На той стороне

– Конечно, нужно, – вспыхнула баба Нюра, – за счёт души твоей светлой смерть свою облегчить.

Браслет на руке Елисея начал потихоньку сжиматься.

– Ну бабуль, нешто меня за телёнка глупого считаешь? – нахмурился парень, чувствуя, как кожаный шнурок давит на запястье.

– Не ходи, Елисеюшка, – предприняла последнюю попытку удержать внука баба Нюра, – душа не на месте.

Парень поднялся со стула и, подойдя, обнял свою старушку со словами:

– Нельзя не ходить, бабуль. Мне ведь этот дар дали не для того, чтоб я людей на плохих и хороших делил. Ежели просят о помощи, надобно узнать, что именно нужно.

– Пошли, малая, – повернувшись к девчушке, произнёс Елисей и направился к выходу. – Звать-то тебя как?

– Марьяшка, – ответила девочка и поспешно посеменила за ним.

Всю дорогу до соседнего села девочка трещала без умолку. Она звонко смеялась, вертелась и егозила. Её интересовало всё! Вопросы сыпались на Елисея, как снежинки с зимнего неба.

К концу дороги он уже заметно устал от её болтовни и с облегчением выдохнул, когда увидел крыши деревенских домов.

Но чем ближе эти двое подходили к деревне, тем серьёзнее и молчаливей делалась Марьяна. Елисей не мог не заметить этой перемены.

– Почему ты замолчала? – спросил он, когда они шли по деревне.

Марьяшка вдруг резко остановилась и схватила Елисея за руку.

– Пообещай, что ты поможешь бабуле, – тихо произнесла она, доверчиво заглядывая в глаза парня. – В деревне бабу боятся, не любят её, даже мамка моя её сторонится. А я люблю бабушку, она хорошая.

Девчушка говорила с такой искренностью, что Елисей буквально почувствовал ту любовь, о которой она рассказала.

– Я очень постараюсь, – ответил он и крепко сжал её ладошку.

У дома, где жила Марьяна, стояла женщина. Крепкая, красивая; по внешнему сходству парень понял, что это мать девочки. Женщина встретилась с Елисеем взглядом и кивком пригласила внутрь.

– Если бы вы не пришли, мы бы поняли, – вдруг произнесла женщина. – Меня Аглаей звать. Свекровь там, в комнате лежит.

– Проводите? – спросил он.

– Простите, нет, – тихо, но твёрдо ответила Аглая.

– Я провожу, – воскликнула Марьяна, с укоризной смотря на мать.

Девочка пошла в соседнюю комнату и скрылась за висящими на пороге занавесками. Елисей последовал за ней.

Комната, в которой лежала ведьма, была погружена в сумрак. В углу на кровати лежала сухонькая старушка. Маленькую головку обтягивал чёрный платок, кожа на лице была тёмной и морщинистой. Елисей подошёл совсем рядом и остановился. Услышав шум, ведьма едва приоткрыла глаза.

– Пришёл-таки, – свистящим шёпотом произнесла она, – не побоялся.

Елисей молчал.

– Садись рядом, – прохрипела старуха, – да Марьяшку гони прочь из комнаты.

Гнать девочку не пришлось: услышав слова старухи, она сама покинула помещение. Елисей осторожно сел рядом.

– Нужен ты мне, – хрипела ведьма, – как воздух нужен. Юлить не буду. Много людей на свете, кому я жизнь испортила. Каждый из них на меня не раз проклятиями сыпал. Да участь ведьмы такая: не сильны людские проклятия для нас. Только копятся всю жизнь, да облаком тёмным над головой летают. А как ведьма помрёт, так это облако и обрушится на тех, кто с ней крови одной. Назови это карой небесной. Да только за грехи мои не одной мне расплачиваться.

Не за себя просить буду – за внучку. Сына я своего схоронила, одна она и осталась моей по крови. Не хочу, чтоб так было, чтоб она всю жизнь по моей вине мучилась. Марьяшка ведь единственная, кто меня любит по-настоящему, а не из-за страха.

