Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Типа, не совсем от мира сего, намекает автор. И впрямь, в финале по душу паренька являются два высокопоставленных москвича, от которых прет мертвечиной. Начинаются парламентского километража и парламентской тоски дебаты, где бесконвойный автор завязывает Ding-an-Sich и Dasein, дихотомию и гештальты гордиевым узлом, который не развяжут и доценты с кандидатами. Кротышева-младшего – то ли от паленого коньяка, то ли от елизаровских философских интоксикаций – накрывает череда ломовых глюков. Немного погодя инфернальные гости делают предложение, от которого невозможно отказаться: обучение на каких-то сомнительных курсах (явно чернокнижных), степень бакалавра и приличную работу – крематорием, к примеру, заведовать. Welcome to Hogwarts School, dear Harry.

Стало быть, продолжение следует.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, какое именно. Елизаров отродясь не работал без соавторов. «Pasternak» был откровенной новеллизацией комиксов Кейна и Фингера. «Библиотекарь» напоминал «Банды Нью-Йорка» в постановке заводского драмкружка. «Мы вышли покурить на 17 лет» М.Е. писал как под диктовку Прилепина. Поэтому второй том «Земли» почти наверняка окажется пересказом пелевинского «Batman’а Apollo» – с нудными экскурсами в историю и теорию, с зубодробительными разъяснениями терминологии, с трехгрошовой мистикой… в общем, кто читал, тот меня поймет.

Маэстро, урежьте марш – ну, вы в курсе, да?

Ольга открывает глаза

О. Погодина-Кузмина. Уран. Роман-реконструкция. М., Флюид FreeFly, 2019

Что и говорить, свезло яхинской «Зулейхе», просто неописуемо свезло: и тиражи, и титулы, и переводы. Живо представляю, как Погодина-Кузмина, глядя на перманентный триумф коллеги, вздыхала: я, Вань, такую же хочу! Ну, вот вам и результат: эпическое полотно из жизни СССР, рассчитанное на титулы и переводы.

Судите сами. Поклон Эстонии: гордые лесные братья из Omakaitse. Реверанс евреям: лагерь «Клоога», где те самые герои из Omakaitse во время войны лихо уничтожали народ Израилев. Книксен «Мемориалу»: комбинат № 7 по переработке редкоземельных металлов в Силламяэ, на котором зэка ковали ядерный щит державы. Привет юнгианцам: мать-земля Маа, Ярило, Осирис с Анубисом и прочие архетипические бирюльки – мифопоэтика, куды не на фиг. Дань толерантности: запредельное количество голубых на квадратный метр – ЛГБТ хорошо продается, предупредили в «Эксмо». Ностальгия по Советскому Союзу: 1953 год, газировка «Дюшес», фокстрот «Цветущий май» и цветок душистых прерий – Лаврентий Палыч Берий. И так далее, вплоть до блатного романса: про сынка-вора да отца-начлага. В общем, классика сюжетостроения: всем друзьям по мере сил слоновьей кистью угодил. Кушать подано: ирландское рагу по рецепту Джерома К. Джерома.

Авторесса вынесла в подзаголовок слово «реконструкция» – стало быть, историческая составляющая есть наиважнейшая в тексте. Потому с нее и начнем.

На самом деле «Уран», под стать «Зулейхе», написан не по Антонову с Нефедовым, а по былинам сего времени. О.П. безупречна лишь там, где механически перечисляет детали: «Сормовская лирическая», панбархат-крепдешин, чулки со швом. Шаг влево, шаг вправо равны самоубийству.

«Ордынцы в войлочных шлемах, с красными нашивками на шинелях», – боец Погодина-Кузмина, смир-рна! Приказ РВСР № 116 читали? – шлем из сукна защитного цвета… Для особо понятливых повторяю: из сукна! Что за красные нашивки?! Постановлением СНК № 2590 для пехоты установлен малиновый цвет петлиц! Три наряда вне очереди! Ничего, зато ордынцы налицо – привет коллеге Яхиной.

«День занимался ясный, можно не зажигать керосинку», – вообще-то, керосинка прибор не осветительный, а нагревательный, сродни примусу и керогазу.

«Сам попросился занять должность освобожденного комсорга на Комбинате № 7», – Ольга Леонидовна, никак забыли юность нашу комсомольскую? Комсорг – выборная должность, согласно принципу демократического централизма, отраженному в Уставе ВЛКСМ.

