Птица огня

Сардан до того возмутился, что сбился с шага.

– Нет ничего такого в этой жизни, чего бы я не умел, женщина! Захочешь – сыграю тебе хоть на ночном горшке. Да так, что прям в душу, прям до слез! Тоже мне!.. Играл я в представлениях таких, раза три-четыре, звали. Но не в простых городских, а на приемах, среди знати, где и умения побольше надо, и слушают внимательней, и мордой в грязь за любую фальшь. Да и без фальши… Поиграл, подергал – ничего особенного.

– И что? Где прятался?

– Ясное дело где – под юбкой.

– Врешь…

– Да ни разу!

– Врешь!

– Может и вру, но это еще не значит, что говорю неправду.

– Что?

Ашаяти задумалась над словами музыканта, потом сказала:

– Чушь какая-то. Фантазии дурные, ничего не разберешь…

– Ничего себе фантазии! Век бы мне таких фантазий не снилось! Думаешь так просто у какой-нибудь циркачки между ног болтаться? Она через всю сцену как сиганет в одну сторону, в другую, а ты там на карачках, весь потный, ноги ломит, спина болит, не видно ничего, ползешь и играешь, ползешь и играешь. А потом она разом прижмется всеми своими телесами необъятными к какому-нибудь франту, лобызается с ним на глазах у публики и так, и эдак. А тебе у нее между ног плакать хочется… Где, по-твоему, в этот миг франтово хозяйство приходится? Не хочу говорить и смущать, но прям в нос тебе тычется, прям болтается, как будто напасть хочет. А ты играй себе что-нибудь лирическое, покрасивее… Пока перед тобой это страшилище мечется самым романтическим образом!

Сардан замолчал, стиснул зубы. Бесчувственная Ашаяти позади захихикала, потирая клинки друг о друга.

Позже, когда солнце подплывало к разморенному горизонту, они поднялись на взгорье, откуда видна была вся долина с беспорядочно заросшими, давно не видевшими сохи полями, где среди серого, потускневшего к концу осени бурьяна кое-где возились темные, равнодушные к холодам птицы, а в стороне пробежал на двух ногах матараджанский хищный заяц с огромными когтями.

Сардан остановился – он перестал слышать шаги своей спутницы. Обернулся. Ашаяти осталась позади, стояла у дороги и смотрела куда-то вдаль. Внизу, у пересохшего ручейка, виднелись маленькие черные домики, пустые, одинокие, с заросшими травой крышами. Деревню потихоньку пожирал лес, молодые сосенки росли уже прямо на дорогах, ветки других лезли из пустых окон. Там давно никто не жил. Сардан подошел к Ашаяти.

– Что такое? – спросил он.

– Ничего, – поспешно ответила она и нахмурилась.

– Знакомые места?

Она долго не отзывалась, потом стремительно сорвалась с места и, нахохлившись, сдвинув сердито брови, скорым шагом зашагала дальше по дороге.

– Там, за этим селением, – сказала она, – дальше по течению реки была моя деревня.

Сардан подумал, что тоненький ручеек, огибавший деревню, с натяжкой можно было назвать рекой.

– Хочешь туда заглянуть? – спросил музыкант, посматривая в угрюмое лицо своей спутницы.

Она фыркнула и насупилась еще больше.

– Там уже давно никого нет, – она замолчала надолго и несколько позже добавила шепотом: – Одни кости остались на дорогах валяться.

Сардан попытался разговорить девушку, расспросить о ее прошлом, но она зыркнула на него разок исподлобья так злобно, будто хотела одним взглядом разрезать его кусков на пятьдесят, поэтому с вопросами было решено повременить.

Когда они добрались до леса, солнце спряталось за горизонтом, оставив на небе малиновые узоры. Вскоре среди россыпи звезд показалась убывающая Саяни – большая золотая луна, отбрасывавшая на землю бледно-желтые лучи. Следом за ней плыла маленькая красная Руни, а чуть в стороне, как обиженный ребенок, – лазурный серп Инашани, еще меньше остальных. Множество других, совсем крошечных спутников сопровождало эти три луны, но разглядеть их невооруженным глазом среди звездного сияния было непросто, и только цветные – сиреневые, серебристые и желтоватые отблески на небе выдавали их скопления то тут, то там. Луны прятались промеж звезд, а ученые мужи постоянно путались, пытаясь их все пересчитать. Одни говорили, что их не меньше сотни, другие – тысячи, и каждый день появляются новые и уходят в небытие прежние.

Сардан разжег костер, пока Ашаяти ходила на разведку. Вернулась она совсем мрачной, долго смотрела на огонь и долго отказывалась брать у музыканта сухари, отмалчивалась и сопела себе под нос.

Тогда он достал из ящика с инструментами сверток и аккуратно положил у костра так, чтобы она не могла его не заметить. Ашаяти насторожилась. Сардан развернул сверток. Внутри оказался не бог весть какой кусок вяленого мяса. Он таскал его с собой целый месяц, получив в награду за работу, после которой две недели ломило кости, постоянно разворачивал по вечерам и глядел, облизывался и засыпал беспокойный. Мясо в награду давали совсем редко, по крайней мере там, на юге, где он провел последние годы.

Ашаяти покраснела – Сардан разглядел это и в темноте. Придвинулась к огню, или к мясу. Музыкант разрезал кусочек пополам и показал на него пальцем. Ашаяти подвинулась ближе и взяла свою половинку.

– Спасибо, – буркнула она, мрачным тоном скрывая благодарность.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Ашаяти завернулась в тряпку, добытую из своей комнаты над кабаком, и легла в стороне от костра. Сардан устроился ближе к огню, укутался в легкое одеяло.

Ночи становились все холоднее. Годы в южных странах изнежили Сардана теплотой. Поэтому он беспокоился, что уже через неделю или в лучшем случае две так запросто будет не переночевать. Придется брать в артели походные спальные принадлежности и таскать огромный тюк с собой целую зиму, вдобавок к и без того тяжеленному ящику с инструментами. Повезет еще, если в артели найдется свободная лошадь.

Сардан не любил бродяжничать зимой на севере. От холодов он часто сбегал подальше на юг, но с его профессией далеко не всегда получалось самому выбирать работу. Вот как теперь.

Надо же было этому чудищу разбушеваться как раз в преддверии зимы! И ведь едва ли удастся справиться с ним до самых морозов. Сначала на него нужно посмотреть. Потом изучить, классифицировать как положено, потом хорошо бы покопаться в артельных библиотеках. Но и после всех приготовлений первая же встреча может стать последней, потому что письмена в артельных свитках и тетрадях неточны, поэтичны. Многого в них попросту нет. За последние лет пять Сардан и сам описал для библиотек артели не один десяток духов, пусть большинство из них оказались вариациями уже известных, но, может быть, и такой опыт пригодится кому-нибудь, поможет выжить, спасет жизнь музыканта и человека, которому тот попытается помочь.

Отвлекшись от размышлений, Сардан услышал беспокойное посапывание. Ашаяти лежала спиной к нему в полумраке, но заворочалась, перевернулась и обратила лицо к огню. Свет бегал у изящного разреза ее глаз, тонкого носа и плаксиво скривившихся губ. Музыкант замер. Поначалу он улегся как раз между девушкой и костром, но огляделся и внезапно сделал быстрый, беззвучный перекат в ее сторону. Потом еще один и еще, и вот он уже ощутил пьянящее тепло ее дыхания.

Неожиданно Ашаяти вздрогнула во сне, по лбу пробежали морщины, она дернула ногой, словно бы отбивалась от кого-то, и коленом въехала подкатившемуся музыканту точно в пах. Сдерживая вопль, заскрипев и застонав, он покатился в обратную сторону, не глядя влетел в костер, подскочил. Пламя тотчас набросилось на одеяло, меховой камзол и широкие штаны. Музыкант, из последних сил сдерживая рвущиеся наружу звуки, снова свалился на землю и перекатами потушил огонь. Оставшуюся ночь он решил провести под защитой костра, выставив его естественным барьером между собой и своей спутницей.

Утром Ашаяти долго сидела у потухшего костра, зевала и все никак не могла проснуться. Когда солнце дотянулось до верхушек деревьев, они наконец выступили в путь. Довольно скоро свернули с пошедшей ухабами дороги на лесную тропу, заваленную хворостом и заросшую кустами так, что ее и разглядеть-то с трудом можно было. На этот раз Ашаяти шла впереди по праву местного жителя и проводника. Она беспокойно озиралась по сторонам, раз десять сбивалась с пути, вскоре совершенно потеряла дорогу, а через час блужданий нашла ее вновь. Так уж получилось, что в жизни своей она видела только родную деревню и Веренгорд, ни разу не была в этом отдаленном лесу, ни разу не посещала соседних селений и в целом с трудом представляла себе карту местности. Но за сундук золота готова была вспомнить то, чего никогда не знала и наврать столько, сколько не влезет ни в какие уши. Да и кто не готов, в конце концов?

Когда обеспокоенный ее странным поведением музыкант робко спросил не заблудилась ли она, девушка неловко засмеялась.

– Просто тут все заросло с тех пор, как я ходила в последний раз, – так неуверенно сказала она, что музыкант тотчас разгадал ложь. – И вообще, я ищу дичь. Ведь у тебя больше нет мяса?

– Нет.

Вскоре Ашаяти заметила меж кустов серо-бурого кролика, пригнулась и сняла с плеч лук.

– Будет тебе мясо, – произнесла она.

Но первая же стрела, скользнув куда-то в сторону, неуклюже болтнулась в воздухе, завертелась, как пьяная, стукнулась о дерево и отскочила точно в лоб Ашаяти. Девушка вскрикнула, но сразу осеклась и покосилась на музыканта. Тот сделал вид, что ничего не заметил. Ашаяти спешно потерла ушибленный лоб рукавом и пустила вторую стрелу, но та, залихватски взвизгнув, почему-то унеслась в небо.

– Не дыши мне в спину! – раздраженно бросила Ашаяти музыканту. – Отойди, я из-за тебя развернуться не могу!

Сардан, стоявший у дерева метрах в десяти, недоуменно почесал затылок и отошел еще на пять метров.

Третья стрела и вовсе сорвалась с тетивы и закружилась на месте у самого лица Ашаяти. Девушка вскрикнула, отскочила в сторону и пригнулась. Стрела упала где-то в траву. Ашаяти в бешенстве рванула рукой за следующей, но, к великому своему удивлению, обнаружила, что в колчане пусто. Тогда, озлобленная и униженная, она кинулась искать выпущенные стрелы, кинулась истерично, нервно. Но попробуй впопыхах найти тонкую веточку в чаще осеннего леса, заваленного цветастыми листьями, усыпанного высохшей травой и хворостом! Перепуганный кролик наконец догадался что к чему и бросился наутек быстрее любой стрелы. Ашаяти помчалась следом. Кролик юркнул в норку в глубине сухого, осыпавшегося куста. Девушка с разбегу бросилась сверху, в надежде ухватить беглеца за лапы в последний момент, но просчиталась… Вместо того, чтобы провалиться сквозь куст, она тряпкой повисла на его ветвях, тугих, жестких и колючих. Ее веса сильно не хватило, чтобы проломить кусты до самой земли. Ашаяти завизжала, попыталась высвободиться, но не тут-то было – ветви успели оплести ее паутиной.

Сардан подошел минуту спустя, помог выпутаться и, с трудом сдерживая улыбку, протянул девушке щепотку сухарей. Ашаяти фыркнула, отвернулась, собрала-таки свои стрелы, затем все-же вернулась и взяла сухари.

Полдня после этого шли молча по бесконечному красно-желтому лесу. Вскоре вконец сбились с пути и вместо того, чтоб срезать дорогу через чащу, потеряли лишние часы и выбрались к реке только к следующему утру…

Река Менедатх была нарисована на карте рваными линиями тут и там, и Сардан думал, глядя на эти росчерки, что это не река, а какой-то высохший ручеек, который можно переступить себе или в худшем случаем перепрыгнуть – и шагать дальше. На деле же оказалось, что между берегами – метров тридцать-сорок мутной, скоро бегущей воды, в которой не видно дна. И хотя поток не был таким уж бурным, а на всем обозримом пространстве не валялось в нем ни одного камня, что было несколько удивительно, учитывая близость скал, продвинувшись всего на метр по воде, Ашаяти погрузилась почти по пояс. Она с опаской шагнула еще немного вперед, но провалилась, потеряла дно под ногами и выскочила на берег. Сардан не знал, что на одном из древних языков этих мест «менедатх» значило – «бездонная».

Все утро пришлось тащиться вдоль берега в поисках брода. По пути вышли к небольшой браконьерской деревне. Десяток кособоких домиков стояли у самой воды, некоторые покачивались на сваях прямо в реке. Поток перекрыли сетями от берега до берега. Дальше у пристани болтались на воде старые лодки, а неподалеку сидел, свесив ноги, сухой мужчина непонятного возраста, хмурился, курил и дымил со страшной силой. Сардан снова глянул на карту. Впереди река разделялась на два потока. Чтобы пересечь ее, придется искать брод дважды, либо делать существенный крюк по лесу в обратную сторону, и все равно искать брод, хотя в этом случае всего раз.

Пока Ашаяти сосредоточенно изучала переплетение сетей, Сардан пошел уговаривать лодочника довезти их до Сыреша.

– Ступай отсюда, – огрызнулся рыбак и сплюнул в воду. – Разлив, ага, вода быстрая, злая. В обратную сторону лодку придется лесом тащить. Очень мне это хочется, ага!

– У меня срочное поручение от самого ханараджи!

– Ты, что ли, ханараджа? – опять сплюнул в воду, даже не обернулся.

– Я музыкант.

– Ну так и танцуй отсюда. Раз-два. С такой рекой только отвяжи лодку – два дня ее искать придется.

Сардан разозлился, но делать было нечего. Он вернулся к Ашаяти и покачал головой.

– Пойду сама с ним покалякаю, – заявила она и направилась к пристани.

Разговор вышел недолгим. Увидев красивую девушку, лодочник соизволил подняться, повернулся к ней лицом, они сказали друг другу пару не долетевших до Сардана фраз, а после этого, не слишком-то и размахиваясь, Ашаяти влепила бедняге ногой между ног. Лодочник побелел, расстроился и сел. Ашаяти снова что-то спросила, и лодочник несколько раз кивнул, но медленно-медленно, с усилием. Девушка повернулась к Сардану и самодовольно улыбнулась.

Впрочем, спустя пару минут, когда полезли в лодку, – улыбку ее смело с лица, как и не было. Потеряв под ногами землю, став на болтающиеся в быстрой воде доски, Ашаяти ухватилась за борта лодки с такой силой, что пальцы вонзились в дерево.

– Что такое? – удивился Сардан.

– Я плавать не умею, – вспомнила девушка. – Я не рыба.

– Это ничего, – успокоил сердитый лодочник, устраивавшийся с веслами на корме. – Река бешеная. Свалишься – все равно потонешь, ага.

Ашаяти посмотрела на лодочника с таким смертоубийственным презрением, что он отвернулся и отчалил.

Спустя где-то час скоростного сплава наткнулись на камни. Лодка дернулась, подскочила. Ашаяти, все это время сидевшая как иголках, вцепившись в борта, будто ее к ним гвоздями прибили, вскрикнула. Лодка вырвалась у нее из рук, и, боясь вывалиться, девушка быстро-быстро забарахталась в воздухе в поисках новой опоры. Одной рукой она тотчас ухватила ногу музыканта, расслабившегося на носу судна, вонзив ногти, наверное, до самых костей. Музыкант не успел ничего понять, вздохнул только глубоко: «Ах!» – из глаз невольно брызнули слезы. Вторая же рука Ашаяти все продолжала шарить по воздуху, метнулась к другому борту лодки и дугой пошла дальше, дальше, к перепуганному лодочнику, следившему с религиозным ужасом за приближающимися к его паху страшными когтями. Душераздирающий вопль его перепугал птиц и зайцев, из чащи выскочила в панике волчья стая и бросилась наутек непонятно куда.

Покрытая грязной пеной река шипела и фыркала. Вода грохотала и плевалась на порогах.

А потом, когда лодка свернула на северный приток, – река внезапно утихомирилась. Скалы остались позади и быстро отступали, а вскоре исчезли совсем, скрытые верхушками деревьев. Этот приток назывался Хета, что на языке давно исчезнувшего из этих мест народа значило – «тень». Вода стала прозрачной, и лодка скользила по отражающимся в реке облакам.

Река текла длинной дугой среди лесов. Где-то впереди над деревьями вился дым. Чем дальше плыла лодка по реке, тем дым этот становился темнее. Он поднимался жирным, клокочущим столбом строго вверх.

Лес вскоре расступился и стал виден источник дыма.

На холме неподалеку догорали руины какого-то замка. Три его башни из пяти грудой камней валялись на склоне; одна, дальняя, хоть и раскрошилась наполовину, но по-прежнему стояла с единственной уцелевшей стеной. От пятой, центральной, остался жалкий оплавленный огрызок. Огромные камни, из которых была сложена башня, растеклись как масло на огне, и, застыв, образовали у самой земли странную массу с жутко торчащими фигурами.

В разбитых стенах замка видна была сохранившаяся кое-где роскошная мебель, висела еще громадная люстра с драгоценными камнями, сияли погнутые серебряные вешалки с остатками гардероба на них, а из скривившегося окна выглядывала упавшая и расплавившаяся наполовину золотая статуя. Вокруг замка, который уже не горел, но все тлел и чадил, толпились люди, кто-то на конях, кто-то с повозками. У подножия холма раскинулась приткнувшаяся к реке деревушка. Некоторые дома были сожжены и чернели углями. Сардан не заметил никакой системы в расположении сгоревших деревенских дворов – там один, через улицу наискось другой, еще через улицу третий, а потом сразу два. За деревней до опушки леса расстилались убранные поля.

Рыбак прибил лодку к причалу и угрюмо покосился на Ашаяти. Она ухватилась за сваю дрожащими руками и медленно переползала на пирс. Сардан же, выпрыгивая на землю, едва не перевернул лодку. Рыбак промолчал, но стоило пассажирам сойти на берег, вызывающе стукнул о причал веслом и отчалил. Оказавшись на середине реки, лодочник выхватил из-под банки полено и швырнул в сторону причала. Полено крутанулось в воздухе и глухо бухнуло в спину Ашаяти. Девушка возмущенно взвизгнула, резко вскочила на ноги, позабыв о всех перенесенных на воде лишениях, схватила с земли первый попавшийся камень и бросила в лодку. А оттуда уже летело второе полено, за ним третье, четвертое. Ашаяти не осталась в долгу и все пускала и пускала в лодку камни до тех пор, пока у лодочника не закончились снаряды. Кто выиграл артиллерийский бой осталось неизвестным, но каждый из его участников считал победителем себя.

Сардан поплелся к замку. Пробираясь дворами, он наткнулся на крестьян, толпившихся возле господских коней с богатыми седлами. Начала разговора музыкант не застал.

– В позапрошлом году-то с братом проказничали – два вечера пили-пьянствовали, а потом навеселе все село пожгли, ни одного двора в живых не оставили!

– Коли господа чего делают, стало быть – так и надо!

– Меня самого порол брат его, Гавриил Козявочник. Меня порол, мать мою порол, сына порол и свинью мою порол.

– Надо было пороть – порол. Господин зря делать не станет! Человек он не такой, благодетельный!

– А как бывало! Едет вот господин мимо двора – зовет, смеется, выходишь, а он ногой тебя – хлоп! шмяк! – хохочет, придавил, говорит, козявку вонючую. А я смотрю на него, больно мне, хоть плачь, лежу, гляжу снизу – а он сияет, как солнце! Святая душа!

– Эх, как же теперь без господина? Кто нам жить позволять будет?!

Сардану пришлось сойти с дороги – грязь стояла доисторическая, целое болото. В это болото потихоньку свешивались нищенские деревенские дома, пустые давно амбары, обветшалые, заброшенные хлева и курятники. Ашаяти исподлобья, со стыдом и жалостью поглядывала на разоренные огороды, на тощих ослов, на разбитые свинарники и на грязных, насупленных мужиков.

Музыкант прошел дворами, взобрался на пригорок и зашагал к замку.

Отсюда хорошо видна была неравномерность разрушений. Камни были оплавлены по-разному. От некоторых стен не осталось вообще ничего, тогда как соседние с ними стояли как ни в чем не бывало – совершенно неповрежденные. Одна струя пламени, похоже, врезалась в центр, другая, очевидно, поверх ворот, третья, возможно, в башню, смотрящую на деревню. Сардан совсем помрачнел. Он и подумать не мог, что все будет так серьезно.

У замка ржали кони, стучали повозки, кто-то раздраженно орал команды. Когда Сардан добрался до полуразрушенной арки ворот, навстречу ему выскочил конник с саблей и перегородил дорогу. Волчья морда, грязные клыки, серая, немытая шерсть, в которой запутался позавчерашний ужин. Шварзяк поднял саблю и ткнул в музыканта.

– Ступай вон, морда поганая! – рявкнул волк.

Сардан остановился. Позади его догоняла Ашаяти. В глазах девушки разгоралось воинственное пламя.

– Я музыкант по…

Он не успел договорить. Шварзяк двинул коня, и Сардану пришлось отпрыгнуть в сторону.

– Да мне хоть сопля из носа! – сказал шварзяк. – Ну-ка беги отсюда, пока на куски не порубили!

Ашаяти стремительно выхватила оба своих меча (или ножа, тут уж как посмотреть), да так неожиданно, что перепугавшаяся лошадь встала на дыбы и чудом каким-то не вывалила седока не землю. Сардану пришлось перехватить девушку за плечи.

– Я прибыл по заданию от ханараджи! – сердито сказал музыкант.

– Ах ты, подлюка, на шварзяков прешь! – завопил волк на развоевавшуюся девушку. – Сволота немытая! Девка безусая!

– Что там за погром? – из-за стен вылезли еще трое шварзяков: один на лошади, двое пешком.

Следом за ними нарисовалась целая толпа, но те пока просто наблюдали.

– Да пес с вами, – струхнул Сардан и потянул Ашаяти к себе, но девушка не поддавалась. – Пошли отсюда.

– Тебе кто разрешил идти?! – вмешался второй конник и вылупил глазищи. – Кто такие? Почему еще живы?

– Рубануть их разок, а потом разговаривать! – добавил пеший.

– Девка-то какая страшная, – прокомментировал еще один.

Ашаяти совсем потеряла голову, рванулась было вперед, но Сардан с трудом остановил ее, ухватил за талию обеими руками и оттащил себе за спину.

– Сам-то сукин сын собачьих кровей! – огрызнулся Сардан.

– Шварзяков-то! Шварзяков! – так возмутился комментатор, что не мог ничего сказать, давился воздухом, открывал рот и выдавливал из него одних «шварзяков».

– Мы уходим, – сказал Сардан и шагнул назад.

– Я тебе уходим! – завопил самый первый конник и дважды шагнул вперед, взмахнул саблей.

– Руби и с концами, – серьезно, с видом большого авторитета заявил второй всадник. – Прям в ухо!

Сардан схватился за «поносный» свисток, а тем временем из-под мышек у него вылезли два клинка Ашаяти, которая вспылила настолько, что намеревалась драться с врагами своими прямо из-за спины музыканта.

– Один шаг – все дохлыми псинами поляжете! – угрожающе бросил Сардан и так грозно сдвинул брови, что половина шварзяков разом отступила.

Даже тот, второй на коне, мигом подрастерял заносчивости и лихо струхнул. А лицо первого исказила карикатурная злоба.

– Разок свистну – кишки по всему замку собирать будете! – сочинял музыкант.

Еще шаг назад.

– Так что, рубать? – как-то очень уж неуверенно проговорил конник с саблей, поглядывая назад, на отползающих товарищей.

– Рубай! Делов-то, – разрешил один из пеших и тотчас отбежал к оплавленным стенам.

Свистну сейчас, думал Сардан, беспокойно косясь по сторонам, поляжет и Ашаяти. А кого из шварзяков, может, и не заденет – без усиливающих инструментов шамейха бьет не так и далеко, да и остатки стен – серьезная преграда звуковым волнам. Сбежать не получится, разве если одному, но такой вариант он и не рассматривал.

– Что за баталия? Кого рубите? – послышался насмешливый голос откуда-то из толпы.

И тотчас, небрежно распихивая собравшихся, из-за разбитой арки выехали двое на конях. Первый был в белоснежном, чистеньком мундире с двумя рядами золотых пуговиц, с украшенными серебристым шитьем воротником и рукавами, с внушительными кистями на золоченых эполетах, золотистыми двойными лампасами на белых брюках. Шерсть на морде его была аккуратно уложена грядками, в зубах торчала лакированная трубка из какого-то светлого дерева, изрядно поцарапанная заточенными клыками, на одном глазу – черная повязка. На второй лошади сидел натуральный толстенный боров с жирным пятаком и маленькими глазками на бледно-розовой физиономии. Боров был выряжен в золотого цвета мундир, поверх которого нацепили целиком золотые, совсем уж нелепые на пепелище доспехи. Пуговицы, скреплявшие их, сделаны были из драгоценных металлов. На голове свиньи лежал издевательски изысканный парик голубого цвета – с завивкой наверху и прямой внизу.

Чудная парочка протолкалась сквозь толпу и выехала к музыканту. Тот сразу сообразил, что перед ним начальство. Кто-то из этих двоих непременно должен быть Одджи, главарем шварзяцкой шайки, и вряд ли – свинья.

– Это еще что за чудище двухголовое? – удивился шварзяк с трубкой.

Ашаяти притихла и, высунув голову над плечом Сардана, с интересом разглядывала необычайных персонажей. Музыкант почувствовал, что она трется щекой о его щеку и невольно покраснел, заулыбался.

– Да вы же музыкант! – угадал боров. – Музыкант, которого нам обещали!

Голос борова был мужским, но таким нежным, что музыкант принял его сначала за женский.