Старуха вновь замолчала.

– А я чем помочь могу? – не понимая, спросил Елисей.

– Видение мне давеча было. Что знаешь ты ту, которая с Марьяшки печать ведьмовскую снять может.

– Здесь ошибка какая-то, – произнёс Елисей, смотря на ведьму. – Я бы и рад помочь, да неведомо мне то. И в мыслях нет памяти о знакомстве таком.

– Есть, – еле дыша, прохрипела старуха, – она тебя тем днём спасла, её браслет запястье твоё окольцовывает. Молю тебя, парень: спаси Марьяну, не дай судьбе наказать дитя невинное. Мой грех, мне с ним и помирать.

Елисей слушал старуху вполуха. Он не моргая смотрел на свою руку, рассматривая кожаный шнурок.

"Неужели и впрямь бабуля моя права была, и браслет этот – подарок Дарушки? – думал Елисей. – Знать, не привиделась мне она, когда на берегу в забытьи лежал".

Из раздумий вывел хрип лежащей рядом старухи.

– Как же я найду её, как объясню, с кого печать ведьмину снять нужно? – спросил Елисей ведьму.

– Навстречу к ней сердце выведет. А про Марьяну она сама узнает. Возьмёшь у Аглаи пелену, в которую внучку при рождении заворачивали, и отдашь ей. Пообещай, что исполнишь, – еле слышно произнесла старуха, схватив парня за руку.

– Обещаю, – сказал Елисей и сжал в ответ слабеющую ладонь ведьмы.

– Спасибо, – из последних сил выдохнула старуха и умерла. Ещё пару минут Елисей посидел с мёртвой ведьмой. Ему не было страшно: где-то внутри зарождался огонь мудрости, понимания происходящего вокруг. Он смотрел на морщинистое лицо старой ведьмы и думал о том, как важно, пусть и на смертном одре, понять, что нельзя перекладывать свой крест на других. Какую бы жизнь ты ни вёл, это должно остаться только твоей ответственностью.

Поднявшись с кровати, он вышел из комнаты. Аглая сидела за столом, сцепив руки перед собой. Костяшки пальцев побелели, было видно, что женщина очень напряжена.

– Она отошла, – тихо сказал Елисей. – Вы знали, зачем она меня звала?

Аглая кивнула головой, не поднимая глаз.

– Несите пелёнку, – попросил он.

Женщина взглянула на Елисея – её взгляд был полон благодарности. Больше всего на свете она боялась, что ни один человек не согласится исполнить просьбу умирающей ведьмы. И тогда её единственная дочь была бы обречена нести на себе крест, которого не выбирала. Аглая выходила замуж по большой любви, и Марьяшка была желанной дочерью. Никакие разговоры о ведьмином проклятии не могли испортить тех счастливых мгновений, когда они с мужем и дочерью жили вместе. Конечно, Аглая знала, что её возлюбленный – сын чёрной ведьмы. Но сама старуха никогда не лезла в их жизнь, мнения своего не навязывала. А то, что холодна была со снохой, так то ж через хату случалось! Издревле сноха со свекровкой в ладу жили редко. Потому и не слушала никого. После смерти мужа многое изменилось. Он был той связующей нитью, которая хоть как-то держала их общение. И без того злая старуха окончательно закрылась в себе. Днём из дома не выходила вовсе. В комнату свою только Марьяне позволяла войти. По правде сказать, малая не особо и спрашивала. Просто шлёпала своими босыми ножками по дощатому полу и, не страшась сумрака, в который почти всегда была погружена комната ведьмы, шла посмотреть, чем занимается старуха.

