Возвращение черной луны. Книга 2. Горькая линия

– А с чего вы взяли, что это был сын мэра? – встрепенулась Катя, ей совсем не хочется в это верить. Еще этого не хватало. И снова, в нутре души зашевелилась тревога.

– Так мы с ним познакомились! Руки друг другу пожали.

– Красивый, такой видный парень! Высокий, черноглазый… Он сам подошел к нам за столик, только Лорка убежала уже. Деньги на стол кинула, сказала, что б сами расплатились, дела у нее какие-то оставались…

– Убежала? – Катя с облечением вздыхает. – И какие у нее дела ночью-то? Да поезжайте вы уже домой! Пойдем, Леха. Ворота запирать пора.

Вот и мучайся теперь всю ночь, Катерина.

3

Стрелки часов приблизились к трем, обеденный перерыв заканчивался. Как в Швейцарии, с часу до трех городок вовсе затихал, закрывались на обед многочисленные магазинчики, где продавали продукты и водку, новоявленные бутики, в которых сидели длинноногие девочки, разгадывая от скуки сканворды в модных журналах. И даже самый большой универмаг «Раздолье» с двух до трех умолкал, как улей, в который возвратилась на отдых пчелиная семья. Муниципальный транспорт, кажется, тоже сходил с проложенных десятилетиями маршрутов, чтобы дать возможность водителям пообедать в забегаловках с хорошими названиями «Купеческая слобода» или «Ульянин двор». Лоре нравились эти сладкозвучные названия, они звучали для ее слуха русской музыкой.

Но вот стрелки часов показали три, Лора поднялась, чтобы отправиться в универмаг. Через полчаса она вышла оттуда с двумя пакетами в руках и тут же остановила такси. А еще через двадцать пять минут машина привезла ее на окраину города к черному кованому забору. Это было едва ль не последнее здание, а дальше зеленеющая в хлопьях расцветших ромашек и желтоголовых одуванчиках поляна, а за ней в нежно – зеленой дымке лесок. А скорее, березовый колок, как их здесь называли.

Она прошла по дорожке присыпанной мелкой речной галькой, мимо цветочных клумб, по моде давних лет отороченных побеленными кирпичами, поднялась по лестнице, разыскала нужную ей дверь с табличкой: Главный врач Семидолина Наталья Петровна.

В уютном кабинете, украшенном мягкими игрушками и детскими рисунками, за столом сидела пожилая женщина в белом халате.

– Добрый день, доктор. Меня зовут Лариса Борисовна. Это я вам звонила. В этих пакетах конфеты, печенье, вафли и все такое сладкое для детей.

Семидолина одобрительно улыбнулась.

– Присаживайтесь. – Кивнула она. – Спасибо. Наши дети не голодают, но сладкому мы всегда рады. Мы находимся под курацией самого мэра, поэтому как видите, в нас вкладывают деньги. И евроремонт, и мебель у нас приличная, и одеты дети, как полагается. А от сладенького не откажемся.

– Много у вас детей? – спросила Лора.

– Много. Хотелось, чтобы было меньше. Около ста детей до трех лет.

– И это все те, от кого отказались родители? – с нескрываемым удивлением спросила Лора.

– Да. В основном. Мы же Дом Малютки. Дети постарше, оставшиеся без родителей при каких-то трагических обстоятельствах попадают сразу в типовой Детский Дом. Но и у нас есть такие и в старших группах. Вы хотели посмотреть мальчика или девочку? – главному врачу явно скорее хотелось приступить к делу.

Лора заметила, хотя и сильно волновалась, что Семидолина задает свой вопрос не беспристрастно. В голосе ее и во всем мягком, приятном облике чувствовалось заинтересованность. Это обрадовало и приободрило Лару, опасавшуюся русской бюрократической напыщенности и холодного равнодушия.

– Честно говоря, не знаю.

