Две повести

– Папочка, вставай, а то заболеешь! Ведь земля холодная!

– Такая же, как луна? – через силу пошутил я непослушными губами и попробовал улыбнуться.

– Ну, папа, ну, вставай! – испуганно затормошил меня сын.

– Ну, папочка, ну вставай! – захныкала дочь.

Я почувствовал, что дети вот-вот разревутся, и собрался с силами.

– Все, все, встаю! Ну, не ревите! Ну, что за дети у меня – плаксы! – заговорил я, как можно тверже.

Повернувшись вокруг отставленной руки, я перекатился и встал на одно колено, затем подтянул и поставил рядом с ним другую ногу. Растопырив пальцы рук, я уперся ими в землю, как бегун на низком старте и медленно выпрямил ноги, а потом разогнул спину. Наверное, именно так впервые вставала на ноги та обезьяна, которая потом превратилась в человека. Теперь так встают с земли ее пьяные или побывавшие в нокауте потомки.

Я стоял на дрожащих ногах, бледный, потный и слабый, охваченный новым для себя ощущением физического бессилия. Вокруг меня хлопотали дети, стряхивая пыль с одежды.

– Вот молодцы! Вот спасибо! – едва шевелил я языком, пробуя гладить дрожащими ладонями их ускользающие головы.

– Папочка, а что это с тобой было? – спросила дочь.

– У папы просто закружилась голова! Правда, папа? – как всегда, опередил меня сын.

– Правда. Закружилась. Сейчас пройдет, – согласился я.

И действительно – все прошло так же внезапно, как и пришло. Слабость вдруг исчезла, силы вернулись и утвердили меня на земле. Убедившись, что порядок в голове восстановлен, я еще раз прошелся по одежде, стряхивая остатки пыли, и, возвращаясь к родительским обязанностям, заторопил детей:

– Ну, все, все! Хватит отдыхать! В школу опоздаем!

Дети послушно развернулись и, как утята зашлепали впереди меня. Сын несколько раз оборачивался, пытаясь начать разговор, но я подгонял его словами «Потом, потом, некогда!», и вскоре мы добрались до школы.

– Ну, все! Пока! – сказал я, когда мы уперлись в металлическую решетку, за которой располагалась школа.

Дети остановились и обернулись. Я подошел к ним, присел на корточки и поцеловал каждого из них в щеку.

– Ну? Пока? – сказал я, имея в виду «Ну, с богом!».

– Пока! – хором ответили мои любимые дети, вместо «Господи, помоги!» и радостно побежали навстречу ненужным знаниям. Я выпрямился, глядя им вслед.

«А ведь есть, кому на старости лет поддержать по пути за пенсией!» – с умилением осознал я. Потом повернулся и пошел туда, где можно поймать маршрутку, которая, возможно, довезет меня до работы. Настроение резко ухудшилось. Я шел пружинистой походкой, злой и непредсказуемый, всем нутром сосредоточенный на последних событиях.

«Сволочи! – обозвал я, наконец, тех, кто за ними стоял. – Какие сволочи!»

Как ловко они все подстроили! Сначала этот дурацкий сон, потом сын произнес то, что он не должен знать, затем дочь сказала невозможное и, наконец, мое внезапное бессилие, будто кто-то погрозил мне пальцем! Какие еще случайности должны выстроиться в ряд, чтобы и без того прозрачный намек превратился в неопровержимое доказательство! Вот она, коварная неизбежность совпадений, рождающая печаль! Вот они, ЗНАКИ! Но что за способ общения ОНИ выбрали – через детей?! Для чего этот спектакль? Только для того, чтобы напугать малолетних ребят? Не слишком ли мелко для всемогущества? Или перебрали там у себя своей дури и веселятся? Или какой-нибудь идиот оттуда отрабатывает на нас, как на букашках технику идиотизма? Получается, что они могут двигать нами, как пешками? Выходит, это от их прихотей зависит наша жизнь, а вовсе не от нас самих? А мы-то сами тогда на что? Страшные люди! Или не люди? Эй, кто вы там на самом деле? Ладно, я понял, что вы поняли! Вижу, что вы сильны, как никто! Только, к чему эти загадки? Чего вам от меня надо? Чего привязались?

