Две повести

– Между прочим, на свете есть вещи поважнее денег! – покончив с контактом, внушительно довел я до сведения глазеющей общественности, после чего приказал: – Шеф, тормози!

Шеф затормозил, я приехал.

Что-то со мной произошло. Я никогда не вел себя на людях так развязно.

10

«Сколько событий за одно утро», – подумал я, подходя к двери, ведущей в здание, где располагалась моя контора.

Всякий, кто открывал эту дверь, сразу понимал, что это не простая дверь, а бизнес-дверь. И, открыв ее, попадал не просто в вестибюль, а в бизнес-вестибюль. Отмерив десять ступенек вверх, он проходил мимо бизнес-мордоворота из охраны. Навстречу ему следовали не просто мужики и гражданки, а бизнесмены и бизнес-леди, потому что это вам не какая-нибудь безымянная недвижимость, а бизнес-центр. Здесь на всём, от плинтусов до тугих воротничков и накладных ресниц, лежала печать евроремонта. Ковролин глушил шаги, ритуал принуждал к улыбке, переговоры затачивали манеры. Деньги, как перелетные птицы, останавливались здесь на отдых. Некоторые задерживались. Остальные летели дальше.

Среди стойкого запаха кофе я проследовал к себе на четвертый этаж. Было около одиннадцати. Я, конечно, опоздал, но для грусти не было причин, поскольку служил я руководителем группы и мог себе позволить небольшое отклонение в рамках рабочего дня. И потом, какая грусть, если я был наполнен новым содержанием минимум на миллион долларов! Откровенно говоря, что я вообще здесь делаю?!

«А ведь и правда – сколько событий за одно утро!» – снова подумал я, открывая дверь комнаты, где должны были находиться мои подчиненные Саня, Ваня и Маня – простые русские ребята с древними греко-еврейскими никами. И они там находились. Все трое. Они сидели вокруг стола и в мою сторону даже ухом не повели. Возможно, пили чай и увлеклись.

– Привет! – сказал я, снимая куртку, – Как наши дела?

– …сотовая структура с колебательностью перпендикулярно поверхности существует на границе проявленности. При этом колебания различаются только фазой, и из них вдоль поверхности рождается протяженность, – сказал в ответ Ваня, глядя на Саню.

– Чегочегочего? – застыла на полпути к вешалке моя рука с курткой.

– Колебания сот есть проявление того, что мы логически воспринимаем как время, а протяженность воспринимается нами как эмпирическое пространство, – добавил Ваня, не обращая на меня внимания.

Наступило молчание. Нащупывая пальцами крючок вешалки, я смотрел на компанию, пытаясь разглядеть на столе что-нибудь книгообразное, откуда бы Ваня мог зачерпнуть эти чуднЫе слова. Вряд ли он сам понял даже миллионную часть того, что сказал. Так же, кстати, как и я. Потому что это был Ваня, любимыми выражениями которого были «Не держите меня за папуаса!» и «Вот тут-то мы их и оденем в лапти!» Но с какой стати Ивану понадобилось биться головой о гранит науки? Ему, простому менеджеру торговой компании?

В этот момент подал голос Саня, интеллектуальный близнец Вани:

– Вы правы, коллега. Ваши представления особенно репродуктивны при переходе в атемпоральную плоскость анализа. Ведь тогда срез описываемой вами структуры будет проходить по темпоральным оболочкам хроноквантовых континуумов, связанных в единую жесткую последовательность механизмами усиления квантовой макрозапутанности.

Все сказанное Cаня буквально не произнес, а пропел. Пропел то, что нормальному человеку даже прочитать без запинки невозможно. Я сделал два шага по направлению к столу. На меня по-прежнему не обращали внимания.

– И тут мы в очередной раз возвращаемся к вопросу: что дает такая интерпретация для понимания физического смысла сингулярности артефакта биг-банга, – проворковала Маня.

– Вы тут чем, блин, без меня занимаетесь?!. – начал было я, но Ваня не дал мне закончить.

– Как мне думается, дело вовсе не в бесконечно большой массе, поскольку до биг-банга ее вообще не существовало, кстати, как и времени, потому что в момент минус ноль в данной области Хаоса не существовало локальности в принципе. Биг-банг и есть кавитационный хлопок локальности.

Тут я зачем-то встал на цыпочки и крадучись подошел вплотную к столу. Теперь все трое были мне хорошо видны. Ребята сидели прямо, положив расслабленные кулаки на край стола. Никаких книг на столе не было. Ваня не мигая смотрел на Саню, Саня – на Маню, Маня – на Ваню. Лица их были совершенно безучастны, взгляды неподвижны.

