О тех, кто в цирке не смеётся

Я вот тоже, окончил учебу в институте… Для меня, конкретно, работа была, я по образованию агроном, закончил институт в Ужгороде, но что это за работа, за которую платят столько, что и себя невозможно содержать, а я уже семейный, двое пацанов народил. И тут меня призывают на службу в армию. Я живу так же в семье, зарплата больше двухсот рублей (у нас столько невозможно заработать), жена тоже устроилась у нас в строевую часть. Пусть не двести получает, но столько, сколько другие женщины там не зарабатывают. Мы зажили «как люди» и тогда принимаем совместное решение: остаюсь в армии на 25 лет.

И, представляешь, в один день с моими готовыми документами о постоянной службе, приходит приказ о нашей передислокации. Согласно решению Пленума ЦК КПСС, нашу бригаду переводят из Закарпатья чуть ли не в Заполярье, в Тюменскую область для строительства подъездных дорог к нефте – газоностным месторождениям и их охраны.

Мы оставляем свои насиженные места, строящиеся объекты, а ведь мы строили даже Олимпийскую дорогу из Москвы в Восточную Европу. Не всю, конечно, а наш участок был финишный: через перевал Карпат и до границы с Венгрией.

К этому времени Олимпийскую трассу завершили, олимпиада Московская ведь уже прошла, но была масса планов по связи всех городов с этой трассой, так что работы хватало. При выполнении планов нам ещё и хорошие премии платили.

И вот, одним решением, всё рухнуло, и нужно было передислоцироваться.

Приказ пришел в мае. Всё лето завершали начатые объекты, потом распродавали технику, заказывали составы и лишь осенью тронулись в путь. С собой везли самый минимум техники, таков был приказ «сверху».

Погрузились и тронулись из дома всем личным составом лишь в октябре. Это же не скорый поезд и, хотя и военный состав, но не литерный, к ноябрю притащились к Уралу. На Урале ноябрь такой, какими у нас и зимние месяцы не бывают! В конце ноября перевалили через Урал и лишь первого декабря прибыли в Тюмень. Если на «той» стороне Урала были морозы -10-15, то в Тюмени сразу получили – 30!

Можешь себе представить, мы выезжали в октябре с Карпат, там было ещё лето, а приехали в декабре и в Тюмень. Весь наш личный состав одет в летнюю форму одежды, зимняя была получена, но не выдана. Приступили к переодеванию личного состава. А он у нас был набран с Украины, Молдавии, Кавказа. Как им привыкнуть к таким морозам? Появились хитрецы – мародеры. Кто-нибудь из солдат разуется и заснет, а просыпается – портянок нет! Кто украл? Кто – то свой, но ведь не найти вора.

Несколько дней простояли на станции «Тюмень» пока переодевали личный состав.

За это время скупые запасы топлива в вагонах закончились, на станции нам никто дополнительно не выдал. Вагоны разморозили, грелись личным теплом, а когда тронулись в путь, то в первую ночь от мороза лопнули трубы в вагоне и та вода, что была ещё не замерзшая, потекла из них и намерзла сосульками и сталагмитами. Народ, чтобы не окоченеть, пили водку и так засыпали. Наш прапорщик Коваль, пока спал, его прическа примёрзла к лавке, утром подняться не может, орёт благим матом, на помощь зовёт. Все вокруг не знают, плакать или смеяться. Кое – как его оттаяли и отлепили от лавки.

Пятого декабря состав прибыл в Сургут. На улице – 55!!!

На платформу вышел командир бригады и дает команду: «К вагонам»!

У вагонов с трудом открыли двери (они просто примерзли к притворам). Первый солдат, который стоял у дверей и хотел выйти, глотнул уличного воздуха и упал из вагона на платформу. Его оттащили на вокзал и вызвали «скорую». Оказалось, обморожение легких, еле спасли. Лишь к весне выздоровел.

Весь день разгружались, ночь провели на вокзале, а ты видел этот вокзал? – весь дырявый, светится насквозь. Он поменял свою позу на стульях.

– Деревянный? Видел.

– Это я принимаю альмагель. Его при язвах прописывают и после резекции желудка. Надо принимать и лежать, меняя позы, чтобы лекарство обволокло всю внутреннюю поверхность желудка.

Так вот, солдаты даже о «самоходе» не помышляли. На платформе развернули полевую кухню и к ночи сумели накормить полу – варёной перловой кашей, смешанной с рыбными консервами.

Утром нас «вытолкали» из вокзала и отправили к месту дислокации, это тот городок, где ты сейчас поселился. Правда, городка не было. Были палатки. Привезли нас туда, выгрузили, а там снега по пояс. Чтобы палатки поставить, снег даже не убирали, а просто обтаптывали.

За два дня сумели установить палатки на весь личный состав. Постепенно раздобыли буржуйки дополнительно к комплектным, нашли топливо и договорились о постоянной доставке. Кое – как быт наладили. Приступили к строительству своего постоянного городка, а именно, этого.

Утром солдаты поднимаются, а умыться негде и нечем, у всех тела от холода застывшие так, что не шевелятся. Комбат сам весь строй заставлял по утрам зарядку делать. Так, после зарядки, в самом деле начинали двигаться.

Чтобы утром солдат накормить, всю ночь стояла вахта и топила полевую кухню. Так еда получалась, когда нормальная, когда недоваренная, когда переваренная, а то и подгоревшая. Здесь не было разделений солдатская еда или офицерская. Все питались с одного котла.

После завтрака – строем на работу на эту площадку.

А здесь нам лишь территорию определили, а на ней девственный лес стоял и больше ничего.

Лес валили бензопилами и вручную, устроили у себя пилораму. Прямо на месте пилили из сваленного леса брус, плахи, доски. Что-то отдавали на обмен за половую рейку и вагонку.

Потом нашли копёр. Он нам забил свайное поле под первую казарму ещё зимой. Сразу начали строительство.

Этот же самый брус пустили на строительство, а он мокрый, мороженный. Балки такие тяжеленные, что краном не поднять, а мы всё на руках.

Вот однажды и я впрягся. Поднять не можем, все кряхтят, матерятся друг на друга, а до пояса не можем вытянуть. Тогда я подлез под балку и, упёршись спиной в нее, стал толкать брус вверх. Да не рассчитал возможности своего организма.

Резкая боль пронзила всё мое тело. Словно пуля прошла насквозь, перебуробив мои внутренности. Я упал без сознания, и как меня вытаскивали из-под бруса, как отправляли в городок, совершенно не помню. Очнулся в палатке вечером. Вокруг офицеры, ужинают. Увидели, что я пришел в себя, стали мне предлагать ужин. А я лежу, и пошевелиться не могу, такая дикая боль внутри меня! Ни есть, ни пить нет сил! Спрашиваю:

– А что меня в больницу не отправили?

А мне отвечают:

– С «Мостоотряда» позвонили в город, а там ответили, что «Мостоотряд» обслуживает сельская районная скорая помощь, позвонили туда, а там говорят, что всё занесло снегом и они к нам проехать не могут. А у нас свой транспорт лишь ГАЗ -66 бортовой. Он по такому снегу точно не пройдет, а тут ещё метель на четыре дня. Все что-то делают, а я пошевелиться не в состоянии, ни ем, ни пью. Только чувствую, что всё хуже становится. Тут комбат со скандалом вырвал в бригаде вахтовый «Урал». Этот черт проходит по любому бездорожью. Так меня на этом «Урале» отправили в городскую больницу.

Как ехал – помню обрывками. На каждой кочке думал:

– Всё! Сейчас помру!

Ничего, довезли.

Так же обрывочно помню, что меня помыли, на каталке привезли (это я сейчас понимаю, что в операционную, а тогда ничего не понимал), сложили меня дугой, поставив на колени лицом вниз, и через поясницу воткнули длинную – предлинную иглу. Здесь мои восприятия обрываются полностью.

Сколько прошло времени я не знаю, как прошла операция никто не говорит. Лежу в очень тёмном просторном помещении, с потолка светит, но почти не освещает маленькая жёлтая лампа. Сам лежу на каталке. Верх у неё металлический, я полностью голый, как святой в Раю. Зато замерз, страшно. Хотя бы, думаю, простынкой накрыли, а то весь голый и в таком холоде! Зуб на зуб не попадает.

Что за палата, думаю? Гляжу в одну сторону: справа пара человек таких же лежит, только спят, слева тоже трое лежат и молчат. Я попытался окликнуть их – тишина, никто не отвечает. Я не удивился. Ведь голос у меня был такой, что я сам его еле услышал.

Вспомнил, что со мной произошло и, что меня привезли в больницу на операцию. Слегка пошевелился – вроде боль ушла. Осталась, конечно, ещё, но вполне «терпимая», а ещё снаружи больнее, чем внутри. Посмотреть не смог, а рукой пощупал – шов от грудины до самого паха. То есть меня потрошили, как освежёванного поросенка… И дикая жажда! Пить хочется, кажется, всё отдал бы за глоток воды. А отдавать, как раз и нечего. Я – то голый!

Иващенко в очередной раз перевернулся и оказался к слушателю спиной.

– Извини, Андрей, что спиной отвернулся. Это последнее положение, в котором мне надо полежать. Можно я продолжу?

– Конечно, товарищ старший лейтенант.

Так вот. Превозмогая боль и неудобства, я всё же сумел сползти с каталки, и, потихоньку, придерживаясь за стенку, добрался до двери. Дверь в палату была совсем уж необычная: большая металлическая, толстая, как в сейфе и ещё с маховиком снаружи. Правда сама дверь оказалась не запертой, а приоткрытой. Я зацепился с усилием, которое сумел себе позволить, за край двери, и ещё немного её приоткрыл, выглянул в коридор. Картина меня совсем уж удивила: темный, почти неосвещённый длинный коридор без окон и в коридоре никого нет, даже дежурной сестры.

Думаю, с моей громкостью голоса ни до кого не докричишься, надо ждать, когда кто-нибудь пройдет.

Дождался. Слышу чьи – то шаги. Выглянуть я не могу, голый весь. Вот, когда шаги приблизились совсем, я обратился:

– Товарищ доктор! Мне бы хоть простынку, если можно, и пить сильно хочется, аж все кишки присохли.

Вместо ответа я услышал вскрик «Ой!» и быстро удаляющиеся шаги.

Минут через пять – восемь вошёл врач, который мне кого – то смутно напоминал.

Стоять к этому времени я уже устал и поэтому присел на край своей каталки.

Реакция врача была такая:

– Ну, ни хрена себе! Он уже сидит! Ты что это сидишь? Тебе только лежать надо, а то все швы разойдутся! Лежать немедленно! – и он аккуратно уложил меня на место. А потом, обращаясь к другим, пришедшим с ним вместе, сказал:

– Раз сам очнулся, значит, теперь выживет! Везите его в реанимацию.

– А где я сейчас?

– Где-где… В операционной!

– Доктор, пить страшно хочется. Можно мне воды.

Вместо ответа он повернулся к сестре и жестко сказал:

– Воды ему не давать! Через сутки полстакана воды на сутки, слышишь? – это уже мне. Эти полстакана можешь за раз выпить, а можешь ваткой губы смачивать. Выбирать тебе. Лучше смачивай, так протянешь до следующей порции. А потом посмотрим.

Через два месяца этот врач меня выписал. На прощание рассказал, что у меня была прободная язва желудка, и меня необходимо было немедленно оперировать, поскольку перитонит развиваться начинает почти моментально. А меня привезли на пятые сутки. Так меня спасло то, что был страшный холод, и я ничего не ел и не пил. А очнулся я, ты, наверное, уже и сам догадался, в морге. О моей смерти даже сообщить успели в часть. Вот такая моя личная история во всей истории нашего батальона.

Моя «смерть» помогла немного всем. Сразу нашлись средства и возможности, чтобы поставить нам несколько балков, щитовую казарму, которая сейчас у нас является общежитием, срубили небольшую баню, оборудовали, пусть и не теплую, но закрытую от ветра солдатскую столовую и отдельно офицерскую.

На строительстве городка тоже хорошо продвинулись.

Теперь нам регулярно выделяли кран, и строительство быстро стало продвигаться: подвели под отделку первую казарму, начали строить вторую, забили сваи под штаб. Это нам дало возможность уже следующую зиму зимовать солдатам в тепле.

Сейчас городок ты сам увидишь. Уже достаточно цивилизованно живём, хотя еще работ «непочатый край».

Если бы занимались только своим благоустройством, уже бы всё завершилось. Но нам уже на второй год поставили задачу, для которой мы сюда были направлены: строительство дорог. Городок строим лишь в свободное время, но ничего, построим!

Рассказ партийного секретаря новичка части, конечно, потряс.

До какой степени верхние военные начальники, пользуясь требованиями армейского Устава, способны измываться над людьми. И ведь это не времена Гражданской войны, где была полная нехватка жилья, продуктов, медобслуживания, топлива… Короче, всего необходимого для человека. Сейчас всё есть! Лишь организуй всё правильно. И люди будут целы и невредимы, и задачи ими выполнены, только не создавайте искусственных трудностей своему личному составу.

– Андрей! Пришло время обеденного перерыва. Он у нас с 13-00 до 15 -00. Два часа. Пошли вместе, я домой, я живу рядом с твоим общежитием, в бочке. Тебя провожу до места, там, в столовой пообедаешь, а обратно, как захочешь: можем так же вместе, можешь с парнями, которые пойдут в часть.

9. ЭКСКУРСИЯ ПО ЧАСТИ. ЗНАКОМСТО С ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ

После обеда Соломатин вновь встретил Иващенко, и они вместе пошли в часть.

– Я тебе сейчас покажу дорогу, которая короче автомобильной раза в два. Если по «автомобильной» идти пешком, то в пути будешь минут сорок, а через лес порядка двадцати минут.

Они вышли со двора и пересекли шоссе.

– Вот тропа, не очень приметная. По ней редко ходят, так что ты самостоятельно не рискуй ходить, пока толком не запомнишь путь. Видишь, подход почти незаметен, правда дальше идет накатанная дорога, но не до конца, она прямо уходит, а нам надо будет отклоняться вправо. Этой дорогой до строительства асфальтированной трассы гоняли грузовики: «Татры» чешские, в основном, а ещё КрАЗы наши. КрАЗы по сравнению с «Татрами» жуткие машины: тяжелые в управлении, на руле никакого усилителя, в кабине холодно, как на улице. А в «чешских» удобство, комфорт, тепло. Один лишь недостаток. Они горят, как порох. У них печка стоит бензиновая и в сильные холода её включают на всю мощь, она перегревается и вспыхивает, только успевай выскакивать наружу! Сейчас их за лето по убирали, а ещё зимой стояло с десяток только на этой дороге, и ещё на обочине асфальтированной дороги.

– А что они здесь возят, эти тяжеловозы?

– Да здесь грузовой порт, вот они и возят оттуда.

– Здесь? Грузовой порт?