Дерзкие мысли, как снежный ком, неслись в моей голове, выхватывая из толпы и ставя в строй самые обидные слова.

«Эй, дружище! За такую наглость можно еще раз по башке схлопотать! Ты чего так нервничаешь? Ты хотел знаки – ты их получил! Теперь наберись терпения и не дергайся!» – вдруг сказал я самому себе, оборвав на полном ходу бег возбужденных мыслей. Слова прозвучали в голове так ясно и четко, что от неожиданности я растерялся.

«Это еще что за черт? Это кто такой умный дает мне советы? Неужели я сам? Неужели внутренний голос прорезался? А что? Почему бы и нет? Голос разума! Должен же он когда-то проснуться! Что я – хуже других? В конце концов, есть у меня инстинкт самосохранения или где? Да и сказано так, будто я сам сказал! Слова – мои! Да и мысль сама по себе верная! Полностью согласен! Так и надо действовать: набраться терпения и не дергаться!»

Люди врут всегда: когда они не врут другим, они врут себе. Именно этим я и занимался в данный момент, всячески не желая признаваться в том, что мысль мне могли внушить. Потому что если это так, то захвачен главный оплот моей независимости, мой командный пункт, мой бункер, мое убежище, моя башня из слоновой кости, мое одиночество. И кто я тогда? Всадник без головы? Голова без царя? Корабль без команды? Самолет без экипажа? Короче – безвольная игрушка в сомнительных руках!

Люди врут всегда…

Распаленный внутренней борьбой самовнушения с внушением, я добрался до нужного места и остановил маршрутку. Салон был полон, но одно место нашлось. Не успел я шагнуть внутрь, как водитель нажал на газ, и машина понеслась. Пригнувшись и цепляясь за выступающие части интерьера, я пробрался в хвост и пристроился рядом с пожилым дядькой брюзгливого вида. Покопавшись в кармане, я достал деньги и отправил их в чужой карман, попутно обежав взглядом содержимое салона на предмет присутствия в нем подозрительных личностей.

На первый взгляд все было, как всегда: пассажиры, держась за что придется, раскачивали на ходу головами, подпрыгивали на кочках и дружно гнулись в ту сторону, куда шарахалась маршрутка. Избегая глядеть на других, они терпеливо и молча проживали отрезок жизни, длина которого равнялась количеству улиц до выбранной цели. В динамиках, как генетический код водителя похрипывал легкий блатничек.

У кого-то зазвонил мобильник. Сидящая напротив меня девица дернулась и достала из своих закромов трубку.

– Алле. Скоро. Минут пятнадцать еще. Уже звонил? Ну и чё? Ничё? Да ты чё! Во, блин, дает! А вчера-то сам мне чё говорил! Во, нахал! А сестра говорит – всю ночь им спать не давал! Чё это с ним? – затарахтела девица, не жалея чужих ушей.

Народ, как по команде, свернул головы в окна.

– Не говори! Ведет себя, как клочок бумаги на космическом ветру! – вдруг выдала девица.

Тут уж дернулся я. Да так, что толкнул плечом брюзгливого дядьку. Дядька завозился и забурчал. Не думая о том, что надо бы извиниться, я впился глазами в девицу, отыскивая в ее облике приметы коварного соучастия. Девица же, лаская глазами невидимого корреспондента, продолжала полоскать какого-то Ваську, которого черт угораздил запасть на ее голые коленки.

– Тоже мне – Дед Мороз в апреле! – бухнула девица.

«Ах ты, стерва тупая! Ах ты, клочок бумаги в проруби! И ты туда же!» – скрипнул зубами я, с ненавистью глядя на орудие пытки с накрашенными ногтями и деревенским акцентом.

