеду, и по команде наставника все пошли в столовую, после был объявлен часовой перерыв. И именно в это послеобеденное время Максим и Николай, незаметно отколовшись от отряда, перелезли через забор и устремились к намеченной цели.

До кладбища они добежали быстро и, переходя от могилки к могилке, набрали сладостей, ведь после Яблочного Спаса, прошедшего накануне, девятнадцатого августа, тут было чем поживиться.

Насовав по карманам поминальных конфет, друзья спешили вернуться в родные пенаты так, чтобы их отсутствия никто не заметил, равно как и присутствия здесь, ведь рабочие, у которых всё ещё продолжался обед, находились у входа на кладбище и могли их спалить. Поэтому мальчишки вышли за ограждение не через центральную калитку, как обычно, а, отодвинув доску в заборе, протиснулись в образовавшийся проём и оказались рядом со свежевырытой траншеей для новой кладбищенской ограды. Спрыгнув в неё, они двинулись понизу.

– Колян, смотри, – воскликнул Максим, – это что в земле? Кость, что ли, человеческая торчит?

Николай подошёл посмотреть и, нагнувшись, разрыл выступающий из земли мослак. Внимательно разглядев его, подтвердил:

– Похоже, что да.

– Коль, – потеряв уверенность в голосе, вкрадчивым шёпотом позвал Максим, – пошли отсюда.

Но его друг заметил в разрытой земле ещё что-то, очень похожее на уголок книжки.

– Ну-ка, а это что тут ещё? – откликнулся товарищ. – Прикинь, а если мы клад нашли!

Вместе они откопали записную книжку в кожаном переплёте. Уверенные, что это только начало пути к сокровищам, мальчишки, несмотря на то что время их подгоняло, продолжили ковыряться в земле, руками разгребая её всё глубже, пока не обнаружили разрозненные экскаватором останки.

От неожиданности, увидев зияющие глазницы черепа, они оба вскрикнули.

– Это же голова! – изумлённо констатировал Макс.

– Не голова, а череп, – внёс поправку Николай.

– Что теперь делать с ним?

– Давай возьмём с собой, девчонок попугаем.

За увлекательным занятием время проскочило незаметно, и, выглянув из траншеи, друзья увидели, что рабочие собираются домой.

Побоявшись быть замеченными, мальчишки притихли и, шушукаясь, тут же решили сохранить тайну находки и никому об этом не рассказывать, хотя бы до тех пор, пока не прочтут рукописный текст в найденном блокноте.

Возвращаясь, приятели уже знали, что им предстоит побывать в кабинете директора, поэтому череп они спрятали в давно сооружённом ими тайнике под забором, ограждающим детский дом. А блокнот, запихнув под пояс штанов, Николай взял с собой, чтобы, улучив момент и уединившись, ознакомиться с его содержанием.

Тамара Васильевна, вывернув карманы подопечных наизнанку, нашла конфеты, принесённые с могил, и отругала их. Вместе с ними также досталось и новому завучу за халатность в исполнении присмотра за подростками и за то, что вверенные её контролю воспитанники, так сказать, побывали в самовольной отлучке, где могли потеряться или ещё как-либо пострадать, а вся ответственность за потерявшихся детей полностью легла бы на плечи директора.

Так, во второй свой трудовой день Ольга Петровна, извиняясь и оправдываясь перед руководством, писала объяснительную за своё невнимательное отношение к возложенным на неё обязанностям.

ТРАГЕДИЯ ЖЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ

ИСПОВЕДЬ МОНАШКИ. ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВРЕМЯ

Рукописный тест в блокноте, читаемый украдкой от всех, давался ребятам с трудом, но стало понятно, что записи в нём оставлены собственноручно той самой монахиней, мистические легенды о призраке которой до сих пор жили в Спасске.

Монахиня в минуты глубокой душевной скорби запечатлела на бумаге всю свою биографию, начиная от самого рождения. Схематично она сделала зарисовки дома, в котором выросла, леса, где заблудилась и стала жертвой господ, логова колдуньи, исцелившей её и потом передавшей ей, как единственной преемнице, свои знания.

