Эксгумация

И все же кулон не шел у него из головы. Дизайн был уникальным, а обе вещицы – идентичными. Хэл отказывался поверить в то, что эти кулоны – обычное совпадение.

Роджер загрузил инструменты в чемоданчик.

– Я получил кулон от Хейли. Свяжусь с вами, как только раздобуду какую-нибудь информацию.

– Давай проверим их как можно скорее, – попросил Хэл. – Хотелось бы знать, где они были сделаны.

Прежде всего он хотел исключить возможность того, что кулоны – дело рук одного и того же человека; ведь если это так, то след должен привести к бывшему муженьку Шварцман, а Хэлу чертовски хотелось надеяться, что это не так. Ведь в противном случае это означало бы, что она была замужем за настоящим чудовищем.

– Да, – согласился Роджер. – Я расставил приоритеты.

Хэл похлопал его по спине.

– Спасибо, Роджер. Поспи, чувак.

– Ты тоже.

– Ага, попробую. – Хэл не был уверен, что у него вообще получится сомкнуть глаза. Шварцман заставила его поволноваться. Если ее бывший решил поиграть, зачем делать правду такой очевидной?

Но и это еще не все. Хэл ощущал знакомый дискомфорт в зубах – болезненное ощущение, проникавшее в каналы коренных зубов, когда он ел слишком много сахара или пытался отрицать факты в ходе расследования.

Неужели для этого парня убийство – не более чем просто игра? И если он играл в какую-то извращенную игру, то что будет дальше?

5

Сан-Франциско, Калифорния

Шварцман поежилась в теплой квартире и потуже затянула пояс на толстом шерстяном свитере. Термостат на стене показывал семьдесят градусов6. Всее еще семьдесят. Она проверила это трижды, но ей по-прежнему казалось, что на самом деле температура в комнате гораздо меньше.

На кухне она вылила остывший чай в раковину и налила новую кружку из закипевшего чайника. Прижала кончики пальцев к фарфору и терпела до тех пор, пока им не стало больно.

Почему она решила сделать это здесь? Можно было бы поехать в участок и рассказать все там. Но теперь Хейли и Хэл уже на пути к ней домой. Чтобы ей лишний раз не дергаться, учитывая ее положение.

В ее квартире.

Коробка стояла на журнальном столике. Коробка из-под кроссовок «Найк», оранжевая, замусоленная, выцветшая.

Все доказательства, какие только у нее были.

Она вздрогнула от трели звонка.

– Доктор Шварцман, это Алан, ваш консьерж. К вам пришли инспекторы Харрис и Уайатт.

К ней пожаловала полиция. Что подумает консьерж? Какие слухи теперь поползут о ней?

Впрочем, какое ей дело? Вокруг были чужие люди, целое здание чужих людей.

– Спасибо, Алан. Пропустите их, пожалуйста.

Ожидая Хэла и Хейли, Шварцман подошла к антикварному буфету в гостиной, где рядом с двумя хрустальными бокалами, еще отцовскими, стояла бутылка бурбона «Эван Уильямс», и попыталась представить отца рядом с собой. Боже, как же ей хотелось, чтобы он сейчас был рядом!

Шварцман как раз отпила чай из кружки, когда прозвенел дверной звонок.

Она открыла дверь и застыла, чувствуя себя неловко. Во-первых, они никогда не были у нее дома, а во‐вторых, это не светский визит.

Стрелки часов показывали полночь. Анна машинально отметила, что поздний час сказался на них не меньше, чем на ней самой.

Темные кудри Хейли сзади были собраны в импровизированный пучок, пряди свободно падали на лицо. Косметики на ней не было, но щеки оставались румяными, как будто она недавно терла их скрабом, а под глазами залегли темные тени. На лице Хэла уже выросла щетина – кстати, с проседью. Шварцман провела их в гостиную, села на подлокотник дивана, подобрала ноги и натянула на колени свитер. Предложила было заварить чай, но они оба вежливо отказались.

– Извини, что пришли так поздно, – сказала Хейли.

Неужели они встретились заранее? И поэтому им понадобилось дополнительное время? Она попыталась прочесть выражения их лиц, но они не смотрели друг на друга. Они смотрели нее. Шварцман покачала головой.

– Все хорошо. Я не спала.

– С тобой все в порядке? – спросил Хэл и, упираясь локтями в колени, подался вперед в кресле. Даже огромное кресло по сравнению с его ростом казалось карликовым.