– Да знаешь чё! Да пошел он, знаешь куда?! – взвыла напоследок девица и, не сбавляя оборотов, добавила в сторону водителя, – Мне тут, на остановке! – после чего сиганула вон. Пассажиры перевели дух.

Не успел я, однако, опомниться, как зазвонило вновь. На этот раз трубку достал сидящий спиною ко мне мужчина с аккуратно стриженым затылком.

– Я еду на маршрутке. Скоро буду, – сказал он культурным голосом. – Если может – пусть подождет. Нет, уговаривать не стану. Нет, не буду. Да мало ли что он хочет! Ты же знаешь – я уже давно ни во что не верю и ни на что не надеюсь. Только не надо мне не говорить, что я сплю и обречен!

Его слова вошли в меня, словно бур и там застряли. И дело было вовсе не в том, что он повторил мои мысли: ведь то же самое сделали мои дети и эта накрашенная дура! А дело было в том, как он это сказал: спокойно и убежденно!

«Да ведь это же… – ошпарило меня необыкновенной надеждой. – Да ведь это же, скорее всего, такой же бедолага, как и я!!»

Я даже забыл, что дал всему свету обещание ни на что больше не надеяться.

– Обожаю эти мобильники! Не надо в цирк ходить! Ох уж, эти девушки! Лучше бы они рот лишний раз не открывали! Вы знаете, тот, кто живет у раскрытого окна… – вдруг услышал я возле самого уха. Я вздрогнул и резко обернулся. На меня смотрел дядька-брюзга. От его прежнего выражения не осталось и помина: лицо расплылось в улыбке, глазки превратились в смеющиеся щелочки.

– Что? – машинально спросил я.

– Я говорю: тот, кто живет у раскрытого окна…

– Мне у светофора, пожалуйста, – услышал я в этот момент голос культурного мужчины с аккуратным затылком.

«Что? Кто? Где? Куда?» – заметался я меж двух мужиков, не зная, кто из них для меня важнее.

Машина заложила вираж – мужчина двинулся к выходу.

– Что – у окна? Кто – у окна? – схватил я соседа за плечо. – Ну, говори!

– У какого окна? – испуганно отшатнулся дядька, глядя на меня тупым небритым лицом.

Машина остановилась – мужчина вышел. Дверь закрылась – машина тронулась.

– Ну, ты сказал – «тот, кто живет у раскрытого окна»! А дальше что? – зверея от нетерпения, прошипел я ему в лицо.

– Не знаю я никакого окна! Нет у меня никакого окна! Чего пристал! Не, ну вы посмотрите! Окно, окно! Какое окно? – входил в раж поначалу ошалевший мужик.

Я навис над ним, сжав зубы от ненависти, едва удерживаясь, чтобы не заехать ему по роже. Дядька понял мое желание, вжался в сидение и прикрыл лицо рукой.

– Граждане! Помогите! – заныл он.

– Стой, кому говорю! – заорал я водителю.

Тот с испугу остановился, и я в обстановке всеобщего смятения вывалился наружу.

8

Не разбирая дороги, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться в галоп и жалея, что не прибил тупую небритую скотину из маршрутки, я ломился через людское ротозейство туда, где по моим расчетам мог находиться культурный мужчина.

По правде говоря, шансы найти его равнялись нулю. Лица его я не видел. Как одет – не разглядел. Но помнил закинутую назад руку с черной барсеткой, когда он, согнувшись, шел на выход. Ну и что – барсетка? Кто же из мужиков в наше новосодомское время не жеманится и не платит дань неистребимому пороку таким образом? Двинуться же он мог в любую сторону. Вот и выходит, что искать придется аккуратный затылок в стоге сена. Но попытаться необходимо. Тем более, что случай мой, судя по всему, был, действительно, редкий, иначе бы многие здесь сейчас бежали, размахивая руками, вытягивая шею и подпрыгивая на ходу, как я. Сколько мы успели отъехать – пятьдесят, сто, двести метров? Думаю, двести – максимум. Значит, где-то здесь.

