Когда солнце уходит за горизонт…

На секунду задумался и выпалил эпохальное:

Да здравствует наука!Да здравствует прогресс!И мудрая политика ЦК КПСС!!!

– П-р-р-равильно, молодой человек! Вер-р-рной дорогой идёте, товар-р-рищи!

Ленин хотел возвестить ещё нечто важное, но резко зазвонил телефон. «Наверняка прямая линия с фронтом. Фрунзе у аппарата», – подумал Мельников и… проснулся.

До конца не отойдя от общения с товарищем Лениным, с закрытыми глазами нащупал на прикроватной тумбочке телефон, схватил трубку и с тревогой спросил:

– Мама, ты?

В ответ услышал насмешливый голос Петровского, начальника отдела, где трудился Мельников:

– В это время не мама звонит, а жена из командировки.

– Ой, извините, товарищ полковник. Старший лейтенант Мельников слушает.

– Сергей, тут странные дела завертелись. Сам толком не знаю, но генерал срочно приказал приехать в институт. Пять минут на сборы. Дежурная машина за тобой уехала. По дороге захвати Михайлова.

Мельников положил трубку и посмотрел на часы – 6:37 утра. «Странное время для совещания у генерала, – подумал Мельников. – Почему пожилым людям не спится?»

Войдя в кабинет начальника института генерала Пономарёва, Мельников понял, что зря подумал о нежелании пожилых людей поспать подольше. Генерал, судя по слегка припухшему лицу, приехал на работу в такую рань не по своей воле. Дело, по которому собрал сотрудников, явно серьёзное. За длинным столом совещаний, стоящим буквой «Т» к рабочему столу начальника, сидел полковник Петровский.

– Товарищи офицеры, – обратился к собравшимся генерал. – Вчера в 23:05 на Кольском полуострове, около города Кемь нашими лётчиками обстрелян и принуждён к посадке корейский пассажирский самолёт.

Генерал встал из-за стола и подошёл к большой карте страны, висящей на стене в раме и покрытой специальным прозрачным материалом, позволяющим рисовать на ней. Красным фломастером генерал очертил место посадки самолёта.

– Имеются жертвы, – продолжил генерал. – Самолёт пролетел прямо над нашими сверхсекретными объектами. В 9:30 на место вылетает комиссия. Задача: установить случайное ли нарушение или преднамеренное. На самолёте возможно шпионское оборудование и начальник управления приказал направить на место наших сотрудников.

Генерал на мгновение замолчал и выражение лица странным образом изменилось – из нормального человека, обсуждающего рабочие моменты с подчинёнными, неожиданно проявилось, словно чернила на промокашке из школьной тетради, лицо советского руководителя. Не важно его место в славной руководящей когорте и чем руководил – бригадой, цехом, заводом, институтом, – он всегда ощущал свою тяжёлую комиссарскую ношу – нести в массы политику партии и государства. У партийных работников «комиссарство» сидело обязательным атрибутом принадлежности к избранным и они всегда «несли», а у обычных руководителей-специалистов – необходимый добавок к должности, их «вторичный руководящий признак».

С «новым» лицом и тоном партсобрания, генерал обратился к сидящим за столом:

– Все должны понимать – дело ещё и политическое. Под контролем ЦК. Товарищ Брежнев должен сегодня лететь на переговоры к федеральному канцлеру в Германию. А тут возможна провокация. Многие из наших натовских «друзей» с удовольствием испортили бы важную встречу руководителей двух стран. Повторяю ещё раз – нужно самым серьёзным образом разобраться с корейцами. Тщательно проверьте, – генерал сделал паузу. – Честно говоря, ума не приложу – как корейский самолёт мог попасть в Карелию? Ну ладно, подробности узнаете на месте.

Генерал обратился к Мельникову.

– Понадобится, выходи прямо на Управление. Удачи. Все свободны.

Выйдя из кабинета, Мельников взглянул на часы – до вылета оставалось много времени.

– Сергей Николаевич, – слегка растерянно начал Михайлов, – не знаю, как и сказать. Поверьте, лететь никак не могу. Болею. Температура высокая и зуб нарывает. У меня на 10 номерок в нашу поликлинику.

– Владимир Андреевич, почему же генералу не доложили?

– Не знаю, не рискнул. Я подумал, вас отправят.

– Странно. И что прикажете делать? Идти к генералу и просить замену? Кого сейчас найдёт?