– Так бывает. Нужно смотреть, а сердце само подскажет. Это мы точно знаем. – Наталья Петровна действительно это знала. Она сняла трубку и пригласила старшую медсестру Забелину.

Лора вспомнила эту фамилию. Никак первая жена Владимира носила ее. Неужели она, Людмила? Да, город действительно маленький…

Через несколько минут в кабинет вошла женщина с бедрами, приспособленными для рожденья детей. Полные в лодыжках ее ноги ступали по жизни уверенно. Такие женщины живут просто и знают нечто главное, – то, что все время ускользает от чувственных натур вроде Лоры.

Медсестра сощурилась, пристально вглядываясь в Лору. Да, это была она – бывшая жена ее двоюродного брата Владимира Кудинова, но Лора сделала вид, что не узнала ее. Некстати эта встреча, знак это не хороший, – мелькнуло в ее голове. Может, пронесет, понадеялась.

– С грудничков будете смотреть? – спросила Забелина, буравя Лору взглядом честных глаз.

– Не знаю. – Растерянно проговорила Лора.

– Груднички – это сложно! Сразу предупреждаю. Смотрите всех. – Посоветовала Семидолина. – А лучше третью группу – от двух до трех. Удачи вам! Дети как раз просыпаются. – Медсестра кивнула на часы. – Пополдничают и пойдут гулять во двор. Пока они одеваются, вы на них вдоволь насмотритесь. Начнем? – Людмиле тоже не терпелось начать главное. Уж так они – сотрудники подобных заведений были устроены.

Она отворила первую дверь по коридору.

– Вот наши детки от двух до трех лет. Многие еще не говорят. Но вы относитесь к этому правильно. У некоторых задержка речи, у других задержка развития. Но когда вы обогреете их любовью, они растут и умнеют просто на глазах. Точно вам говорю. Я уже здесь двадцать лет работаю. А вы разве не местная?

– Нет.– Торопливо ответила Лора.– Я издалека.– Как могла уклонилась. И поняла, – Людмила ей не поверила.

Они вошли в очень просторную, светлую комнату. Пол был застелен ковровым покрытием, у стены стоял большой мягкий диван, а вдоль стен шкафы с игрушками. В углу телевизор и видео. Из этой комнаты дверь вела в спальню. Едва они вошли, Лора уловила незнакомый ей детский запах, взволновавший ее до сердцебиения. Она и не думала, что сможет так разволноваться при виде детишек, разлепляющих сонные глазки. Одни спали, разметав во сне руки, другие уже поднялись и смотрели на нее настороженно. Были и такие, которые вовсе не засыпали в этот тихий час, и обеспокоенно, то ложились, то поднимались в своих кроватях. Пожилая воспитательница со строгим пробором в волосах и большой мягкой грудью встретила ее улыбкой.

– Вы, наверное, Димочку хотите посмотреть? – спросила она вкрадчиво.

– Не надо, Элла Георгиевна. – Остановила ее Людмила. – И тут же пояснила Лоре. – Понимаете? У каждого есть свои любимчики, и конечно, мы радеем, чтобы их забрали в первую очередь.

– И молимся. – Добавила Элла Георгиевна. – Уж как я молюсь, чтобы Димочку скорее забрали, и Вадика, и Максимку, и Сонечку.

– А я обожаю Ольку. Моя дочка.– Впервые улыбнулась Людмила.– У нас тут принято, чтобы любимчики называли нас мамами. – Глаза ее потеплели.– Мы воспитываем в них это понятие. Но погодите, сейчас проснутся, облепят вас, мамой назовут, вот вам тогда и деваться некуда будет.– Продолжала медсестра. – Вы пока на диванчик сядьте тихонько и смотрите, как они станут выходить из спаленки.

Лора присела на диван, сдвинула колени, ощущая, как вся сжалась от волнения. Руки ее нервно теребили маленькую сумочку.

