Полная версия
Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы
Виктор (не путать с Владимиром!) Топоров в таких случаях ехидно интересовался: о чем это? а, главное, зачем? И впрямь: зачем? – ребус на зависть старику Синицкому. Ибо соц-арт есть инструмент разрушения чужих эстетических конструкций. Но создать свои он фатально не способен.
К месту будет еще один культурологический экскурс. Соц-арт, по определению теоретиков, отрицает любой диктат, в числе прочих – диктат этических и эстетических конвенций. Следствием, как правило, оказывается высокой пробы дурновкусие. Чаша сия не минула ни отцов-основателей Алешковского и Войновича, ни детей их Бенигсена, Пригова и Куркова – кто читал, тот меня поймет. И С.С. – далеко не исключение:
«Отче наш, иже еси на небеси, спустись на землю и отсоси!»
Видимо, статья 148 УК РФ не для всех писана – но это так, к слову.
Кроме того, в соц-арте рано или поздно случается неизбежное – сочинителя заносит в зону, наглухо закрытую для смехуечков. И начинается black comedy самого скверного свойства. Бенигсен, к примеру, в духе незабвенных садюшек, с причмокиванием живописал кирдык, который беглые урки устроили вермахту: с отрезанными
«Оказалось, что Анна Гермогеновна мародерствует в морге под открытым небом на улице Репина, ворует у мертвецов пальто и галоши. Хорошо еще, что Вера Сергеевна не знала, что творится на чердаке, где мама расхищала социалистическую собственность, цинично распиливая деревянные перекрытия. Явилась наводить порядок заступница-Машенька, но коммунистка так страшно застучала ломом, что змея решила сдаться без боя: схоронилась под буфет, там, почувствовав расстройство, малодушно наложила кучу с крысиной шкуркой».
Воля ваша, но это уже к одиннадцати туз. Впрочем, в «Лимбусе» на сей счет явно другое мнение.
Ну и литературщина, как же без нее? – питерцы завсегда хочут образованность показать, это их вундерваффе, ибо другого трагически нет. С.С. твердой рукой очертила свой кругозор – от «Пошехонской старины» Салтыкова-Щедрина («Что такое “жеможаха?”») до «Чжуанцзы» (балерина с даосской фамилией Полутень). Никто не забыт, ничто не забыто: тут и Эдгар По с «Системой доктора Смоля и профессора Перро», и заплыв на гробах, взятый напрокат у Бенигсена в «Чакре Фролова».
Любопытная деталь: две повести из трех жеможахнутых вышли ранее все в том же «Лимбусе». Народ безмолвствовал. Но нынче, как по команде, грянул повальный восторг – с чего бы?..
Хромая на обе ноги философия образованца Снегирева: «Читателю “Жежомахи” открывается очень важная вещь – природа формирования взгляда на событие со стороны. Как с умершими близкими, образ которых со временем приобретает причудливые черты. Как с историческими личностями, обросшими небылицами, как днище корабля ракушками. Парадоксальным образом рождается в итоге общемировая правда. Не суверенная история, не археологические теории, а нечто надматериальное и общечеловеческое». Ну, ясен пень: близкое знакомство с Пустовой – занятие травмоопасное и даром не проходит. Мужик, ты с кем сейчас разговаривал? Сам-то хоть понял, что сказал?
Заливистая рулада заводного соловья Толстова: «Это стопроцентно, до последней буквы питерская проза, где Гоголь раскланивается с Достоевским, Хармс (не придумал, что там делает Хармс, но что-то делает, точно), и все вокруг предстает как материал для тончайшей иронии». Тончайшая ирония, это да. Сделает честь любому сельскому кавээнщику. Высшее Северное руководство управления лагерей, сокращенно ВСРУЛ – смешно до слез. Село Херово – и того смешнее. Чекист Тихогнидов – ржунимагу.
Софочка, зискейт, я вам уважаю, но это не цимес мит компот, это дрек мит фефер. Ваш товар для Кременчуга, и ни копейки больше – нит гештойген, нит гефлойген…
«Большая книга-2020»: Мусорный Левиафан
Ш. Идиатуллин. Бывшая Ленина. М., Редакция Елены Шубиной, 2019
Важнейшим из искусств для нас является кино, потому что оно доходчиво до малограмотного пролетариата и неграмотного крестьянства. Важнейшим из кинематографистов для нас является Звягинцев, потому что лепит комиксы, доходчивые даже до имбецилов. Муляжные кости синего кита на берегу – понятно: государственный Левиафан подох и сгнил. Марьяна Спивак в олимпийском костюме с надписью «Russia» топчется на тренажерной дорожке – тоже не бином Ньютона: Роисся вперде. Готовое руководство к действию, внедрять отсюда и до отбоя. Ну, вы помните: Сенчин с «Зоной затопления», Ганиева с «Оскорбленными чувствами». И примкнувший к ним Идиатуллин.
