Стихия смерти

– Я вылечу тебя, но будет очень больно.

– Да мне и помирать-то не страшно!

Дева, ничего не ответив, взялась за дело. Уложив старца на чистое полотно, дала ему выпить браги, скрутила толстую затычку, и вложила в рот ткань. Сама немедля, накалила нож на огне, и начала срезать загнивающую плоть. Старик от невыносимой боли пытался кричать, но скоро брага и забытье сделали своё дело, и он обмяк.

Почистив нагноение, она взяла варево и просто залила его в рану, обмотала плотно тканью, вынула затычку и стала дожидаться, пока старик придет в себя. Очнувшись, он терпеливо выпил горячий отвар и снова отключился. Так продолжалось несколько дней. Луз раз в день меняла повязку, поила старика горячим отваром и кутала его подстилками. Воин, что за ней присматривал, несколько раз уже спрашивал:

– Ну что, живой хоть там старик?

Дева же кивала головой и продолжала лечение. Дней через десять, сняв повязки, Луз и старик увидели потихоньку затягивающуюся рану. Он обрадованно вскрикнул:

– О, Боги! Ты излечила меня. Каждый день буду возносить молитвы за тебя!

Луз, зарделась от удовольствия, а на глаза навернулись слезы:

– Вдруг кто-то также спасет моих близких. Ты так похож на моего брата Тара. Вылитый он, просто будто постаревший.

Девушка всхлипнула. Старик погладил девушку по руке:

– Ну, ну. Рано ещё отчаиваться, а может, и правда их кто-то спасет.

Луз вскинула голову и радостно закивала:

– Я верю тебе.

Старик никак не мог поверить в излечение и всё расспрашивал деву:

– И чего ты такая искусная в знахарстве в столицу не подалась? Я не слыхал о тебе.

– Да знахарей там и так хватало. Да и не хотела я от родных далеко уходить.

На конце фразы голос её предательски охрип, выдавая горечь потери. Теперь же все чаще приходила она по вечерам к нему. Просто сидела рядом, спрашивала о здравии или рассказывала о семье. Старец же Талха утешал травницу, и скоро они знали друг о друге почти всё. Он был менялой – и время от времени наезжал в Вересово царство для покупки снадобий, а уж потом продавал их с большой выгодой в Кристадин.

– Талха, а ты такой израненный был, как ты вместе с севинцами оказался?

Старец удобно устроился на лежаке, давая понять, что история будет долгой и отвечал:

– Да, как обычно, товары менял. Ведь у вас в царстве скоро праздник намечался – Вересова ночь, в честь окончания сбора вереса и заготовки снадобий целебных. Я загодя приехал и разумел, как обычно закуплюсь после гуляний и отправлюсь восвояси.

Девушка, широко открыв глаза, неожиданно перебила старика:

– И сам праздник видели? Ночные кострища, танцы длинных плащей и жертвы богу Ветра?

Талха, спокойно выслушав её, закивал головой и, добро улыбнувшись, продолжил:

– Конечно, и не один раз.

– Охх, и я хотела бы побывать в Треве, в такой-то день! Ни разу не бывала, ведь я родилась в семье скотоводов и травников. Мы всегда подле вересовых полей жили да за скотом ухаживали.

Старик утешающе погладил её по руке и пообещал:

– Я тебе все расскажу, что сам повидал. А теперь-то там и глядеть не на что – все начисто пожгли.

Они оба горестно вздохнули, каждый по своим печалям, и Талха продолжал:

– Рассказать расскажу, только не горюй сильно, сделанного не воротишь, а там скоро видно будет, чего ждать. Может радость, а может и горе.

Расправив плечи, девушка улыбнулась:

– Ох, Талха какой ты мудрый. Обещаю, не буду скорбеть раньше времени.

