Полная версия
Инвестком
Леонид Подольский
Инвестком
Игорь Полтавский встретил Ирину Барзани в Инвестторгбанке на Кутузовском. Он в первый же момент обратил внимание, как быстро и уверенно Ирина вписывает в договор условия доступа к ячейке, давая одновременно пояснения клиентам. Те, в отличие от Барзани, выглядели растерянными. Они, по-видимому, не очень хорошо понимали, о чём идёт речь и лишь молча, с напряжением, но и доверчиво ловили каждое её слово. Игорь почувствовал лёгкую зависть. В последнее время он оказался не у дел, Ирина же, похоже, преуспевала. Между тем совсем недавно всё было наоборот: Полтавский успешно работал, доллары текли рекой, а Ирина казалась неудачницей.
Пути их пересеклись несколько лет назад в «Жилкомплексе». У Игоря была своя группа, почти фирма в фирме: помощница, которая занималась оформлением, а нередко и подделкой документов и относила их в «Мосжилсервис», агенты, диспетчеры, секретари на телефоне. В основном Игорь занимался неприватизированными комнатами – это был конвейер, в месяц продавали пять-десять неприваток. Ему удалось договориться с гендиректором Алексеем платить всего десять процентов, но Алексей был доволен, потому что Игорь приносил «Жилкомплексу» наибольший доход. Между тем Ирина лишь время от времени появлялась на фирме вместе с подругой Милой, когда у них – не слишком часто – находились клиенты. Игорю она, с ее утрированными кавказскими чертами лица, с большим, с горбинкой носом, с заметным акцентом, особенно проявлявшимся, когда Ирина волновалась, казалась чурковатой неумехой, случайно подавшейся в риэлторы. Мало ли людей в ту пору пытались заниматься недвижимостью. Работа вроде бы чище и интеллигентней, чем в торговле, в немалой степени бумажная, с документами, и притом, считалось, денежная.
Это было время, когда жизнь рушилась, наука умирала, институты закрывались, заводы стояли, миллионы людей теряли работу и профессии, зарплату не платили месяцами, десятки тысяч семей, сотни тысяч людей поодиночке или группами срывались с насиженных, ставших неприютными мест и ехали на заработки в Москву, где сливались финансовые потоки из всей обездоленной, разворованной России, а нередко и из ближнего зарубежья, где бурлили и рождали жизнь нефтедоллары.
Россия хирела и обезлюдевала, Москва строилась и росла. Нувориши, нефтяники из Тюмени, газовики, разбогатевшие чиновники, прокурорские работники и прочие силовики, предприниматели средней руки, нередко из бывших союзных республик, изредка беженцы из Чечни, пристроившиеся в Москве на рынках, директора, нажившиеся на приватизации, картёжники, преуспевающие торговцы, мошенники разных рангов, наркокурьеры, золотодобытчики, проститутки, уволенные из нищей армии офицеры, тысячи иногородних, в поисках лучшей доли устремившиеся в Москву, среди них даже беглый металлургический барон из Казахстана – все ехали в столицу, покупали квартиры и комнаты. Кто – жить, кто-то на всякий случай или для регистрации. Купить жильё в Москве считалось отличной инвестицией и великой удачей.
Игорь предпочитал работать с людьми небогатыми и непритязательными. Эти не гнули пальцы, не артачились, неприватизированные комнаты шли нарасхват. Набрать агентов представлялось делом несложным: страна была охвачена безработицей. Игорь подсчитал: с каждых четырёх объявлений в газете «Из рук в руки» приходил один человек. Потом, правда, не из всякого получался агент. Одни исчезали, находили другие занятия, у кого-то работа не клеилась, но и тех, кто оставался, вполне хватало. У Полтавского имелось важное преимущество – он купил для оформления подставные дома в Тверской области вокруг города Вятичи. С первым домом его обманули местные маклеры, всучили полуразвалившийся бревенчатый домик за полторы тысячи долларов. Но вскоре Игорь освоился и стал покупать развалюхи с участками за двести зеленых. В документах почерневшие от времени избушки на курьих ножках числились жилыми домами. Через эти халупы и шло оформление. Сначала на имя покупателя приобретали давно заброшенное жильё, потом мнимое жилище через «Мосжилсервис» обменивали на комнату в Москве, продавец комнаты получал деньги, на него переоформляли развалюху в Вятичском районе, почти всегда без оконных рам и дверей, а иногда и без крыши, но выписывался он не в деревню, а по какому-то своему адресу. У Полтавского оставались доверенности, – всё то же самое повторяли по новой. Каждый дом перепродавали десятки раз. Это напоминало вечный двигатель, но считалось совершенно законным; Игорь все отладил, как на настоящем конвейере.