Аглая не знала, почему та не гнала её. Росла Марьяна, старела ведьма. Много малышка наслушалась от ребятни о проделках своей бабки. Только всё одно не открещивалась от неё. Возможно, за эту твёрдость ведьма и любила внучку. Видела, что та унаследовала характер её сына. Старуха поведала Аглае о печати ведьмы уже давно, напугав её до смерти тем, что ребёнок по своей крови будет расплачиваться за грехи рода. Аглая тогда сама в сердцах прокляла старуху – за проделки её, да за то, что обрекла внучку на такое. С того дня свекровь со снохой не обмолвились и словом.

– Она по-настоящему любила вашу дочь, – произнёс Елисей, забирая из рук женщины свёрнутую плёнку, – я думаю, она и вас любила. Аглая, я обещал вашей свекрови помочь и постараюсь это сделать.

– Спасибо, – тихо ответила женщина, смотря на Елисея глазами, полными слёз.

Во дворе парень столкнулся с Марьяной. Улыбнувшись ей, он махнул рукой в знак прощания.

Девочка махнула рукой в ответ. Елисей подумал о том, что улыбка сойдёт с её личика, когда мать расскажет ей о том, что её любимая бабушка умерла. С каждым днём проклятье ведьмы будет подтачивать её светлую душу, либо склоняя к тьме, либо забирая её собственную жизненную силу.

И он дал себе твёрдое слово сделать так, чтобы этого не случилось.

Всю дорогу домой Елисей размышлял о просьбе ведьмы. Яркой вспышкой стояло перед ним прошлое, тот день, когда его жизнь изменилась. Парень пытался вспомнить образ девушки, который увидел на минуту, приходя в себя, но тот тонкой нитью ускользал от него.

Дома он положил свёрток подальше от чужих глаз и рассказал бабе Нюре, зачем его вызывала старая ведьма.

– Жалко девочку, – задумчиво произнесла старушка, – но как же ты исполнишь обещанное?

– Не знаю, бабуль, – ответил Елисей, – но исполнить должен.

С того времени прошла почти неделя. Чем бы парень ни занимался, его не оставляли мысли об обещанном. Однажды он проснулся, когда солнце только показало свои первые лучи. Елисей открыл глаза и смотрел в потолок. Бабуля ещё спала, весь дом был погружён в тишину. Он осторожно, стараясь не шуметь, оделся и вышел из дома, прихватив пелёнку. Прохладный утренний воздух окончательно взбодрил его. Елисей чувствовал непреодолимое желание уйти в лес, его тянуло к ручью с такой силой, что он буквально бежал. Кожа на запястье под шнурком горела огнём.

Лес встретил его утренним гомоном птиц. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, до самой земли протягивая блестящие нити. Когда до ручья оставалось совсем немного, Елисей остановился. Сердце бешено билось в груди от необъяснимого предчувствия. Постояв с минуту, Елисей двинулся вперёд. Ручей тихо журчал, ласково поглаживая камешки. Солнце яркими зайчиками отражалось и поблёскивало на гладких каменных боках. Вокруг никого не было.

"Перепрыгни ручей", – вдруг раздался женский голос. Парень оглядывал местность, не понимая, кто говорит.

"Ну же", – вновь настойчиво произнёс голос.

Елисей подошёл совсем близко к воде и, сделав большой шаг, перешагнул его. Окружающая его обстановка вмиг изменилась. На дворе было тёплое лето, воздух вокруг был насыщен ароматами трав и цветов, повсюду порхали бабочки. Он обернулся. На противоположной стороне, словно за прозрачным стеклом, была осень. Большинство деревьев были осыпаны охрой. Елисей вновь подошёл совсем близко к ручью и, протянув руку, действительно наткнулся на прозрачную стену.

– Войти можешь сам, – раздалось из-за спины, – если не просто глазами смотреть будешь. А вот выйти – только если я позволю.

Елисей обернулся – перед ним стояла прекрасная светлоокая девушка. Стройный стан обтягивало зелёное платье, расшитое золотыми нитями. Красивые русые волосы были рассыпаны по плечам. Парень стоял, заворожённый её красотой. Девушка подошла к Елисею совсем близко и, потянувшись к его запястью, с лёгкостью сняла кожаный браслет. Перекинув длинные волосы через плечо, она заплела косу, в самом конце перехватив её этим шнурком.