Михайлов виновато улыбнулся и по-детски пожал плечами. Мельников с жалостью посмотрел на него: перед ним стоял пожилой, болезненного вида человек. В прошлом боевой лётчик, тяжело раненный при оказании «братской помощи» корейским товарищам в 1953 году, Михайлов, отличный технарь, повидал не мало за долгие годы работы в институте. Все в отделе знали, что он дорабатывает последние месяцы до пенсии и старается не браться за сложные проблемы. «Действительно, – подумал Мельников, – зачем его брать. Только мешать».

– Хорошо, Владимир Андреевич, доложу генералу. Пусть решает.

Михайлов виновато улыбнулся:

– Спасибо, Сергей Николаевич. Уж извините, трудности сотворил на пустом месте.

Мельников махнул рукой и постучал в дверь к начальнику института. Получив разрешение, осторожно вошёл в кабинет.

– Что у тебя?

– Товарищ генерал, у Михайлова зуб нарывает. Терпит, но хочет лететь. А вдруг на морозе хуже станет? Где с ним там возиться? Может одному лететь?

– Да, старые кадры не подведут. Болит, но терпит! Одному не надо, возьми Егорова. Дежурный вызовет. Вдвоём быстрее разберётесь.

– Но товарищ генерал, мы же на самолёт опоздаем.

– Ничего. Я дам команду, на другом полетите. Свободен, Мельников.

Только в приёмной Мельников вздохнул с облегчением. В углу, весь съёженный и держась за щёку, понуро сидел Михайлов. Увидев Мельникова, он, продолжая сидеть, поднял на него глаза.

– Не волнуйтесь, Владимир Андреевич, – успокоил Мельников. – Порядок. Егоров вместо вас полетит.

– Не ругался? – Михайлов кивнул в сторону генеральского кабинета.

– Нет, что же ему ругаться? Я объяснил, что вы рвётесь лететь даже с больным зубом. Генерал похвалил за чувство ответственности.

Михайлов «изобразил» радостную улыбку на лице – похоже, у него действительно болит зуб.

– Сергей Николаевич, – тихо, хотя в приёмной никого кроме них не было, прошептал Михайлов, – спасибо вам большое. Разрешите пару слов о «корейце»?

– Весь во внимании.

– Они там будут доказывать – мол, залетели случайно. Наверняка компас виноват. Ага, компас – из Парижа в Сеул над нашими базами атомных подводных лодок. Не верю им. Хорошо знаю ещё по Корейской войне. Посмотрите внимательно не столько в кабине, сколько в салоне. Может интересное найдёте. Успехов вам, Сергей Николаевич, и спасибо от меня и моего зуба.

– И вам спасибо за совет. Ну раз шутите, то будет в порядке у вас и у вашего зуба.

ЭЛИЗАБЕТ ГРИН

Будильник звонил противно и долго. Мики с большим нежеланием оторвала голову от подушки и уставилась на большие цифeрки ненавистного будильника. Голова соображала плохо, но ещё несколько секунд, а может и минут, и до Мики дошло – будильник ни в чём не виноват. Вежливо, но настойчиво старался разбудить. Время выбрал крайне неудачное, но Мики не оставило ему другого варианта – сама и не добровольно попросила разбудить именно в 7:45 утра. О какой добровольности может идти речь – Мики должна быть на работе не позже девяти. Она терпеть не могла рано вставать, но жизнь требует и диктует. Мики – типичная сова: поздно ложится, поздно просыпается. Здесь уместнее не «просыпается» а «встаёт», но тут явно не до логики. Встаёт поздно, а просыпается ещё позже. Иначе говоря, утреннее вставание и утреннее просыпание понятия разные. Мики может спокойно встать, продолжая быть в состоянии не просыпания, и начать день как все остальные, или по утверждению папы, нормальные люди. А папе Мики верит.

Итак, Мики должна встать и начать новый день. Встаёт. Чувствует: тело и душа находятся в разных мирах. По опыту Мики знает – пока они не встретятся не только на Земле, в её квартире, но и в ней, ничего путного ждать не приходится. Сопротивляться бесполезно, нужно договариваться. Начинает с тела, с ним проще. Ага, дошло, тело просит нормального, человеческого обращения: пошла исполнять. Исполнила. А с душой-то что делать? Эврика, нашла способ примирения. Горячая ванна! Тело отмокает, расслабляется и получает удовольствие, а душа парит над земными потребностями и думает о прекрасном. Мики отправилась в ванную, включила воду, подождала когда ванна наполнится, медленно, в предвкушении приятного, погрузилась в неё и задумалась: почему же тяжело начался новый день? Ах, вспомнила! Вчера же случился её день рождения! Мики стукнуло ровно 25! И коллеги не позволили избежать радостного, – а кому грустного, – события.