В отличие от него агенты своими подставами не обзаводились, тем самым они оказывались надолго привязаны к Полтавскому. Через некоторое время самые ушлые из них уходили. Редко кто заводил своё дело, чаще начинали заниматься квартирами. С квартирами, а особенно с приватизированными комнатами работать было намного сложнее. Там сделки происходили значительно реже, зато новичок мог со временем начать работать самостоятельно, то есть превратиться в чёрного маклера (иногда они оставались в «Жилкомплексе», но работали на свой страх и риск) – такой агент срубал бывало со сделки не двести долларов, как у Игоря, а две-три тысячи баксов, но не чаще, чем раз в несколько месяцев.
Ирина Барзани когда-то начинала агентом в том же «Жилкомплексе». Однако быстро сориентировалась и ушла – фирм в Москве к середине девяностых развелось великое множество, – но через год вернулась вместе с Милой. В «Жилкомплексе» имелись немалые преимущества: Алексей и Борис – гендиректор и заместитель – не давали рекламу, на всех приходился лишь один телефон и всего одна комната для переговоров (если второй риэлтор приводил клиентов, Алексей с Борисом уступали свою), зато они располагали печатью и брали по-божески, но главное, в «Жилкомплексе» не нужно было платить налоги, и Алексей с Борисом ни во что не вмешивались. Так вот, у Ирины с Милой сделок было немного, да и те нередко сопровождались скандалами. После того, как они снова исчезли из «Жилкомплекса», Алексею долго пришлось ездить в суд – Ирина с Милой продали квартиру и получили деньги, а запивший продавец забыл купить новую и не стал выписываться.
С Ириной Барзани Полтавский в прошлом почти не общался. Он был человек не слишком общительный, вовсе не душа нараспашку, в «Жилкомплекс» приходил строго по делу, для встреч с клиентами и со своими агентами и мало интересовался делами других. К тому же в какой-то момент у него с Ириной случился конфликт, так что дело едва не дошло до драки. Вышло это так: Ирина попросила оформить продажу ведомственной неприватки для своей клиентки Таранцевой, которая покупала квартиру. Та оказалась женщиной с нелёгким характером и дурацкими принципами, завистливой и скандальной: она упорно не хотела собирать документы для обмена и получать разрешение у собственной давней знакомой, считая, что всё обязана сделать фирма. При этом она постоянно пеняла, что Игорь берёт за работу немалые деньги. Продолжалась эта история довольно долго, пока не взбунтовалась Рита, агент, много раз попусту ездившая в Кунцево.
– Представляете, – запинаясь от злости и обиды рассказывала Рита, – завод уже несколько лет не работает. На территории одни бомжи и собаки. Заводоуправление закрыто, везде железные двери и амбарные замки, только изредка появляются непонятные девочки. Женщины, что должна дать разрешение, нет неделями, и никто не знает, когда она будет. Это её соседка, нашей Таранцевой, они раньше сидели в управлении в одной комнате, вместе пили чай, с мужиками гуляли. Таранцевой ничего не стоит зайти к ней домой и взять бумагу. Это она нарочно, сволочь, чтобы я каждый день ездила в тмутаракань… Там даже телефон отключили. Её заело, что фирма берёт с нее деньги. Будто мы обязаны бесплатно корячиться.
В конце концов, пришлось пожаловаться Ирине. Барзани обещала поговорить с Таранцевой, но обещание не сдержала. И вот, когда комната с великими муками была продана и Таранцева получила свои доллары, Ирина потребовала заплатить ей двести долларов за вариант.
– Я полагал, что оказываю вам услугу или что заплатит Таранцева, – возразил Игорь. – Если вы хотели получить деньги, нужно было предупредить заранее.
– Я могла бы обратиться к Воронскому, – со свойственной южанам вспыльчивостью, так что даже акцент стал резче, почти закричала Барзани. – Вы взрослый человек, сами должны понимать. Давайте двести долларов.
Она наступала на Игоря со всей своей двухсотдолларовой яростью, теснила грудью и прижимала к стене: Игорю показалось, что Барзани хочет его ударить – он не знал, что делать с этой одержимой, не бить же и не отталкивать женщину.