Я хотел тронуть Ваню за плечо и что-то сказать, но вдруг испугался и отступил от происходящего на шаг. Боже мой! Они что, сошли с ума?

– Уважаемый коллега! Если, как вы говорите, в протосингулярности не существовали масса и время, то можно предположить существование там бесконечного множества Вселенных более низкой размерности, и, следуя вашей логике, можно предположить, что всякая физическая величина рождается из сингулярности, когда материальные объекты физической реальности формируются через трансструктуру информационного диполя, – сказал Саня.

В этот момент дверь открылась, и в комнату с папкой в руке влетела непосредственная секретарша Светочка с ярким намерением что-то сообщить. Открыв для этого рот, она вдруг остолбенела, взгляд ее сделался бесконечным, и она громко провозгласила:

– И не забудьте, что все зависит от того, где находится точка восприятия и наблюдатель! В классической физике они находятся на дискретном полюсе – отсюда упор в величинность и воспроизводимость!

Далее терпеть это коллективное сумасшествие я уже не мог. Я почувствовал, что еще немного и тронусь сам. В отчаянном порыве я сделал единственное, что мог: оглушительно хлопнул в ладони и крикнул:

– Прекратить! Прекратить, я сказал!

Сумасшедшие на мгновение напряглись и… обмякли. Первой опомнилась Светочка.

– А, так вы уже пришли! Идите скорее, вас шеф зачем-то зовет!

И выскочила в коридор.

Мои ребята, как ни в чем не бывало, вставали из-за стола, превращаясь в себя, родимых.

– Только не надо держать нас за папуасов! – первым делом сказал Ваня.

– Вот тут-то мы их и оденем в лапти! – подхватил Саня.

– Мальчики, вы обедать идете? – проворковала Маня.

– Привет! Ну, что вы тут без меня заработали? – нервно рассмеялся я.

И мои подчиненные, глядя на меня, хором ответили:

– Между прочим, на свете есть вещи поважнее денег!

11

– Шеф, так мы того? На обед? – спросил-сказал бойкий Иван, большой любитель управлять событиями.

– Рановато будет, – собрал я переносицу в складку, а затем будто нехотя согласился, желая на самом деле поскорее остаться один. – Ну, да ладно, бог с вами.

Участники группового гипноза тут же исчезли за дверью, наполнив коридор молодыми удаляющимися голосами. Я подошел к окну.

«Подождет Хотябыч», – подумал я.

Хотябычем мы звали нашего директора за неумеренное употребление выражения «хотя бы». Рассеянно глядя в окно, я предался ставшему уже привычным делом процессу размышления.

«Что верно – то верно: есть вещи поважнее денег. Для меня, во всяком случае. Какие уж тут, к черту, деньги. Только успевай уворачиваться. Теперь вот этот очередной балаган. Интересно получается: с некоторых пор все, с кем я вольно или невольно общаюсь, оказываются, сами того не подозревая, участниками дурацкой пьесы. Хотя между нами есть разница: я знаю, что мы уже на сцене и на нас смотрят, они – нет. Надеюсь, это не причиняет им неудобство. Мне-то ясно, кто устроил этот цирк. Что ж, эффектно поставлено, спору нет. Только вот опять позволю себе дежурный вопрос: зачем? Если хотели повысить мой интеллектуальный уровень – зря старались: я ни слова из этой галиматьи не понял и уж тем более не запомнил. Хотя, конечно, какой-то смысл, какой-то знак эта сцена несет, как и все предыдущие. Ведь именно они, в конце концов, привели меня к антиквару Иванову. Значит, и эта куда-то ведет? Может, прав антиквар, и надо просто ждать и не задавать лишних вопросов? Но для чего и для кого тогда весь этот набор ученых слов?»

Я продолжал смотреть в окно, шевеля извилинами, как сведенными за спиной пальцами. Внезапно я насторожился. Мне вдруг показалось, что позади что-то происходит. Я резко обернулся. Никого. Все вещи были на своих местах, но выглядели словно неживые. Тишина стояла невероятная. Ни гудения дневных ламп, ни ровного гула воздуха в трубах вентиляции. Погасли мониторы, не работали компьютеры. Неожиданно стемнело. Я снова обернулся к окну. Небо, еще полминуты назад ясное и прозрачное, закрылось густой плотной тучей, от которой впору отрезать куски. Улица внизу опустела. Ни машин, ни прохожих. В парке через дорогу буйный ветер молча гнул к земле деревья, поливая их стеной дождя. В небе пару раз громыхнуло.