Я осадил бег, остановился и стал озираться поверх чужих голов. Вокруг было оживленно, но не настолько, чтобы не различить в пестром потоке приличного мужчину с дамской сумочкой в руке. Если бы, конечно, он там был. Но его не было ни там, ни в другом месте. Нигде.

Еще бы – при таком количестве дверей, углов и поворотов! Сошел, свернул, нырнул – и ищи ветра в поле. Выскочил, проскочил, заскочил – и поминай, как звали. Где уж тут – среди такого моря бездельников, ротозеев и скучающих! Шагни в него, и оно тут же сомкнется, поглотив тебя вместе с особыми приметами. Я еще раз пожалел, что не дал в рожу небритому баламуту из маршрутки: имел бы сейчас хоть какое-то удовлетворение!

Остывающим шагом я дошел до угла массивного бурого здания, за которым, я знаю точно, начиналась и тут же заканчивалась уютная площадь, ну, скажем, Ленина, которую, однако, уже переименовали, но народ продолжал именовать по-старому.

«Да мне-то что… Пусть будет хоть площадь Барсеточников… Хоть Содомская… Хоть площадь Гоморры… Да хоть площадь Педер…» – заглядывая за угол, приготовился я плюнуть в бессмертную голубую душу и остолбенел: за углом, метрах в трех от меня, прятался киоск печатных продуктов, а в окошко его, склонив голову и будто нарочно выставляя себя напоказ, заглядывал аккуратно стриженый затылок! В закинутой за спину руке он держал черную барсетку.

Это была неслыханная, невозможная и вместе с тем вполне заслуженная удача, если принять во внимание те безобразия, что творились со мной последние дни. Смена декораций оказалась настолько внезапной, что из глаз моих, не спрашивая разрешения, брызнули слезы. Напряжение этих дней отпускало меня, растворяясь в слезах и маршируя в мокром виде по чувствительным к дефициту радости щекам. Я торопливо достал платок и осушил следы непривычной мужской слабости. Вне себя от скорого счастья, я с умилением глядел в спину культурного гражданина, ожидая, когда он, словно судьба, повернется ко мне лицом. Или, хотя бы, боком. Что-то подсказывало мне, что в трех шагах, отставив поджарый зад в непростых штанах – слишком непростых, чтобы протирать их в маршрутках – стоит, ни о чем не подозревая, другая иголка из моего стога сена, а сам я – на пороге исторической встречи.

«Ну, дорогой ты мой, не подведи!» – воззвал я, как перекрестился, когда человек с барсеткой взял то, что ему просунули в окошко, положил в карман и вознамерился неторопливо пересечь тихую площадь. Я быстро догнал его и сказал ему в спину:

– Извините, можно вас на минуту?

– Да, да? – остановившись, обернулся он.

Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга. Наверное, я рассматривал его на пару секунд дольше, потому что он не выдержал и сказал:

– Слушаю вас! Что вам угодно?

– Заранее извините, если это покажется вам странным, – невольно подхватил я его учтивый тон, вглядываясь в слишком правильные черты лица, – но тут такое необычное дело…

– Вы, наверное, хотите денег? – ровным голосом поинтересовался мужчина.

– Нет, ну что вы! – смутился я. – Разве я похож на бродягу?!

– Совершенно не похож! – согласился мужчина. – Тогда что же вы хотите?

– Ради бога извините, но это дело касается, возможно, и вас, и я подумал, что это будет вам интересно, потому и решил вас побеспокоить! – торопливо излагал я, не зная, как перейти от тумана к ясности.

– Вот как? Значит, ваше дело касается коммерции? – подозрительно спросил мужчина.

– Абсолютно не касается! – горячо заверил я.

– Что ж, тогда давайте где-нибудь присядем, и я вас внимательно выслушаю! – неожиданно легко согласился мужчина, и я, облегченно вздохнув, направился вслед за ним к ближайшей скамье.

– Ну? И что же у вас за дело? – глядя на меня, спросил он, как только мы уселись.

– Дело в том, что я ехал в той же маршрутке, что и вы, – начал я.

Мужчина удивленно приподнял брови.

– И что с того?

– А то, что вам позвонили, и вы во время разговора сказали одну фразу…

– Ах, вот вы о чем! – перебил меня мужчина. – Признаться, я и сам терпеть не могу телефонные разговоры на людях. Это полная бестактность. Надеюсь, прилюдные разговоры по телефону когда-нибудь запретят наравне с курением в общественных местах. Прошу прощения, если доставил вам неудобство. Так получилось. Еще раз прошу извинить. Это все? – добавил он, явно теряя ко мне интерес.

– Вы меня не поняли! – заторопился я. – Дело вовсе не в этом! Нынче все вокруг говорят, и здесь ничего не поделаешь!

– Тогда в чем? – приподнял брови мужчина.

– Вы сказали: «Я уже давно ни во что не верю и ни на что не надеюсь» Скажите, вы это сами придумали или где-то прочитали?

Я выпалил эти слова и сразу почувствовал, каким глупым должен показаться мужчине мой вопрос и каким назойливым дураком я сам. Мужчина, однако, смотрел на меня без осуждения, а скорее со спокойным удивлением.

– Так и сказал?

– Да, именно так.

Мужчина помолчал, а затем произнес:

– По правде говоря, я не совсем понимаю, чем вас могли удивить эти слова. Лично я не вижу в них ничего особенного. Именно так, по моему мнению, и должен рассуждать умудренный жизнью человек. Во всяком случае, я с этим вполне согласен и считаю, что мог, как вы выразились, придумать это сам. Хотя и мог где-то прочитать.

Мужчина говорил внушительно и доброжелательно, как всякий культурный человек, к которому на улице прицепился возбужденный прохожий. Окончив говорить, он остался сидеть, повернувшись вполоборота и глядя на меня в упор, словно предлагая непременно с ним согласиться.

И тогда я сказал:

– Все правильно. Только после этого вы сказали то, что знаю я один. Во всяком случае, так я считал до нашей встречи.

– Да? – улыбнулся мужчина. – И что же такого гениального я сказал?

– Вы сказали: «Только не надо мне говорить, что я сплю и обречен» – так же внушительно произнес я и, в свою очередь, уставился на него в упор.

– Неужели я мог такое сказать? – улыбнулся мужчина. – Но ведь это бессмыслица какая-то!

Глаза его насмешливо прищурились, но вместо того, чтобы попытаться избавиться от меня, он уселся удобнее. И тогда я рубанул со всего плеча, не заботясь, что он обо мне подумает:

– Скажите, вам приходилось поднимать с земли обгоревший кусок газеты?

– С объявлениями? – ничуть не удивившись, живо откликнулся мой собеседник.

– Да! – почти выкрикнул я.

– Приблизительно пятнадцать сантиметров на пятнадцать с наполовину обгоревшими краями?

– Да!! – почти завопил я.

– Нет.

– Что – нет?! – опешил я.

– Нет – это значит, не приходилось.

– Но откуда же вы знаете…

– Угадал.

– Но ведь это невозможно угадать!

– Значит, возможно.

И, глядя на мое лицо с отвисшей челюстью, добавил:

– Успокойтесь. Я понимаю, о чем вы говорите. Но мне ЭТО было доставлено другим способом.

– Каким? – тут же щелкнул я челюстью.

– Неважно. Не в этом дело.

– А в чем? – снова лязгнула растерянная кость.

– В том, что вы хотите узнать.

– Но я ничего не хочу узнать!