В тот день они расстались почти врагами, некоторое время даже не здоровались. Но постепенно страсти улеглись, ни Игорь, ни Барзани никогда не возвращались к этому неприятному эпизоду, и со временем Игорь убедился, что Ирина Барзани очень даже неглупая женщина. Примерно год спустя она обратилась к Игорю снова. На сей раз Ирине требовалось устроить российское гражданство для своих грузинских родственников.
Сама Ирина была из Грузии, из Тбилиси, как оказалось, йезидка[1] – раньше Игорь про йезидов никогда не слышал. Ирина приехала в Москву с родителями и почти взрослыми детьми в период короткого, но слишком бурного правления Гамсахурдиа. Хотя она и её родные внешне совсем не отличались от грузин, их напугали лозунги победившей на тот момент партии: «Грузия для грузин», начинающаяся гражданская война и нарастающая разруха. В Москве Ирина почти сразу устроила себе российское гражданство и приобрела квартиру. Позднее Игорь поинтересовался у Алексея, как она сумела это провернуть.
– Обыкновенно, как все, – усмехнулся Алексей; он как раз собирался в суд и злился на Барзани, – через фиктивный брак. С настоящим мужем она развелась специально ради фиктивного брака, а он воспользовался случаем и женился на бывшей любовнице, грузинской еврейке, и уехал с ней в Израиль. А Ирина выселила из Москвы алкоголика.
2У Игоря к тому времени имелся налаженный канал для оформления гражданства и регистрации в Смоленской области. Года за два до того он продавал комнату таджикской семье, зарегистрированной в Холм-Жирковском. К удивлению, у таджиков, недавно зарегистрированных в Кулябе, оказалось российское гражданство. Рахматулло, глава семейства, человек продвинутый, недавний инженер, занимавшийся теперь мелкой торговлей, похвастался, что оформил гражданство в Холм-Жирковском, и предложил Игорю помощь, за деньги, конечно, – регистрировать в этом райцентре и делать гражданство всем желающим.
Потребность оформить регистрацию появилась у Игоря очень скоро, однако канал дал осечку. Рахматулло привёз из Холм-Жирковского паспорт с печатью о регистрации, но сопровождающие документы оказались перепутаны, из Москвы человека не выселяли. Рахматулло поехал снова и опять привёз не те бумаги. Его вины в этом не было, документы неправильно оформляли в милиции. Но Игорь больше не мог ждать, дело прогорало, он потребовал адрес следующего посредника. Рахматулло, слегка посопротивлявшись, сдался и навсегда выпал из цепочки.
Следующей оказалась Татьяна. Игорь, предварительно созвонившись, купил билет – четыре часа в купе до станции Сафоново и он попал в другой мир. В Сафоново было темно и безлюдно, жалкие домишки тонули среди сугробов. Игорь переночевал в пустой и убогой гостинице с удобствами в конце коридора и с первым семичасовым автобусом отправился в Холм-Жирковский.
Татьяна с семьёй – муж, родители и дети-школьники – как и Рахматулло и ещё несколько десятков семей, были то ли беженцы, то ли мигранты из охваченного гражданской войной Таджикистана. В самый разгар войны, оставив семью в посёлке, где жили почти одни русские, но всё равно стало опасно, где давно закончилась всякая работа и люди сидели без денег и без надежды выбраться в Россию, где иные, не выдержав, всё бросив, уезжали в никуда – Татьянин муж с бригадой строителей отправился в Смоленскую область: в Холм-Жирковском строителям обещали за работу жильё. Они проработали почти год, но их обманули. Тогда на помощь неумелым мужьям отправились жёны, более искушённые в тонкостях жизни, человеческих душ и поселковой дипломатии, с последними запасами быстро обесценивающихся денег. Татьяне, отчасти благодаря этим деньгам, а отчасти благодаря проявленной к ней жалости, удалось зацепиться за нищий посёлок почти на самом западном краю необъятной, но недоброй к своим российской земли, получить кособокий домик с двориком и маленьким садом у самой околицы, где давно никто не жил.
Когда Игорь вышел из автобуса, было ещё совсем темно. Он долго не мог сориентироваться. Вместо автостанции перед ним располагался пустырь, на пустыре – маленький домик. Безлюдье, сугробы, метель. Чуть поодаль чернели разбросанные пьяно дома, так что невозможно было определить, где проходит улица. Пока рассветёт следовало дожидаться на крошечной автостанции, но там оказалось очень жарко и грязно, свободные места отсутствовали напрочь и прямо на полу вперемешку спали похожие на бомжей мужики и бабы. К тому же Игорю требовалось спешить, чтобы застать Татьяну дома. Её дом должен был находиться в конце перпендикулярной улицы. Впрочем, назвать это улицей было нельзя: широкое поле с глубокими ямами, занесёнными снегом, куда провалишься – погибнешь, не докричишься; со стогами сена под снегом, напоминающими горы. Понять, где тротуары, не было никакой возможности; дома, вместо того, чтобы располагаться по прямой линии, разбросаны были самым причудливым образом, и ко всему – метель. Игорь, проклиная всё на свете: эту глушь, российскую дикость и неустроенность, мороз, свои городские сапоги и слишком тонкую дублёнку – ноги и уши даже под опущенной бобровой шапкой начинали мёрзнуть – шёл вдоль улицы, стараясь держаться ближе к заборам, но заборы не были сплошными, по ту сторону время от времени злобно бесновались собаки. Иногда собаки выскакивали на улицу или на заменявшее её снежное поле, тогда приходилось их обходить, делая большой крюк и сильно рискуя провалиться. Наконец, Игорь добрался до Татьяниного домика. Тот оказался кривой, приземистый, чуть ли не до окон врос в засыпанную снегом землю, но какое это сейчас имело значение – в нём были свет, тепло, жизнь. Во дворе залаяла собака, Игорь долго стучался в заледеневшее слепое окно, пока, наконец, к нему вышел – в валенках и телогрейке – Татьянин отец. Сама Татьяна уже с час, как ушла торговать на рынок. Вслед за Татьяниным отцом Игорь прошёл в дом.
– Будет часа через два-три, – сообщила Татьянина мать. – Вот так каждый день, до рассвета. Бывает, совсем ничего не продаст, только замёрзнет. Люди-то сидят без денег. Не думала я, что так повернётся жизнь. Я в Таджикистан в своё время ехала по комсомольской путёвке…
Она предложила Игорю позавтракать и он сидел в тепле, на старом, потёртом, перевезенном из Таджикистана диване, смотрел старенький телевизор и наслаждался домашним уютом, пока не появилась Татьяна. Она оказалась пышной – Игорь заметил, что в Холм-Жирновском чуть ли не все женщины отличались полнотой из-за хлебно-картофельной диеты, – но крепкой, с золотыми зубами, выдававшими уроженку Средней Азии или очень глубокую провинциалку. Татьяна быстро перекусила и повела Игоря в центр, где располагалась районная администрация; там же, рядом с администрацией, находилась и торговая площадь. Собственно, никакую площадь Игорь не обнаружил, скорее это был пустырь, кое-где окружённый деревьями, среди которого одиноко стояла парочка летних киосков. По периметру пустыря вдоль забора стояли женщины, разложив прямо на снегу сумки и развесив на деревьях и заборе нехитрый товар. Татьяна торговала в основном одеждой, которую привозила из Лужников.
– Вот моё место, – показала она Игорю на пару огромных клетчатых сумок для челноков и тут же обратилась к стоявшей рядом с такими же сумками женщине. – Макаровна, посторожи ещё немного, только сбегаю в администрацию.
– Тоже наша, из Таджикистана, – сообщила Татьяна, едва отошли, – несчастная женщина. Муж у неё был водитель, передовик, как получили независимость, связался от безвыходности с наркоторговцами. Одни его кинули, другие что-то заподозрили и зарезали. Перерезали горло крест накрест.
Расспрашивать про наркоторговцев было некогда. Татьяна с Игорем вошли в двухэтажный уродливый дом с облупившейся штукатуркой – это и было здание районной администрации, – и прошли по пустынному тёмному коридору со скрипучими полами. Татьяна, велев ожидать, юркнула в одну из дверей. Через пару минут навстречу Игорю вышла глава администрации, бедно и просто одетая женщина с грубыми чертами лица. Вместе с Татьяной они отвели Игоря в дальний угол коридора.
– У вас всё неправильно, – Игорь достал документы, – надо переделать листок убытия и регистрационный талон. Не понимаю, почему ваши милиционеры ничего не умеют. А лучше верните деньги, я всё сделаю в другом месте. С вами замучаешься… – Игорь разговаривал слишком резко, он это сознавал, но остановиться не мог – устал от дороги, от снега, от холода, а главное, от этого убогого места, от которого невольно портилось настроение. Хотелось побыстрее закончить все дела и уехать в Москву, никогда больше сюда не возвращаться.
Во взгляде главы администрации появилось что-то жалкое, жадное. Никогда раньше Игорь не встречал такой взгляд. Так могут смотреть только задавленные нуждой люди.
– «Не отдаст, – понял Игорь, – за эти деньги она скорее удавится».
– Всё сделаем, – подтвердила догадку Игоря глава администрации, – научимся. Не боги горшки обжигают. Вы погуляйте пока, я сама сбегаю в милицию к начальнику. Это здесь рядом. Через час приходите.
Проводив Татьяну к её торговому месту, Игорь принялся бродить по площади. Обойдя десятка два женщин, торговавших кто чем прямо из одинаковых клетчатых сумок, вернее, просто стоявших на морозе, потому что покупателей совсем не было, Игорь свернул в переулок, где располагались несколько маленьких магазинчиков. Народ толпился лишь у одного, где торговали водкой, дешёвым вином и ещё какой-то жидкостью для протирания стёкол, похожей на самогон. Игорь начинал мёрзнуть. Чтобы согреться, он зашёл в фанерный магазинчик напротив, где продавали соленья. В магазинчике было пусто, только двое мужиков, купив по солёному огурцу, стояли в углу и пили, крякая, мутную дрянь. Потом и они, слегка пошатываясь, вышли.
– А вам чего? У меня тут огурчики малосольные высшего класса. Совсем недорого, – обратилась к Игорю дородная золотозубая продавщица в полушубке с большими красными руками; она едва помещалась за прилавком, забитым ящиками.
– Если можно, погреться, – попросил Игорь.
– Да, я смотрю, вы не здешний, в таких ботиночках по морозу, – словоохотливо пожалела продавщица.
– Они с мехом, – возразил Игорь.
– А толку-то что. Мы здесь все ходим в валенках. Россия. Я сама тут недавно, не могу привыкнуть. Одни алкаши, – гигантше явно хотелось поговорить с приезжим. – Мы сами из Таджикистана. Посёлок недалеко от Душанбе. Там так не пили. Хорошо жили, фруктов много. Пока они не сбесились, все передрались между собой.
– Я так и не понял, кто там с кем воевал? – спросил Игорь.
– Так и мы не очень понимали. Кланы… Исламисты… То какие-то юрчики[2] с вовчиками[3], то кулябские с курган-тюбинскими, то гармские, то какая-то «молодёжь Душанбе»[4], то Народный фронт Таджикистана… Там одно время всё возглавлял уголовный авторитет Сангак Сафаров… Вроде бы за конституционный порядок… Друг друга резали как барано́в… Израиль вывез своих евреев спецсамолётом, а мы, русские, как всегда, оказались никому не нужны. Наших стали резать просто за то, что русские… В феврале в девяностом году устроили бойню. Несколько сот человек… Женщин заставили раздеться догола и бегать по кругу, пока те выбирали… Я сама видела в Душанбе: подошли к офицеру человека четыре и порезали ножами. Как овец режут. Кровь хлестала, кишки вылезли на землю. Никто не подошёл, боялись. Женщин насиловали и убивали. А бывало наоборот. Сначала убивали, потом издевались над мёртвыми… – лицо продавщицы задёргалось и пошло красными пятнами. – У нас в посёлке шахта была, цветные металлы добывали, руду. Всё разрушилось. Мы им промышленность десятки лет строили, ехали по комсомольским путёвкам, а теперь всё, ничего не осталось. И наших там больше нет, разве что самые несчастные…
Её рассказ прервал вошедший в магазин пьяный. Игорь, погревшись ещё минут пять, вышел на улицу.
Через час документы в самом деле были в порядке.
– Приезжайте, – приветливо и, как показалось Игорю, заискивающе, попрощалась глава администрации, – выручайте нас. Мы тут, сами видите, как сидим. Можете прямо ко мне, без Татьяны.
– Не хочется Татьяну обижать. Хорошая женщина, – промямлил Игорь.
Выйдя от главы администрации, Игорь забежал на торговую площадь попрощаться с Татьяной. Она уже складывала вещи. Торговать было бесполезно. Покупателей не было.
– Приезжайте, Игорь Григорьевич, будем вас ждать, – ласково сказала Татьяна, сверкнув золотыми зубами. Игорь хотел уйти, минут через пятнадцать отходил автобус в Сафоново, но Татьяна его остановила.
– Извините, Игорь Григорьевич, я вот что хотела спросить. Можно в Москве купить комнату? Для дочки, хочу пристроить в институт. Пусть живёт по-людски. Сами видите, как мы тут маемся. Перспектив никаких. Ни заработков, ни пенсии. Начудили Горбачёв с Ельциным.