– Мики, – обратился к ней Аллен Браун, – мне доложили, что ты не планируешь увидеть наш славный коллектив на своём торжестве.

Аллен – непосредственный начальник и очень даже симпатичный мужчина тридцати лет. В добавок холост и отличный журналист. Желающие осчастливить его семейной жизнью могли встать в очередь. Мики в их число не входила и это превращало её из женщины-потенциальной жены в женщину-друга. Они встретились в коридоре редакции газеты «Ревью Развлечений», где Мики нашла работу почти два года назад. Аллен шёл с грустным видом, явно возвращаясь с очередного нудного совещания у главного редактора. Но увидев Мики – она поймала себя на мысли, что поводом послужила её персона, – улыбнулся. Тогда и прозвучала раннее приведённая фраза.

– Аллен, о чём ты? – Мики изобразила удивление.

– Твой день рождения, – в ответ удивился тот.

– Врут, все врут, – холодно ответила Мики.

– И шеф врёт? – с некоторым сарказмом произнёс он.

– Шеф? – пришла очередь Мики удивляться.

– Да, именно шеф. Мы обсуждали материалы воскресного номера и он, дойдя до твоей статьи, с большим раздражением проворчал: «Дожила до 25 лет, а пишет как школьница. Кстати, у Мики сегодня день рождения. Аллен, передайте мои поздравления и пожелание поскорее повзрослеть».

– Так выразился? – Мики покраснела.

– Да… почти. Я не все слова осмелился передать.

– Значит, – Мики начала злиться, – я школьница? Ты согласен с ним?

– Мики, кончай заводиться. У тебя острое перо и голова работает. Но наивное восприятия жизни. Не хватает здорового цинизма.

– Спасибо, Аллен, – вкрадчиво произнесла Мики. Прищурив глаза, с полной трагизма интонацией как у Вивьен Ли в фильме «Унесённые ветром», произносящую клятву, данной её героиней Скарлетт О’Хара при возвращении в разрушенный дом, добавила: – Я буду циником, но в другой газете.

– Ага, именно в другой. В «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон пост», или сразу давай в спичрайтеры президента.

Неприкрытый сарказм Мики не стерпела. С гордым достоинством, слегка раскачивая бёдрами, пошла по коридору. Резко остановившись, повернулась к Аллену:

– Спасибо за совет, мистер Браун, я обязательно подумаю.

И подумала.

Вечером весь отдел собрался в её любимом итальянском ресторане Angelo’s of Mulberry Street в районе Маленькой Италии, в Манхэттене, и кормящий любителей вкусно поесть почти 80 лет. Мики нравилось здешнее меню, но самое любимое блюдо – скалоппини. Скалоппини от Angelo не просто блюдо, которое готовят практически во всех приличных итальянских ресторанах Америки. Его не грех назвать произведением кулинарного искусства: тонко нарезанные кусочки нежнейшей телятины обволакиваются пшеничной мукой и пассеруются в оливковом масле, и с гарниром по желанию посетителя – спаржа, молодые артишоки, цукини, пармская ветчина. И заливается томатным или винным соусом! А если в руках стаканчик ярко-рубинового кампари, то забываешь и о главреде, и о воскресном выпуске дурацкой газеты, и… желании найти лучшее место талантливому журналисту с острым пером.

Мики громко поздравляли, желали несбыточных успехов в журналистике, целовали. Женщины – нежно в щёчку, а мужики, нацеливаясь в то же место, но точно попадали в губы. Оказалось вовсе не противно. Разошлись около двух ночи, и к сложностям раннего вставания добавились прекрасно проведённый вечер с плотной едой и кампари в количествах, превышающих возможности юного женского организма.

Это Мики и вспоминала, погрузившись в горячую ванну с ароматами Средиземного моря, подаренных ей молодым Анжело, то ли пра-, то ли прапра-, или ещё как-то внуком основателя ресторана.