Тот, довольно крякнув, начал историю:

– Вот так-то лучше! Ну, в первый раз я увидел празднества Вереса давным-давно. В те года приехал я в Треву едва ли не впервой. Город, украшенный охапками лиловых цветов вереса, ветер, разносивший сладкий аромат травы повсюду, громадные кострища, собранные загодя и везде нарядные севинцы, одетые в плотные красные длинные плащи, завязанные на шее зеленоватой широкой тесьмой. Все куда-то спешили, готовясь к вечеру, ведь согласно вашим поверьям, именно Бог Ветра подарил скудным пустошам верес, вот тогда и стало процветать Вересово царство. В сумерках собирались знатные севинцы в громадном поле, усаживались на длинные полые деревья вокруг самого большого кострища и, когда всходила луна, освещая мрак, главный знахарь, одетый в самый длинный красный плащ, с головой, украшенной венком из вереса, почти без цветов, сплетенным из гибкой зелени. Он возжигал длинный факел и три самые большие кострища, густым басом запевая легенду о появлении Вересова царства:

Земли были пустынными, твердь скудной, ничего не росло на ней, покуда не появился однажды тут странник. Из его котомки выглядывал куст с маленькими листочками и мелкими лилово-розовыми цветками, расковырял он землю палкой, воткнул растение и тихо прошептал:

«Ну и что ж, что неказист,Зато благами отпущен.Будь, хоть цветок, хоть листПольза людям от тебя будет.Аромат сладостный,Красота цветков,Лекарем для них станешь.Нарекаю вересом,Расти никогда не перестанешь»

Что это был за странник и откуда он появился – никто не ведал. Да только верес заполнил скудные пустоши: разрастался и цвел, земля наша стала богатой, даруя пропитание севинцам и исцеление болящим.

«Славься, Бог Ветра, давший нам верес! Прими наши жертвы!Блага просим для Вереса царства!»

Служки выводили несколько небольших черных коров без рогов и по знаку, поданному главным знахарем, втыкали большие тесаки в бока и сцеживали хлынувшую кровь в широкие миски. Он продолжал петь и севинцы вместе с ним неистово голосили:

«Славься Бог Ветра, давший нам верес!

Прими наши жертвы!

Блага просим для Вереса царства»

На последней фразе знахарь выливал сцеженную кровь в костры, туда же бросал миску с маслянистой жидкостью. Пламя вспыхивало почти до небес, перемешиваясь с кровью, маслом, ветками и сухой травой.

Тут Луз оживилась и гордо добавила:

– Вот мы то масло и заготавливали каждый год. Такое ароматное, а какое целебное! А коров, что для приношения выводили на праздник, ангусами кличут.

Старик одобрительно закивал и продолжил:

– Ну а после громадное поле освещалось множеством зажжённых костров. Вокруг жертвенных кострищ молодые девушки танцевали танец ветра и после, почти к рассвету, прыгали через пламя. Кто выше всех прыгнет, тот будет здоров и удачлив весь год.

Старик устало откинулся на лежанку. Луз сразу вскочила, поправила подушки позади со словами:

– Ой, совсем заговорила тебя, Талха. Окрепнуть надобно после ранения, сейчас снадобье и питье горячее принесу.

Он благодарно закивал травнице. Старик выпил целебный настой, вздрогнув несколько раз от обжигающего до самого нутра напитка, пообещал:

– Там много еще чего было. В другой раз расскажу.

Девушка улыбнулась и, поблагодарив, попрощалась с Талхой.

Следующим вечером, сменив повязки и смазав раны травяными мазями, Луз заметила, что старец болезненно морщится.

– Сильно нога болит?

Тот несколько раз прерывисто вздохнул и утвердительно кивнул в ответ.

– Потерпи, Талха, сейчас заварю кору, чтоб боли облегчить. Травница ловко развела небольшой костер, принесла две холстины, из одной достала – несколько кусочков коры и покрошила на дно котелка, из другой – стебли и листья вереса.

Тут старик, что с интересом следил за ней, спросил:

– Ой, это листья вереса что ль? С корой вместе замешиваешь?

Травница кивнула:

– Это снадобье мы с матушкой готовили, когда раны ещё не затянулись и ноют.

И продолжила готовить отвар. Она поворошила листочки вереса в котел, залила толчку доверху водой и в самом конце добавила стебли. Костер уже потихоньку догорал, травница разворошила угли и приспособила в них котелок, время от времени она помешивала булькающую жидкость и постаралась отвлечь старца от боли разговорами:

– Ловко ты листья вереса узнал!

– Ну чего дивиться? Ведь сколько лет ездил душистыми полями его.

– И правда, кусты вереса благоухали почти все время. Мы так привыкли к сладковатому аромату, что и не замечали его. Цветы – мелкие да лиловые цвели почти весь год, а вот созревал он в полную силу – летом. Из стеблей вереса масло давили, а листья годились для целебных отваров и снадобий.

Вдруг она огорченно замотала головой и остановилась, досадуя:

– Не умею я так складно сказывать, как ты.