Его последний опус – точно такой же комикс: улица, где живут герои романа – бывшая Ленина, теперь Преображенская. Сюжет вертится вокруг земель совхоза «Новая жизнь», на которых нынче расположилась несанкционированная свалка. Здание городской администрации именуют Желтым домом. Что не ясно?
«Бывшая Ленина» явно написана спринтерскими темпами – по горячим следам скандала в Шиесе. Социальный заказ: утром в газете, вечером в куплете, а промедление смерти подобно. Но книга – товар скоропортящийся, а слегка беллетризованная публицистика – так и вдвойне. Конъюнктурная составляющая успела выветриться еще по пути в типографию, и судить о тексте приходится по художественной – куцей, откровенно вторичной и недостоверной.
Вот с достоверности и начнем. Место действия – уездный городок Чупов, где одно за другим закрылись все градообразующие предприятия – кондитерская фабрика, птицефабрика и механический завод. Казалось бы, проблемой номер один для чуповцев должна быть борьба за выживание. Ан нет, все от мала до велика вусмерть озабочены экологией: не иначе, протестами сыты. Активисты легко поднимают на митинг аж три тыщи человек – а это, чтоб вы знали, без малого пять процентов населения; не верю, сказал бы Станиславский. Выборы в городской Совет проходят со столичным размахом – с черным пиаром, всевозможными инсценировками, псевдосоциологией и руморологией… Господи, да откуда же на это деньги в нищем городке? Вопрос со свалкой в исторически обозримый период не решить, – но все рвутся на расстрельную должность городничего, будто там медом намазано. Студент, торгуя китайскими смартфонами, заработал на новую «бэху» – без комментариев… В эфире программа «В гостях у сказки» – здравствуй, дружок!..
Ну, вы в любом случае поняли: в центре повествования мысль народная: «Мы – свалка. Для них мы – свалка. Запомни». Мусорный Левиафан, отождествленный с властью, превращает в мусор человеческие жизни. Этот тезис автор то и дело подтверждает библейскими цитатами: то из апостола Павла: «Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне», то из пророка Михея: «Страна сия не есть место покоя; за нечистоту она будет разорена». С мыслью народной соседствует мысль семейная: все несчастливые семьи несчастны одинаково. Идиатуллин, вопреки классику, попытался возлюбить обе мысли разом. Ménage à trois, знамо, не задался – а у кого он задался? Тем паче, объединить две темы Ш.И. попытался весьма традиционно: бывшие супруги оказываются по разные стороны баррикад – он баллотируется в мэры, она уходит в оппозицию. Что-то подобное пытался проделать Шаргунов в «1993». И с тем же примерно успехом.
Полноценных героев в книге нет. Как заметил коллега Морозов, «с героями надо что-то делать. Их должны подводить под статью, убивать, насиловать, они должны побеждать, вести за собой, строить и любить». Но вместо этого Ш.И. выводит на сцену труппу полупарализованных бездействующих лиц, у которых худо-бедно работают лишь гениталии. Зато речевой аппарат гипертрофирован до неприличия, как у ведущих «Эха Москвы». И взгляды примерно те же: «С властями похожая ситуация: никто в здравом уме и твердой памяти не будет воспринимать их как что-то, к чему следует прислушиваться, чем можно наслаждаться и что можно добровольно, тем более за свои деньги, выбирать и принимать. Они бессмысленны и беспощадны. Но именно они решают, что мы слушаем, что показывают в телевизоре, кому, сколько и когда мы платим, что мы едим и носим, с кем мы воюем и кого ненавидим, почему мы остаемся без денег и работы, на каком свете мы живем и так далее».
Впрочем, привилегия высказываться дана лишь нескольким персонажам. У остальных (а их для 480-страничной книжки порядочно – полсотни, не считая безымянных) миссия куда скромнее: высунуться из-за кулис, а там – давай, до свидания! Напекла бабушка сыну с невесткой пирогов – в морг ее. Понравился девке симпатичный студент-химик – и его туда же. Трагедии и мелодрамы, по Роберту Мак Ки, случаются не от избытка экспрессии, а от недостатка мотивации. Проще говоря, девать болезных куда-то надо, но куда? Дешевле убить, чем кормить. Самое интересное, что в финале автор отправляет тем же маршрутом и главную героиню – видимо, и для нее не выдумал ничего более существенного и логичного.
Да, о финале, ибо конец – делу венец. Ток-шоу завершилось, запас библейских эпиграфов исчерпан, бездействующие лица частью мертвы, частью брошены за ненадобностью… Что в сухом остатке? Практически ничего. Кто виноват, понятно и без Идиатуллина, а что делать, он и сам не знает. Сага про мусорного Левиафана внятной коды не имеет: «У нас пополняемое месторождение мусора, этого не изменишь. Сопротивление бесполезно. Осталось разбегаться. Или превращать свалку в нормальный ресурс». Ну, и зачем было огород городить – печь пироги, затевать адюльтеры, водку жрать, народ на митинги поднимать, провокаторов внедрять?..
Идиатуллин, выпускник журфака и руководитель региональной редакции ИД «Коммерсантъ» не может не знать старое журналистское правило: идея текста считается проработанной лишь тогда, когда укладывается в сложноподчиненное предложение с придаточным причины. Всегда привожу грубые, но показательные примеры: репку вытащили, потому что трудились сообща, а Колобок погиб, потому что был самонадеян. Но попробуйте проделать подобную манипуляцию с «Бывшей Ленина», и убедитесь, что роман ей категорически не поддается. И зачем в итоге это читать? Ну, не ради авторских же рассуждений о природе власти – не Макиавелли, чай…
Есть, впрочем, еще стимул – красóты слога. Да мне ли не знать, какой Ш.И. стилист? – «пригоршня защекотанных зайцев», «пьян мертвецки, до пены в глазах» («Город Брежнев»). Брошу ложку меда в бочку дегтя: к счастью г-на сочинителя «Бывшая Ленина» вполне кошерно отредактирована. Из авторских идиолектов, сколько удалось заметить, уцелел единственный: «набуровила с горкой миску щей». Но и на старуху бывает поруха – в неприкосновенности осталось бесподобное дурновкусие, достойное какой-нибудь Соломатиной: «кипя извилинами и нервами, собралась вызвериться», «соискатель Лениного местами чересчур пышного тела», «мужики с фаллическим типом прически», «весна чреслами красна»…
И последнее: Идиатуллин – стопроцентный оппозиционный литератор. Не потому, что комиксы, не потому, что щи с горкой. Есть у этой публики паскудная манера плевать в свою же кормушку. Сенчин, известный своими симпатиями к Удальцову, спокойно, без эксцессов принял Премию правительства РФ (два миллиона рублей). Ганиева на букеровских игрищах получила приличный грант (800 тысяч) от банка «Глобэкс», чей учредитель – государственный «Внешэкономбанк», и тут же взыграли «Оскорбленные чувства»: за державу обидно! Лауреат «Большой книги» (третья премия, миллион рублей) Идиатуллин вскипел извилинами и нервами и тоже приравнял к штыку перо, даром что «БК» спонсируют равноприближенные Авен, Абрамович и Мамут.
Коллеги, вы либо крест снимите, либо трусы наденьте. Шамиль Шаукатович, вас тоже касается.
«Большая книга-2020»: Инструкция по распилу опилок
П. Селуков. Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы. М., Редакция Елены Шубиной, 2019
Паша Селуков – он так-то наш, пермский: то ли с Кислотки, то ли с Пролетарки… ладно, без разницы. По жизни реальный пацан на кортах, c пельменей прется и с кино. А еще рассказы пишет.
Тут, по ходу, как все было-то? Меня слушай, ага, я по жизни в теме. Была у Паши тела – вся на корявых понтах, типа культурная она. А он на эту соску реально залип. Попадос, блин! Сперва книжки читать начал, типа школу не закончил. А потом – рассказы писать. Прикинь, чикса тему намутила!
А Паша до сих пор исполняет. По рассказу в день. Круто.
* * *Подзаголовок сборника говорит о многом, если не обо всем. Лихие 90-е пустили в расход квалифицированного читателя – усох болезный до инкурабельной дистрофии, уступив место глотателям пустот. Литераторы мелкой рысью кинулись осваивать территорию люмпен-пролетариата: жить захочешь – не так раскорячишься. Это бывших чекистов нет, а бывших интеллигентов у нас как собак нерезаных. Самые честные без затей плодили Бешеных и Меченых. Кто похитрее, намекал на бездны социального подтекста и украшал кучу говна этикеткой «Новый реализм». Методу не раз провожали в последний путь, но она упрямо возвращалась: you shouldn’t have buried me, I’m not dead!
Реализм? – ну да, пожалуй. Но какой он, к лешему, новый, если он бессмертнее Фредди Крюгера? Все, что составляет пафос нового реализма, звучало как минимум четырежды. Первопроходцами были литераторы натуральной школы. Вослед им нагрянули разночинцы. Затем сказанное повторили Максим с подмаксимками и, наконец, воспроизвел перестроечный кинематограф.
Впрочем, новые реалисты рефлексиями по поводу прошлого не маялись, о чем в свое время не без гордости доложила Пустовая. Беседин, Елизаров, Ким, Козлов (Владимир), Козлова, Лялин, Прилепин, Сенчин и далее по алфавиту, вплоть до Факoffского и Шепелева, дружно пилили опилки: то вместе, то поврозь, а то попеременно.
Результат – сто семьдесят седьмая вода на глебоуспенском киселе. Упреки в чернухе оставим кумушкам, ибо для веселия Россия мало оборудована. Писать об отбросах можно и должно. Вопрос в том, как. Социокритический дискурс – далеко не индульгенция, поскольку сам по себе мало что значит. Все должно быть динамично и увлекательно: и слова, и пули, и любовь, и кровь. Не тут-то было, – челюсти выламывает жестокая зевота от одного на всех «нулевого письма».
ЕГЭ по литературе не желаете? Сейчас организуем.
«Снова гоним пузырь. Юлька сперва отказывается хлебать, но потом хлебает. Снова ахает, охает. Я обнимаю Юльку. Под ее водолазкой ощущаются крупные твердые титьки… Я ее целую в рот. Чувствую вкус губной помады. Стираю помаду ладонью с ее губ и целую уже всерьез. Потом она ложится на траву. Я сверху. Звиздато!»
«У меня уже стояк, я задираю ей юбку и тяну трусы с колготками вниз. Жопа и ноги у нее слизкие, все в малофье, а трусы вымазаны говном. Вокруг
«Лизну, думаю, разок. Ради общего развития. Клитор – это вот он. По-любому это он, больше некому. Лизнул. Раз, другой, третий. А ниже, думаю, если? Ниже – это как? Биология. Что там в учебнике писали? Половые губы? Не похоже на губы. Да какая,
Вопрос на пять баллов: назовите авторов поименно. Вопрос на четыре балла: опознайте цитату из Селукова. Вопрос на три балла: найдите пять отличий. Ладно, хотя бы три.
* * *Паша, он за пельмени пишет: бульон с луком – типа отстой. За наших, с раена: кто кому присунул, кто кого отмудохал, кто конкретно беса гонит:
«Елена Валерьевна, вы когда-нибудь хотели отрезать себе член и кинуть им в одноклассника? Хау ду ю ду? Лично я очень хочу».
Не, ты не подумай, что Паша голимый чепушила. Все пучком, с головой дружит. Про зверей у него ваще мазево. Круче, чем по телеку, отвечаю:
«За нами увязался бычок. Он был с рожками, без вымени, разговорчив и игрив».
«Кошка мелкая, что крыса. Утром на ногу нассала. Левую. Сука ты, говорю, Анфиса. Подтер, дальше лег. Через полчаса проснулся обосранным».
Ништяк, ага?
* * *Впору вернуться к тезису о смерти квалифицированного читателя. И вспомнить Чуковского, который в 20-е, примерно на том же культурном фоне, писал: «Необходимо помнить о шкале читательской восприимчивости. За пределом ее сколько чудес или ужасов ни нагромождай, до читателя они не дойдут».
Селуков не морочит публике голову ни дерзкими идеями, ни прихотливыми сюжетами, ни психологическими изысками, ни извитием словес. Прозаический вариант рэпа, причем, не слишком качественного, вроде Хаски.
Образец фабулы: «Витька Смерть, Коля Яйцо и Надька Манда стырили из аптеки ящик асептолина». Спойлер: до синей хаты не донесли, разбили.
Образец душеведения: «Я не поддаюсь панике. Когда паника, я подрочить могу. Это с войны еще. Как бой, у меня стояк на двенадцать часов. Капитан говорил, что я психопат».
Образец стиля: «Вместе пошли. Чай пить. С тортиком. Продрогли оба. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Лясим-трясим, тоси-боси».