Первой из спальни вышла девочка со слегка раскосыми, голубыми глазами. Волосы у нее были темные, тонкие, разбросанные по плечам. Она была в майке и трусиках. Тельце аккуратненькое, стройное. Увидев Лору, она смело подошла и стала с интересом рассматривать незнакомку, потом ее внимание привлекла сумка.

– Сумка. – Сказала она, потянув на себя Лорину сумку. Лора не сопротивлялась. Девочка забрала сумку и деловито надела ее на шею, так что она повисла у нее на животе. Сказала: Муя.

Теперь, когда руки у нее освободились, она протянула левую, и осторожно погладила Лору по волосам.

– Мама, – сказала она, и добавила, – муя.

И дальше Лора уже не соображала, всегдашний прагматизм по закону судьбы отказал ей, она прижала к себе девочку, слезы брызнули из глаз. Сердце неистово билось, подсказывая ей, что она нашла своего ребенка.

– Соня, хорошая мама? – спросила Элла Георгиевна. – А какая красивая!

– Муя. – Повторила девочка твердо.

Ребятишки облепили Лору и тоже пытались залезть на колени, как Соня, и что-то рассказывали ей, галдя, как грачи, но Соня отталкивала их, крепче прижималась к Лоре и повторяла: Муя мама.

Элла Георгиевна захлопала в ладоши. Это был знак, на который дети отреагировали.

– Быстренько в туалет, пописаем, оденемся, будем молочко пить с булочкой. А потом гулять.

Услышав любимое слово – гулять, дети нехотя отходили от Лоры. Соня обхватила Лорину шею руками и никак не хотела уходить.

– Соня, Сонечка! – позвала Людмила. – Пойдем одеваться! – Но девочка и не сдвинулась, только крепче прижалась к Лоре.

– Эта кого хочешь, переупрямит. Пойдем, я тебе конфетку дам! – Но и это не сработало. – Ну, как? – Спросила Людмила.

Лора кивнула, поцеловала девочку, спустила с колен.

– Пойдем одеваться, Сонечка. Вместе с мамой пойдешь? – Соня схватила Лору за руку и повела к своему шкафчику, на котором был нарисован розовый слоник.

– Попалась! Попалась! – шептала Элла Георгиевна медсестре. – Не зря я молилась за Соньку. Веришь ли, вчера в церковь Вознесения как раз по дороге заходила, а за каждого по отдельной свечке поставила. Вот Боженька и смилостивился.

– Хотите еще посмотреть? – сочла необходимым спросить медсестра, но Лора сказала твердое «нет».

– Девочка чудесная, никаких дефектов не имеет, я вам ее медицинскую карточку покажу. – Продолжала Людмила. – Пойдемте в кабинет.

Лора посадила Соню за стол, та подхватила левой рукой стакан с молоком, другой булочку.

– Отсутствием аппетита не страдает наша леворучка. – Сказала нянечка, молоденькая девушка в затейливом фартучке.

– Я скоро приду к тебе.– Пообещала Лора Соне и отправилась в кабинет медсестры.

Забелина открыла Сонину карточку.

– Вот читайте. Все у нее нормально.

Лоре трудно было ориентироваться в медицинской карте на русском языке да еще написанной почерком медика, и она попросила прочесть ей необходимую информацию.

– Ребенок родился с нормальным весом 3 кг 800 гр, 54 см. Роды прошли нормально в больничных условиях родильного дома. Матери девятнадцать лет, практически здорова. Отец неизвестен. Но врачам говорила, что отцом является гражданин Турции, который совсем не обещал на ней жениться. А вот копия отказной приложена.

– И все же, почему она отказалась? – не могла не спросить Лора.

И вдруг, словно кто-то облил ее холодной водой. Ведь она сама едва не стала отказным ребенком, если б ее слабая мать Полина подчинилась отцу, его строптивому характеру. Если б ее бабка Галина Долина не искала выхода… Если б не жила на белом свете светлая старуха Паруша. Если б не рыдала каждый день Катя, уговаривая деда вернуть Полину и Лору в семью. Что было бы с ней? Через какие испытания прошла бы она? Где бы сейчас была? Какой бы стала?

Она отвернулась, выдохнула горечь прошлого и постаралась вернуть своему лицу заинтересованное выражение.

– Они все теперь пишут, что отказываются от детей по материальным соображениям! – отвечала на вопрос, который задавали практически все усыновители и опекуны, Людмила. – Мода такая пошла! Как будто ребенок разорит их донельзя. У меня вон своих трое, всех вырастила, от голода не умерли! Хотя сами знаете, какие у нас зарплаты. Дуры, что я могу сказать. Вот и эта. Ей учиться, вроде, надо, и обида на этого турка задушила. Я не знаю, как к этому относиться. Я понимаю только, что все должно иметь место в жизни. Если бы эта глупая молодая девчонка не отказалась от Соньки, у вас не было бы шанса обзавестись ребенком.

Лора кивнула. Забелина говорила резонно.

Впервые, здесь, в этом детском приюте, ей пришло в голову, что жизнью своей она обязана своим, родным, дорогим… Чувство вины впервые захлестнуло ее, здесь в этом красивом доме, наполненном голосами детей, судьбы которых зависели теперь от тех, кто возьмет однажды за них ответственность. Бог привел ее на этот порог, поняла она, потому что сама она едва ли не стала такой же жертвой неразделенной любви, обиды, жертвой мести, необузданной гордыни деда… Лоре было маетно от вопросов, на которых у нее не было ответов.

– Сонькой она ее назвала? Родная мать? – спросила Лора.

– Да нет же! Она и видеть ребенка не захотела. В честь акушерки называют. Традиция такая. А если мальчик, сама акушерка имя дает. Сына своего или мужа. А вы что, хотели бы имя поменять? – спросила она обеспокоенно. – Я бы не советовала. Девочка осознает свое имя.

– Да, да… Имя хорошее и традиция правильная. Будет, кого вспоминать добрым словом. – Растрогавшись до слез, сказала Лора.

– Вот, вот и я об этом. Будете мысленно тетю Соню из Булаева благодарить. Это ведь замечательно! Тетя Соня Малякина работает в родильном доме. Сколько она таких детей приняла! Вы даже можете с ней встретиться. Она вам расскажет о матери. Такие случаи акушерки помнят всю жизнь. Расскажет она вам, как выглядела эта мамка, чтобы вы представление составили о том, как может девочка выглядеть в будущем. Хотя и это чепуха! Уже давно известно, что дети становятся похожи на своих приемных родителей. Любовь, наверное, сильнее генетики.

– Это вы хорошо сказали, Людмила. – Вытирая глаза от слез, беспрерывно льющихся из ее глаз, проговорила Лора. – И дальше, что я должна сделать дальше?

– А дальше готовьте документы, собирайте справки. Справок огромное количество. Но сейчас все равно упрощенный подход, не так как раньше. Раньше нужно было, чтобы оба родителя имелись. А сейчас не обязательно. Даже инвалидам отдают детей. Не всем, конечно. Но лучше иметь родителем инвалида, чем остаться в Детском Доме. Иностранцы забирают очень активно. Но иностранцам мы все-таки стараемся слабеньких подсунуть.

– Почему? – обеспокоено поторопилась спросить Лора.

– Все-таки у них возможность полечить ребенка есть, а у нас никакой. Вот Димочку, почему не берут до сих пор? А мальчик – картинка. У него дефект сердца. Дополнительная хорда. Боятся. Ему в будущем потребует ся операция, а сможет ли новый родитель дать ему это? Вот и молимся мы. Все мы молимся. Американцам труднее.… Тут у нас малыш, Русланчик есть. Ему уже пять лет. И мы его всеми правдами и неправдами у себя задерживаем. Потому что отдай в Детский Дом в Полудино – угробят ребенка. А за него американские родители борются уже два года. Из штата Оклахома. У них сынок погиб. А Русланчик оказался точной его копией. Мамаша просто в обморок упала, когда увидела его на фотографии – сына, можно сказать, родного увидела. А Русланчик, здоров, как бычок. То ли на его счастье, то ли на беду. Вот и загвоздка вышла.

– В чем загвоздка? – задала вопрос Лора, ее насторожил Людмилин монолог.

– Да я же говорю, что в Америку мы должны, так сказать, больных детей столкнуть. А нашим российским оставить здоровеньких. Такая установка. Негласная. Ну, откуда у наших деньги на лечение? Понимаете? А проблемы могут возникнуть.

– Да.– Оставалось согласиться Лоре.

– Понятно, идиотизм. Вот теперь идет борьба за Русланчика. Его будущие родителю сказали – костьми падем, но добьемся именно этого ребенка. Пишут ходатайства в разные Международные организации, звонят каждый день Русланчику. А мы его усиленно обучаем английскому языку. Успехи делает пацан, ну просто умница.. Да вы еще увидите его здесь. Он здесь, как староста. Да и самый большенький. Детей опекает, все про всех знает.

Вот это и произошло. То, зачем она вернулась сюда. Лора чувствовала себя обмягшей, как растаявшее мороженое. Напряжение ушло, и мышцы расслабились, мозги, впрочем, тоже. Хотелось плакать и плакать. Она нашла девочку, о которой мечтала последние годы. У нее будет дочь. И эта девочка станет называть ее «мамой». Жизнь ее, наконец, обретет смысл.

– Вы сейчас в группу не заходите, а то Сонечка разволнуется.– Сказала Людмила.– Лучше завтра. Приходите теперь хоть каждый день, пока готовятся документы, чтобы она привыкла к вам. Потом гулять с ней будете, наша главная – разрешает. Она добрая. Потом на выходные возьмете. К тому времени документы подоспеют…

– Сколько на это понадобится времени?

– Пара месяцев, думаю, хватит.

4

Выйдя из заведения, где она провела полтора часа, Лора направилась к зеленеющему вдали лесу. Называли этот лес Мещанским. Возвращаться в город не хотелось. Хотелось остаться одной и долго бродить среди деревьев, заново переживая, словно впервые изведанные ощущения, – это было и счастье, и печаль, и очарование. Она вдыхала свежий запах березовых листочков, вспоминала Соню, слегка раскосые смело смотрящие глазки и нежные детские ручки, вцепившиеся в шею.

Это случилось с ней впервые! Она прожила столько лет, не ощущая потребности в том, чтобы рядом с ней находился ребенок. Дети приятелей раздражали ее, хотя она замечала, что они к ней тянулись. И это было странно. Для детей у нее не находилось ни ласковых слов, ни ответного чувства, а они липли к ней, заглядывали в глаза и что-то рассказывали о своем совершенно неведом ей.

Это было полное отсутствие материнского инстинкта.

Но пару лет назад она поняла, что больше так продолжаться не может. Зачем она живет, если ей понятны и малоинтересны мужчины? Ее знакомые уже вырастили детей и эти маленькие существа, некогда раздражавшие ее, превратились в красивых, интересных людей со своим внутренним миром, с выраженными талантами, которыми гордились родители. Ей гордиться было нечем. И когда она это обнаружила, ей стало ясно, что вот-вот на нее будут указывать, как на белую ворону. И так и будет она мотаться одна, то в Испанию, где у нее был дом на берегу теплого моря, то снова в Чикаго, в большую мало уютную квартиру с дорогой мебелью и богемскими хрустальными люстрами, которые она включает раз в году в Рождество. Психолог подтвердил ее мысли.