– Он тебе больше не нужен, Елисей, – произнесла она и улыбнулась. – Ты умеешь всё сам.

– Видимо, не всё, – ответил парень и по старой привычке постарался отвернуться, стыдясь своего изуродованного лица.

– Почему ты отворачиваешься? – спросила девушка.

– Будто сама не видишь? – тихо произнёс Елисей, всё так же стараясь не смотреть на красавицу.

– Не вижу, – ответила она, – а тебе советую посмотреть получше. Наклонись к ручью.

Елисей бросил на неё непонимающий взгляд и, припав на колени, склонился над журчащим потоком. Там, где образовалось небольшое углубление, вода стояла словно зеркало, и в его отражении Елисей увидел себя. Не веря своим глазам, он ощупывал лицо, которое теперь было красивым и гладким, как прежде.

– Так чего же ты ещё не умеешь? – вновь обратилась красавица к нему.

– Вот, – только и смог вымолвить Елисей, протягивая девушке детскую пелёнку. В голове путались мысли. Всё вокруг казалось прекрасным сном, и молодому человеку совсем не хотелось просыпаться. Он и верил и не верил в то, что всё это сейчас происходит с ним.

– Дара? – робко спросил он.

– А будто не догадался? – игриво спросила она, забирая из его рук пелёнку.

Дара подошла к ручью совсем близко и, наклонившись над ним, опустила пелену в воду. По прозрачной глади тут же начало расползаться чёрное маслянистое пятно. Елисей не верил своим глазам, ведь пелёнка была белой и абсолютно чистой.

Подождав, пока вода вокруг материи вновь не станет прозрачной, Дара вытащила её и протянула парню.

– Встряхни, – произнесла она.

Взяв пелёнку за два уголка, Елисей с силой тряхнул ею в воздухе. И в ту же секунду полотно словно рассыпалось в его руках, превратившись в огромное количество белых бабочек. Они кружили над ним, порхая тончайшими крылышками, разлетаясь прочь по лесу.

Елисей, замерев, наблюдал за этим зрелищем до тех пор, пока последняя бабочка не скрылась из виду.

– Ну вот и исчезла ведьмина печать, – голос Дарушки вернул парня в действительность.

Ему хотелось задать ей так много вопросов, но сделать этого он так и не смог. Всё произошедшее с ним будто лишило его дара речи. Елисей думал лишь о том, что он мог бы всю жизнь вот так простоять рядом с ней, любуясь красотой, чувствуя гармонию и тепло, исходящее от неё.

– Тебе пора, Елисеюшка, но знай, что я всегда буду ждать тебя. И если захочешь меня увидеть, приходи.

Она махнула рукой и, растворившись, прозрачная стена впустила в мир лета прохладный осенний воздух.

Елисей шёл по лесным тропам, пытаясь прийти в себя. Его жизнь вновь раскололась на до и после. Едва перешагнув ручей, Елисей сразу ощутил, что его лицо вновь стало покрыто шрамами от ожогов. Только теперь это отчего-то совсем не беспокоило. В его сердце появилось чувство, доселе незнакомое ему. И мысленно он вновь и вновь возвращался туда, к прекрасной Даре. Парень с трудом выдерживал день, когда у него не было возможности убежать в лес, перепрыгнуть через волшебный ручей и оказаться рядом с той, которая была мила его душе. Они гуляли по лесу, держась за руки. Слова им были не нужны, они всем своим существом чувствовали этот мир и своё место в нём.

Шло время. С каждым днём Елисей становился всё мудрее. Служение и помощь людям он превратил в дело своей жизни, неся в мир свет и добро.

Всё яснее он понимал, что, как только последнее обязательство в его жизни покинет этот мир, он тоже не задержится здесь, среди людей.

И вскоре этот день настал. Баба Нюра отошла в мир иной тихо и мирно. Ничто больше не держало Елисея.

В одно раннее весеннее утро он проснулся до рассвета и ушёл. Ушёл туда, где его давно ждали, куда много лет стремилась его душа.

Стоя по одну сторону ручья, Елисей смотрел вперёд. Его глаза лучились светом и радостью. Прямо перед ним стояла Дарушка. Протягивая руки, она приглашала его в свой мир. Мир, где царит спокойствие и мудрость веков. Предлагая ему разделить с ней её путь, сохранить ту тонкую нить, на которой держится равновесие между людьми и природой…

Женский судьбы. Ульяна

– Выручай, Ульяна, – устало присев на табурет, произнесла Прасковья. – Второй день ни капли молока Стешка не даёт.

– Научу, чего делать надо, Прасковья Андреевна, – ответила женщина в чёрном платке.

***

Платок этот Ульяна не снимала уже, почитай, лет десять. Как любимый зимой помер, так и накинула его на голову.

Ведь знала, видела во сне, что Проша сгинуть может, да не остановила, не настояла на своём.

Ульяна с Прохором с самого малолетства вместе были. У Проши как тятька помер, так отец Ули и присматривал за мальцом. Парню, ему завсегда рука крепкая в воспитании нужна. Вот Матвей и помогал матери Прохора. К мужской работе приучал парня, на охоту да на рыбалку с собой брал.

Вся ребятня деревенская знала, что Улька с Прошкой – жених и невеста.

Бывало, выйдут вечером на лавке посидеть, а шалопаи уже тут как тут, чтоб дразниться да колючками в них бросаться.

Проша, пока совсем мальчишкой был, порой и припустит за этой ватагой. Те – врассыпную. Прыткий Прохор быстро изловит самого голосистого да за ухо к Ульяне приведёт – проси, мол, прощения, что обзывался.

С возрастом, конечно, поубавил прыти: чего с них, дуралеев, возьмёшь, им лишь бы посмеяться над кем.

Взрослели дети, крепли и чувства, а ко времени Прохор Ульяне предложение сделал. К тому времени Проша свою матушку уж схоронил. Да и семью Ульяны смерть стороной не обошла – отца забрала.

Вот и стал Прохор за главного и в своём, и в Ульянином доме.

Семью Ульяны, надо сказать, в деревне побаивались. Ещё прабабка Улина, Агриппа, славилась тем, что ведьмачить могла. Неприятная бабка была, норовистая. За словом в карман не лезла, тем, кто не по нраву был, могла и напакостничать. Родила Агриппина дочку, почитай, в подоле принесла. Ни до, ни после никто из соседей Агриппу с мужиком не видел. Так и растила она Дуняшу свою одна.

Померла Агриппа – думали, что дочь теперь за ведьмовство возьмётся, а у ней вроде как дара не оказалось.

Попервой пыталась знахарничеством заняться, да только ведь не так это просто. У настоящей ведьмы и одуванчик в зелье превратится, но коль по судьбе не быть тебе ворожеей, то хоть убейся, а и настоящее снадобье водой станется. Бросила Евдокия это дело и жила себе обычной жизнью.

Замуж за Матвея вышла, хозяйство держали, ко времени понесла. Родила Ульяну. Текла жизнь ручейком, камушки огибала, всё у них в семье складно было.

Что матери не досталось – дочери с лихвой отсыпали. У Ульяны дар открылся, когда той лет десять было. Да и не то чтобы дар, так, видеть помаленьку начала.

Бывало, Никитична по деревне бегает – всё стадо домой воротилось, а ейной Польки нету. И в поле, и в пролесок, грешным делом и на кладбище заглянет – мало ли, куда рогатую занесёт, – нет нигде.

Идёт домой, вся измотанная да в расстройстве, а Ульяна к ней подойдёт, под локоть возьмёт и прошепчет чего ей на ухо.

Глядишь, спохватится старая, побежит и уже спустя пять минут слышно: колокольчик звенит, ведёт Польку свою горемычную в стойло. Вечером Ульянке в благодарность крынку молочка несёт.

Отец помер когда, Уле пятнадцать было. Не дожил до свадьбы дочери любимой. Проша-то сватов заслал опосля три года после этого.

Евдокия добро дала. Знала, что Прохор надёжный, да к тому же любит Ульянку до безумия.

С возрастом дар Ульяны креп. Снадобья на всякую хворь готовила. Шепотки особые знала. Девка хоть бабку-ведьму в живых и не застала, а поболе дочери родной о ней знала.

На немой вопрос матери отвечала, что бабка Агриппа к ней во снах является да уму учит.

Однажды случай произошёл. Снится Ульяне сон, будто бабка к ней пришла и говорит, что надо бы и к повитушному делу приладиться.

– Что ты, бабушка, – отвечает ей Уля, – то ж младенец, мало дело. Смотреть страшно, не то что в руки брать.

– Не упирайся, Улька, – сердится во сне Агриппа, – благое то дело, в мир души впускать. Бог за то счастье даст.

– Окстись, ба, – упирается Ульяна, – кто ж мне доверит ребёночка принять, коль у меня и своих пока нету, и держать в руках не держала.

Хмурится Агриппа.

– Слушай, дурья твоя голова, – буркнула бабка, – время придёт, не беги. Коль приключится ребёночка принять, руки сами всё нужное сделают.

Уля хоть сон и запомнила, да только близко к сердцу не приняла.

А спустя пару дней в село соседнее мамка послала. Короткие пути хоть Уля и знала, да лето нынче дождливое выдалось, топи в лесах расширились. Пришлось вдоль дороги идти. Больше половины пути Ульяна прошла, видит – у обочины леса телега стоит, а в ней баба на крик исходится. Мужик вокруг бегает, охает, руками машет. Подошла она ближе, смотрит – лежит девка, лицо красное, на висках прожилки синие вздулись. Руками живот обхватила, а подол уж весь в крови.

– Давно ли началось? – обратилась Уля к извозчику.

– Дак уж давненько, – ответил мужик. Засучила рукава девушка, к роженице подошла, та без сил и обмякла. Лежит, глаза прикрыты, пот струйками стекает.

– Быстро гони в село, а я в дороге что нужно сделаю.

Мужик подорвался, лошадь стеганул, и покатила телега в сторону села. К дому роженицы подъехали, когда Уля уже на руках младенчика, в какую-то рванину спелёнутого, держала. Муж да соседи мамашу с телеги сняли да внутрь снесли. Уля за ними пошла, ребёночка отцу отдала, а сама к роженице. Плохо той, крови много потеряла, намучилась. Наказала Уля соседке, что с ней в дом вошла, как поить да какими травами. Руки от крови отмыла и вышла с дому прочь. С того дня пошла молва, что в деревне одной повитуха молодая есть, руки золотые.

Через год после свадьбы дочери померла Евдокия. Как Ульяна ни билась, какие уж настои да отвары ни готовила, да только Смертушка всё одно прибрала её. Погоревала дочь по матери, поплакала, да жизнь-то дальше идёт.

Самый страшный удар, после которого Уля платок чёрный уж не снимала, пришёлся на её двадцатипятилетие.

Ночью плохо спалось Ульяне, сердце щемило, словно беду чуяло.

Дело к весне было, возвращавшиеся с города Прохор с Иваном решили путь сократить, пораньше домой воротиться. Хоть и тяжела телега, да и лёд с зимы ещё крепок, авось выдержит.

Аккурат посреди реки треск раздался. За минуту лошадь с телегой под воду ушла, ребята, оказавшиеся в ледяной полынье, так и не смогли выбраться.

Быстро видение перед глазами мелькнуло, дыхание от ужаса спёрло.

Растрёпанная, простоволосая, в одном платье, бежала Ульяна к месту погибели своего любимого.