Но нулевое письмо – это, изволите видеть, не только о красотах слога. Нуль, он и в Африке нуль. Пустота. Торичеллиева. Апофатическая проза, поскольку любое определение несовместимо с ее природой. Зато полный простор для воображения: можно выдумать любые смыслы. Что, кстати сказать, несложно: в идейно аморфной среде всякая мелочь разрастается, как детский мячик в вакууме раздувается до размеров футбольного.
Впрочем, время от времени П.С. принимается играть в трансгрессию, так это ж цыганочка с выходом – и язык немного богаче, и даже аллюзии откуда-то берутся:
«У меня для таких случаев имеется опасная бритва в кармане. Я ею кромсать чрезвычайно ловок. Распорол хромого от уха до уха. Смерть ужасна, а кто просимволизирует, если не я? Разложил на бережку рыжего, хромого и косого. Лица снял. Извлек кишки. Разбросал темпераментно, художественно. Люблю эстетику чужого внутреннего мира. Осклизлое, если оно на солнце, моментально превращается в алмазы. Отрезал пенисы. Полотно Джексона Поллока, если б у Поллока были яйца».
Откуда бы? Хотя не бином Ньютона: Елизаров да ранний Беседин, что старательно подражали Сорокину… Резонный вопрос: если они пилили опилки, что пилит Селуков?
* * *Паша сперва вроде по приколу писал – норм, так-то че за пацан без приколюхи? Но дальше реально не та масть поперла. Сидит, по клаве долбит – дятел, блин! – а сам бормочет: полюбасу всех порву! всех, в натуре, нагну! Я, если по чесноку, уже децл на измену присел…
Так бы Паша фигней и страдал, да подвернулся дядя Леня Юзефович – тоже наш, пермский. В Москве поднялся, а пацанов не забывает. Вон за Леху Иванова, по ходу, мазу тянул. Короче, дядя Леня такой: кончай дрочить, пора конец мочить! За остальные терки ниче не скажу: на ухо потому что, шепотом. Но, типа, добазарились: лясим-трясим, тоси-боси… Дядя Леня подсуетился, и поперли Паше четкие ништяки: тетя Лена Шубина книжку напечатала, премию эту, блин, чуть не дали – забыл… вроде как «Наш бес». А еще дядя Леня центровую чику подтянул – дочку Галю. За Пашу впряглась, как за этого, блин… Далма… Дабла… Короче, ты догнал, ты фишку рубишь.
* * *Семья Юзефовичей известна своей необъяснимой, но стойкой симпатией к провинциальным… ладно, пусть будет самородкам. Юзефович-père вывел в литературный бомонд Алексея Иванова, изобретателя сабель с бунчуками и отца вареных утопленников. Юзефович-fille отправила тем же маршрутом Алексея Сальникова, у которого напряжения на почве вспахивания и сутулая голова.
Нынче в фамильной кунсткамере новая недотыкомка. Fille et père в дежурном припадке восторга поют дуэт из оперы «Если звезды зажигают…»
Галина Юзефович: «Мелкую, почти мусорную материю жизни он ухитряется переплавить в самую высокую поэзию, наследуя в этом непростом деле Веничке Ерофееву и Сергею Довлатову».
Леонид Юзефович: «Мне кажется, тридцатитрехлетний Павел Селуков из Перми – именно тот писатель, которого не хватало нашей литературе, чтобы напрямую, без сложной системы зеркал, отразить современность и при этом вернуться к своим истокам – к раннему Достоевскому, например…»
Вейз мир, Достоевский писал за отрезанный поц?! Реб Юзефович, чтоб вы так жили, как я с вас смеялся. Я вам умоляю, не делайте себе стыдно, бросьте этих майсов за вашего бохера. Или я не знаю, из откуда они берутся?
Протекция, конечно, мощная, но дивиденды пока невелики: в активе Селукова – премия журнала «Знамя» плюс большекнижный шорт. Впрочем, какие его годы. Freak show must go on, но вы держитесь.
* * *Короче, Паша круто намутил: всех нагнул и всех забодал, чисто тот бычок без вымени. Ваще страх потерял, перхоть, – это я так, любя. А сам сидит, кино глядит и пельмени хавает. Без лука. Все у него норм.
«Большая книга-2020»: Я вам «чучу» отчебучу!
К. Букша. Чуров и Чурбанов. М., Редакция Елены Шубиной, 2019
Аксельбанты на Букшу вешали дуэтом – Вадим Левенталь и Дмитрий Быков, что недвусмысленно и нелицеприятно говорит о ее талантах. Первый объявил, что быть Ксенией Букшей почетно, второй высказался просто и со вкусом: «Обычный двадцатипятилетний гений».