«Гроза? В апреле? Откуда она взялась?» – спросил я с наивным недоумением у самого себя.

Комната погрузилась во мрак. Я решил выглянуть в коридор и направился к двери. Но что за черт? Я шел, но дверь не приближалась. Я энергично двигал ногами, но ни один предмет вокруг не менял своего расположения. Я рвался вперед, и, тем не менее, оставался на месте! Не успел я по-настоящему испугаться, как мир вокруг меня вдруг снова стал прежним. Засияло солнце, мрак рассеялся, предметы ожили, заработали компьютеры. Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Ну, ты где пропадаешь? Я же тебя жду! Хотя бы позвонил! – услышал я голос Хотябыча.

Я совсем про него забыл.

– Иду, иду, Михал Семеныч! – торопливо ответил я и устремился на зов начальства.

Пробежав с десяток шагов по коридору, я влетел в приемную. Секретарша Светочка, увидев меня, напряглась.

– Ну, что же вы! Я же вам говорила!

– Конечно, конечно, Светуля! Конечно, говорила! Кстати, грозу видела?

– Какую грозу? Когда? – удивилась Светочка.

– Как когда? Только что! Ну, вы здесь совсем заработались! Некогда в окно выглянуть! – шутил я, направляясь в кабинет директора.

Светочка проводила меня подозрительным взглядом.

– Здравствуйте, Михал Семеныч! Вы уж меня извините, пожалуйста! Задержался на минутку! Слушаю вас внимательно! – растопырив руки, демонстрировал я свою вину.

– Какая минутка, Виктор! Ты на часы хотя бы изредка смотришь? Я уже пообедать успел! Где тебя черти носят?! Ты хотя бы предупреждай, когда уходишь! – по-свойски стал мордовать меня Хотябыч.

– Так ведь я… это… прибежал, и как только Света сказала – сразу к вам!

Я отвернул рукав и продемонстрировал часы.

– Вот, пожалуйста, одиннадцать двадцать! А я прибежал в одиннадцать! Задержался в одном месте. Пока с ребятами пообщался, то да се…

– Какие одиннадцать двадцать, Виктор?! Ты свои часы хотя бы иногда заводишь? Сейчас уже три часа дня! – взвился Хотябыч.

– Чегочегочего? – опешил я, – Какие три часа дня? Когда? Почему три часа? Вот же на моих – одиннадцать двадцать одна! Идут! – засуетился я, прикладывая часы к уху.

– Не знаю, что у тебя за часы, но, на всякий случай, выбрось их и купи новые! Деньги на новые хотя бы есть?

– Чего? Деньги? Есть! – машинально ответил я, глядя на часы, как баран на новые ворота.

– Вот и купи! А эти выбрось! Ладно, садись. Рассказывай, что у нас там с Подольским заводом!

– Три часа! Почему три часа? А у меня одиннадцать двадцать! Как же так? – бормотал я, нащупывая задницей стул и усаживаясь.

– Ну, ладно, ладно! Наверное, девушку молодую завел, вот и не замечаешь времени! – выговаривал добрый Хотябыч, приготовившись слушать.

Запинаясь и путая слова, я изложил ему ситуацию с заводом, куда мы через месяц должны были поставить вентиляционное оборудование. Хотябыч слушал, задавал вопросы, но я был рассеян и отвечал невпопад.

– Что-то ты сегодня не такой, как обычно. Случилось что? – спросил он, совсем как моя жена.

– Нет.

– Ладно. Не хочешь, не говори. Но за процессом хотя бы следи.

– Есть хотя бы следить за процессом! – вскочил я, пытаясь дурашливостью компенсировать нерасторопность.

– Давай, Виктор, действуй! – махнул директор рукой в сторону выхода, и я с облегчением выскочил из кабинета.

– Светочка, скажи, сколько на твоих золотых натикало? – первым делом спросил я у секретарши.

– Пятнадцать часов двадцать минут пополудни! – откликнулась Света.

Я вышел и тихонько закрыл за собой дверь.

Вернувшись к себе, я снова подошел к окну. За окном пылало солнце, неслись машины, кипела чужая жизнь. Я переставил время на своих часах. Пятнадцать двадцать одна. Где-то там, в голубой дали безвозвратно растворились четыре часа моей жизни. Кто украл мое время? Может, антиквар? А может, в суете странных событий я их просто не заметил? Ведь я и в правду с утра ни разу не взглянул на часы. В коридоре послышался шум, дверь открылась, и в комнату, огласив ее возбужденными голосами, вошли Ваня, Саня и Маня.