Но главным было не это. Ее мучило смятенье. И однажды вдруг она поняла, что ее смятенье есть не что иное, как мучительное желание иметь ребенка, ужасное, страстное желание: родить, найти, взять, украсть… Психолог сказал: включился материнский инстинкт. Поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Варианты с пробирками и донорами она даже не хотела рассматривать. Ей надо было увидеть, ощутить, понять, что это ее ребенок. И таким мог быть только живой, готовый уже кем-то сотворенный человечек. А такие находились в изобилии только в Детских Домах России. Американцы ринулись в Россию за детьми. И она приняла решение – еду домой.

Надо было позвонить Кате, которая всегда волновалась, если Лора не звонила больше шести часов, – и едва она вспомнила о телефоне, тут же раздался звонок – та-тата-тата-та-та-та-тата! Первые аккорды маленькой искрящейся моцартовской симфонии.

– Танюля, я уже соскучился и мечтаю о встрече. – Это был Евгений. Без предисловий, вот так неподдельно откровенно.

– Я уже десятый раз звоню, ты видела? А ты все недоступна.

– У меня телефон был отключен. Я тоже рада…. – Неожиданно для себя сказала она. Слезы продолжали литься из-под темных очков, под которыми она спрятала свои заплаканные глаза. И голос ее после пережитого был неподдельно нежен.

– Где ты? Скажи скорее, где ты и я за тобой приеду. – Торопливо проговорил Евгений, боясь, что она отключится.

– Я… здесь, за городом. Где-то возле Мещанского леса…

– Но что ты там делаешь?

– Не задавай лишних вопросов. – Справившись с собой, сказала она. – Мне надо побыть одной. Я люблю бродить по лесу.

– И я бы с тобой побродил!.. Я тоже очень люблю бродить по лесу! – воскликнул он. – Ты даже не представляешь, как я люблю лес! Я ведь тебе об этом не рассказывал. Я бы даже молчал, если ты не хочешь, чтобы я говорил. Я бы не задал ни одного вопроса… Честное слово! Скажи, где ты?

Она огляделась и увидела неподалеку указатель.

– Омская трасса, 102-й километр.

– Я буду через пятнадцать минут. – Пообещал он.

Она открыла косметичку и глянула в зеркало, в свои припухшие глаза. Макияж слетел. Она покрыла помадой губы и несколькими движениями наложила тушь на свои длинные ресницы. Скорее, по привычке. Она никогда не позволяла себе выглядеть в присутствие мужчин неряхой. Даже в присутствие тех, кого не уважала.

Трасса была пустынна, редкие машины проезжали мимо на Омск. Почти рядом расположился огромный город со своей историей и наработанным людьми культурным слоем, где жизнь бурлила, взрывалась шекспировскими трагедиями и поражала фейерверком разнообразных положений в отличие от этого городка, утонувшего в бытовых дрязгах. Но, постранствовав по свету, она знала, что вряд ли главные человеческие проблемы людей большого города отличались от проблем маленького.

Ждала она недолго. Серебристая «Тайота» с тонированными окнами затормозила возле нее, и Евгений не вышел, а выскочил из машины. Некая сила толкнула их друг к другу, и они задохнулись от неожиданного наплыва чувств, перекрывших сознание. «С ума сошла! С ума сошла! Это же не он, это его сын!» – стучало в ее голове. Она едва нашла в себе силы отстранить его объятье.

Потом они сидели на опушке леса в кружевной тени могучей березы. От земли пахло свежестью, травы нагрелись и бузовали в рост, к солнцу, подставляли свои головки ласковым лучам.

Этот прозрачный солнечный день можно было пить глотками, как райский напиток. Береза – самое чистое, самое светлое в мире дерево веселила сердце белизной.

– Танюля, ты сама, наверное, не представляешь, какая ты! – восторженно зашептал он, обрисовывая пальцем контур ее губ. – Расскажи мне о себе. Ну, пожалуйста… Что ты там в своем Калининграде делаешь?