– Самые дешёвые комнаты стоят тысяч десять долларов[5], – сказал Игорь.
– Сколько лет работать, – вздохнула Татьяна.
Игорь больше в Холм-Жирковский не ездил. Пристроил посыльным дальнего родственника, журналиста. Тот за пятьдесят долларов всегда был готов подработать. Этот родственник первым делом сократил цепочку посредников, выбросив из неё Татьяну. Игорь промолчал. Для дела так действительно было лучше. Да и не было у него никаких обязательств перед Татьяной.
Когда родственник отправился в очередной рейс регистрировать кого-то в Холм-Жирковском, Игорь попросил его узнать, нельзя ли сделать гражданство для сестры Ирины Барзани с мужем. К тому времени пару раз гражданство в Холм-Жирковском уже оформляли. На сей раз, однако, Александр Суворин вернулся с категорическим отказом.
– Не только гражданство, вообще запретили регистрировать чурок. Одних славян. Особенно строго с Грузией. Из Грузии не только грузин, но и славян велели не регистрировать; и вообще от лиц с грузинскими фамилиями, даже граждан России, советовали держаться подальше.
Существовала ли действительно какая-то письменная инструкция, кто её составлял, каким эвфемизмом обозначалось слово «чурки», был ли это устный приказ, узнать не представлялось возможным, но повеяло чем-то давно знакомым, советским, ясно было – не местный начальник милиции придумал такую инструкцию. За деньги Холм-Жирковский жадюга зарегистрировал бы любого, даже после того как вернулся из командировки в Чечню, где, по слухам, участвовал в допросах с пристрастием, так что на него заведено было уголовное дело, и где, по словам главы администрации, подхватил серьёзную ксенофобию. Да, явно не от него исходило – начальник был так напуган, что отказался оформить гражданство даже по двойному тарифу.
«Точно по Льву Толстому, – подумал про себя Игорь, – мы любим людей за то добро, что им сделали. И, соответственно, наоборот: ненавидим за причинённое зло». Игорь не стал говорить это Александру Суворину. Тот был наполовину славянин и мог обидеться за Россию. К тому же не так давно в своей «Новой русской газете» он писал довольно пасквильные статьи о Шеварднадзе и Грузии и брал интервью у Ардзинбы[6]. Причём не просто брал интервью: целую неделю за счёт абхазов отдыхал в санатории, развлекался, охотился с тамошними политиками и привёз домой целых два чемодана вина. Спорить с ним Игорю совсем не хотелось.
После неудачи в Холм-Жирковском пришлось использовать корейца Цоя, хотя этот канал был для Игоря совершенно не выгодный. Цой не так давно приехал из Казахстана, куда несколько десятилетий назад по воле Сталина, позаимствовавшего опыт ассирийских и вавилонских тиранов, сослали предков Цоя подальше от японских границ. Поначалу, когда Цой пришёл покупать приватизированную комнату, Игорь принял его за очередного неудачника, заброшенного в Москву распадом Союза. Таких в те годы встречалось великое множество. Почуяв, что почва разверзается под ногами и что привычная жизнь рушится, что они в считанные дни стали чужаками, люди срывались с насиженных мест и бежали в Россию, в Москву – бродили неприкаянно и хватались за любую работу в почти несбыточной надежде устроиться. Цой, однако, оказался вовсе не неудачником. Напротив, он был очень даже успешен. Он, как рыба в воде, плавал в ельцинской взбаламученной России, заводя знакомства и делая одновременно множество разных хитрых дел. Комнату, как оказалось, Цой покупал вовсе не для жилья, а исключительно для своих комбинаций – для каких, Игорь догадался много позже, когда арестовали полковника с Арбата, через которого Цой оформлял российское гражданство для особо важных персон. И выписаться в Холм-Жирковский Цою потребовалось совсем не от безысходности. У него к тому времени имелась московская регистрация, но вовсе не по адресу недавно купленной в дорогих переулках недалеко от Курского вокзала квартиры (регистрироваться по месту жительства Цой не хотел, как и почти все занятые рискованным бизнесом дельцы), а по ложному; на самом деле это оказался адрес известного московского кинотеатра. Однако начальник паспортного стола, зарегистрировавший Цоя по сходной цене, неожиданно умер, и комбинатору потребовалась помощь, чтобы сняться с фальшивой регистрации, а заодно и замести следы.