С того дня платок чёрный нацепила, скотину извела. Кур соседке отдала, козу – Лукерье, что через три дома жила. Ей нужней, малышей полна хата. А сама словно замёрзла. Ни улыбки на лице не мелькнёт, ни слезинки.

В доме Ульяны теперь почти всегда полумрак стоял. Из дома выходила только вечерами. Особливо любопытные решили глянуть, куда ходит. Да гадать особо не пришлось.

Приходила Ульяна к реке, что зимой мужа любимого себе забрала. Сядет на бережку напротив места, где телега под воду ушла, и сидит чёрной тенью до полуночи, а потом в дом возвращается.

Впрочем, людям помогать Ульяна не перестала. Завсегда, ежели кто просил, на зов шла.

Поначалу-то соседки да подружки приходили, разговоры вели, что траур-то пора и снимать. Чай, с момента смерти мужа уж не один год прошёл. Молодая ведь, красивая! Деток ещё можно родить, мужа хорошего сыскать. Ведь и так на молодую знахарку мужики с соседних сёл засматриваются.

Безразличием отвечала на те слова Ульяна. Закрыто сердце её навеки, под толщей воды ледяной, что мужа в тот день укрыла, спрятано.

***

– Научи, милая, – закивала головой Прасковья, – нельзя мне без молока, внучат кормить надо.

– Гвоздей возьми старых, на сковороду их высыпь, маслица подлей и на огонь поставь, – поучала Уля. – Как шкварчать начнёт, так скажи: "Как ржа маслом смывается, так и хворь со скотины моей смоется". После остуди масло и вылей перед порогом хлева, да жди. Придёт та, что беду навела. Просить чего начнёт – не вздумай давать, и на порог не пускай.

Убежала Прасковья, сделала, как сказано было. И глядь, тем же днём идёт к её дому старуха ветхая, что в конце деревни жила.

– Не найдётся ли у тебя сольцы, Прасковьюшка? – спрашивает.

– Не лень тебе было за солью в такую даль идти, Филипповна? – вопросом на вопрос ответила Прасковья.

– Эдак я просто мимо шла, да вспомнила, что соли-то нет в хате, – произнесла старуха.

– Ох, звиняй, Филипповна, не могу соли дать: я её старым ведьмам на глаз высыпала, – закричала Прасковья да с кулаками на бабку кинулась. Еле ноги старая унесла.

Вечером Прасковья к Ульяне зашла, десяток яиц в узелке принесла да благодарила, что спасла козочку-кормилицу.

Так и жила Ульяна: сама к людям не лезла, а кто просил о помощи – не отказывала. Впрочем, не всем Уля помогала, чувствовала она людей. Могла и словцом крепким приложить, если видела, что человек по заслугам получает.

Так проходили года. Одной весной пошла как-то Уля по воду на колодец. Супротив колодца дом стоит, а возле, на лавке, два мужика сидят. Посмотрела на них девка – будто молнией полыхнул пристальный взгляд её серых глаз.

– Глянь, какая сердитая, – раздалось за спиной. Ульяна повернулась – один мужик приближался.

– Чем же это мы тебе так не угодили, – спросил он, – что волком на нас взглянула?

– Тебе какое дело до того, как я смотрю, – ответила Ульяна. – Знать, усмотрела то, что не понравилось.

– А ты никак в самую душу заглядывать умеешь? – продолжал мужик, прищурившись.

– Может, и умею, – с вызовом произнесла она.

– Тяжело живётся тому, кто слишком много знает, – вновь обратился к ней мужик.

– Тяжело тому, у кого за плечами не одна душа мается, – спокойно ответила Уля и, развернувшись, гордо пошла прочь от колодца.

Долгим взглядом её мужик провожал, неприкрытая злоба в глазах засветилась.

Ох и попала в точку Ульяна! Мужика этого Николай звали. Отбывал он срок в шахтах за убийство двух человек. Как положено срок свой вытянул. А как время пришло из ссылки возвращаться, так он и вспомнил о сестре родной, что в дальней деревушке жила.