– Я и сам поначалу так думал, – невозмутимо откликнулся мужчина.

– Слушайте, я ничего не понимаю! – взмолился я. – Кому и зачем я потребовался? Чего от меня хотят? Что я должен делать?

– Ждать.

– Чего ждать?

– Не чего, а что: знаки.

– Какие такие знаки?

– Для каждого они свои.

– А вы сами тоже ждете?

– В некотором смысле.

– Давно?

– Достаточно давно, чтобы перестать от этого переживать.

– Слушайте, зачем вы говорите загадками?! Я же вижу, что вы имеете опыт в этом деле! Неужели нельзя мне все толком объяснить?

– Толком вам никто и ничего не объяснит.

– Но почему?

– Потому, что в этом деле нету толка.

– Как – нету толка?

– Нету толка в том смысле, как вы привыкли его понимать.

– Черт знает что! Но ведь это же бред какой-то! Если нету толка – зачем же морочить людям голову?!

– Чего вы так волнуетесь? У вас что-нибудь болит? На вас показывают пальцем? Вас выгоняют из дому?

– Пока нет, но все впереди!

– Успокойтесь, впереди у вас нечто другое.

– Что?

– Придет время – узнаете.

Отчаявшись разорвать завесу тайны, я, выставив локти, обрушил спину на колени, понурил голову и замолчал. Ситуация запуталась еще больше. Вроде бы есть у кого спросить, а яснее не стало. Одно из двух: или он сам ничего не знает, или запутывает меня умышленно. Дипломат хренов.

Я сказал:

– У меня масса вопросов. Я так надеялся, что вы мне на них ответите…

– Отвечу, но не сегодня. Кстати, вы говорили кому-нибудь о том, что с вами случилось?

– Нет.

– Правильно. Советую вам не делать этого. Иначе вас ждут неприятности с обеих сторон.

Сказав это, мужчина встал.

– Вы мне нравитесь, но, к сожалению, я должен вас покинуть. Дела. Надеюсь, мы еще увидимся. На всякий случай, вот вам моя визитка. Звоните.

Он вынул из нагрудного кармана и протянул мне визитку, затем протянул руку, крепко пожал мою и не спеша удалился. Я стоял, держа визитку в руке и глядя ему вслед, неудовлетворенный и расстроенный. Когда его представительная фигура исчезла за углом, я поднес визитку к глазам. Это был обычный на вид кусок тисненого картона. У левого его края располагался логотип в виде длинного красного кувшина с двумя ручками. Середину кувшина опоясывала белая лента с вытесненными на ней черными фигурками и непонятными знаками. В центре визитки черным по белому было написано – Иванов Виктор Владимирович, АНТИКВАР. Ниже указан номер телефона: 777-0-666. Все.

Я пожал плечами, достал бумажник и сунул туда визитку. Что ж: Иванов, так Иванов, антиквар, так антиквар. Как-никак, собрат по несчастью. И на том спасибо. Я еще раз пожал плечами, что соответствовало ответу компьютера: «На ваш запрос найдено ноль файлов», и двинулся ловить маршрутку, чтобы продолжить путь к рабочему месту.

9

Вот вам простой вопрос: чем один человек отличается от другого? Полом? Ростом? Весом? Лицом? Запахом? Зарплатой? Способностями? Мобильником? Ловкостью рук? И да, и нет, ибо всё перечисленное можно как приобрести, так и утратить. Потому что, кто обладает состоянием – должен опасаться. Влиянием – скрываться. Если у кого счастье – то обманчивое. Если талант – то посмертный. Изворотливый когда-нибудь застрянет, красота когда-нибудь завянет, сила когда-нибудь угаснет. И каждый когда-нибудь, да опечалится. Потому что все живущие рано или поздно сравняются.

Главное отличие – это мегабайты нашего серого веществе, которые всегда при нас и крутят нами, как запахи собачим носом. Их количество и качество и есть наша настоящая цена, которая никогда, к сожалению, не совпадает с рыночной. Вот я, например, в данный момент ст0ю никак не меньше миллиона долларов. А кто об этом знает, кроме антиквара Иванова? Никто. Обидно, черт возьми. Приблизительно так думал я, сидя спиной к водителю и глядя, как быстрые серые тени набегают на неподвижные лица моих новых соседей по маршрутке.

«Что знают эти люди? – думал я. – Только то, что видят их глаза и слышат их уши. Заглянуть внутрь себя они не способны. Что для них есть истина? Только то, что диктует им прямолинейная логика городской кухни. Логика кривых миров им недоступна. Что они могут? Заигрывать с гравитацией, кокетничать с законом Архимеда, насиловать трение, презирать инерцию? Самодовольные невежды! Если бы они знали то, что знаю я!»

Неразбавленный весенний аромат скользнул через приспущенное стекло водителя и опьянил меня. Гордыня вдруг овладела мной. Вырастая в плечах, я смотрел на случайных попутчиков, как адвокат смотрит на клиента, врач – на пациента, чиновник – на просителя, кандидат – на избирателя, вор – на фраера. «Если бы они знали то, что знаю я!» – распухая от важности, обращал я в условный капитал мои недавние страхи.

«Все-таки, скользкий тип этот Иванов, – утешив самолюбие, вернулся я к подробностям чудесной встречи, – Ничего конкретного. Сплошной туман. Только и сказал: «Жди, сам все узнаешь». А между прочим, знал про меня то, что не должен был знать!» – массировал я свое недовольство, растирая и пощипывая. – Что-то я не заметил, чтобы он мне обрадовался. Или он таких, как я каждый день встречает? Да и признался подозрительно быстро. А ведь мог поднять на смех и культурно свалить. И лицо у него слишком правильное. Не наше лицо. И ушел быстро. Вот я, например: если бы ко мне подвалил такой же бедолага, как я сам – неужто бы я стал торопиться по делам? Неужто бы не отвел душу? Нет, конечно, он в курсе, вопросов нет. Но уж больно деловой. Подумаешь – антиквар хренов!» – брюзжал я, как бывший член Политбюро в доме престарелых.

И все же польза от встречи была. И немалая. Взять хотя бы факт наличия сообщника. Еще утром я и мечтать о нем не мог. И вдруг – нате вам! Сообщник собственной персоной! C такой же бедой, но жив, здоров и прекрасно выглядит! Опять же, если есть один, значит, есть и другие! А в компании и сам черт не страшен! Значит, живем! Это ли не главное утешение? А в остальном, рано или поздно, разберемся. Надо ждать – будем ждать.

Так думал я, пока мы ехали. Мы ехали – я думал. Телефоны молчали, и я своими думами наполнил салон по самый люк. Устав думать, я скосил глаза в окно. За окном завилял город. Манекены в витринах оживились, протянули ко мне руки и закрутили головами вслед. Одноэтажная коммерция – распродажная девка в цветах яркой помады и с запахом чужого успеха – спешила попасть на глаза. Это город. Территория сердечного согласия выхлопной трубы и флакона духов. Место нежданных встреч и утомительных расставаний. Лабиринт капризов и канализация желаний. Скороварка чувств. Микроволновка отношений. Духовка разочарований. Мясорубка дней. Кухня нашей жизни. Это город.

«Э-э! Да ты, брат, никак, философом стал!» – похлопал я себя по плечу.

Не успел я, однако, подивиться проклюнувшей наклонности, как в моем кармане впервые за утро зажужжал телефон. Я извлек его на свет божий и подобрался. Народ изобразил равнодушие.

– Алле-у! – громко представился я и стал слушать секретаршу Светочку, которая без точек и запятых принялась жаловаться, что без меня им не заработать всех денег. Я слушал, отставив трубку, поводя глазами и кривя рот в ее сторону, всем видом показывая почтенной публике, с кем приходится работать.