Поодаль трепетала осина, солнечные блики бродили по ее серебряному стволу и шепчущие листья звучали едва слышной музыкой. Высоко над головой смеялась какая-то птица.

– Пересмешник.– Евгений поднял голову, поискал глазами в березовой листве. – Точно он!

Лора едва сообразила, что он говорит о птице.

– Если ты будешь настаивать, я ничего не скажу. Ты же обещал.

– Точно обещал. Раз обещал – молчу. Но ведь придет такой день, когда ты скажешь? Мне ведь интересно! Я хочу представить тебя лучше.

– Зачем я тебе? – устало проговорила Лора. – Я старше тебя. По тебе, наверное, все девчонки в этом городе сохнут.

– А мне-то что! Я сам по себе. От того, что они сохнут или мокнут, в моем сердце ничего не изменится. – Он отломил стрелку шалфея, дал ей понюхать.

– Класс! Как я люблю все это! – воскликнул с восторгом, обведя темно – карими своими глазами поляну, небо, колок, в тени которого они устроились.

– Что ты любишь?

– Лес… Русский лес, русские цветы. Лягушек всяких, птичек, зверушек… – он говорил, как ребенок. – Жить без этого не могу!

– Забавно.– Произнесла Лора, даже пожала плечами.

– Я в самую душу блаженства залез. Тут солнце. Тут травы. Тут птицы и лес!

– Ты еще стихи пишешь?

– Нет. Это стихи чудесного детского писателя. Бианки, знаешь? Я его с детства обожаю. И это все про меня. – Он обвел глазами опушку. Взгляд его темных глаз был восторжен, словно он впервые видел эту красоту. -Смотри, смотри… Ель… Ель дает лесу глубину и делает его таинственным. А сосна превращает лес в храм.

– Да? – наивно изумилась Лора.

– Ну, да!.. У нее стволы колонны, вот и получается. Храм!

Лора отщипнула какую-то травинку, поднесла руку к лицу, чтобы скрыть смятение.

Этот мальчишка словно сорвал стоп-кран с ее души. Она вспомнила, вдруг вспомнила, что тоже любила все это – березовые колки ее детства, травы и озера, особенно полевые цветы – желтый львиный зев, яркую пахучую пижму, и еще саранки, вызревающие в сырой глубине леса подобно сказочному аленькому цветочку. Она любила лечь на прогретый солнцем дощатый мостик на старице и долго, забыв о времени, пристально вглядываться в глубину воды, где среди подводных кущ деловито сновали мальки и какие-то тонконогие создания. В воздухе над головой плясали золотые от солнца комарики и пролетавшая мимо бархатно-белая бабочка, казалось, вот-вот превратится в неземной красоты фею.

Почему это исчезло из ее жизни? Почему она забыла об этой красоте, частью которой когда-то была сама?!

– Знаешь, – продолжал Евгений, – мне иногда снится, как я один живу в лесу, одиноким лесовиком. Сижу у костра, с белками общаюсь. Мне иногда надоедают люди… Вернее, я устаю от них, от их болтовни, и тогда я уезжаю на несколько дней в лес. Сбегаю. У отца есть сторожка дальняя, тайная. Домик в лесничестве. Мама о нем не знает. А мне там самое то. И представляешь, живу я там три дня и молчу. Молчу, молчу, молчу, и представляешь, силы набираюсь. Я понимаю теперь отшельников. Оказывается, это правда…

– Что – правда? – не понимала она.

– Правда в том, что человек только на природе, от земли может очищаться от всякой душевной нечистоты.

– Понятно. – Произнесла она отчего-то растерянно.– Ты – натуралист. – Она вспомнила, что Фаина говорила ей о страсти Евгения к природе.

– А чем ты занимаешься, кроме спорта и природоведения?

– Матери помогаю в ресторане.

– В каком ресторане? – насторожилась Лора.