Талха улыбнулся и успокоил травницу:

– Да всё ты умеешь. Я уже представил, как верес поспевает, хоть и видел растение повсюду. А вот как снадобья делаются и как траву срезают, ни разу и не задумывался.

Успокоенная Луз вновь продолжила:

– Как стебли наливались соком, тогда срезали их вместе с листьями, цветами и складывали в жбаны. Придавливали сверху тяжестью, а из отверстия, что сбоку проделано, стекало целебное масло.

Тут травница передвинула котелок на землю, взялась тряпицей за его край и слегка наклонив, ловко сцедила снадобье в чашу. Она протянула дымящееся густое варево старцу и наказала:

– Выпей залпом.

Талха, испив глоток за глотком питье, облегченно выдохнул и откинулся на лежак. Луз участливо взяла его за руку и продолжила:

– Масло вереса тут же разливали по сосудам и в прохладные погреба отправляли, а потом везли в столицу через месяц, как масло отстоится.

– Как и в этот раз. А после я и другие торговцы прикупали вересовы снадобья и отправлялись восвояси …

Не договорив, старик резко замолчал, будто что-то важное всплыло в памяти.

– Чего случилось?

– Да припомнил событие одно, когда был в Треве, перед нападением темной армии.

Девушка пристально вгляделась во встревоженное лицо старца и терпеливо ждала, покуда он молвит о произошедшем.

– Да в соседнем дворе, в котором я издавна останавливался, какая-то полоумная бабка всё ходила, про пожарище сказывала. Невысокая согбенная старуха, а голос такой визгливый, истошный, будто до костей пробирал. Как вечер наступал, так она выходила из двора и пронзительно выкрикивала, стуча клюкой по домам.

– Кровь повсюду, кровь! Ручьями потечет багрень! Ох, вскоре пепелище вместо царства нашего окажется! Огонь пожрет всё, нету спасения от них. Видела, я всё видела!

Мне аж самому не по себе становилось. Кто-то смеялся в ответ, а несколько семей сразу уехали в пограничное селице. Долго ей вещать не пришлось, накануне празднества напали темные силы и пожгли все дотла. Думали,

старуха-то полоумная, а вот сбылись её видения.

Талха замолчал и задумчиво глядел в прошлое. Луз придвинулась ближе и, потеребив старца за руку, зашептала:

– А у нас за неделю до празднества все масло покрылось изнутри сосудов мутной слизью, а когда вскрыли несколько бутылей, словно прогорклые помои, пенилось и кукожилось оно на земле. Ни одного снадобья не осталось из нового урожая.

Старец закивал и сокрушенно заметил:

– Ох, послушали бы старуху, сколько в живых людей осталось бы!

И они скорбно замолчали, вспоминая темные дни нападения, пожарищ и смертей. Новость об излечении безнадежно больного старика облетела поселение, и местные потянулись за помощью к Луз, и потекли вновь разговоры о приближающейся напасти – темной армии. Каждый раненый пересказывал, что ему пришлось вынести во время нападения. С некоторых пор по ночам девушку стали мучать кошмары, будто она на полу в темной комнатушке и знает, что вот-вот ворвется зло. Сердце начинало болезненно сжиматься, ей хотелось вопить от страха, но из пересохших губ не вылетало ни звука. Казалось, еще чуть-чуть, и она задохнется от ужаса. Со стоном облегчения Луз стряхивала с себя бязь паутины и страха, и сразу же ей вспоминался брат.

Глава IV. Тар

Сердце Луз совсем истомила тревога, и как-то в сумерках она поделилась со старцем опасениями, разрывавшими душу:

– Ох, не знаю, что и делать.

Он придвинулся поближе и сочувственно спросил:

– Случилось чего?

– Да один и тот же кошмар снится, а потом сразу в голову мысли о брате приходят.

– Может, пройдет?

Травница заходила по двору, досадуя:

– Да я уж и настой с вереса пью перед сном, все равно жуть такая снится.

Он сочувственно покачал головой и подозвал Луз к себе:

– Иди сюда, чего скажу. Слыхал я, что морин снаряжаются в столицу. Попросись и ты, может, найдешь пропавшего брата.

Девушка задумалась и, улыбнувшись, согласилась:

– Так и сделаю! Спасибо, отец.