На страницах блокнота матушка София также нарисовала монастырь, где много лет жила и всем сердцем и душой служила Господу, а потом, не понятая всеми, путём наложения на себя рук завершила свой не такой уж и долгий по земным меркам век. Об этом монахиня также внесла в записную книжку предсмертную запись, и теперь, спустя более сотни лет, ребята прочли её.

Из этой рукописи им, если говорить кратко, стало понятно следующее.

Игуменья София, которая уже много лет жила по Божьим законам, не знала покоя, изводя себя раскаянием за совершённое против барина.

Хотя она вместе с пожертвованиями прихожан и отдала небольшую часть денег, украденных у помещика Пантелеймонова, пострадавшей от пожара собственной семье, всё же основная часть золота и драгоценностей оставалась при ней. Эти богатства были её самым страшным проклятием, они не отпускали её мысли, порождая нечеловеческий страх разоблачения и дикую панику перед возможными последствиями.

София уже несколько раз перепрятывала сокровища с места на место, но всё ей казалось, что они спрятаны не столь надёжно и кто-нибудь обязательно на них наткнётся.

Ей было очень стыдно за свое деяние, и душе её постоянно хотелось раскаяться и исповедаться. В такие моменты угрызений совести в ней из самых глубин души поднимался волевой дух Анастасии, и сознание монашки начинало раздваиваться.

Долгими ночными часами Анастасия, усаживаясь на деревянный табурет в келье Софии, разговаривала с ней, снова и снова убеждая монашку в правильности совершённого поступка и напоминая ей о злодеяниях помещика, о его жадности, беспощадности к крестьянам и сластолюбии, от коего пострадало столько подданных женского пола, в том числе и она сама.

Монашка плакала, ощущая себя посрамлённой прикосновением множества мужских рук, и изо всех сил гнала Анастасию от себя, изгоняла криком свой же призрак:

– Изыди во имя Господа моего! – крестила она стены, в которых ей виделся образ Насти, целовала и прижимала к груди крест, висящий на скрученном просмолённом шнуре.

Начавшееся расщепление личности Софии изматывало и тело. Всё чаще из-за раскола сознания монахиня начинала впадать в состояние сильнейшего психоза и в поиске успокоения погружалась в жуткую депрессию.

Душа, пребывающая в монашеском теле, не знала, какая из личностей принадлежит ей больше – игуменьи Софии, которая всегда желает исповеди и стремится к Царствию Небесному, или страждущей Анастасии, жаждущей возмездия и кары небес.

София отключилась, абстрагировалась от Анастасии, ушла от неё полностью, с головой погрузившись в служение Господу.

Анастасия же по-прежнему хранила ненависть и презрение к барину. С каждым прожитым днём всё сильнее и сильнее жаждала она расправы над ним.

Своим умом Анастасия понимала, что это не она простила помещика, а София обезоружила её своей набожностью. Она, монашка София, спрятавшись за христианскую веру, манипулирует, управляет её существом, принуждая раскаяться о своей греховности, стать на колени и в слезах вымаливать Божье прощение. Это София день и ночь усыпляет её своими нудными церковными напевами, изолируя её этим сном от общества. Но теперь Анастасия окрепла и проснётся, заявит права на собственную, отнятую у неё личность.

Из-за участившихся проявлений личности Анастасии игуменья стала пугливой, боялась людей, шарахалась от них, этот страх делал её похожей на самую настоящую безумную с отрешённым взглядом.

Слух о том, что помещик Пантелеймонов Сергей Иванович был задушен монахиней, быстро долетел в святую обитель, и игуменья София засомневалась: не она ли и впрямь это сделала в один из тех моментов, когда Анастасия, проснувшись и расправив плечи от долгого сна, брала над ней верх.

Поначалу, когда Анастасия от безысходности пришла в монастырь, София заполнила собой её всю: тело, разум, сознание, волю – и растворилась, сливаясь с ней, гармонизируя её и уравновешивая.

Анастасия, подавленная Софией, уснула, и монахиня София захотела избавиться от неё полностью. Она начала потихоньку выходить из неё, забывать о её существовании, полностью завладевать разумом, забирая в своё пользование душу.

В такую пору Анастасии становилось холодно, одиноко, и она, свернувшись калачиком от охватившей тело стужи, оставалась лежать на жёсткой постели в монашеской келье, а София, облачившись в чёрную монастырскую мантию, уходила служить Господу.