Да будет вам, Дмитрий Львович. Таких гениев на невских берегах – на дюжину десяток: Мелихов, Аствацатуров, Крусанов, Левенталь, а теперь еще и Синицкая… И у всех один и тот же симптомокомплекс: застарелый синдромальный аутизм, намеки тонкие на то, чего не ведает никто, и на редкость богатая жанровая палитра: если не пастиш, так центон.
Но Ксения Сергеевна даже в этой команде не затеряется. Ибо ее отличает особая метода: писать «за жисть» – наука не дворянская: «Когда что-то пишешь, не надо пытаться копировать жизнь – получится литературщина». Ну-ну. Подробности у дедушки Крылова в басне про лису и виноград. Потому Букша постоянно потчует читателя осетриной второй свежести. «Манон, или Жизнь» была написана по мотивам аббата Прево. В «Мы живем неправильно» пишбарышня старательно подражала офисной прозе Минаева. В «Заводе “Свобода”» низко кланялась Понизовскому. В «Рамке» – всем и сразу: от Быкова (десять изгоев в поисках метафизической вины) до Лимонова и Олеши (полет на связке воздушных шаров). В «Открывается внутрь» прилежно воспроизводила Сенчина и Петрушевскую. Давно чужие небылицы тревожат сон отроковицы. Ну, вы помните: копировать жизнь – это литературщина. Должно быть, раскавыченные цитаты называются каким-то другим словом.
Во времена постмодернизма это еще полбеды. Беда состоит в прокламированной бессмыслице: «Когда я пишу, я выбираю не тему, а в первую очередь ощущение, атмосферу. Я, если можно так выразиться, беспредметный автор, мне “темы” не очень интересны». Если уж гуманный Данилкин однажды назвал букшину прозу пловом без мяса – чего же боле? «Рамка», к примеру, начиналась как антитоталитарная сатира, потом тоталитаризм сам собой рассосался, а кода получилась смазанно-сюрреалистическая: «Над соснами, вдали от куполов, проступает в сером небе лицо. Не смотри». И кто его знает, на что намекает? – музыка Захарова, слова Исаковского…
Прошу прощения за длинную преамбулу. Зато всем понятно, с чем предстоит иметь дело.
Год назад К.Б. подумала: а не замахнуться ли на Федора нашего Михайловича? Итогом стал девятый по счету роман «Чуров и Чурбанов». Чу – Чу. Собирайтесь, девки, в кучу, я вам «Чучу» отчебучу!
Входящие, оставьте упованья: к экс-председателю Центризбиркома и брежневскому зятю книжка не имеет ни малейшего отношения. Был бы я Галиной Юзефович, – сказал бы, что это петербургский текст со всеми характерными признаками: от двойничества до перманентной непогоды. Да к чему мне чужой репертуар?
Спойлер: Чуров и Чурбанов – сначала одноклассники, затем однокурсники в мединституте, где и выяснилось, что сердца их бьются синхронно. Затем один становится детским кардиоревматологом, второй пускается в бизнес-авантюры. Ровно до тех пор, пока мир не потрясает открытие: синхронная пара сердец может исцелять неизлечимые сердечные недуги: неоперабельные пороки сердца, ревмокардиты, атрогрипозы – достаточно поместить пациента между синхронами. Если один из пары синхронов умрет, умрут и все спасенные. Но если оба, пациенты выживут. Чуров и Чурбанов намерены лечить людей, а жить айболитам вроде как уже и незачем: одному грозит срок за мнимую врачебную ошибку, другому – за какие-то мутные дела с финансами (за какие, авторесса и сама не ведает). Занавес.
Гуманизма сладкой парочки хватило бы на вполне годный святочный рассказ от силы в 15 000 знаков. Но «Чуров и Чурбанов», как и большая часть нынешней российской прозы, – неправильная дробь со словами в числителе и фактурой в знаменателе. Подсказка для тех, кто забыл школьный курс математики: слов не в пример больше. Фабульный остов, как елка игрушками, увешан байками, не имеющими к нему ни малейшего отношения. Вам расскажут, что Чуров в отрочестве был рыхловат, тяжеловат, бедно одет и вонюч. Что у Чурбанова была любимая по фамилии Синицына. Что Чуров женился на азербайджанской проститутке. Что Чурбанов в мединституте прочитал пародийную лекцию об анатомии и физиологии российского герба:
