Птица огня

– Более или менее, – подтвердил Сардан.

– Почему драка и все живы? – с презрительной ухмылкой спросил шварзяк с трубкой. – Что случилось?

– Да вот, пришел какой-то, – начал было самый первый, с саблей и на коне, но тот, с трубкой, тотчас прервал, устав от этой речи с первых же слов:

– Почему не зарубил?

– Не успел, ваше превосходство!

– В следующий раз тебя старуха за шерсть с коня стащит – тоже не успеешь?!

– Старуху – успею, ваше превосходство!

– Вот и смотри мне.

Боров объехал толпу и приблизился к музыканту. Похоже, беседы шварзяков его мало увлекали и не особенно касались.

– Мы ждали вас еще неделю назад на западе, – сказал боров.

– Возможно, моего предшественника порубили где-нибудь в пути, – мрачно заметил Сардан.

– Возможно, – легкомысленно согласился боров. – Мы, как вы, вероятно, узнали, принц Ямар, наследник трона Рагишаты. Не сомневайтесь, мы найдем применение вашим талантам в нашем небольшом отряде.

Сардан, конечно же, не узнал. Он и подумать не мог, что принц соседнего государства и жених пропавшей принцессы Янталы Шрины окажется натуральной свиньей, даром что в золотых доспехах да на белом коне с золотой гривой. И почему вообще принц королевства Рагишата оказался где-то в глубинах ханасама Матараджан, среди гор и лесов, у забытого всеми замка, забытого еще тогда, когда он не представлял из себя обожженные руины? Сардан слышал о строгих нравах и порядках среди знати Рагишаты, поэтому так удивился он, обнаружив наследника трона далеко от собственного дворца в компании, если уж говорить откровенно, настоящих разбойников. Что это – порыв благородной души, побудивший жениха броситься на поиски пропавшей невесты, или каприз великосветского повесы, пресытившегося менее рискованными развлечениями? Или что-то третье?

– Скажите, принц, что здесь случилось? – спросил Сардан.

Свинья самодовольно улыбнулась.

– Ах, мы можем вам рассказать то, что видели своими глазами. Половину ночи мы мчались по огненному следу сквозь вон те леса, – он показал пальцем на лесные массивы на западе деревни. – Загнали коней почти до смерти, а когда выскочили наконец на поля у деревни, все уже залито было огнем. О, это было занимательное и страшное зрелище, господин музыкант! Чудовище горело в огне собственной ненависти. Размерами оно было едва ли не больше самого замка, и с какой злобой поливало оно струями пламени его стены! Мы ввязались было в драку, стали осыпать чудище стрелами; оно перепугалось, плюнуло в нас со страху огнем и тотчас сбежало. Так что, можно сказать, погром мы, в какой-то степени, предотвратили.

Сардан взглянул на черные руины замка, откуда шварзяки на заднем дворе выносили уцелевшее добро и складывали на свои телеги. Ашаяти горящими глазами смотрела на то, как волки грузили в повозки золотые тарелки и подсвечники.

– Да, к счастью, что-то уцелело, – двусмысленно заметил музыкант. – И все же, как выглядело существо?

– Пламя, господин музыкант. Чистое пламя. Представьте себе облако, – он показал на небо, – но только из огня.

Сардан задумался и принялся в спешке перебирать в уме всех известных ему духов огня. Он уже проделывал это несколько раз после недавнего разговора в подвалах монастыря, но ни к какому конкретному выводу до сих пор не пришел. Духов огня было немало, некоторые из них в чем-то походили на то, что кое-как описал принц, но в чем-то и отличались. К примеру, в одном из старинных свитков упоминался объятый пламенем дух на четырех ногах. Но тот ходил по земле и размером был не значительно больше человека. Есть еще «горячий кизяк» – гигантская лепешка, ползающая по полям и лесам, которая оставляет за собой обуглившуюся землю, Сардан даже видел такую много лет назад. А еще писали о «пламенном ягуаре», «белом ветре», «мертвом синельнике», «чертовых крапинах», «горящей вонючке», «бартшахе каком-то там»… Огненных духов и впрямь было много, но ни один не подходил под описание прям вот так чтобы идеально.

– Много людей погибло? – спросил Сардан, осматривая оплавившиеся камни.

– Все! Впрочем, двое… Бедный князь Василий Безудержный, которого чудовище сорвало с балкона, когда мы выскочили из леса, и его родной брат Гавриил… как там его, Утонченный, что-то…

– Благоразумный, – подсказал стоявший рядом шварзяк.

– Точно-точно, Благоразумный.

Народ наградил князей другими прозвищами. Князя Василия называли Вяленьким, по причинам более-менее очевидным, а брата его, Гавриила Благоразумного, – Козявочником.

– Князь Гавриил выбежал из горящего замка нам навстречу, – продолжал принц. – Чудище его не заметило, но, сделав очередной обход кругом башен, уселось передохнуть аккурат в том месте, где расположился этот замечательный, благороднейший человек.

– Оно его раздавило?

– В пыль.

– И больше никто не пострадал?

– Как же?! А деревня? Осиротевшие, обездоленные, мы сказали бы и вовсе – обезглавленные крестьяне, что остались без своих господ и защитников?! Это, скажем мы вам, господин музыкант, куда хуже, чем погибнуть святым человеком от злобной нечистой силы. Это как, скажем, потерять голову насовсем. Тело есть, руки есть, а голова – все, пропала. А без головы, господин музыкант – жить больно, мы так представляем. Конечно, осталась у князя Василия дочка, девчонка, девица, – принц произнес последние три слова так, будто плевался, – да по женским кровям власть, слава богам, в Матараджане не передается, по крайней мере, когда вопрос касается князей и мелкого дворянства. Потому мы уже отправили двух гонцов в вашу столицу, Хандым, чтоб прислали нового князя или, как там, кажется, говорят, – марачи. Так что, господин музыкант, недолго крестьянам горевать! Приедет уже скоро новый господин – и тогда весело примутся они строить новый замок и заживут, как прежде, жизнь наладится!

Ашаяти сплюнула, да так внезапно, что принц на коне еле успел отскочить.

– И что вы теперь будете делать? – спросил Сардан.

– Как говорит капитан Одджи, – он кивнул на шварзяка с трубкой, командовавшего грабежом сожженного замка, – собираемся и через полчаса выступаем в погоню. Чудовище отступило на запад или юго-запад, вон, верхушки опалены. Будем преследовать.

Сардан посмотрел на лес. И правда, некоторые деревья были сожжены у самых верхушек. Удивительно, что они не вспыхнули, что огонь не перебросился на соседние ветки, а как бы выжег ровный, очень удобный для преследования след. Странный огонь.

– Очень хорошо, что вы теперь с нами. Нам пригодится любая помощь, – сказал принц и надменно улыбнулся откуда-то с вершины, с коня.

– Ага, – печально подтвердил Сардан.

Желания присоединиться к разбойничьему отряду шварзяков он в себе так и не обнаружил. Музыканты, в большинстве своем, путешествовали в одиночку, иногда, в крайних случаях, набирали в помощь проверенных телохранителей из артели наемников, да и то – одного-двух. Чаще всего просто как проводников. Музыканты ценили свободу и тишину. Свободу, которая совершенно невообразима в военном или, по меньшей мере, полувоенном порядке, где все подчинено от начала и до конца одному человеку – командиру, и где простые солдаты – это больше не люди, а скот, рабски повинующийся своему пастуху и идущий на убой, когда придет время.

Полный мрачных мыслей, Сардан повернулся к Ашаяти. Та по-прежнему не убрала мечи, но выглядела сейчас не так воинственно, хотя бы пока не смотрела на шварзяков. Широко раскрытыми глазами искала она блеск золота в повозках, облизывалась сладострастно, томно вздыхала. А потом мимоходом взглянула на разоренную деревню и замерла, поскучнела опять. Несколько секунд глядела она на сожженные дворы, на потрепанных крестьян в руинах и пыталась понять, что так привлекло ее внимание, почему где-то в глубине души она чувствует стыд за свои желания. В конце концов, при чем тут золото? Деревню сожгло чудище!.. Ашаяти стиснула зубы и снова взглянула на повозки с награбленным. Сияние как будто померкло.

– Да уж, дело принимает безрадостный оборот, – уныло сказал Сардан. – Возвращайся в Веренгорд и обратись в артель музыкантов, я дам тебе значок, по которому тебе выплатят…

Ашаяти не стала дослушивать, нахмурилась и пнула музыканта ногой в колено. Тот охнул, согнулся, отскочил. Шварзяки позади насторожились.

– Больно? – спросила Ашаяти.

– Как будто кабан наступил!

– Еще дать?

– Зачем?

– Ты мне должен сундук золота, а не значки из какой-то артели! – сказала Ашаяти. – Пока мне не дадут в руки моего сундука, я буду идти у тебя за спиной, выставив перед собой эти два меча. И колено.

Она посмотрела на волков и добавила:

– Когда эти собаки тебя зарежут на куски – сундука мне не видать, уж как пить дать.

Сардан улыбнулся и ничего не ответил.

– Поэтому ночью, когда шварзяки уснут, я перережу их всех до единого, – шепотом сказала Ашаяти.

– Что?!

– Ничего, потише разговаривай.

После долгого спора, который опять едва не обернулся дракой, Одджи соизволил выделить музыканту и его спутнице двух доходных кляч, сил которых хватало только отбиваться хвостами от мошкары. И это при том, что по прикидкам Сардана лошадей в отряде было почти в два раза больше, чем людей.

Спустя всего двадцать минут, загрузив доверху телеги с награбленным, отряд, растянувшись черной соплей, поплелся по дороге сперва мимо деревни, а потом и мимо леса. Первыми ехали шварзяки, волков пятьдесят, позади колонны гордо скакали Одджи и принц Ямар, следом за ними катились три перегруженные телеги, на каждую из которых выделили тройку лошадей, хотя, по-честному, нужно было запрягать четыре. Сардан и Ашаяти держались в самом конце, причем так далеко от остальных, что видели их перед собой кое-как различимыми точками у горизонта.

Ночью разбили лагерь у леса, возле реки. Шварзяки сгрудились своей компанией у одного костра, командиры их у другого, с палатками, а Сардан и Ашаяти у третьего, но с сухарями. Вскоре, когда давно перевалило за полночь, к этому третьему костру заявилось несколько шварзяков, возомнивших, что девушка бросала на них некие кокетливого смысла взоры. Выхватили мечи, палаши и сабли, рука музыканта потянулась к «поносному» свистку.

– Выстраивайтесь в очередь, всех обслужу, – обещала Ашаяти, размахивая клинками в обеих руках.

Сардан пытался загородить ее спиной, а она рвалась вперед.

– Дура ненормальная, их пятьдесят собак на нас двоих! – пытался образумить ее Сардан.

– Пятьдесят волчих шкур – в Веренгорде это хорошие деньги! – возразила Ашаяти.

– Гляди как ломается, – веселились шварзяки, – цену себе набивает!

Из лагеря пришел принц и, постояв в стороне, попросил Одджи унять своих подчиненных.

– Пусть побалуются, – отмахнулся тот.

– Я член артели музыкантов, нанятый по приказу ханараджи Чапатана Золотого! Нападение на меня или моих спутников – нападение на ханараджу и ханасам Матараджан! – предупредил Сардан, немного присочинив.

Принц закусил губу.

– Капитан Одджи, дорогой наш, – попросил опять принц, – прекратите, добром не кончится.

Одджи аж скрючило от этого приторного «дорогой наш», от этого странного поросячьего взгляда. Он махнул рукой, и тем дело вроде бы и кончилось. Но Ашаяти всю оставшуюся ночь продолжала коммерческие подсчеты, пытаясь понять все же сколько можно выручить денег за пятьдесят волчьих шкур.

Все утро до полудня скакали в вязком осеннем тумане по заросшим, покинутым давно полям. То взбирались на невысокие холмы, то спускались в неглубокие долины. Лес был где-то рядом, но в тумане казался одним темным пятном. Шварзяки с телегами уехали вдаль, и вскоре Сардан и Ашаяти потеряли их из виду. Догнали только тогда, когда туман остался позади, а теплое полуденное солнце дошло до самой верхушки небосвода.

Шварзяки пристроили телеги у края ухабистой дороги, а сами спустились в деревню у леса. Вокруг темнели убранные поля. С телегами остались капитан с парой шварзяков и принц Ямар.

В деревне кричали и ругались. Шварзяки дружно вытащили из сарая чью-то повозку и грузили на нее все, что выгребали из домов – мешки с зерном и шерстью, посуду, инструменты. Туда же запихнули визжащую свинью. Двое вели по улице захваченную в плен корову, за ними бросилась старуха с лопатой, но храбрые воины отбились от нее ногами, отобрали лопату и с хохотом выпороли женщину плетками. Другие с ожесточением избивали мужика у ворот его собственного дома за то, что он не пускал их внутрь. Одни рыдали и умоляли, другие хохотали и веселились.

Ашаяти стиснула поводья и сердито посмотрела на Сардана, но что он мог поделать? Музыкант поравнялся с принцем.

– Остановите грабеж! – бросил Сардан. – Вы же просто бандиты!

Принц обернулся и с таким искренним удивлением посмотрел на Сардана, что тот смешался, а в глубине души еще и почувствовал себя в чем-то виноватым.

– Но ведь нам нужно пополнить припасы, – сказал принц.

Одджи с прищуром смотрел ему в затылок и с интересом слушал.

– У вас три телеги в землю закапываются он награбленного! Сколько еще припасов вам нужно? – сказал Сардан.

– В этих телегах нет еды и питья для воинов и лошадей.

– Что же в них?

– Разное хозяйство.

– Вот, значит, как вы называете два ящика женских нарядов из замка!

– Господин музыка, ну вы же понимаете, что мы не сможем продолжить наш путь, если у нас не будет припасов? Должны же мы где-то их брать?!

– Такими же словами оправдывают свои злодейства обыкновенные разбойники.

– В конце концов, господин музыкант, нам не совсем понятны ваши претензии. У каждой касты в государстве свои роли, завещанные нам нашими предками. Зачем же, по-вашему, нужны крестьяне, все эти ватрабхады, тебхады, кетбхады и прочие? Они выращивают рис, ловят рыбу, толкут масло. А храбрые войска Матараджана защищают государство и постольку самих этих крестьян. Если все будут заниматься полями, кто станет биться с врагом?

– Принц, от кого ваши шварзяки защищают сейчас этих крестьян?

– Вы спорите ради спора, господин музыкант.

– Мне просто интересно, кто именно тот враг, ради которого эти нищие ободранные крестьяне вынуждены кормить шварзяков с золотыми лампасами.

Принц был уже порядочно раздражен разговором.

– Войско неприятеля, само собой, – ответил он.

– Вот оно как… Что это за войско такое? Может быть, какие-нибудь отряды шварзяков в Ниме или Ооюте, которые точно так же рыщут по деревням и оправдывают свои грабежи тем, что в любой момент границу могут пересечь шварзяки Матараджана или вот Рагишаты. Любопытная связь, вам не кажется, принц? Ведь не будь за горами и болотами никакого войска, не разорять вашим шварзякам этих убогих селян, а не будь ваших шварзяков, чем бы кормились разбойники Нимы, Ооюта и Нараджакского ханасама? Как же это называется? Обоюдовыгодное сотрудничество, кажется… Жаль только, выгодное оно лишь тем, кто зарабатывает на жизнь убийством и разрушением, но не хорошим людям…

– Что-то мы совсем перестали вас понимать, господин музыкант. Почему вы так вступаетесь за этих жалких крестьян? Безграмотных, полудиких, которых и людьми-то можно назвать с некоторыми исключениями из определений. За людей, которые и существуют-то для того, чтобы обеспечивать низкие потребности людей высших каст. Ведь не станете же вы горевать по курице, которую рубят в суп?

– Принц, вы не слышали старую легенду о сыне дхара и нищем ребенке, которых поменяли местами недоброжелательные придворные? Отпрыск дхара вырос жалким крестьянином, как вы сказали, а подменыш из семьи бедняков стал принцем… Вы же помните, как все закончилось? Безграмотный сын дхара, выросший в деревне, не знавший о своем происхождении, не выдержал тягот угнетения, поднял крестьянское восстание и сжег дворец собственного отца…

У принца затряслись губы от возмущения. Он хотел что-то сказать, но не мог собраться с мыслями. Одджи презрительно кривился.

– Мелкий горностай может украсть добычу у тигра, когда тот спит. Но рано или поздно тигр проснется, – сказал Сардан.

После этого он взял поводья лошади Ашаяти и неторопливо поехал дальше. Принц пожал плечами и тотчас забыл обо всем, а капитан Одджи, щуря единственный глаз и обсасывая трубку, долго провожал взглядом двух удаляющихся всадников, пока они не скрылись за холмом.

Когда шварзяки остались позади, Сардан посмотрел на свою спутницу. Ее прекрасные глаза неопределенного зеленого оттенка полны были чернотой, непроглядным мраком абсолютной ненависти, такой ненависти, которую не способна остановить даже смерть. Ненависти, в которой не было зла.

– Напомни мне добавить к пятидесяти волчьим шкурам бочку сала и свинины, – попросила Ашаяти.

– Ненавидишь их? – спросил Сардан, отвернувшись.

Она молчала несколько секунд.

– Когда все решится – я убью их всех до единого, – наконец сказала Ашаяти.

Минут десять ехали в удушающей тишине. Глухо топали по каменистой дороге копыта, жужжали какие-то насекомые. Ашаяти напряженно, с силой мяла в руках поводья и смотрела с устрашающей сосредоточенностью на затылок своей лошади, но ничего не видела. Она как будто и не моргнула ни разу за эти десять минут.

– Много лет назад в нашу деревню вошел большой отряд поганых шварзяков и какие-то войска, – вдруг сказала она. – Объявили, что намечается война и они идут к границе Матараджана. Шварзяки ходили по домам и забирали на «нужды армии» все, что находили. Они унесли все зерно, заготовленные травы, овощи, мясо. Они увели всех коров, свиней, утащили всех кроликов и коз… Забрали одеяла. Через неделю пришли другие, и отобрали то, что не поместилось в телеги первых. Потом, кажется, были и третьи… Я мало помню, мне не было тогда и десяти. Может, семь-восемь… Даже не знаю. Короче говоря, на всю деревню осталось два петуха и ни одной курицы. Мужчины как-то пытались сопротивляться, но лишь до тех пор, пока двоих из них не подвесили за руки на площади и не выпороли плетками до полусмерти. Нас называли предателями… – Ашаяти запнулась. – Как раз начиналась зима, а в погребах было пусто. Я помню, как люди ходили в лес, искали ягоды, какие-то листья, травы. Что-нибудь. Но ничего уже не было, шел снег. От непонятных зимних растений, которые мы раньше не ели, у людей сводило желудки. Мы пытались ловить в реке рыбу, но река наша была давно пуста. Копали червей. Ходили в соседние села с просьбами о помощи, но и там повсюду прошли войска. Потом, точно помню, отправились делегацией в город, но в Веренгорде согласились выдать еду лишь если за нее будет заплачено деньгами. Всех наших денег хватило мешка на три или даже два хлеба. Но пока их везли из Веренгорда, на телегу напали голодающие из соседних горных селений. Оставалось или умереть, или податься в разбойники. Четыре села, вместе с нашим, вымерли почти подчистую. Выживших можно было пальцами пересчитать. Я как-то выжила. Одна в мертвой деревне. Я пошла в Веренгорд и выбрала второй вариант…

Она замолчала на несколько минут, а потом внезапно добавила:

– Никакой войны так и не случилось…

Снова пауза.

– В Веренгорде я долго лазила по сараям, воровала все, что могла украсть – мотыги всякие, тряпье. Потом научилась забираться в дома, потом в карманы, а потом подросла и стала доставать до горла ножом. Чего только не было за эти годы – разве что хорошего ничего не было. Мука каждый день. Вчера, сегодня. Так все надоело, что я решила про себя – или помру сейчас, чтоб не мучиться, или стану все-таки человеком. И вот нанялась служанкой в кабак. Дура такая, размечталась, как ребенок, вздумала себе, что смогу жизнь поменять. Ага, да. Вперед. Вообразила, что человек, свалившийся штормящий поток, сам решает – выплыть ему или умереть.

– Я тебе все испортил, – закончил Сардан.

– Испортил, – она сдвинула брови. – Поэтому, если не хочешь, чтобы я занесла тебя в свой объемистый список смертников – тебе следует поскорее раздобыть мне сундук золота.

– Я постараюсь, моя госпожа, но далеко не всегда жизнь подставляет для поцелуя губы.

– Пусть подставить хоть что-нибудь…

– Куда потратишь золото? Целый сундук-то!

– Придумаю…

Глава 4. Бдыць!

Город Варенаши, теснимый бесплодными, каменистыми равнинами, растянулся тонкой длинной полосой вдоль берега, словно бы жался, испуганный пустошами, к морю. Когда-то давно, будучи еще столицей независимого княжества, маленький городок этот претендовал на звание главного торгового порта в заливе Самдаран. Но куда ему было угнаться за громадным и красочным Хандымом, столицей не такого и большого в те времена Матараджана, или Великой Интой, главным городом Рагишаты, который выстроили прямо на входе в залив! Оказавшись как раз посередине между двумя торговым центрами богатых государств, жители и купцы Варенаши только и могли, что с печалью наблюдать, как корабли плывут из одного края залива в другой, не останавливаясь в их порту. Когда же Матараджан двинул войска расширять территорию ханства до размеров империи (ханасама, как они сами говорили), судьба отнеслась к Варенаши с иронией. Расположившийся в центре южной полосы залива город стал ближайшим портом для купцов севера и в результате мигом сделался важнейшим звеном в торговом взаимодействии двух частей огромного новообразованного государства.

Одновременно с тем власти ханасама объявили Варенаши центром распространения официальной государственной религии, даришанства, на только что присоединенные южные регионы, разрозненные ранее, а потому неоднородные и в плане веры. Богов на юге придумали так много, что религиозные конфликты порой возникали не только между деревнями, но и между отдельными дворами! За дело насаждения единых верований взялись с таким усердием, достойным лучшего применения, что в один миг количество храмов и монастырей Варенаши переплюнуло все мыслимые пределы, чуть ли не вдвое обогнав по их числу столицу. Главный, центральный храм города, был точно скопирован с величественного Дариши Дхати в Хандыме. Древний монумент восстановили во всех деталях, разве что за исключением части фривольных старинных фресок, изображавших нескромные взаимоотношения некоторых богов. Зато, в отличие от столичного, храм Варенаши могли посещать не только придворные, но и люди попроще.

Через несколько лет в разных концах города выстроили еще две копии Дариши Дхати, наставили повсюду богато украшенных столбов, посвященных всевозможным даришанским божествам.

А вместе с тем население, в один миг ставшее до крайности набожным, столкнулось с крайностью другой – порочным миром матросов, миром кабаков и борделей, миром, где не надо следить за своим поведением и создавать хорошую репутацию, потому что неизвестно куда судьба забросит завтра. Ведь почти половину городской границы занимал торговый порт! Мир святости и мир греха сплелись в страстных объятиях. Матросы вступали в драки с именами даришанских богов на устах (благо богов этих было едва ли не бесконечное количество), молились перед употреблением высокоградусных напитков, а в монастырях устраивались пьяные оргии – с утра до вечера и потом всю ночь до самого утра. Зверские вакханалии в принципе стали визитной карточкой Варенаши, пьяные и набожные одновременно. Говорили, что от оргий Варенаши не скроешься ни в храмовых святилищах (не спасали даже каменные воплощения самих богов), ни в городской клоаке, ни на кладбище. Начинались они обязательно с чтения молитв, ими же порой прерывались и обязательно ими же заканчивались. А тем временем город медленно захватывали предприимчивые ростовщики и торговцы, скупые чувствами, эмоциями и хоть какой-то добротой.

Задолго до того, как нарисовался на горизонте сам Варенаши, шварзяки разглядели столб черно-оранжевого (с синеватыми отблесками) пламени, поднимавшийся от дворца князя Ясургона Набожного, местного наместника ханараджи Матараджана. Дворец, стоявший на холме, с которого виден был и город, с его длинным портом, и темное море с одной стороны, и мертвая равнина с другой, по-прежнему горел. Горел второй день и будто и не думал потухать. Из трех этажей огонь забрал пока лишь первый, издевательски медленно пережевывая свою жертву. Правда, северная часть дворца обрушилась совсем – туда пришелся основной удар, остальное же вспыхнуло от случайных искр. Князь Ясургон, прозванный в народе Подброшенным (по разным причинам), погиб в огне, хотя его приспешники, пытавшиеся тушить пожар за счет городской бедноты, клялись, что до сих пор слышали вопли своего патрона. Возможно, пожар не могли одолеть так долго потому, что то и дело отвлекались на молитвы и оргии, кто знает?..

Отряд спустился в город, в его грязные, немощеные узкие улочки, занятые кабаками, тавернами, борделями и храмами, мелкими, убогими лавочками с битыми стеклами и ржавыми вывесками, где спали, ели и обслуживали клиентов одновременно в одних и тех же комнатах. Улица клокотала и вибрировала в шуме игры множества уличных музыкантов, стоявших тут как будто на каждом углу; шум этот сливался в душераздирающую какофонию, мелодии – светлые и печальные, кабацкие и религиозные – сплелись в пьяных объятиях и породили химеру, казавшуюся уже естественным звуковым сопровождением города, как шум ветра и плеск волн. Повсюду шныряли недогулявшие матросы, темные личности в масках, дамы с расстроенной жизнью, мелкие торгаши, предлагавшие все на свете, жрецы и монахи – и всем им, казалось, наплевать было, что городское небо затянуто синевато-черным дымом пожара. Город не то, что не остановил своей деятельности хоть на время в связи с гибелью князя, он ее, гибель эту, и не заметил. В конце концов – кому какое дело, на смену одному всегда приходит другой.