А думать, ох, нужно. Три года назад закончила Школу журналистики Колумбийского университета. Казалось, открыты двери газет, журналов, радио, телевидения. Осталось выбрать самое интересное место. В жизни получилось труднее. Свободных и к тому же интересных мест не много. Наоборот, мало. Никто из многочисленной родни помочь не спешил. А ведь две мамины кузины работали в крупных газетах, а папин старший брат – дядя Джеймс – много лет трудился редактором программы «Вечерние новости» на Эн-Би-Си.

Но что поделать… родственники. Приходят на дни рождения, дарят подарки и нежно целуют. В детстве дарили куклы. Повзрослев, получала конверты с поздравительной открыткой и некоторой суммой денег, которые по семейной традиции шли на личные расходы. Мики с нетерпением открывала конверт и, мельком прочитав слова поздравления, принималась считать подарочные деньги. Любила когда в конверте лежала не одна банкнота, пусть и приличного номинала, а много мелких, что давало ощущение бо́льшей суммы денег. Мики не жадничала – всегда откладывала небольшую сумму на покупку приятного и полезного на дни рождения родителям и старшему брату. От этого чувствовала себя взрослой.

Удивлял папа. Нет, она не сердилась и, тем более, не обижалась. Именно удивление то слово, выражавшее отношение к его нежеланию помочь Мики в поиске интересной работы. Ведь папа мог легко – Мики уверена – всё решить по телефону. Основания не беспочвенны: папа, Патрик Конвелл, известный журналист, заслуживший за серию аналитических репортажей из Москвы самую престижную профессиональную Пулитцеровскую премию. Но, увы, папина жизненная концепция – всё делать своими руками – сильно усложняла планы Мики стать звездой журналистики.

Горячая вода и ароматы Средиземного моря постепенно делали доброе дело – душа Мики спустилась из-за облачных вершин и, почувствовав готовность тела к воссоединению, незаметно заняла своё законное место. К Мики вернулись спокойствие и умиротворение: захотелось всех любить и жалеть. И воспоминания не заметно унеслись в прошлое. Недалёкое, но уже прошлое.

Мики верила, что люди «входят» в этот мир дважды: первый раз в момент физического появления на свет, и во второй, когда в детской памяти впервые остаётся событие, которое помнят всю жизнь. Именно тогда ребёнок начинает осознавать окружающий мир. Мики помнит себя с трёх лет. Самые первые детские воспоминания связаны с самолётом. Она отчётливо, точно произошло вчера, помнит удивление и восторг от огромного-огромного самолёта, стоящего на бескрайнем поле. Самолётов стояло много, но Мики смотрела именно на него. Мама объяснила – это волшебная машина и она умеет летать как птица. И машина полетит над океаном в далёкую страну, где их ждёт папа.

– Ты хочешь увидеть папу? – спросила мама.

– Конечно, мамочка, – громко крикнула Мики.

Стоящие вокруг пассажиры улыбнулись. Мама, взяв её на руки, поднялась по трапу в самолёт. Там красивая тётя указала их место. Села-то мама, а Мики привычно расположилась на коленях. Неожиданно загудело и сиденье затряслось. Мики испугалась и хотела заплакать, но мама, наклонившись к ней, шепнула прямо в ушко:

– Мики, не бойся. Ты же помнишь, птицы перед полётом машут крыльями. Они проверяют свою силу перед дальнем путешествием. И самолёт готовится.

Мики успокоилась и плакать расхотелось. Посмотрела в окно, но машущих крыльев не увидела. Но мама всегда всё знает – раз просила не бояться, она и не боится. Самолёт ещё больше затрясло, и Мики почувствовала – поехали. Самолёт странно наклонился, и её прижало спиной к маме. Мама крепко обняла и прошептала на ушко: «Мы летим!» Дальнейшие события Мики не помнила. Как любила всем рассказывать мама, Мики вела себя мужественно – не хныкала, не капризничала, а мирно спала. Мики не возражала, но каждый раз, садясь в самолёт, вспоминала свой первый полёт и становилось не по себе.