– Виктор Петрович, вы не представляете, в какую грозу мы попали! – с порога защебетала Маня, раскрывая зонтик и отставляя его в сторонку.

– Да, давненько я не видал такой грозы! – солидно подтвердил Саня.

– И между прочим, если бы не я, то народ бы промок насквозь! – подчеркну свою руководящую роль Ваня.

– Вы где были? – довольно грубо прервал я поток впечатлений.

– Как где? На обеде! Вы же сами разрешили! Немного задержались: грозу пережидали! Могли же промокнуть насквозь! – с некоторой укоризной доложил Ваня.

– Немного? До трех часов?

– До каких трех? – изумился Иван. Остальные округлили глаза.

– А сколько сейчас, по-вашему?

– Двенадцать часов пять минут, – первой сообщила Маня, вскинув к глазам запястье.

– Двенадцать ноль три, – сообщил Иван секундой позже, проделав то же самое.

– Да, точно, около двенадцати, – подхватил Саня, роясь в карманах в поисках трубки, которую использовал в качестве часов.

Я отогнул рукав и взглянул на часы. Двенадцать ноль четыре. Теперь пришла моя очередь изумляться. Да что же это такое? Как это понимать?

– Так ведь и я им говорил – одиннадцать двадцать, а они!.. – не сдержался вдруг я, но вовремя прикусил язык.

Ребята стояли у порога, словно ожидая прощения.

– Значит, это у меня неправильно идут. Бывает, – наконец сказал я.

В этот момент в комнату с папкой в руке вошла секретарша Светочка и сказала:

– А, так вы уже пришли! Идите скорее, вас шеф зачем-то зовет!

– Уже иду, – сказал я в сторону Светочки, а в сторону Ивана добавил: – Так. Ладно. За работу. Вернусь – расскажешь, что у нас с Подольским заводом делается.

Войдя вслед за Светочкой в приемную, я спросил ее, готовый в любой момент прикинуться дурачком:

– Светуля, сколько на твоих золотых натикало?

– Двенадцать часов восемь минут пополудни, – как ни в чем не бывало, отвечала Светочка.

Мне стало жарко. Кто-то из нас двоих точно больной на голову. Кто? Ну, конечно, я. Совсем больной. Зайдя в кабинет, я остановился у порога и на всякий случай сказал:

– Здравствуйте еще раз, Михал Семеныч!

– А-а! Виктор! Привет! Как дела? Проходи, садись, чего ты там встал?

Я прошел и сел.

– Как поживаешь? Личная жизнь как? Девушку молодую еще не завел? Ну и правильно! Жена прежде всего! Ну, давай, рассказывай, что у нас там! С чего начать? Ну, начни хотя бы с Подольского завода.

И я, путаясь и запинаясь, описал Хотябычу ВТОРОЙ РАЗ ЗА ДЕНЬ ситуацию с Подольским заводом, куда мы должны были через месяц поставить вентиляционное оборудование…

12

Остаток рабочего дня я был встревожен и никак не мог сосредоточиться. Регулярно проверял часы, спрашивая время у разных людей, и каждый раз перед ответом невольно втягивал голову, ожидая подвоха. И хотя мое время почти в точности соответствовало чужому, я, наконец, не выдержал, нашел предлог и сбежал с работы. Торговать вентиляционным оборудованием в таком состоянии было выше моих сил. Мои часы на тот момент показывали половину пятого, Ванины – шестнадцать двадцать девять, Манины – четыре часа тридцать одну минуту и что-то около этого мерещилось Сане.

Я выскочил на улицу и зашагал в сторону метро, не замечая прозрачных приглашений весны поучаствовать в празднике полового томления. Будь это моя прежняя жизнь, я бы, не задумываясь, расстегнул молнию, распахнул полы, замедлил шаг, подставил солнцу лицо и шел бы с глупой улыбкой навстречу согражданам, не возражая, если бы кто-нибудь из них захотел меня обнять. Но той прежней жизни уже не было, а будущая была покрыта таким мраком, что ни расстегиваться, ни обниматься совершенно не хотелось.