В планы Анны не входило обмениваться любезностями. Она хотела знать, что им известно, хотела поделиться с ними этим случаем, как с коллегами. Она нервничала, ерзала, теребила подол своего свитера. Ей хотелось задавать вопросы.

– Шварцман!

– Как и ожидалось, – сказала она. Избитая отговорка. Их у нее немалый запас. Но нет. У нее не все в порядке. Даже близко нет.

– Давайте покончим с этим.

– Что ты можешь рассказать о нем? – спросила Хейли.

Анна поставила чашку с чаем на стол. В предстоящем разговоре не было утешения. Когда дело касалось Спенсера, никакого утешения не было вообще.

– Ты одна из нас, Шварцман, – напомнил Хэл.

Ей очень хотелось верить, что на этот раз все будет иначе. То, что она одна из них, многое меняло.

– Мы на твоей стороне. Это не допрос. Мы лишь просим тебя рассказать все, что могло бы помочь прижать этого негодяя.

– Вы не сможете связать это с ним, – возразила Шварцман. – Никто никогда не смог связать его ни с чем из того, что он делал.

– Об этом болеть нашим головам.

Сможет ли она это сделать? Передать Спенсера кому-нибудь другому, чтобы этот другой взял расследование на себя?

Никто никогда не просил ее это сделать.

Как же ей хотелось сбросить с себя это бремя или хотя бы поделиться им! Но ей было страшно. Что если она им расскажет, а они ей не поверят? Что если улики указывают на что-то еще?

Как она сможет изо дня в день работать бок о бок с ними, после того как поделилась самой страшной частью своей жизни?

– Расскажи, как вы с ним познакомились. Как это началось? – попросила Хейли.

Сорви пластырь. Покончи с этой болячкой.

– Мне было двадцать три года, я как раз заканчивала третий курс медицинского факультета.

– В конце третьего курса тебе было двадцать три года? – повторил Хэл.

Будучи молодой студенткой, Анна думала лишь об одном: как бы поскорее завершить образование. Бакалавриат за три года, медицинский факультет за три года. Многие так делали. Она тоже могла это сделать. Чем раньше она окончит колледж, тем скорее сможет найти работу. Вся предыдущая жизнь была не более чем подготовкой. Она мечтала уехать с юга, начать жизнь в каком-нибудь другом месте…

– Я училась по ускоренной программе.

На самом деле даже по двум.

– Вы с ним вместе учились в колледже?

– Нет. Когда я училась в Дьюке, он работал в Гринвилле. Он был всего на три года старше, но уже очень хорошо зарекомендовал себя в банке.

Он сказал ей, что они созданы друг для друга. «Подумай, какими умными будут наши дети». Как мило это звучало…

– Давай дальше, – сказал Хэл. Мягко, но настойчиво.

Давай, не тяни резину. Расскажи им и покончи с этим делом.

– Мой отец умер в мае того же года. Скоропостижно скончался.

Слова тяжелым камнем легли на грудь. Будь отец жив, она никогда не вышла бы замуж за Спенсера. Как передать всю тяжесть этой потери? Как рассказать, что значил для нее отец?

Имело ли это значение? Грудь защемила знакомая боль утраты.

– Я осталась с матерью. Она была… – Как ее описать? Казалось, что отец был вообще безразличен своей жене, так как она держалась с ним резко, а порой так и вовсе откровенно грубо, – но когда его не стало, сломалась. – Ей было очень тяжело.

Мне тоже. Отец был кумиром, ближайшим другом, и его смерть стала настоящим ударом.

– Мать столкнулась со Спенсером в банке, когда разбиралась со счетами моего отца. И однажды вечером Спенсер оказался в доме. В нашем доме.

Мать потребовала, чтобы Анна нарядилась, потому что у них в гостях один из коллег отца по банковскому делу. Так Спенсера назвала мать, а Анна и не спорила. В те дни она старалась избегать споров, поскольку каждый из них не приносил ничего, кроме морального и физического истощения.

– Наше первое свидание состоялось на следующей неделе.

– Каким он был? – спросила Хейли.

Монстром.

Говорить о нем – словно потянуть за полоску кожи и обнажить под ней дермис. Обнаженная, кровоточащая правда жгла и саднила.

– Обаятельным, – призналась Шварцман. – Очень обаятельным. Он очаровывал всех. Люди постоянно останавливались у столика, и он разговаривал с ними. Затем просил извинить его, чтобы он мог уделить внимание своей девушке. Это льстило. – Она вспомнила клуб, свое темно-синее платье на пуговицах. – Он пригласил меня к себе домой и изнасиловал.

– О боже, – прошептала Хейли.

Хэл потер лицо.

– Господи, Шварцман…

Она судорожно вздохнула и сжала в кулаке свитер.

– Ты сообщила об этом в полицию? – спросила Хейли.

Шварцман засмеялась. Ее смех был настолько резким и безрадостным, что Хэл вздрогнул.

– Я была девственницей. Я не знала, что мне делать. Я даже не могу вспомнить, разозлилась ли я, но точно помню, что сказала ему прекратить. Я боролась с ним. Сопротивлялась. Но в этом и заключались чары Спенсера. Он мог изнасиловать вас или избить, а потом убедить, что это ради вашего же блага.

– Когда ты увидела его снова? – спросила Хейли.

– От него ничего не было слышно десять дней. Моя мать была в панике, уверенная, что я упустила свой шанс. Конечно, я так и не рассказала, что он сделал. Когда он наконец позвонил, не знаю, кто вздохнул с бо́льшим облегчением – мать или я.

– И как долго вы были женаты? – спросила Хейли.

– Чуть больше пяти лет. – Когда-то она помнила количество месяцев и дней.

– И он издевался над тобой в течение вашего брака?

Шварцман кивнула. Огромная лапища Хэла легла ей на кисти рук и полностью накрыла их. Этот жест помог ощутить себя в безопасности.

– Ты когда-нибудь вызывала полицию? – спросил он.

– Ни разу.

Он выглядел разочарованным: не мог взять в толк, что это такое – остаться, потому что на тебя все давят. Мать, муж, окружающие. Она была южанка и носила под сердцем его ребенка. Казалось, у нее вообще не было выбора.

– Почему ты ушла? – спросил он.

– Я была беременна. Четыре месяца и… – Твердая мраморная плита врезалась ей в живот, ребенок с силой ударился о позвоночник. – Я потеряла ребенка, когда Спенсер отшвырнул меня к письменному столу.

– Боже, какой кошмар, – ужаснулась Хейли, глядя на нее остекленевшим взглядом. – Ты сказала врачам, что стало причиной выкидыша?

– С врачами разговаривал Спенсер. Он все улаживал сам. Чем дольше длился наш брак, тем меньше у меня было контактов с внешним миром.

– И выкидыш помог осознать, что тебе нужно уйти? – спросил Хэл.

– Не совсем. – Шварцман вспомнила ту девушку. Кейтлин. Ее длинные рыжие локоны, ее светлую кожу… – Примерно в то же время в загородном клубе Спенсера жила семья, из тех, что производят впечатление идеальных. Отец – член местного самоуправления, мать из состоятельной южной семьи, занимающаяся благотворительностью, и двое детей: старший сын, член футбольной и баскетбольной команд, и младшая дочь, которая принимала участие в соревнованиях по выездке лошадей и скачкам. Через неделю после моего выкидыша девушка – Кейтлин – упала с лошади. Сломала спину.

Врачи считали, что Кейтлин больше не встанет на ноги, но чей-то доктор предложил поехать в Джорджию для новой, экспериментальной операции. Это было как-то связано с иммобилизацией позвоночника и использованием стволовых клеток для восстановления поврежденной области.

Весь город переживал за их семью. Они были активными прихожанами местной церкви, и в течение нескольких недель каждое воскресенье все молились о выздоровлении Кейтлин.

– Я перейду к главной части, – сказала Анна, видя, что ее слушатели заерзали. – Через несколько недель после несчастного случая родные Кейтлин выкатили ее на улицу. Она была в инвалидном кресле с опорой для головы, но была одета красиво, как кукла. Великолепное платье, ухоженные кожа и волосы. Она действительно была красивой молодой женщиной. – Шварцман потянулась за чашкой и умолкла. Ну, давай же, говори. – Спенсер помешался на ней.

– На Кейтлин? И сколько ей было лет? – Хэл приготовился записывать.

Шварцман вспомнила, как Спенсер смотрел на Кейтлин, то, какую ревность будил в ней этот взгляд. Все в ней восставало против него, но этот полный тоски взгляд был таким сильным, таким пристальным… Она чувствовала себя голой, потому что он был нацелен на кого-то еще. Нет, Спенсер был одержим вовсе не Кейтлин. Вскоре она обнаружила, что ситуация на самом деле гораздо хуже.

– Возможно, чуть за двадцать. Спенсер никогда не позволял себе по отношению к ней ничего предосудительного, но он стал одержим идеей об идеальной женщине в инвалидном кресле. Ему нравилось думать, что кто-то должен заботиться о ней двадцать четыре часа в сутки, что она совершенно беспомощна. Мне кажется, это будило в нем невероятный драйв. Спенсер начал изучать ее болезнь и перенесенную операцию.

– Не понимаю, – сказал Хэл. – Какое это имеет отношение к тебе?

Анна могла легко представить, как это звучало для него. Как дико, как нереально. Она зашла слишком далеко. Что если они ей не поверят? Она всматривалась в лицо Хэла, но оно было напряженным, каменным.

– В течение нескольких недель ничего не было. Но затем Спенсер начал намекать на боль, которую я испытала как последствие выкидыша. Когда я налетела на комод, ребенок… – Она умолкла. – Он просто ушиб мне спину, но Спенсеру хотелось думать, что я получила серьезную травму.

– Потому что он хотел, чтобы ты была похожа на ту женщину? В инвалидной коляске? – почти беззвучно шепнула Хейли. Эти слова слишком ужасны, чтобы она могла произнести их громко. Хэл так и вовсе ничего не сказал, только удивленно разинул рот.

– Знаю, это звучит безумно, но я почти видела, что он пытается придумать, как сломать мне спину, при этом не убивая меня, чтобы создать свою собственную Кейтлин.

– О господи! – воскликнул Хэл.

– Он что-нибудь пытался сделать? Я имею в виду, он делал тебе больно? – спросила Хейли.

– Нет.

Как бы он собирался заботиться о ней, если б она действительно оказалась в инвалидном кресле? Но нет, он не собирался. Он бы нашел для этого кого-то еще. И что потом? Устал бы он от нее? Ожидал бы, что какой-нибудь хирург сотворит чудо, чтобы она снова могла ходить?

– Настоящая опасность Спенсера в том, что он страшно расчетливый. И бесконечно терпеливый. Он начал работать над проблемой, и вопрос был не в том, сделает ли он это, а в том, когда. Не знаю, как близок к поставленной цели он был, когда я ушла, но я знала: он что-то задумал. Знала, что времени у меня в обрез. И то, что для побега мне нужно было несколько часов, а он редко так долго не проверял меня. Но одна из его коллег проводила благотворительную акцию и попросила меня помочь. А я сказала ей, что нужна дома. Спенсер не любил, когда мои обязательства держали меня вдали от него.

– Это похоже на тюрьму – сказала Хейли.

– Это и была тюрьма. Даже хуже.

Если выбирать между тюрьмой и Спенсером, Шварцман предпочла бы первое. Ни одна тюрьма не сравнится с набором правил и безграничным запасом жестокости ее бывшего.

– Эта женщина посетовала перед своим мужем, что без меня все будет иначе, а тот поговорил со Спенсером, и я была включена в список.

Это был любимый трюк Спенсера. Он всегда знал, если Анна отказывала кому-нибудь из его коллег, и заставлял ее заменить отказ согласием. Это был весьма ненадежный метод, но в тот раз все сработало так, как нужно.

– Я приехала туда, где проводилась благотворительная акция, получила задание вместе с группой незнакомых женщин – и спрятала свой мобильник в одном из диванов, чтобы Спенсер мог отследить его. Затем незаметно вышла на улицу и заплатила наличными за такси до дома моей тети Авы в Чарльстоне. Я боялась, что он может нагрянуть туда, но она позаботилась о том, чтобы за домом велось наблюдение.

Те дни, когда Анна пряталась у Авы, какой бы испуганной она ни была, оказались первыми моментами радости за многие годы. Ава заказывала еду. Они не ложились спать допоздна, ища в Интернете медицинские школы, куда Шварцман могла бы повторно поступить.

Ава спасла ей жизнь. Если б не сестра отца, Анна даже представить не смогла бы, что уйдет.

– Я оставалась там дней десять, пытаясь понять, что будет дальше. Затем мы с Авой сели в лимузин, приехали в Атланту и там сели на самолет. С тех пор я не видела Спенсера. Прошло уже семь с половиной лет.

– И он не оставил тебя в покое? – спросила Хейли.

– Нет. Он всегда находил меня.

– Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось, Шварцман. – Хэл потер лицо. – Мы найдем этого ублюдка, независимо от того, убивал ли тот Викторию Стайн или нет. – Он указал на коробку из-под кроссовок «Найк». – Это все, что накопилось за эти годы?

– Да. И здесь также все записи частного детектива, которого я нанимала.

– Не возражаешь, если я возьму ее себе?

Анна подумала о том, как долго она носила эту коробку с собой. Наполняла ее, что-то в нее добавляла, что-то изучала…

Нанимала детектива.

Хэл хотел взять расследование на себя. Он поклялся прижать Спенсера. Она уже давно разуверилась, что такое возможно.

«Ну, разве что чуть-чуть. Совсем чуть-чуть», – подумала Шварцман, передавая коробку Хэлу.

– Это все твое.

– Мы передадим это Роджеру, – сказал Хэл.

– Честно говоря, я не думаю, что там найдется что-то полезное. Записки, открытки… никто не поверит, что от них он перешел к убийству.

Хэл обнял ее свободной рукой за плечо и легонько притянул себе. Ее отец не был крупным мужчиной, но Анне на мгновение показалось, что он наблюдает за ней. Что это он неким образом прислал к ней Хэла и Хейли. Ощущая рядом с собой спокойную силу Хэла, она даже позволила себе немного прильнуть к нему. Сколько времени прошло с тех пор, как она позволяла себе опереться на кого-то?

– С тобой все будет хорошо, – сказала Хейли. В этих словах Шварцман услышала голос отца. Все будет хорошо, милая девочка. Как часто он это говорил?

Как ей хотелось в это верить!

Хэл отпустил ее. Все трое молча подошли к двери.

Анна подумала о том, какой разговор они будут вести в лифте. Спросят ли, почему она терпела такое обращение? Изменит ли это их мнение о ней? Вдруг они подумают, что она была слабой?

– Мы свяжемся с тобой утром, – пообещал Хэл.

– Отдохни, – добавила Хейли.

– Вы, ребята, тоже.

Прежде чем свернуть в коридор, Хейли протянула руку и сжала ей кисть. Шварцман ощутила солидарность. Они были командой. Она больше не одна наедине со Спенсером.

Увы, как только дверь закрылась, Шварцман поняла, что это неправда.

Она налила себе на один палец бурбона и залпом проглотила его. Крепкий напиток обжег горло, и Анна закашлялась, прижав к губам тыльную сторону ладони.

Зря она привела их сюда. Это было ошибкой. Ей следовало поехать в участок. Проблема была не в Хейли и не в Хэле. Она с радостью пригласила бы их в гости. Но, перенеся к себе домой этот разговор, она впустила сюда и Спенсера.

После долгих лет борьбы за то, чтобы держать его на расстоянии, она только что открыла дверь и впустила его в свой дом.

6

Чарльстон, Южная Каролина

Детектив Харпер Лейтон разделывала куриные грудки, пока на сковороде нагревалось масло. Окно над кухонной раковиной было открыто, но это не помогало: воздух снаружи был неподвижным и влажным.

Раньше в мае в Чарльстоне бывало прохладнее, но сегодня термометр в патрульной машине показывал восемьдесят пять градусов7.

Слишком жарко для мая. Значит, июль будет сущим пеклом.

Харпер ловко орудовала ножом. Она держала в руках нож или, по крайней мере, сковородку и кулинарную лопатку с раннего детства. Впрочем, разве можно ожидать иного от девочки, выросшей в задней комнате родительского ресторана? Для нее готовить было столь же естественно, как водить автомобиль, хотя она и не испытывала никакого удовольствия ни от вождения, ни от готовки. Как правило – и особенно этим вечером. Она вернулась с работы всего пятнадцать минут назад и до сих пор не сняла полицейскую форму.

Харпер планировала вернуться домой в шесть тридцать или семь, чтобы приготовить ужин прежде, чем Джед заберет Люси с тренировки по волейболу и вернется домой, но часы уже показывали почти девять.

В такие вечера она всегда старалась готовить что-то быстрое, и первым в ее списке был жареный цыпленок по папиному рецепту: набить пакет с застежкой «зиплок» мукой, солью, перцем, паприкой, добавить две щепотки кайенского перца. Папа делал это тысячу раз, причем на глазок. Половину времени он вообще не смотрел, что делают его руки.

Сегодня Харпер тоже все делала на глазок: она слишком устала, слишком торопилась, слишком спешила поставить ужин на стол и, наконец, сесть. Может, тогда наконец удастся выбросить из головы те дела, которые на ней числились: два убийства и один случай домашнего насилия, переросший в перестрелку, в результате которой погиб сосед за примыкающей стенкой…

Между первыми допросами, последующими допросами и двумя поездками в криминалистическую лабораторию детектив провела за рабочим столом всего пару минут, которых хватило ровно на то, чтобы выпить две таблетки от головной боли и сделать один телефонный звонок.

Харпер помяла курицу, чтобы размягчить замороженные кусочки, налила в нержавеющую миску пахту, по очереди замочила в ней грудки, хорошенько потрясла их в пакете, пока на них не налип слой специй, и бросила на сковороду. Масло потрескивало и шипело, вызвав в памяти шум переполненного ресторана, грудной смех отца и запах ванильного крема – коронного блюда матери.

Ей подумалось, что Люси наверняка проголодается как волк. Войдет в дом в типично подростковой манере: грохот гаражных ворот, стук захлопнувшейся двери, за ним второй, тише и мягче, со стороны водителя, когда из машины выйдет Джед. Через четыре быстрых вдоха дверь кухни распахнется; обувь, рюкзак, снаряжение, коробка для завтрака и бутылка с водой будут свалены в кучу на пол, а их владелица пройдет мимо и, громко топая, поднимется по лестнице.

В свои пятнадцать Люси была предсказуема лишь в том, что касалось перепадов ее настроения. Десять лет назад, когда их дочь достигла школьного возраста, Харпер и Джед установили ряд домашних правил, самое первое из которых заключалось в том, что пальто, сумки, обувь и тому подобное нужно вешать или убирать с дороги к гаражу.

Домашние правила рухнули где-то прошлой весной, когда Люси превратилась в… в ту, в кого она превратилась. То, как ее вещи были разбросаны по всему дому, могло представлять пожароопасность.

Харпер перевернула первую грудку. Масло заскворчало и брызнуло в нее. Схватив с крючка фартук, она надела его поверх полицейской формы. У нее просто не было времени переодеться, перед тем как встать к плите. Вторник и среда были самыми тяжелыми днями, потому что Харпер работала десятичасовую смену; и это были самые загруженные дни в лаборатории для Джеда.

Она проверила томящееся в духовке печенье, благодарная матери за тесто, которое та принесла ей на выходных, и еще больше благодарная самой себе за то, что не испекла его к воскресному ужину.

Когда их дочери было два или три года, Харпер сказала Джеду, что хочет еще одного ребенка. Тогда его прагматичное «нет» обидело ее, но теперь она с трудом представляла, как бы они растили двоих детей.

Харпер вынула из духовки печенье. Распахнула дверцу холодильника, нашла бутылку пива и толкнула дверь бедром, чтобы закрыть. Крышка на бутылке оказала сопротивление – вероятно, открывашка начала изнашиваться от частого использования, – но детектив победила. Крышка отправилась в мусор, а Харпер поднесла бутылку к губам. Как раз за мгновение до того, как гаражная дверь с грохотом распахнулась.

Джед вошел первым. Лицо его было хмурым.

Харпер поставила пиво.

– Что не так?

– По словам твоей дочери, все.

Люси всегда была дочерью Харпер, когда бывала невыносима. Но если на нее жаловалась Харпер, то тогда она была дочерью Джеда.

– Хочешь пива?

– Не откажусь, – сказал он и закатил глаза.

Харпер протянула мужу бутылку.

– Люси закатывает глаза получше.

– Знаю. Мне бы ее практику… – Джед раздраженно вздохнул. Это была еще одна излюбленная манера Люси.

Харпер открыла холодильник, чтобы достать второе пиво.

Зазвонил телефон.

– Думаешь, это звонит Люси, сидя в машине?

Рука Джеда зависла над беспроводной трубкой.

– Если да, то сидеть ей безвылазно дома целый месяц… Алло. – Улыбка тотчас погасла, и он поставил бутылку. Харпер закрыла холодильник. – Хорошо, Кэти. Подожди секунду. Она тут рядом.

Харпер подошла к телефону. Джед прикрыл ладонью микрофон.