Когда же стало известно, что воины вскоре отправляются в Орсу, упросила главу разрешить и ей с ними поехать. Тот, потерев подбородок, отвечал:

– Ну что ж, сбирайся. Вроде б не лазутчица ты.

Сам же, когда снаряжал людей, отвел в сторону воина и зашептал:

– Присматривай там за Луз. Кто знает, может, и врет.

Воин внимательно слушал, кивал:

– Знахарка она хорошая. Вон, смотри, как старика излечила! Но если что не так, убью её сразу!

В длинную телегу набились воины, Луз и ещё одна женщина. Дева смотрела вслед удаляющемуся поселению и родной земле. Казалось, она оставляет здесь сердце.

По дороге травница примечала невиданные ранее растения, деревья и людей, хотя, сейчас всё виделось заброшенным и разграбленным. В Орсу они въехали через несколько дней, и их запыленная повозка остановилась возле крайних домов столицы. Луз искренне надеялась отыскать брата.

Тем временем Тар очнулся с криком на губах. Еле разлепив веки, сквозь щёлочки опухших глаз, оглядел пространство вокруг. Дощатые стены, охапки сена, словно стойла в конюшне, но здесь доски шли от потолка и до пола.

Облизав пересохшие губы, парень попытался встать, но слабость свалила его на пол, а нестерпимая жажда не отступала. Полежав, отдышавшись, он встал на четвереньки и пополз. В углу стояла деревянная плошка с жидкостью.

Сделав рывок, оказался рядом с ней. Жадно схватил и, сделав несколько глотков, резко выплюнул.

– Тьфу, мерзость какая. Кровь налили!

И с размаху грохнул плошку обратно в угол. Сам же отполз к дальней стене и погрузился в тяжелое забытье. Словно всполохи освещали память – произошедшее накануне.

Огонь, крики людей, запах крови, внезапно открылись двери дома и ворвались несколько темных воинов. Вот уже и руки связаны веревкой, во рту кляп, его заталкивают в громадный амбар, где такие же, как и он, молодые мужчины. Связанные, пораненные, в глазах каждого ярость и боль. Не давая опомниться пленникам, воины забирали по несколько человек в день.

Потом слышались, будто издалека, звуки воя, раздирающие душу. Словно вся тоска мира соединялась в этих стонах. Севинцы падали на пол, им хотелось закрыть уши и ничего не слышать.

Вот пришла и его очередь. Мужчин отвели во дворец, затолкали в узкую темную комнату, забирали по одному. Тар почувствовал себя скотиной, которую ведут на убой. Душераздирающий вой раздавался совсем близко. Его поволокли следующим. И когда он открыл глаза, жмурясь от света, то заметил, как другой воин оттаскивал тело из зала – посиневший, с вываленным на бок языком чернильного цвета. Больше ничего не успев заметить, он оказался в тронном зале.

Высокий воин быстро приблизился к нему, смотрел прямо в глаза, не мигая, словно гипнотизируя, наложил ладони на область сердца. Все померкло в глазах, стало тяжело дышать. Казалось Тару, что вытягивали его душу медленно, по капле. Ему хотелось кричать от боли и тоски, но сил не доставало. Снова и снова видел он черные ладони перед собой, потом ощущал их жар на грудине. Совсем обессилев, Тар упал на пол. Последнее, что он слышал перед забытьем – чей-то нечеловеческий вой.

Проснувшись, молодой мужчина потряс головой, пытаясь вспомнить или совсем забыть недавние события. Вновь пополз он к плошке в углу, вновь плевался от содержимого. Но и сам не замечал, как выпивал её до конца. С кровью силы быстро восстанавливались, а память становилась, словно сито. До боли знакомые образы ускользали, будто в тумане, и на третий день Тар уже не помнил, как его звали, откуда он родом, из какой он семьи и что его любимицей была младшая сестра Луз.

Утром в каморку вошел коренастый темный воин, подал темное одеяние и оружие – боевой топор с длинной рукояткой.

– Теперь ты – панорам – воин армии Тьмы.

Облачившись, новоявленный панорам преданно ждал дальнейших приказаний.

Тара, как и всех новообращенных отправили в казармы. Они оглядывали друг друга, без любопытства просто запоминая детали, словно заново знакомясь, хотя многие были из одних поселений.