«Без сомнения, – говорил я себе, – ко мне прицепились весьма могущественные силы. Даже более могущественные, чем я думал. Потому что одно дело – заставлять говорить окружающих меня людей, и совсем другое – так весело и непринужденно жонглировать временем. Продолжай они действовать в том же духе, и моя жизнь превратится в запутанный клубок событий, в котором не разберется сам черт, а не то, что моя бедная голова…» – думал я, крутя себе навстречу серую ленту тротуара в белых разводах соли.

Мои ноги, которым в отличие от головы думать было некогда, несли меня и несли и, наконец, донесли до последнего перекрестка перед спуском в метро, где и остановились, пережидая красный свет.

– Что за чудесная погода! – сказал, ни к кому не обращаясь, стоящий рядом со мной мужчина.

Я покосился на него и промолчал.

– Не понимаю, как можно грустить в такую погоду! – продолжал настаивать сосед.

Я отвернул голову и встретился взглядом с женщиной средних лет, глядевшей на меня во все глаза.

– Да это же Виктор Петрович! – вскрикнула она, не спуская с меня глаз. – Сам Виктор Петрович!

– Где, где? – раздалось со всех сторон. – Не может быть! Сам Виктор Петрович! Как это может быть? Что – он вот так просто гуляет по улице? Один? Не может быть! Дайте, дайте на него посмотреть! Виктор Петрович! Живой Виктор Петрович! Дорогой Виктор Петрович! Нет, невозможно! Я сейчас умру от счастья! – неслось отовсюду.

Вокруг образовалась толпа. Ко мне тянулись руки. Они трогали меня, как горячий чайник и прятались, уступая место другим. Я стоял, ничего не соображая, затравлено глядя по сторонам.

– Виктор Петрович, дорогой вы наш, я первая вас увидела! Дайте мне автограф, пожалуйста! Ведь я деткам расскажу – не поверят! – кричала мне в лицо женщина средних лет.

– И мне! И мне! И нам, пожалуйста, Виктор Петрович! Ну, пожалуйста! – кричали вокруг.

Сквозь толпу протиснулся милиционер. Он почтительно отдал честь и сказал:

– И мне, пожалуйста, уважаемый Виктор Петрович!

– Да что здесь происходит? – наконец выговорил я в сторону милиционера. – Вы меня, наверное, с кем-то путаете!

– Никак нет, не путаю! Вы же Краснов Виктор Петрович?

– Да! – совершенно ошалев, подтвердил я. – Но только я никакая не знаменитость! Вот, могу документы предъявить, – бормотал я, роясь в карманах в поисках паспорта и чувствуя, как мою куртку дергают со всех сторон.

– Какие документы?! Что вы, Виктор Петрович?! Да меня со свету сживут! Проверять документы у самого Виктора Петровича! Эй, вы, там! – закричал он кому-то за моей спиной: – Не налегай, не налегай, кому говорю!

Милиционер, одной рукой отталкивая от меня особо ретивых, другой протянул мне блокнотик, прижимая к нему большим пальцем ручку. Я взял блокнот с ручкой и расписался.

– Не верю своему счастью! – с достоинством сообщил милиционер, принимая их обратно. И заорал на ближний круг: – А ну, руки прочь! Прочь руки от Виктора Петровича! Стрелять буду! – и стал расстегивать кобуру.

– Нет, нет, что вы! – схватил я его за руку. – Не надо стрелять, я подпишу! Всем подпишу!

– Виктор Петрович всем подпишет! – тут же сообщил милиционер, вставая на кирзовые цыпочки. – В очередь! Все в очередь! Ну-ка, в очередь, кому говорю!

Клубок тел вокруг меня тут же сложился в спираль, спираль распрямилась и образовалась очередь метров на двести. Я по-прежнему стоял у светофора. Рядом со мной, держа руку на расстегнутой кобуре, грозно хмурился милиционер. Плохо соображая, я торопливо расписывался на том, что мне совали, и возвращал назад, работая руками, как рычагами.

Неожиданно возле нас скрипнул тормозами лимузин. Из него выскочили четыре строго одетых человека, оттеснили от меня очередь и милиционера, и один из них, открыв дверцу, почтительно сказал:

– Прошу вас, Виктор Петрович!

Не говоря ни слова, я влез в лимузин. За мной влезли остальные четверо, и старший спросил:

– Куда прикажете, Виктор Петрович?

– Домой! – не задумываясь, ответил я.

Автомобиль тронулся, и я успел только заметить милиционера, отдававшего честь вслед удаляющемуся лимузину.

Ехали молча.

– Это ведь черт знает что! – наконец вырвалось у меня.

– Виноват, не углядели! – с готовностью признался старший. Остальные молчали, глядя перед собой.