«Далёкой страной», где ждал папа, оказалась Венгрия. В мае 1956 года информационное агентство Ассошиэйтед Пресс, с кем папа давно сотрудничал, предложило работу в Европе. Папа выбрал Венгрию. Командировка планировалась на три года и было решено: Мики с мамой приедут в конце лета – будет не жарко, – отдохнут на Балатоне, встретят вместе Рождество и вернуться домой. Жить всей семьёй в Венгрии три года не хотели. Для чего имелись веские, по мнению мамы, причины. Во-первых, категорически не хотелось отрывать двенадцатилетнего сына от школы и привычного образа жизни. Оставить же на попечение бабушки и дедушки подростка со сложным характером означало конец безмятежной старости. Да и характер, как деликатно говорила мама, не вполне уравновешенный. Эрик легко мог нагрубить учителям, сбежать на неделю из дома в «ковбойское приключение», подраться из-за пустяка. Но отлично и с удовольствием учился, легко успевая по всем предметам. Всегда заступался за девочек и не обижал детей младше себя. Почти Том Сойер. Во-вторых, у мамы пошёл последний год учёбы в докторантуре. Она вела занятия со студентами, и, в принципе, получила приглашение от университета остаться работать там адъюнкт-профессором. Отказаться мама не могла.

Отдых в Венгрии закончился намного раньше, чем планировали родители.

1956 год в Европе был политически жарким. В феврале в Москве прошёл ХХ съезд Коммунистический партии Советского Союза, на котором произошли странные события. При открытии Никита Хрущёв попросил почтить память вождя всех народов Сталина вставанием. И весь зал, более полутора тысяч человек, поднялись в едином порыве. Что чувствовали эти люди, отдавая дань памяти своему недавнему вождю? Любовь или ненависть; страх или почитание; облегчение – ушло в прошлое ожидание ночных арестов, или сожаление – не все «враги народа» изобличены и наказаны? Искренние чувства глубоко внутри, а на лицах – выражение скорби. А перед самым закрытием взорвалась мощная антисталинская бомба: секретный доклад «О культе личности и его последствиях». Кто бы мог подумать, бывший вождь был капризный и деспотичный, всё решал сам, не терпел чужой точки зрения и уничтожал всех не согласных с ним. Конечно, у бывшего вождя много заслуг: разгромил оппозицию в партии, создал тяжёлую индустрию и колхозы. А без них страна осталась бы безоружной и бессильной перед капиталистическим окружением. Только методы у него, прямо скажем, не коллективные.

Лукавил Никита Сергеевич. Как ни он, верный соратник «великого вождя», знал, что флагманы тяжёлой индустрии построены в основном руками миллионов заключённых, среди которых идейных оппозиционеров мало. Основная масса заключённых – несвободные граждане «свободной» страны – стали не просто «жертвами деспотизма» Сталина, а жертвами большевистской Системы.

Секретным доклад оставался недолго: в марте о нём заговорила западная пресса, а 4 июня «Нью-Йорк таймс» опубликовала доклад полностью. Реакция разнилась от категорического возмущения до горячей поддержки. У многих в странах «народной демократии» появилась надежда на избавление от сталинизма.

Попытку освободиться от ненавистного режима предприняла Польша. В Познани 28 июня началось восстание, жестоко подавленное за два дня.

Польша, как эстафетную палочку, передала надежду на собственный выбор Венгрии.

События в Венгрии развивались стремительно: выход недовольных студентов из прокоммунистического Союза молодёжи; мирные демонстрации жителей Будапешта с требованиями проведения свободных выборов и вывода советских войск из страны; столкновения повстанцев с правительственными войсками и силами госбезопасности. По городу прокатился антикоммунистический террор. Кровавый и безжалостный.

4 ноября под руководством маршала Жукова началась операция «Вихрь», в результате которой советские войска захватили все важнейшие объекты города. За четыре дня кровопролитных уличных боев все очаги сопротивления уничтожили.

Как же не вспомнить «гуманиста и демократа» Хрущёва. Ссылаясь на нобелевского лауреата писателя Ромена Ролана, он заявил на съезде, что тот прав: «Свободу не привозят, как Бурбонов, из-за границы в фургонах». В Венгрию «свободу» привезли на танках.

ххх

Конечно, трёхлетний ребёнок не мог тогда знать ни о событиях в Польше, ни о подавлении революции в Венгрии, ни об участии папы в спасении тысяч венгров, организовывая лагеря беженцев в соседней Австрии. В памяти остались грустная мама и запрет на гуляние.

Те дни, проведённые в Будапеште в 56-м году, стали заочным «соприкосновением» с Советским Союзом. Реальное, целых пять лет, произошло в год полёта Юрия Гагарина. Папа работал корреспондентом газеты «Нью-Йорк таймс» в Москве. Время для журналиста интересное и напряженное: Карибский кризис, возведение Берлинской стены, первый в СССР правозащитный митинг, забастовка и расстрел рабочих в Новочеркасске, отставка Н. Хрущёва… – требовали непредвзятой оценки. Западный читатель должен знать о жизни закрытого советского общества, чью мечту – коммунизм – партия обещала исполнить через каких-то двадцать лет.

Восьмилетняя Мики тоже не сидела без дела: кроме школы при американском посольстве «засела» – по настоянию папы – за изучение русского языка, а в свободное время мама водила в театры и музеи. С балетом проще – языку танца не нужен перевод, с пьесами – сложнее. Желание понимать увиденное явилось мощным стимулом в изучении русского. Когда к Мики «пришёл» русский, то самым большим наказанием девочки стали мамины слова – «не исправишь оценки по арифметике (английскому, рисованию, музыке…) в театр не пойдёшь». Разве не повод стать отличницей?

Время прошло быстро, и в 1966 году семья вернулась домой. Через много лет Мики встретится с Советским Союзом и узнает всю мощь и все слабости державы, занимающей почти шестую часть суши.

ххх

Настойчивые короткие телефонные звонки вернули Мики в сегодняшний день. Скорчив гримасу недовольства, на мгновение задумалась – у кого могло появиться желание беспокоить рано утром? Выскочив из ванны и на ходу набросив халат, стремглав побежала в кухню откуда и раскатывались по всей квартире телефонные трели. Мелькнула мысль – родители. Чуть не поскользнувшись на кафельном полу, схватила трубку:

– Привет, родители, – запыхавшимся от спринтерского забега по маршруту ванная – коридор – кухня голосом прохрипела Мики в трубку.

Не ошиблась. В телефонной трубке зазвучал любимый баритон отца:

– Ты так уверена? Тебе разве никто больше не звонит, кроме престарелых родителей?

Она узнала папину интонацию, в которой удивительным образом смешались ирония, недовольство и любовь к дочери. Мики всегда поражала способность отца выразить одновременно противоречивые чувства.

– Папочка, – ласково начала Мики, – мой телефон имеет привычку звонить весь день, даже при моей физической невозможности быть дома. Но, – Мики сделала паузу и, прокашлявшись, продолжила: – только лучшие родители в мире, прорвавшись сквозь тысячи миль, хотят поздравить всегда голодную, худую, не думающую о своём здоровье и почти пропавшую для счастливой семейной жизни дочь с юбилеем!

Мики, в секунду произнеся длинную тираду, сама удивилась складности. Папа на «текст» не среагировал:

– Что у тебя с голосом? Заболела?

– Нет. Вчера отмечала день рождения у нашего любимого Анжело. Там было шумно и я хотела всех перекричать.

В трубке послышался щелчок – подняли трубку второго телефона, – и раздался взволнованный голос матери:

– Как заболела?

Маме, похоже, важнее знать не сам факт болезни, а как Мики заболела.

Из трубки доносился звук льющейся воды. Мики улыбнулась: мама на своём боевом посту – кухне. Представила: мама моет посуду, и разговаривает с ней, зажав трубку между щекой и плечом. Ей не удобно, но мысль перестать делать два дела одновременно маме в голову не приходила. А прорвавшись, тотчас изгонялась – жизнь коротка и нужно всё успеть. Что значит «всё успеть» мама объяснить не могла. И на всех смотрела, как смотрит психиатр на своих пациентов. Мики, привыкшая к этому, перестала просить при общении с ней сосредоточиться на чём-либо одном.

– Я не заболела, – Мики постаралась произнести бодро. – Ты лучше расскажи о вас, о здоровье?

Попытка сменить тему разговора не удалась.

– Да, конечно хорошо. Я же слышу – бодрость неестественная, размер хорошего преувеличен. Не удивлена. На себя не остаётся времени.

Мамин напор набирал скорость, и Мики начала соглашаться и каяться.

– Мне нечего сказать в своё оправдание. Ты права. Работы много, намотаешься за день, притащишься домой, откроешь холодильник, а там пусто. Но даю честное слово, начну готовить. Я и книги рецептов купила, и на поварские курсы записалась.

– Правда? – в голосе мамы зазвучала надежда на исправление дочери.

– Конечно правда, – Мики отступать не могла.