– Почему ты оставляешь здесь себя саму? – истошно и обречённо закричала ей вслед Анастасия, оставшись в очередной раз одна.

Монахиня, услыхав её вопль, раздавшийся где-то в глубине сознания, вернулась в келью, зло глянула в угол пустой заправленной кровати, туда, где только она видела лежащее беспомощное существо – Анастасию, и глухо прошипела ей в ответ:

– Потому что, когда ты рядом, я начинаю замерзать, рядом с тобой мне противно, рядом с тобой, такой грязной и обесчещенной, мне стыдно…

– Но я не могу представить без тебя свою жизнь, – взывало её второе «я», Анастасия.

– А я не могу жить с тобой, – сухо обрывала диалог монашка, – и я сейчас же пойду и расскажу на исповеди, какая ты грязная.

– Нет, не пойдешь, – хватала её за руки, удерживая, Настя…

Когда Анастасия спала, монахиня доставала из-под матраса блокнот, похожий на маленькую книжечку, и при тусклом свете свечного огарка мелким почерком писала в него свою исповедь, а потом прятала его, чтобы Настя не нашла…

Церковные служащие стали частенько видеть матушку в сильном эмоциональном напряжении, которое выплёскивалось наружу раздражением.

В конце концов монахиня София, несмотря на возражения и возмущение Анастасии, сумела вырваться из-под гнёта её убеждений и, открыв своё смиренное сердце, исповедалась и покаялась в содеянном преступлении. Также она призналась священнику в том, что внутри неё уживаются две личности – крестьянка Анастасия и настоятельница женского монастыря игуменья София. И шокированный исповедник нарушил таинство исповеди – он доложил вышестоящему церковному чину о совершённом матушкой Софией преступлении, которое в данной ситуации, как он считал, не только было противоправным в отношении помещичьей семьи, но и преступало все законы Церкви.

В тайно отправленном вышестоящему духовному наставнику письме исповедовавший игуменью священник также написал:

«…И так как монахиня София при ограблении барина прибегла к помощи колдовских сил, а посему вступила в сговор с диаволом, продав ему свою душу, и потом, ведомая Сатаной, вселившимся в её утробу, убила помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича, прошу дозволения отстранить игуменью Софию от занимаемого поста… Прошу принять к сведению, что в теле монашки поселилась и по сей день бесчинствует тёмная сущность, – писал далее священник, – отчего поведение её стало неадекватным и бесноватым, а посему опасным для окружающих людей. Кроме того, если её деяния получат огласку, может подняться сильное возмущение как среди простых крестьян, так и в обществе знатных господ, вследствие чего опасаюсь, что нашему приходу грозит великий позор, который ляжет тёмным пятном на всю Православную Церковь.

В связи с вышеизложенным мною принято срочное решение: до принятия Вами особых мер изолировать игуменью Софию от общения с сёстрами и прихожанами монастыря. В настоящее время она находится запертой в своей келье и прикована цепями к стенам, так как бес, живущий в ней, стал проявлять свою агрессию: дюже вопиет, скалится и грозится всех известь.

Прошу Вас оказать срочную безотлагательную помощь и принять верное решение этого вопроса, коего самостоятельно разрешить мы не в силах».

– Ну что, довольна? Проклятая монашка! – кричала разгневанная Анастасия, вырывая из её рук верёвку, которую игуменья уготовила для своего удушения. – Теперь нам в жизни отсюда не выбраться!

– Отдай! – дико вопила София. – Отпусти меня! Я всё равно не могу, не хочу так больше жить!

Анастасия, не слушая монашку, вырвала верёвку из не по-женски сильных рук и долго, безжалостно стегала растрепавшимся концом подселившуюся обманом в её тело матушку Софию…

Из кельи игуменьи Софии беспрестанно слышались вопли будто бы двух ругающихся меж собой женщин, обрывки молитв и проклятий, а также временами долгий протяжный плач – словно разрывались на части души и сердца попавших в западню диавола пленниц…

Помощь духовных служителей, несказанно перепуганных данным происшествием, во вверенную им монашескую обитель прибыла незамедлительно. Они явились вместе с посланником, который доставил им тайную депешу.

И в стенах женского монастыря впервые за всё время его существования был проведён обряд экзорцизма для изгнания бесов из тела игуменьи Софии.

ИЗГНАНИЕ БЕСА

ЭКЗОРЦИЗМ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ. ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВРЕМЯ

Дабы о проведении прибывшими в монастырь священниками обряда экзорцизма никому не стало известно, монахиню Софию, связанную по рукам и ногам грубой, толстой пеньковой верёвкой, под вечер в сгущающемся тумане вывезли в лес.

Там священники втроём привязали её такими же путами к широкому вековому дереву, одиноко стоящему на поляне, которую заведомо осветили множеством привезённых с собой факелов.

Ранее никто из прибывших священнослужителей ни разу не проводил обряда по изгнанию из человека нечистой силы. Но они были убеждены в своей вере и в своей преумноженной «силе трёх», благодаря которой собирались справиться с данным ритуалом и тем самым сохранить честь и репутацию женского монастыря.

Вид Софии был ужасен: в длинном рубище, с растрепанными, давно не мытыми свалявшимися волосами, она смотрела на своих мучителей тёмными, будто пустыми глазами, на дне которых маленькими точками горели демонические огоньки рвущейся из её тела колдовской сущности Анастасии.

Церковная служка, взятая священниками в подмогу, расставила и зажгла вкруг одержимой сотни больших восковых свечей, и священники двинулись друг за другом по этому кругу, окропляя Софию святой водой.

Анастасия дико закричала и, выгнувшись всем телом, с такой силой задёргалась в путах, что пенька, перетираясь, лопалась и узлы, стянутые на запястьях и лодыжках, начинали ослабевать.

– Господи, помоги! – испуганно перекрестилась служка и застыла, охваченная животным страхом, с расширившимися, нервно моргающими глазами, совершенно теперь бесполезная в своей ничтожной помощи.

Анастасия вновь взвыла, опалённая крапом святой воды, будто огнищем. Вместе с ней испуганно заорала служка. И вслед им, будто наполненный рёвом громадного дикого зверя, весь лес зашумел, закачался кронами деревьев и погнал тёмные, сгущающиеся мглой тучи на поляну.

Поднявшийся ветер раздул пламя свечей, и оно переметнулось на траву и поползло огненными прожилками к центру круга.

София, увидев приближающийся к ногам огонь, тоже испуганно закричала и стала рваться из плена, но, связанная и подавленная сущностью Анастасии, она была обессилена.

Анастасия же, напротив, будто выросла и своим духом поднялась над телом и свысока посмотрела на всех. Сникшая, опустившая свою набожную голову София, привязанная к стволу дерева, больше не оказывала никакого сопротивления и, будто не живая, обмякла членами. Анастасия перевела взгляд пылающих диким огнём глаз на служку, беспомощно жавшуюся к телеге, на которой её сюда привезли, и на бедных, бегающих в испуге вокруг Софии и торопливо читающих псалмы попов. Она стремительно полетела вниз и снова вошла, вонзилась в своё родное тело. Дикая боль пронзила Софию, а Анастасия завопила:

– Никуда я не уйду!

– Изыди, сгинь, нечистая… – вновь и вновь повторяли церковники, осеняя женщину крестными знамениями.

Земля содрогнулась, и свечи, расставленные по поляне, погасли от прошедшей по лесу воздушной волны, будто кто незримый сильным дыханием задул их. Языки пламени, которые ещё мгновение назад, полыхая, ползли по траве к привязанной к дереву женщине, погасли, и трава задымилась тонкими серыми струйками.

– А-ха-ха… – раскатистым эхом покатился по лесу безумный смех Анастасии, и, заглушая его, начал подниматься ураган.

Ветки, сучья деревьев и вздымаемая кверху листва закружились в вихреобразной воронке.

Грузный священник и его помощники, еле держась на ногах в ураганном потоке воздуха и подгоняемые им, бегали по кругу образовавшейся воронки и кричали в неё молитвенные слова, которые закручивались воздухом и уносились высоко в небо.

Дерево, к которому была привязана монахиня, начало крениться и затрещало. Оно вывернулось из земли с корнями и вместе с привязанной, также закрученное воздушной воронкой, поднялось высоко-высоко, а потом с силой обрушилось вниз. Всех, кто находился на поляне, ударной волной отбросило в стороны.

София лежала на стволе и была похожа на мёртвую. Вокруг всё стихло, и давящая тишина повисла над тёмным лесом.

Один из священнослужителей, опомнившись, в свете луны подполз к дереву и посмотрел в женское лицо. Крупная слеза катилась по бледной щеке Софии.

Отвязав её от ствола, но не освобождая от пут рук и ног, исполнители обряда погрузили обессиленное тело в телегу, сами сели вкруг него и в молчании вернулись в святую обитель.

Священнослужители были уверены, что с бесом, поселившимся в теле монахини, отныне покончено навсегда.

По прибытии в монастырь бывшей игуменье Софии объявили, что постановлением церковного суда она лишена всех степеней священства и отлучена от Церкви за явную духовную вину и противоправные преступные деяния, нанёсшие православной обители моральный и духовный урон.

– Да будет она, – провозгласил священнослужитель, – предана анафеме!

Они решили вывезти Софию поутру за границы Спасского уезда и гнать её подальше от сих мест, сопровождаемую людским осуждением.

Последняя ночь, проведённая Софией в своей келье, была ужасной, так как Анастасия вновь проснулась в её теле и с нечеловеческой силищей сумела разорвать путы, связывающие её по рукам.

– Что, довольна? Меня предали анафеме, проклятая монашка, чего ты добилась своей исповедью?! – кричала обезумевшая Настя.

София ничего не ответила, а молча, со слезами на глазах, села на край кровати. Немного подумав, достала из-под соломенного матраса записную книжку и, обмакнув перо в чернильницу, вписала в блокнот последнюю – предсмертную – запись.

Потом, радея о своей заблудшей душе, бывшая монашка долго молилась Господу и накладывала на свою грудь кресты, тем самым отстраняя от себя Анастасию. Когда под длинные нудные молебны и песнопения Анастасия начала в ней засыпать, перестав мешаться под рукой, София, содрала с постели простыню, скрутила её в жгут и, свернув из него петлю, накинула на свою шею и туго затянула…

Перед церковными настоятелями встала другая задача. Они не знали, что делать с трупом Софии и где захоронить его.

– Да чтоб ей пусто было, – серчали священники.

Ведь они, провозгласив ей анафему, теперь не могли предать её тело земле ни на территории монастыря, ни за его пределами. Долго совещались церковники, и было принято ими такое решение: похоронить Софию за кладбищенской оградой как человека, продавшего свою бессмертную душу диаволу и самостоятельно наложившего на себя руки.

Её блокнот, даже не раскрывая и не читая писаного текста, положили в дощатый гроб и вместе с ней безо всяких поминальных почестей закопали.

ПРИЗРАК МОНАХИНИ В ДЕТСКОМ ДОМЕ

Слухи о существующем в Спасске призраке монахини периодически долетали до ушей Ольги Петровны. Она слышала небылицы и от детей, которые жили в этом доме, и от подчинённого ей персонала, и, – что больше всего шокировало, – от самой Тамары Васильевны, своего непосредственного начальника.

– Тамара Васильевна, – недоумевала Ольга, беседуя с директором в неформальной обстановке, – да как же можно верить в этот бред, мы же с вами люди современной эпохи и должны понимать, что только в болезненном воображении можно увидеть и принять за реальность иллюзорный вымысел, в том числе мистического порядка.

– Поживите у нас, поработайте хотя бы пару месяцев, а там мы с вами и посмотрим – изменится ли ваше мнение о наших предрассудках, байках и миражах.

– А по-моему, – стояла на своем Ольга, – как минимум, мифы о монашке – это простое человеческое суеверие.

– Может, и суеверие, – согласилась с ней Тамара Васильевна, – да только реальная история жизни в этом имении помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича тесно переплелась с судьбой некоей монахини, которая сначала, как вы изволили выразиться, мистическим образом, используя силу колдовства, ограбила барина, а после и вовсе с ним покончила. Конечно, очень сложно даже говорить о таких вещах, а тем более верить в них, но однажды я и сама ощутила, будто ночью кто-то невидимый сел в ноги моей кровати и просидел там до утра, а я лежала и пошевелиться не могла, словно всё моё тело сковали.

«Столько всего о ней рассказывают, – думала Ольга, – неужели здесь, в стенах этого здания, действительно можно повстречать её не упокоившийся за целое столетие дух? Но это кажется таким нелепым и смешным в наш век технологий».

Мысли об этом не давали молодому завучу покоя и будто бы притягивали к себе соответствующие события.

Сначала наслышанной о происках монашки Ольге она однажды почудилась в коридорном проёме здания и сильно напугала её, а после и вовсе начала приходить во снах.

Вот и сегодня ей то ли приснилось, то ли причудилось, что монахиня, накрывшая голову апостольником, почти скрывшим её лицо, заглянула к ней в окно и, медленно поворачивая голову, осмотрела комнату.

Животный ужас охватил учительницу, она было дёрнулась, чтобы вскочить с кровати и включить свет, но не решилась и в страхе, поджав под себя ноги и подоткнувшись одеялом со всех сторон, вслушиваясь в ночные шорохи, притихла.

Немного погодя ей послышались шаркающие шаги на лестнице – поднявшись на этаж, они направились в левое крыло.

Под ногами идущего поскрипывали старые, почти выгнившие половицы здания, а после, распахнувшись, хотя Ольга точно помнила, что изнутри закрылась на щеколду, скрипнула дверь её комнаты.

Ольга лежала ни жива ни мертва, опасаясь не то что высунуться и глянуть в сторону двери, но даже просто шелохнуться, чтобы случайным шорохом ненароком не привлечь к себе внимания вошедшей в комнату монахини, и лишь через небольшую щель из-под приподнятого над лицом одеяла наблюдала за движущейся тенью.

Женщина в длинном чёрном облачении мгновение постояла на пороге, но вот её тёмный колышущийся силуэт направился к письменному столу. В поисках чего-то она стала быстро выдвигать ящик за ящиком, роясь в бумагах.

Не найдя того, что искала, монашка со злостью, сильно брякнула последним задвинутым ящиком. Её рука достала из складок мантии гусиное перо и, обмакнув его в чернильницу, – которой на столе Ольги никогда не было, но которая сейчас отчётливо виделась на столе, – раскрыла ежедневник Ольги и что-то размашисто написала в нём.

Затем монахиня повернулась к кровати, и Ольга встретилась взглядом с её пустыми глазницами.

Монахиня от неожиданности вскрикнула, и её призрачный образ начал рассеиваться, бледнеть, а потом и вовсе исчез. Ольгу, скованную страхом, вывел из оцепенения громкий крик, донёсшийся из детских комнат.

Той же ночью и в девчоночьей спальне происходили некие мистические события.

CПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

Чем больше Максим и Николай изучали записную книжку монахини, открывавшую им историю происхождения слухов о её призраке, тем больше думали об этой женщине, тем больше хотели узнать о мистической стороне её жизни. Из личного дневника Софии мальчишкам стало известно, что она после ограбления помещика потратила совсем незначительную сумму денег на помощь пострадавшей от пожара семье, а остальные сокровища схоронила. Но вот где – это они и пытались разгадать, разбираясь в собственноручно сделанных монашкой записях.

Отыскать спрятанное золото, украденное у барина, стало их заветной целью. Они воображали, как, в один момент разбогатев, уедут далеко-далеко от захолустья, где находится их детский дом. В своих мальчишеских фантазиях они катались на дорогих автомобилях, купались в синих волнах океана и нежились на золотистом песочке под горячими солнечными лучами.

С кем бы Максим и Николай ни общались, все разговоры обязательно сводили к призраку монашки. Подогревая интерес к мистическим историям, они изо дня в день пугали своих сверстников выдуманными страшилками о призраках и приведениях, пробуждая в них одновременно и страх, и страсть к потусторонним тайнам…

В один из дней, когда территория бывшей усадьбы была уже прибрана, ребята под руководством наставников перебрались на чердак здания, чтобы вынести оттуда залежавшиеся книги и прочие давно списанные и ненужные вещи. Там-то девочки и наткнулись на странную доску с начертанными на ней цифрами, буквами и загадочными знаками. Эту доску они не стали выносить вместе с остальным мусором, а надежно спрятали в закуток, чтобы потом незаметно для всех унести в свою комнату и изучить внимательнее.