«Ему дарили мелкие подарки – губную гармошку, флакон с остатками одеколона, давали пострелять из револьвера. Немцы стали его любовью», – помилуйте, из какого такого револьвера? Табельный короткоствол вермахта – пистолеты Walther P38, Luger Р.08 да Sauer 38H.

«Прищелкнув каблуками, кивнул ему полковник Судоплатов», – а ничего, что перед арестом в 1953-м Судоплатов носил звание генерал-лейтенанта?

Особенно О.П. удались нравы преступного мира: я, мол, козырная марьяна – не работаю, по фене ботаю! И тиснула за стремного сявку. Он зеленый, как три рубля, полуцвет, к воровской хевре малолеткой в войну прибился, а заместо фени у него блатная музыка, с понтом еще при царе кандалы обосрал: «к вечеру неси лары», «объявиться мосером»… А как вся полнота воровскому закону присягала и месарь целовала – по сучьей-то моде, а? Короче, мара такой дешевый зехер двинула, что у контингента шнифты выпали. Но у нас фуфло не проканает, мы в сорок первом родились!

В очередной раз повторю: сценаристу в литературе не место. Ибо синема – плод коллективного труда, кто-нибудь косяки да отрихтует – не режиссер с актерами, так оператор с монтажером. А прозаик – один в поле воин. Тут и знания нужны на порядок выше, и владение языком не чета сценарному. Смешивать два эти ремесла, сколько помню, удавалось лишь Нагибину. Остальные выглядят более чем беспомощно. У Арабова первый ход в шахматах делают белой ладьей. Яхина – тут и синегрудая синица, и сало щепотками, и прочие чудеса в решете. Мещанинова искренне считает, что можно гулять с бутылкой коньяка в зубах. О.П. недалеко от них ушла.

«Легкая фигурка ее раздалась после беременностей, живот и груди стали тяжелые, словно налитые молоком», «на полу бьется в последней агонии могучее тело», – живот, налитый молоком и последняя агония – чего же боле? Плюс стопицот пошлостей, достойных девчачьего альбомчика 50-х: «Любовь распускалась в ее душе, будто нежный цветок», «лучистый, любящий взгляд»…

Как написан «Уран», вы уже поняли: «Зулейха» № 2, не более того. Попробуем разобраться, о чем написан.

Судя по заголовку, это производственный роман. Та-ак… голубцы имеются, лесные братья тоже, английский шпион присутствует, – но где обогащение урана? Бунин в подобных случаях ворчал на Катаева: когда ваш декоратор начнет писать декорации? Не начнет, не надейтесь. «Уран» – это вам не банальный U-235. Ольга открывает читателюглаза на архетипическую природу Советского Союза.

Мифологический Уран, изволите видеть, был отцом чудовищ – циклопов, сторуких гекатонхейров, эринний. Справедливости ради: Афродита – тоже его дочь. Рожденных им монстров Уран ненавидел и прятал во чреве матери-Геи. У О.П. то же самое. Роль эринний отдана героям из Omakaitse: «Месть восстает из руин!» Налицо урка по кличке Циклоп, равно и Афродита Пандемос – всесветная давалка Тася Котемкина. А гекатонхейров-пролетариев хочется немедля упрятать куда подальше, лишь бы с глаз долой: «Гуляла большая компания рабочих с Комбината. Плевали подсолнечной шелухой, булькали в стаканы самогонкой. Толстая рябая девка, кажется судомойка, выплясывала перед гармонистом. Ее пудовые груди под ситцевой рубашкой подскакивали, то разлетаясь, то стукаясь друг о друга».

По сравнению с «Зулейхой» это несомненный шаг вперед. Яхина всего-то выстраивала параллель между трудовым поселком Семрук и птицей счастья Семруг, а тут – цельная, почитай, держава вместе с ее обитателями вписана в мифологический паттерн… Ну вот, вы это знаете. И что, жить стало лучше, жить стало веселее?

После греческая мифология плавно перетечет в египетскую, а та невзначай обернется сказкой Андерсена о диких лебедях – полное и безоговорочное торжество дурной эклектики. Кстати, в роли заколдованных принцев выступают… Минута на размышление, время пошло. Правильно, крутые парни из Omakaitse.

И любопытно мне: а на кой черт вообще в «романе-реконструкции», по-людски говоря – исторической прозе, юнгианская хрень? Как она работает на сюжет? Тождество сталинского СССР и Урана что-то проясняет в природе культа личности? Анубис и Осирис открывают неизвестную страницу в деятельности Secret Intelligence Service?

Вообще, коллизии «Урана» могут развиваться в любых декорациях и с любой мифологической подкладкой. Перенесем действие на металлургический комбинат, а легенды… ну, пусть будут кавказские. Директор комбината легко станет богом-кузнецом Тлепшем, Тася Котемина – Шатáной, которую все хотят, а шпион с оперативным псевдонимом U-235 – да явный же засранец Сырдон. И всех их расплющит жестокая эпоха – железное колесо Жан-Шерх…

Теперь на очереди самый сложный вопрос: зачем написан «Уран»? Сей басни какова мораль? Боюсь, ответ не известен никому, включая авторессу. Я не всуе помянул ирландское рагу: в котел летело все, что оказалось под рукой – квир, лавбургер, шпионский детектив, соцреализм, магический реализм, семейный эпос… В общем, тотальная синергия жанров. При этом каждый жанр персонифицирован. Шпионский детектив – это комсорг Ремчуков, он же агент английской разведки, поклонник Гурджиева со товарищи и, сдается, шизофреник. За магический реализм отвечает тетка Зина по прозвищу Квашня, бывшая зэчка, а ныне пророчица-староверка – дивны дела твои, Господи! Семейная сага – эстонцы Сеппы: старшие ушли в лес, а младшая Эльзе разрывается между любовью к братьям-лебедям и русскому комсомольцу Павлику. Кому поручен квир, точно сказать не могу: едва ли не все мужское население Силламяэ подвержено содомскому греху – от инженера Воронцова до воренка Ленечки Мая.

Хористов среди персонажей нет – у каждого сольная партия. Но: чем больше в тексте сюжетных линий, тем труднее привести их к одному знаменателю в финале. Поэтому авторский, простите за матерное слово, мессидж размыт до полной неузнаваемости, цикл рассказов не становится романом.

Вот думаю: а что проку заниматься филологическими изысканиями на пустом месте? Ведь роман как таковой не входил в круг авторских задач. Цель, сколько могу судить, была иная: «Зулейха» № 2 со всеми вытекающими – номинациями, премиями, переводами. Ну и незачем судить погодинский опус по законам литературы.

А в паралитературе «Урану» место и без нас найдут.

Прегрешения Алексея Варламова

Откуда начну плакати днесь чужих окаянств? Кое ли положу начало нынешнему рыданию моему?..

Однажды А. Варламов объявил: «Мне как автору очень не хватает нормального православного критика, точнее, именно священника, своего рода духовника для литературы». Зело уповаю, что искомый духовник рано или поздно найдется, поскольку поводов для покаяния у г-на сочинителя более чем достаточно.

Даждь ми, Господи, слезы, да плачется дел его горько…

Неукротимая Логорея

«При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои разумен».

Притч., 10:19.

«Варламов излагает вязко и громоздко», – заметил Яблоков. Читатель, рискнувший открыть любой из варламовских текстов, тут же тонет в клейстере липкой риторики. Да не угодно ли причаститься? Впрочем, из чистого человеколюбия приведу не самый пространный пассаж:

«Он рос в меру шаловливым, был трусоват, дурашлив и пуглив, любил фантазии и грезы, легко поддавался на розыгрыши, правильная сестра жаловалась родителям, что братец не дает ей делать уроки и у нее дико болит из-за него голова, вечно занятая мама, отрываясь от тетрадей с диктантами и сочинениями, ругала сына, когда он выливал из тарелки ненавистный суп с клецками или щи за массивный кухонный стол с тумбами, удачно скрывавшими следы обеденных преступлений, и вообще за плохое поведение, учила никогда не врать, не грубить старшим и не бояться возвращаться домой, буде вдруг потеряет деньги, смазывала пальцы на ногах холодным йодом, чтобы не завелся грибок, а еще читала наизусть сказку Маршака про глупого мышонка и Корнея Чуковского про тараканище и зачем-то шутя прибавляла, что никогда не отдаст его в интернат, из чего Колюня недетским умом заключал, что такое, значит, при каких-то условиях возможно, и боялся осиротеть» («Купавна»).

В здешней синтаксической топи отличник, и тот определенно захлебнется. Да что там синтаксис? – медаль тому, кто доберется до конца, не забыв при этом начала. Сложно, да – ибо от старта до финиша лежит дистанция в 143 слова. Но для А.В. это далеко не рекорд, – загляните хоть в «Мысленного волка»: от 200 и выше. А спасение утопающих – дело сами знаете чье. Кстати, все идейное содержание пухлого «Волка» (512 страниц, 442 грамма!) Алексей Н. Толстой уложил в полторы страницы пролога к «Сестрам». Что было вполне по-пушкински: точность и краткость суть первые достоинства прозы. Или, применительно к случаю, по-библейски: не мног во словесех буди. Однако отечественные издатели платят отнюдь не роялти, но архаичные построчные гонорары…

Кому лежалого товару?

«Преобразуйтесь обновлением ума вашего».

Рим., 12:2.

Многоглаголание – симптом весьма дурной: если словам просторно, то мыслям наверняка становится тесно. Да и мысли-то, по чести говоря, большей частью найдены в чужих амбарах и сусеках. «Он пытается идти по всем проторенным дорогам», – писал о Варламове Басинский.

Напечатанная в 2000-м «Купавна» – гибрид семейной саги и Bildungsroman’а – опоздала как минимум на десяток лет. Тема книжки, изволите видеть, – девальвация советских идеалов. Мальчик Колюня свято верил в пролетарский интернационализм и бредил мировой революцией. Позже выяснилось, что уроки истории и обществоведения лицемерны, газеты лгут, а герои пионерской пропаганды скучны и бессмысленны. Ну, вы поняли: переоценка ценностей. Душа человеческая по природе своей патриотка и христианка, и потому Колюня из правоверного пионера превратился во вполне зрелого, патриотически мыслящего, демократически настроенного и народолюбивого литератора (это все раскавыченные цитаты). В перестроечные времена таким сюжетам аплодировали до мозолей на ладонях. Но в момент издания «Купавны» духовная эволюция героя выглядела как механическая смена клише. Шило на мыло. Марксизм-ленинизм на православие-народность. Юного барабанщика на хруст французской булки. Не ясно, правда, чем граф Сергей Семенович лучше секретаря ЦК КПСС Михаила Андреевича. Сам Варламов не подскажет – не аналитик он по природе, а потому любая теорема у него выглядит аксиомой. Ведь упоительны в Россiи вечера, не чета советским.

С «Мысленным волком» вышло и того хуже. А.В. затеял писать роман о Серебряном веке, своего рода беллетризованное послесловие к биографиям Пришвина, Распутина, Грина и Платонова, вышедшим в серии «ЖЗЛ». В итоге рецензенты вяло разгадывали биографические и ономастические ребусы: Пришвин вполне узнаваем, Платонов – несколько хуже, а зачем автор Ницше Нитщем обозвал? Стало быть, иной предмет для обсуждения отсутствовал. По Варламову, Серебряный век был следствием ницшеанства: «Нитщевская зараза прошлась по Руси, одурманила ее, притупила чувствительность и осторожность, а потом обварила кипятком, кислотой соляной и медью расплавленной». Ой, девочки, как страшно жить… Для обозначения духовной порчи, поразившей нацию, автор заимствовал образ в одной из молитв Иоанна Златоуста: «от мысленнаго волка звероуловлен буду» – отсюда и название. Строго говоря, несправедливо было бы винить во всеобщем падении нравов одного Ницше-Нитща. Тут и Шопенгауэр с Кьеркегором старались, и Бодлер с Верленом, и Уайльд с Гюисмансом, – словом, вся мировая закулиса руку приложила. Впрочем, вопрос «кто виноват», по большому счету, не актуален. Гораздо любопытнее, почему ереси растленного Буржуинства как нельзя лучше прижились именно на русской почве, отчего именно в России декаданс из эстетской забавы стал образом жизни, – но в «Мысленном волке» об этом ни слова. Вообще, автор не интересовался ничем, кроме волчьей метафоры, старательно размазанной на полтыщи страниц: фабула, задавленная пудовыми монологами о судьбах отечества, околела во младенчестве, звероуловленные герои были брошены за ненадобностью. Второй идейный центр романа – образ отроковицы Ули, опять-таки до оскомины метафорический. Барышня на протяжении всей книги сосредоточенно решала, какому б чародею вручить разбойную красу: то ли Распутину, то ли Легкобытову-Пришвину, то ли Круду-Грину… В финале Улю изнасиловали пьяные красногвардейцы; аллегория насколько прозрачная, настолько и банальная. Поруганная девица готова была руки на себя наложить, но узрела в небе крест, а немного погодя страдалицу увела с собой нищенка в грязно-розовой накидке, – розовый цвет символизирует постоянное присутствие Богородицы на земле: в скорбях, болезнях и искушениях. Mater Dei ex machina, – комментировать эту плесневелую банальность нет ни сил, ни желания.

Трюизмы, парафразы, реминисценции – традиционный варламовский материал. «Все это, в сущности, так похоже на матушкины литературно-художественные композиции» («Купавна»), – право, авторское признание дорогого стоит…

Километры радиации

«В слове познается мудрость и в речи языка – знание».

Сир., 4:28.

Лишний повод для покаяния – анахронизмы и нелепицы, достойные второгодника.

Начем с мелочи: фамилия гриновского героя «Шамполион», считает А.В., «несколько напоминает имя известного французского императора». Хм. Сдается, тут уместнее было бы вспомнить о египтологе Шампольоне, дешифровщике иероглифов. Но это и впрямь мелочь на фоне прочего.

Варламову ничего не стоит разжаловать генерального секретаря ВАППа Сутырина в рядовые деятели РАППа, перекрестить Отто Вейнингера в Веннингейнера и приписать Ларсу фон Триеру фильм «Довгиль» («Андрей Платонов») – каково? В «Мысленном волке» расстояния отчего-то измеряют километрами, а большевик-нелегал с партийной кличкой Дядя Том пророчествует о Второй мировой, походя поминает радиацию и цитирует «Неуловимых мстителей», даром что на календаре 1914 год. Как-то несерьезно для доктора наук, знаете ли…

Хорошо подвязанный язык

«Удар бича делает рубцы, а удар языка сокрушит кости; многие пали от острия меча, но не столько, сколько павших от языка».

Сир., 28:20–21.

Чем А.В. бесповоротно усугубил вину перед отечественной словесностью – так это своим затейливым изводом живаго великорусскаго.

Разговор о варламовском стиле удобнее всего начать с варламовской же цитаты: «У него был хорошо подвязан язык, и он умел произносить зажигательные речи» («Александр Грин»). Хм. До сих пор залогом красноречия считался хорошо подвешенный язык, – но попробуйте-ка поговорить с подвязанным…

Варламов-прозаик по-школярски прилежно копирует классиков второго ряда, вроде Шмелева или Зайцева, время от времени позволяя себе бунинско-тургеневские аллюзии, – то флейта слышится, то будто фортепьяно. Но это зло не так большой руки: кто из нас Богу не грешен да царю не виноват? Зато Варламов-биограф – явление воистину феноменальное. Ибо изъясняется так, будто язык у него намертво завязан рыбацким штыком, самым надежным из морских узлов:

«Молебен о ниспошлении дождя» («Андрей Платонов»).

«Главного читателя Советской страны начало натурально корежить» (Там же).

«Дальше вырытых и усеянных трупами строителей ям под фундамент домов будущего дело не пойдет?» (Там же).

«Воронежский журналист был электрически сражен» (Там же).

«Машинизированные <видимо, перепечатанные на машинке – А.К.> копии» (Там же).

«Симон Сербинов овладевает на могиле своей матери телом Сони Мандровой, а потом приходит в Чевенгур и обретает в нем конец» (Там же).

«В зашкаленности оно <платоновское перо – А.К.> не приближалось к тому пределу, за которым наступает бессилие слова» (Там же).

«Взметнувшись в самый верх в 1920-е годы, вопрос веры остается раскаленным по сей день» («Михаил Булгаков»).

Эффект зашкаленности по силе своей равен боевым отравляющим веществам нервно-паралитического действия. Электрически сраженного читателя натурально корежит, и нет у болезного иной надежды, кроме молебна о ниспошлении конца этим мукам…

Раскаленным остается взметнувшийся в самый верх вопрос: отчего Варламов-прозаик вдесятеро грамотнее Варламова-биографа? Что за раздвоение личности? Ларчик открывается просто: редакторы в «АСТ» явно профессиональнее своих коллег из «Молодой гвардии».

Парадокс, но при всем при том А.В. – лауреат 11 литературных премий, от «Антибукера» до «Студенческого Букера». Более того, носит громкий титул «Писатель XXI века». На язык просится еще одна библейская цитата: «Ниже самому мудрому хлеб, ниже разумным богатство».

Эпилог

«Если есть порок в руке твоей, а ты удалишь его и не дашь беззаконию обитать в шатрах твоих, то поднимешь незапятнанное лице твое».

Иов, 11: 14–15.

У многоразличных филологических прегрешений А.В. есть одна-единственная причина: он не писатель, а профессиональный читатель, литературовед – то есть, как известно, любит литературу без взаимности. Ситуация, знамо, тяжелая, но не безвыходная. Ибо деятельное раскаяние есть смягчающее обстоятельство – и с юридической, и с богословской точки зрения.

Господи, покаяния отверзи двери рабу Твоему Алексию…

«Большая книга-2020»: Товар для Кременчуга

С. Синицкая. Сияние “жеможаха”. СПб., Лимбус-Пресс, 2020

Прискорбное обстоятельство: София Синицкая родом из Питера. Не в первый раз говорю: Санкт-Петербург для современного литератора – не место жительства, но диагноз. Если точнее, свидетельство о профнепригодности. Что бы ни писал Владимир (не путать с Виктором!) Топоров о петербургском тексте, тамошняя изящная словесность стоит на трех китах. Это: а) полный и безоговорочный аутизм – автор тихо сам с собою, а на читателя ему плевать; б) завитки вокруг пустоты – сюжеты и проблематика высосаны из пальца, чтоб не сказать хуже; в) летальная доза литературщины в виде цитат, аллюзий и парафраз.

Три повести, сияющие жеможахом, выкроены как раз по этим лекалам из ветхой дерюги российского соц-арта. И се зело прискорбное родословие их: Войнович родил Пригова и Бенигсена, Пригов и Бенигсен родили Синицкую. Короче говоря, до мышей…

Необходимый культурологический экскурс: соц-арт был отрыжкой интеллигенции, которую до оскомины перекормили соцреализмом. Настоятельно прошу не путать соц-арт и социальную сатиру. Сатира – реакция на действительность, соц-арт – на эстетические феномены. Внетекстовая реальность для него отсутствовала, сказал бы Деррида. Едва лишь соцреалистическое искусство перекочевало в разряд антиквариата, соц-арт немного поупрямился для приличия и также испустил дух. Ибо магия пародии, по слову Бахыта Кенжеева, зависит от наличия первоисточника, на худой конец – от памяти о нем. Кто, кроме диссертантов, помнит… ну, к примеру, Саянова?

Но наша Софа – вейз мир, она таки помнит! И советское житье-бытье помнит. Точнее, делает вид. Кстати, очень неумело. «Фасолевая тюря» и «дровяная печь» говорят сами за себя. Шейфалэ, чтоб вы так знали, тюря – это хлебная окрошка, а печь любой конструкции можно топить хоть дровами, хоть торфом, хоть углем. Но лучше всего – «Жеможахом».

Желаете убедиться? С этим, простите, проблемы: тексты категорически не поддаются пересказу. Хотя есть паллиатив – цитата для дегустации и по совместительству не то спойлер, не то конспект романа:

«Храброе немецкое войско вступило в проклятые земли, кишащие нечистью, которая помогает партизанам; по лесу бегают упыри, женщины сожительствуют с дьяволом, от этого союза рождаются оборотни-диверсанты… скоро, скоро случится Рагнарек, конец света – волки Фенрир и Хати пожрут месяц, солнце, Старое Свинухово и Холуи, из глубин Полы всплывет вуивр Ермунганд и разрушит среднюю школу Кневицкого сельсовета».

Ну, вы поняли: смешались в кучу кони, люди. Сюжет каждой из повестей дробится на микросюжеты, а те рассыпаются в пыль. Но кое-что, думаю, все-таки следует обозначить. Вот несколько линий из «Системы полковника Смолова и майора Перова». Ручной удав Машенька во время лениградской блокады охотится на крыс. После войны Машеньку, она же Мария Удавченко, награждают медалью «За оборону Ленинграда» и грамотой «За отличную работу по укреплению санитарной обороны СССР». Полковник Смолов и майор Перов обретаются на том свете в образе Отца и Святаго Духа. Раньше вместе с безымянным Сыном они составляли особую тройку. Однако Сын сознательно извращал советские законы мироздания и фальсифицировал следственные документы, чтобы спасти своих соучастников по антисоветской деятельности. За что был вычищен и отправлен в исправительно-трудовой лагерь, где работал завхозом, снюхался с уголовниками, был записан в штрафной батальон и перешел на сторону врага. В каковой связи тройку пришлось ликвидировать. Мертвый капитан НКВД Калибанов, расстрелянный за недальновидность и самокопание, геройствует на Волховском фронте… Хватит или продолжить?