– И что теперь?

– Виновные будут наказаны, – твердо сказал старший.

– Не надо никого наказывать, – попросил я.

– Слушаюсь, – ответил старший.

– Где мы? – спросил я, пытаясь рассмотреть окрестности через темное стекло.

– Подъезжаем, – сообщил старший.

И действительно, машина остановилась. Старший выскочил, открыл дверь, и я вылез наружу. Мы находились возле моего дома. Я постоял, переминаясь с ноги на ногу и, наконец, сказал:

– Ну, я пошел. Спасибо вам.

– Рады стараться! – ответил старший, занял место внутри, и лимузин исчез за углом.

– …твою мать! – провожая его глазами, прошептал я, как это принято в нашей удивительной стране, когда тебя переполняют невыразимые чувства. Потоптавшись еще немного и бормоча слова приблизительно того же содержания, я поднялся к себе на четвертый этаж.

Дома никого не было. Стараясь не давать воли чувствам, я принялся бродить по квартире, скользя потерянным взглядом по обстановке и не зная, на чем остановиться. Вдруг на глаза мне попался телефон. Да! Именно! Вот то, что мне сейчас нужно! Конечно! Надо позвонить антиквару и рассказать ему про этот балаган, который творится вокруг меня, и в котором я не нахожу никакого смысла! Конечно, он скажет, что смысл искать бесполезно и что надо ждать, и что все впереди, и прочую ерунду. Ну и ладно. И так понятно. Главное, поговорить с товарищем по несчастью, душу отвести. А, может, все-таки, удастся узнать что-то новое? Я схватил трубку и набрал номер, который запомнил с первого раза. Еще бы, не запомнить: 777-0-666. И дурак запомнит!

Я услышал длинный гудок, потом второй, третий, потом в трубке щелкнуло, и автоматический женский голос сказал:

– Набранный вами номер не существует.

Как же так? Я что, набрал не тот номер? Я подождал и набрал снова. Тот же голос поздравил меня с тем же самым. Я достал визитку, убедился, что с моей стороны сделано все правильно и набрал в третий раз. Теперь в трубке щелкнуло после пятого гудка, и женский голос сказал:

– Мужчина, вы что, глухой? Вам же русским языком сказано, что набранный вами номер не существует!

– А вы кто? – растерянно спросил я.

– Антиквар в пальто! – ответила трубка и повесилась.

– … твою мать! – прошептал я, когда способность шептать снова ко мне вернулась. – Да что же это такое делается, а?!

Мне захотелось заплакать. На нетвердых ногах я добрался до своей комнаты и опустился за стол. Некоторое время я сидел, словно придавленный, тупо глядя на кактус. Затем рывком открыл ящик, в котором хранилась обгорелая бумажка, выхватил ее оттуда и с ненавистью уставился на нее.

Вот она, первопричина моих бед! Вот она, самозваная гостья моей неброской жизни, самоуверенный распорядитель моей воли, наглая сообщница бесцеремонных притязаний, лживая вестница чужих измерений! Это она, она всему виной! Смерть ей, смерть! Немедленно в огонь, туда, откуда она пришла! Я вскочил и кинулся на кухню, где сжечь ее было удобнее всего.

– Думали, нашли себе папуаса? Думали, одели меня в лапти? – бормотал я, играя желваками. – Будут вам сейчас лапти, будут папуасы! – скрипел я зубами, подставляя тарелку и хватая зажигалку.

– Ну, зараза, прощайся с жизнью! – прошипел я и щелкнул зажигалкой.

Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул еще раз. Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул в третий раз. Зажигалка загорелась и потухла.

– Твою мать! – третий раз за день помянул я всуе имя богородицы, и шарахнул зажигалку об пол. Зажигалка звякнула и закатилась под стол.

Я стоял посреди кухни, не зная, что предпринять. И тут мои руки, не спрашивая разрешения, сами собой развернули бумажку, и на ее развороте я прочитал:

«Бусины дней переполнят нитку времени, и рассыплется ожерелье жизни, и некому станет его собрать».

И тут я, наконец, заплакал.

13

Если вам когда-нибудь доведется встретить плачущего мужчину – знайте, что однажды он имел глупость поднять с земли то, что поднимать не следовало, и что помочь ему уже ничем нельзя. Никогда не присваивайте бесхозные вещи без крайней нужды: тем самым вы, сами того не желая, рискуете акцептовать свободную оферту, о чем, возможно, будете сильно жалеть!