На следующее утро их разбудил громкий окрик командира отряда с командой: «Стройся»! Молодой воин вскочил с дощатой лавки, схватил выданный топор, и вместе со всеми выбежал из длинного строения. Воины строились, кто-то не понимал, что делать и сразу же получал пинки и указания более опытных. Начальствовал ими крепкий панорам, одетый почти также как они все – темные портки и рубаху с длинными рукавами, опоясанный бордовым кожаным широким поясом и ножнами, из которых выглядывала рукоятка меча, его так и звали – Командир. У обычных воинов был черный широкий пояс и вооружены они были боевыми топорами с длинной рукояткой. Осмотрев их и увидев, что кто-то не взял оружие, рьяно гаркнул на провинившегося, и тот мигом отправился за своим топором. Командир зычно скомандовал:

– Шагай!

Он развернулся и они двинулись в сторону другого строения. Немного пройдя, они зашли под вытянутый дощатый навес, опиравшийся на высокие деревянные сваи. На земляном полу стояли вытянутые деревянные кормушки.

На дне которых виднелись освежеванные тушки животных. Панорам завидев мясо, оживились и бросились к нему. Смачно чавкая, они пожирали только что умерщвлённую плоть, кровь брызгала при сильных надкусах в стороны. Тара затошнило, но кто-то подтолкнул его ближе к кормушке и он жадно набросился, как и все, на мясо. Отхватив первый кусок, даже не прожевав, проглотил его и стал разрывать зубами свежую плоть, а когда от укуса кровь брызнула из внутренности тушки, воин почувствовал приятное чувство сытости. Несколько панорам подносили в опустевшие кормушки куски мяса для особо ненасытных. Наевшийся Тар отер измазанное в крови лицо и смахнул ошметки разодранной плоти, вытер руки об одежу и с легкостью забыл недавнее чувство брезгливости и тошноты перед трапезой.

Дребезжащий голос командира, словно путеводный маяк, указывал, куда им надо идти и что делать. После кормёжки воины бодро затопали за пределы казарм. Шли они недолго, дома и строения остались позади и перед ними раскинулся громадный лагерь. Множество панорам сражались друг с другом под присмотром командиров, оттачивали удары и боевые приемы в рукопашной схватке, другие воины, обнаженные по пояс боролись без оружия, колошматя противников особенно рьяно. Над лагерем стоял гул стонов боли, полученных от особо жестких ударов и довольных криков одержанной победы.

Тара, как и всех новообращённых панорам, отправили сражаться без оружия. Через несколько дней тренировки друг с другом, его противником назначили опытного панорам. Тар кружил перед воином, уворачиваясь от хлестких ударов. А панорам просто шел напролом, словно не чувствуя удары, которые наносил ему Тар и, подбежав совсем близко к нему, резко ударил его под дых.

В глазах замелькало несколько солнц, пошатнувшись, он упал, и вязкая темнота накрыла его. Тар очнулся от несильных пинков и все того же дребезжащего голоса, приказывающего собираться. Вскочив, он потряс головой, но сильной боли не почувствовал. Словно в тумане, оправившись, Тар догнал свой отряд и затопал вместе со всеми.

Вечером повторилась утренняя трапеза, и дни неотличимо замелькали друг за другом. Менялись лишь тренировки в военном лагере, усложнявшиеся с каждым разом, прибавлялось оружие, противники назначались командирами все более сильные, а ощущения от полученных ударов становились все менее чувствительными, и боль почти уже не ощущалась, мысли и интерес к жизни словно стирались с течением времени. Но через какое-то время Тар стал будто слабеть, и замечал то же за другими. Командир с ехидным оскалом объявил после вечерней кормёжки:

– Скоро полнолуние, уж напьетесь свежей крови. Завтра можете отсыпаться весь день. Да здравствует Темный властелин и дикая ночь!

Стоявшие рядом молодые воины, так же, как и Тар, повторили возгласы Командира. Но что будет завтра, видно, знали лишь опытные панорам, несколько которых всегда приглядывали за молодыми. Воины улеглись на жесткие лавки и проспали почти сутки.

Дребезжащий голос Командира разбудил их, приказав живо строиться и вооружиться острыми ножами. Непроглядная тьма, множество зажжённых факелов, гул и топот собиравшихся в отряды панорам. В передовых отрядах кто-то зычно крикнул:

– Да здравствует Темный властелин и дикая ночь!