– Нет! Я не совсем правильно выразился. Здесь около Сургута километров на 15 в одну и другую его стороны – это всё так называемый «грузовой порт». Баржу к берегу подтолкнули и здесь же разгружают. Сейчас уже как- то устоялось, где и что сваливают с барж. Вот здесь, около нас – гравий. Этот гравий машины и возят на стройки города, на бетонные заводы, на отсыпку полотна автодороги. Куда надо, туда и везут. Кстати, имей в виду, они все едут в город. Так что, если надо уехать в город, а автобуса долго нет, то выходишь на трассу, и первый водитель сразу сам остановится, особенно зимой. Они здесь вначале человека посадят в машину, а потом спрашивают: «Куда ехать»? Привыкли так все, ничего не поделаешь! Суровый климат приучил. Так вот эти жесткие на вид мужики, которые сюда все приехали за «длинным рублем», никогда на дороге человека не оставят, довезут и денег не возьмут, а предложишь – обидятся. С ними даже женщины не боятся ездить. Не было случая, чтобы хотя бы одну обидели! Вот, что значит Север!

А ты на обеде в комнату заходил?

– Заходил.

– И что там? Петр протоколы пишет?

– Пишет, торопится. Говорит, что завтра всё мне отдаст. Сильно домой рвется… Как я его понимаю!

– А ты как в армию попал, по своему желанию или как?

«Повесть о том, как попадают в армию»

– По своей глупости, я бы сказал. Ответственность у меня гражданская сработала не вовремя. Нет, ты меня правильно пойми. Я, никакой не «уклонист», в принципе, не против служить в армии, считаю, что это дело серьёзное и является обязанностью каждого. Но про меня в военкомате забыли и долгое время не беспокоили, со времени, когда я только устроился на завод. А «забыли» знаешь почему? Мне потом девушка, которая там работает, сказала, что в ящике каталога, где хранятся личные учетные карточки офицеров запаса, моя каким-то образом упала на самое дно, а все остальные стояли на ней. И фиг бы меня кто вспомнил и поднял карточку, если бы я сам об этом не побеспокоился.

У военкоматов в нашем городе манера работы с людьми такова: чуть что не так – сразу штраф. Вот были студентами. Живем в одном и том же общежитии, но каждый год селят в разные комнаты. А ЭТИ сразу по осени вызывают на сверку документов и, если таковое обнаруживают, а обнаруживают у всех, почти на сто процентов, выписывают штраф 10 рублей. У них, в учетной карточке, видите – ли, записана совсем другая комната. А то, что в общежитии повестки раскладывают со всей корреспонденцией по «кормушкам», и никто по комнатам не разносит, для них не аргумент. Так вот с тех пор, как я начал работать, у меня произошла масса изменений: сменил адрес проживания, родилась дочь, сменил должность и место работы, партийность… Короче, думаю: «Вот вызовет военкомат на сверку, а у меня всё поменялось. Конечно, десять рублей штрафа совсем не смертельно для бюджета, хотя и неприятно. А главное начнут воспитывать, мол, член партии, а туда же, нарушаешь! Неловко как-то».

Пошел в военкомат.

Там девушка – работница стола учета офицеров запаса спрашивает:

– С чем пришел?

– Сверку документов сделать, – говорю.

Она спрашивает у меня: «Вашу повестку!»

– Я говорю: «Нет повестки, я сам пришел».

Так она чуть из своего окна не выпала, так высунулась посмотреть на меня.

– Я, говорит, первый раз в жизни вижу такого дурака, который бы сам пришел в военкомат, без повестки!

И принялась искать «мою» каточку учета. Вот, когда нашла, то она и сказала мне, что эту карточку вряд ли когда-нибудь сумели бы найти.

Начали сверку. А там что ни пункт – всё новая информация. И, когда дошли до места работы, из двери совмещенного кабинета выходит капитан, такой рыжий весь, в конопатках и радостно эдак спрашивает: «Это кто здесь работает комсомольским секретарем на заводе, ты, что ли»?

– Да, отвечаю, я.

– В армии не служил?

– Нет, не служил, – отвечаю.

– Будешь служить, – радостно констатировал рыжий.

– Да я не рвусь.

– А я сказал, что будешь, уже строго отрезал капитан. В армии, понимаешь, политработников не хватает, а он до сих пор «на свободе» болтается. Тебе сколько лет?

– 27 уже исполнилось, двадцать восьмой идет.

– Возраст «самое то!» для офицера.

– Вот тебе, – он выписал какие-то бумажки и передал мне в руки, две повестки. По одной тебе необходимо будет пройти медосмотр. Дата и адрес указаны. После этого придешь ко мне без повестки, понятно?

– Понятно, не дурак.

– Вторая повестка тебе на переподготовку. Там указаны две даты, когда ты должен будешь съездить в войска. Место сбора – дом культуры политехнического института, время указано. Уже после этих двух поездок он меня вновь вызвал, забрал эту повестку и выписал другую, по которой я два раза в месяц по субботам с начала декабря и до конца весны постоянно туда же ездил, только будучи приписанным к определенному месту. Ещё он меня предупредил: «Обязательно сходи в отпуск до лета».

Да только кто меня отпустит в отпуск под таким предлогом, поверив на слово, что меня в армию призывают.

                   * * *

– Андрей! Ты дорогу запоминаешь?

– Стараюсь, только я плохо ориентируюсь в лесу, с первого раза не запомню.

– Это понятно, я с этого начал наш путь. Вот смотри: три лиственницы и небольшое озерцо, точнее болотце. Дорога идет как бы слева от него и далее прямо, а нам здесь надо вправо податься. Здесь тоже тропа не очень натоптана. Но виднее, чем вначале пути.

Собеседники свернули вправо и меньше чем через пять минут оказались на территории части, минуя всякие КПП, да здесь и забора – то совсем не было.

– Мы сейчас зайдем в штаб, представимся замполиту и с его разрешения я тебе устрою экскурсию по части. Ты же должен знать, что у нас, где расположено.

Спрашивать разрешения даже не пришлось, поскольку в здании штаба они столкнулись с замполитом и тот сам приказал партийному секретарю ознакомить новичка с частью и её задачами.

Они на минутку задержались в здании штаба и Иващенко, указывая направление рукой показал: в этом крыле в самом конце кабинет командира батальона. Командир у нас майор Ганс. Напротив – дверь кабинета начальника штаба. Возглавляет его капитан Барабаш. В его подчинении строевая часть и секретная часть, которую возглавляет старший лейтенант Круг, хороший парень, умный, честный, справедливый, очень ответственный. Кстати, член комитета комсомола.

Поскольку о двух предыдущих ничего подобного партийный секретарь не сказал, Соломатин сделал нерадостные для себя выводы.

– Это двери кабинетов главного бухгалтера и начальника финансовой части. Главбуха у нас уже давно нет, и эти две работы ведет одни человек. Кстати, ему уже пришло время от нас уходить и он только ожидает приказа.

– А как это: главбуха нет, начфин уйдет и, что потом будет?

– А ничего не будет, пришлют кого-нибудь на замену.

– Далее наше крыло. Здесь ты уже знаешь, наш с тобой кабинет, далее замполит, в самом конце телефонная станция. По той стороне кабинеты главного инженера и технического отдела, зам. командира по тылу, зам. командира по технике. Здесь всё, пошли на улицу.

И Иващенко повел своего провожатого вначале в расположение второй роты, познакомил с командиром, лейтенантом Чуб Анатолием, показал спальное, бытовое помещение роты, Ленинскую комнату, санузел, каптёрку, там познакомил со старшиной роты прапорщиком Суховым.

Выйдя на улицу, они прошли ко второму подъезду казармы и поднялись на второй этаж.

– Сейчас это наш клуб, – сказал торжественно Иващенко и широко раскрыл входную дверь.

В это время над дверью раздался сильный удар чего-то в стену и на пол посыпались деревянные обломки, как оказалось, табурета.

Сбивая с ног пришедших, им навстречу пулей вылетел солдат, и бегом устремился вниз по лестнице, по которой двое пришедших только лишь поднялись. Парторг растерялся, а Соломатин, недолго думая, развернулся и устремился вслед убегавшему, но тут же остановился, поскольку услышал истошный человеческий крик:

– ПустЫ старшЫй лЭйтЭнант, я его всё равно догоню и зарЭжу! – голос был грубый, с хрипотцой и с сильным кавказским акцентом, пустЫ, старлЭй, я сказал, что зарЭжу его, суку, значит зарЭжу!

И, далее, видя бесполезность своих усилий, он вдогонку убегающему крикнул:

– СЭВоднА, гад, ныкайся по всЭму городку, иначЭ тЭбЭ конЭц!

– Отставить!!! Громко крикнул партийный секретарь, в чем дело, что у вас стряслось? Вас же, как лучших друзей поставили вдвоем на дембельский аккорд, клуб отделывать, а вы принялись убивать друг друга!

Всё, Шато, успокоился? Теперь говори.

– РазрЭшЫтЭ закурЫть, товарЫщ старшЫй лЭйтЭнант?

– Кури и говори.

– Да, Што там говорЫть. РаботалЫ вмЭстЭ, хАрАшо работалЫ, много и быстро сдЭлалЫ, но вот Гуцул оказался плохЫм чЭлАвЭком.

– Почему гуцул?

– Да это фамЫлЫя у нЭго такОЙ.

– Почему сейчас плохой человек оказался, а раньше был хороший?

– РаншЭ мы рАдом работал, но нЭ вмест и, он, кАгда матЭрылс, то нЭ про мЭня. А тут краска пролЫл – мой мам …бал, кЫсточка сасох-мой мам …бал… Я Эму говорУ: «Слушай, э-э, не тронь мой мам, свой мам трогай, плох будЭт!» НЭ повЭрЫл. Я говрЫт Эму ЭШо такой скажЭшь про мой мам, зарЭжу! А он на табурЭт встал и чУт с нЭго не упал. ОпАт мой мам …бал! Вот этот тубурЭт я в нЭго и кЫнул.

– Шато, я всё понял! Ты успокойся и не принимай его слова на свой счет. Это просто присказка такая у него. Да, плохая присказка, сквернословная, согласен с тобой. Но она совершенно не относится ни к тебе, ни к твоей маме, поверь. Такие выражения надо искоренять из речи, тем более молодых ребят, но у него уже прижилась. И то, что он такое говорит, хотя и вслух, он относит к себе и это, скорее выражает досаду за какую-нибудь неудачу, но уж никак не то, что ты думаешь. Понял, Шато?

– ПонАл я таврЫш саршЫй лЭйтЭнант. Толко ты Эму скажЫ, ШтобЫ он прЫ мнЭ так Нэ говорЫл нЫкогда.

– Обязательно скажу, Шато! Работать будешь с ним продолжать?

– Да, буду, пуст нЭ боитсА.

– Тогда покажи нам, как у вас получается.

Шато провел, показал, как они выделили часть помещения и сделали там будку для кинопроектора, как отделали оргалитом стены и как «отбили» панели внизу. После чего все пошли на выход.

На улице, у подъезда на второй этаж сидел Гуцул, напарник грузина и курил.

Шато подсел к нему и тоже закурил, а два секретаря пошли дальше по территории.

Экскурсия была однообразной, скучной, даже для экскурсовода и оживился он по-настоящему лишь, когда подошли к строящейся теплице.

– А это мой объект, – гордо заявил он.

– В смысле, «твой»?

– Ну, у нас каждый офицер ведет какой-либо объект, нужный для части: кто боксы гаража, кто дежурку там же. Начальник штаба – строительство штаба, зам. по тылу – строительство солдатской столовой, командир хозвзвода – строительство ледника, командир комендантского – отделывает караульное помещение и т.д. Я вот взял себе теплицу. Её в первоначальном проекте нет, но я уговорил комбата, и он дал добро. Представляешь себе, здесь, на Севере, в воинской части солдаты зимой получают свежие огурцы!