И они быстрым шагом выдвинулись из казарм. Тару передалось нетерпеливое ожидание и возбуждение от опытных панорам. Впереди бежали несколько особо резвых с факелами, которыми они возжигали колья, стоящие вдоль дороги и тянущиеся до самого моря. С каждым пройденным шагом воины убыстряли ход, нетерпеливо торопясь к началу события. Отряд Тара находился почти в самом хвосте воинов и, когда они остановились возле площади, он лишь издалека смог рассмотреть двух одетых во все черное мужчин.

Один из них держал в руках животное, вот он вскинул блеснувший в лунных лучах кинжал, резко всадил в животину, кровь брызнула в стороны, попав ему на лицо. Он склонил голову и, подойдя к высокому крепкому воину, что-то ему отдал. Через некоторое время воин возжег кострище, и площадь огласил грозный вопль:

– Да здравствует Темный властелин и да начнется дикая ночь!

Он взошел на пьедестал и сел на трон, барабанщики начали неистово стучать. Панорам топали в ответ барабанной дроби, издалека стал доноситься какой-то топот. Нараставшее напряжение разливалось в воздухе, завершившись небольшой паузой и громким заключительным стуком по барабану. Тут же, вынув ножи, воины рванули назад от площади вглубь города. Тар мчался вместе со всеми и увидел огромное стадо косуль, и яростно кидавшихся на них панорам. Они перерезали глотки животным, жадно припадали к шеям и пили их кровь. Молодой воин, подталкиваемый со всех сторон жаждущих добычи и крови охотниками, не раздумывая, не евши целый день, догнал косулю. Она вырывалась из рук, трепыхаясь, он чувствовал страх животного перед смертью. Но, не раздумывая, пырнул ножом шею добычи, ощущая, как теплая кровь потекла по рукам и он, прильнув к ране, стал её пить. Живительная влага сразу же проникла в глубины нутра, от удовольствия он аж причмокивал и, насытившись, отбросил обескровленную тушу на землю. Не видя и не замечая ничего вокруг, бежал в поисках добычи и свежей крови. Через несколько часов, наполнившийся до краев Тар, пошатывающийся и осоловевший, стал искать свой отряд.

Лицо его было перемазано кровью, со слегка присохшими багровыми подтеками на шее, одежа была изляпана, с прилипшими ошметками плоти и внутренностей животных, глаза багровели довольным блеском, в которых человеческого почти не осталось. Он равнодушно осматривал молодых воинов, что выглядели точно так же, как и он, тушки мертвых косуль с вывернутыми внутренностями, валявшиеся повсюду, и опьяневших панорам, неспешно искавших своих, время от времени благодарно крича:

– Да здравствует Тёмный властелин!

Дошагав до казарм, панорам валились на дощатые лавки и засыпали мертвым сном. Тар, еле переставляя ноги от усталости и бродившей в нем крови животных, завалился на лежак и тут же провалился в забытье. Всю ночь он ворочался и беспокойно стонал во сне, ещё даже не рассвело, а молодой воин отчего-то резко проснулся. Он беспомощно оглядывался, пытаясь осознать, где находится. Приглядевшись, он с облегчением узнал казарму, окружавших воинов, что спали мертвецким сном, помотал головой, словно стряхивая с себя остатки видений, и вдруг вспомнил сон, от которого он пробудился.

Невысокий вытянутый дом, вокруг заросли кустов с маленькими листочками, мелкими лилово-розоватыми цветами, знакомый гомон голосов и будто кто-то уже открыл дверь и звал:

– Иди скорей, лепешки уже готовы.

Тар быстро перемахнул околицу, подбежал к дому и почти увидел знакомое и родное лицо. И тут он проснулся.

Сердце забилось и застучало ещё сильнее, будто какие-то кусочки из прошлой жизни всплыли в памяти, но отдавались они тягучей и гулкой болью в груди.

Тар затаил дыхание и несколько раз проговорил про себя то, что происходило во сне, будто чувствовал, что может забыть обо всем увиденном и что рассказывать о таком никому не стоит.

Рядом на соседней лавке заколотил ногами воин и стал кричать:

– Мама, мама! Нет!

С резким криком он внезапно проснулся и стал оборачиваться по сторонам, пытаясь прийти в себя. Вид у него был почти безумный: всклоченные волосы, слюнявый рот, шмыгавший нос и растертые багровые подтеки от вчерашнего пира. Парень заметил, что Тар не спит, на цыпочках подбежал к нему и сбивчиво, глотая окончания слов, заговорил: