Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Старшина остановил свою группу. Обойти минометчиков, конечно, можно. Они с головой погрузились в свою работу и, скорее всего, с разговорами приставать и не станут. Но стреляют-то они куда? По тем остаткам бригады, что с утра, закрепились и стойко держат оборону? Куда они, с божьей и румынской помощью и везением спасшиеся из-под расстрела и вырвавшиеся на свободу, и сами путь держат? Так эта немчура будет по ним же минами шмалять? Да еще и прорываться явно помешает. Не-е-ет, такую позицию целой оставлять никак нельзя. Придется атаковать, тем более что и внимания на них никто не обращает…

Старшина тихонько передал по цепочке распоряжения. Пленного немца он поручил самому в бою бесполезному солдатику, Ефимову, приказав, если что, убить того без промедления. Ефимов отвел Шмидта за кусты и уложил на землю лицом вниз, настороженно став над ним с карабином. Остальные бойцы рассыпались в стороны и приготовили оружие. По сигналу старшины в немцев почти одновременно полетели их же гранаты, крутясь в воздухе деревянными ручками и выписывая белесым дымком горящих пороховых замедлителей замысловатые змейки. Гранаты еще не упали, как залегший за деревом Майсурадзе открыл огонь из поставленного на сошки трофейного пулемета, молниеносно пережевавшего слева направо металлическую ленту. Бросив по гранате, бывшие пленные вразнобой пальнули из карабинов, коротко застучал единственный автомат.

Сгрудившиеся вокруг минометов расчеты начали валиться на землю от прилетевшей с тыла пулеметной очереди, в первые мгновения не слыша за собственным равномерным грохотом чужих выстрелов и не понимая, что происходит. Потом среди них упали гранаты. Рванули. Очевидно, одна из гранат удачно подорвала боеприпасы, вызвав мощную детонацию – от четырех расчетов на ногах не осталось уже никого. Среди дымящейся груды тел сиротливо продолжали стоять лишь два скособоченных миномета – остальные разметало ударной волной. Два раза пришлось стрелять только Якобеску – первым выстрелом он метко снял с крыши корректировщика с биноклем, а вторым – его помощника. Остальные красноармейцы, передернув после первых выстрелов затворы карабинов, больше и не увидели подходящих для себя целей.

Цыгичко скомандовал, и красноармейцы, выставив примкнутые штыки, побежали проверять, кто уцелел. Такие нашлись и их, все больше возбуждаясь и гордясь легкой победой, деловито и безжалостно докололи. Чумаченко снял с шеи упавшего на утоптанную землю корректировщика бинокль и полез по приставленной лестнице на его место на крышу. За ним увязался старшина. Видно сверху было отлично. Через две улицы в высыпавшихся окнах полуразрушенных домов мелькали редкие вспышки винтовочных выстрелов и пулеметных очередей. Стреляли и из окопов, обозначенных свежей вырытой глиной, и из-за каких-то бревен, деревьев, груд камней и прочих мало-мальски подходящих укрытий. Там были наши. Немецкие позиции сверху просматривались еще лучше. Со стороны собственного тыла немцы не маскировались. Зачем?

Атаковать немцы в ближайшее время явно не собирались. Просто окружили и, чтобы русские не расслаблялись, изредка постреливали в ту сторону, опасаясь больше их прорыва. Цыгичко с Чумаченко, показывая друг другу пальцами, легко засекли две пулеметных точки и несколько расположившихся во дворах и на улицах солдатских групп, скрытых от фронтального огня противника, но хорошо видимых сверху-сзади. Немцы сидели или слонялись без дела. В пределах видимости было их до роты.

– Слушай, старшина, – тихонько обратился к командиру Чумаченко. – А минометчики среди нас есть?

– Я тоже об том подумал – спустись вниз – проверь.

Среди красноармейцев никто с минометами раньше дела не имел. Раздосадованный младший сержант подошел к лестнице и опечалил старшину:

– Никого.

– Жаль, – покачал головой старшина и стал спускаться. – Слушай, а чего наш союзник возле них вертелся? Га? Может, он умеет с ними обращаться?

Они подошли к крутящему ручку вертикальной наводки румыну. На уровне его проломленного прикладом носа бинт пропитался кровью насквозь

– Морта, – гнусаво сказал румын и показал пальцем на открытый лоток с минами, миномет, а потом махнул вперед, добавив:

– Джермани. Бух! – показал двумя руками взрыв.

– Умеешь из него стрелять? – спросил Чумаченко, добавляя к вопросу жесты.

– Да, – ответил общим для обоих языков словом Якобеску. На самом деле, ему лично стрелять из миномета еще не доходилось, но несколько раз во время учений и один раз, выгоняя венгров из Северной Трансильвании, он наблюдал, как это делает со своими солдатами его давний приятель и собутыльник взводный Диникэ. От всяких там буссолей, квадрантов, угломеров и прочих заумных слов сержант был далек, но, как снимать с мин предохранительные колпачки, как добавлять на стабилизатор дополнительные заряды, что надо сделать, чтобы мина легла ближе или дальше – разбирался.

Из двух оставшихся в торчащем положении минометов, Якобеску выбрал один. Жестами попросил младшего сержанта помочь растащить наваленные вокруг немецкие трупы в разной степени целостности. У одного из трупов он предусмотрительно снял с пояса полевую сумку. Из нее достал исписанный непонятными ему словами блокнот и карандаш. На чистом листе грубо набросал рисунок: хата, на крыше которой остался старшина с биноклем, позиция миномета, сарай слева, соседская постройка справа, отдельные деревья и знак вопроса впереди. Чумаченко его понял, ласково обматюкал, довольно похлопал по плечу и побежал обратно к старшине. Румын жестами попросил двух красноармейцев поднести поближе контейнеры с минами. Прямо на позиции уже лежали в беспорядке после прокатившейся взрывной волны несколько 3,5-кг осколочных боеприпасов с оперенными стабилизаторами на концах. Динике ему когда-то пояснял, что мины снабжаются основным зарядом внутри хвостовика-стабилизатора, которого хватает, если расстояние до цели близкое. Ну, а, если нужно пальнуть дальше, на хвостовик надеваются дополнительные, в виде плоского разрезанного кольца матерчатые картузы с прессованным порохом внутри.

Немцы стреляли только с основными зарядами – видно русские позиции были недалеко. По всему, немецкие должны быть еще ближе. Значит, жерло ствола нужно будет задрать еще больше, чтобы мина пошла по более крутой траектории и не долетела до позиций союзников. Пока он разбирался с вертикальной наводкой и, крутя рукоятку червячной передачи, до отказа поднимал дуло над двуногим лафетом, прибежал обратно черноусый младший сержант. На рисунке добавились два крестика и примерное расстояние до них. Румын понял и ткнул пальцем, по какой цели он будет стрелять. Чумаченко бегать туда-сюда не стал, кричать на русском языке в окружении немцев тоже было не желательно и он, в качестве связного, отрядил к старшине одного из красноармейцев. Еще двоих оставил помогать румыну, а остальные, на всякий случай, заняли круговую оборону.

Горизонтальной наводки не хватило и Якобеску, призывно махнув одному солдату, переставил с его помощью двуногу в нужном направлении; перекрестился; махнул стоящим рядом красноармейцам, чтобы они присели и закрыли уши; поднял с земли мину; выдернув за тесемку чеку из предохранительного колпачка, отбросил его в сторону, обнажив чувствительный взрыватель; опустил мину в ствол до половины; разжал ладони и присел, зажимая уши ладонями, сам. Громкий, с непривычки бьющий по ушам даже через неплотно прижатые ладони хлопок. Через несколько секунд впереди раздался взрыв, который сержант выделил из общей какофонии боя.

Связной слетел по лестнице вниз и передал Чумаченко поправку:

– Вправо двести метров, дальше на тридцать.

Чумаченко кивнул и написал эти цифры на плане в блокноте. Якобеску глянул на данные, барабаном горизонтальной наводки сместил ствол миномета до отказа вправо и слегка опустил. Вторая мина. Горизонтальной наводки не хватило – пришлось опять переставлять двуногу. Третья мина – теперь на двадцать метров влево и ближе. Есть! Четвертая мина лопнула на земле метрах в пяти от пулеметного расчета и, как ей по нормативам и положено, уничтожила все живое в радиусе шести метров, новоиспеченный минометчик для верности положил примерно туда же еще две мины. Выжившие немцы, не догадывающиеся, что по ним лупят с тыла, расползлись по более, как они думали, надежным укрытиям.

Еще шесть мин пошло на второй замеченный пулемет. Якобеску приловчился в наводке по грубым поправкам старшины и довольно успешно согнал немцев с неукрепленных насиженных позиций в полосе метров примерно в сто пятьдесят перед обороной окруженных русских. Ему подтаскивали лоток за лотком, и он бил и бил, пока не вышли боеприпасы. Теперь, покуда гансы не опомнились и опять не сомкнули кольцо, нужно было прорываться на ту сторону. Красноармейцы нашли початый железный контейнер с уже снаряженными запалами ручными гранатами на длинных ручках и разделили между собой. Чумаченко забрал из хаты несколько белых льняных полотенец и, разрезав на половинки, раздал солдатам. Хоть бы еще свои не постреляли: форма-то на всех немецкая.

Старшина построил отряд, Иоганна опять в первый ряд с Ефимовым за спиной, и – вперед. А что такого? Солдаты вермахта торопятся на передовую, проклятых большевиков бить. В следующем дворе, куда мины не смогли залететь из-за слишком близкого расстояния, к ним репейником, так и не поняли из-за чего именно, прицепился обер-лейтенант с красными злыми глазками и запахом испорченных зубов. Иоганн ему что-то объяснял, но тот был непреклонен, гневно кричал и махал в сторону левой рукой, придерживая правой висящий на груди автомат. Потом немец, заметив на рукаве румына, выглядывающем из-под плащ-палатки, фельдфебельские шевроны, принялся кричать уже лично на него. Перевязанный Якобеску, вовсю мычал, показывая рукой на свои окровавленные бинты – проклятый фашист не отставал. Тогда румын зачем-то клацнул каблуками и сделал рукой нацистское «хайль». На них обернулись еще несколько слонявшихся по подворью немцев. Все с оружием на груди или за плечами, но подозрения они пока не выказывали – просто смотрели, развлекаясь руганью своего командира на чужих солдат.

Якобеску повернулся к переодетым красноармейцам и махнул рукой в сторону, куда указывал немец. Отряд послушно повернул и зашагал в новом направлении. А немец все не успокаивался – продолжал шуметь. Бывшие пленные его напрочь не понимали, а Иоганн, естественно, не мог перевести его требования на русский. Да и, кто знает, что там этот Иоганн на самом деле говорил этому приставучему гансу? Может, правду рассказал? Предупредил? Развязка наступила, когда на шум из ближайшей мазанки вышел еще один фашист с пистолетом, правда, в кобуре, но с властным выражением на породистом лице и плетеными серебристыми шнурами на погонах. Еще какие-то непонятные для бывших пленных значки серебристого и бронзового цвета украшали его грудь. Этот майор не бушевал – он спокойно стал у небольшого отряда на дороге, поднял руку и властно скомандовал: «Хальт!». Иоганн опять что-то начал объяснять, но фашиста это, как видно, не устроило: он покачал головой и, опять что-то приказал. А что? А хрен его понимает. Похоже, влипли. Майор, наконец-то, потянулся к небольшой черной кобуре на пузе.

Чумаченко решился и, шагнув к нему с дурным выкриком «яволь», неожиданно с разворота заехал под каску железным затыльником приклада и крикнул: «Бей!» Немец, так и не успев отстегнуть крышку кобуры, пластом рухнул на спину. Чумаченко, как на занятиях по штыковому бою, шагнул ему в след и ударил примкнутым на ствол плоским лезвием в грудь. Остальные бойцы, державшиеся настороже, тоже моментально подключились к схватке; а вот реакция немцев немного запоздала. Когда до находившихся поблизости фашистов дошло, что с этим незнакомым отрядом в камуфляжных накидках что-то не так, не все из них еще оставались живыми.

Обер-лейтенанта, первым поднявшего хай, застрелили из парабеллума; двух ближайших немцев срезали одной длинной очередью из автомата, в другую группу полетела, крутясь колесом, их же граната на длинной ручке. По сидевшим в дальнем углу сада фашистам застрочил, держа пулемет на весу, Майсурадзе. Он ни в кого не попал из бешено трясущейся скорострелки, но немцы бросились на землю, плотно в нее вжались и стрелять в ответ не спешили.

– За мной, бегом! – закричал старшина. – Не отставать.

Они выскочили на деревенскую улицу; сходу, больше не скрываясь, открыли огонь по выглянувшим на выстрелы из ворот трем немцам с карабинами в руках; пробежались взбесившимся табуном диких лошадей по упавшим и еще не до конца умершим телам; в следующем дворе походя застрелили двух безоружных кашеваров в грязных, когда-то белых, передниках поверх солдатской формы. Взятый в плен Шмидт бежал наравне со всеми. Он даже помог, что-то крикнув высунувшемуся сбоку немцу, который после этого опустил прикладом на землю свой карабин. Зря опустил. Расслабившегося немца спокойно закололи штыком в спину. Откуда-то из-за кустов раздались одиночные выстрелы – один из красноармейцев рухнул. Его, раненного, подхватили под мышки и, поддерживая с двух боков, заставили переставлять ноги вместе со всеми. С раной, живы будем, потом разберемся.

Когда добежали до следующего плетня, старшина приказал своему запыхавшемуся воинству остановиться. Вдоль улицы целеустремленно вздымала пыль сапогами, наверное, целая рота, построенная повзводно. За спинами мерно колыхались короткие стволы карабинов, в первых рядах каждого отделения пулеметчики несли на ремнях или плечах свои смертоносные машинки. На таких буром не попрешь – враз схарчат и имени не спросят. А сзади осторожно, стараясь зря не нарываться на пулю, догоняют те немцы, которые их обманчивую сущность уже раскрыли.

– Старшина, – подошел, шумно дыша один из красноармейцев. – Там, возле хаты, бронетранспортер стоит.

– Ну, – согласился старшина. – Стоит. Я его тоже видел. Так и что?

– Я шофер. Думаю, смогу его завести.

– Завести сможешь? Допустим. А управлять?

– Старшина, – влез в разговор Чумаченко. – Пускай быстрей заводит. А там уж как-нибудь поведет. Иначе – всем кирдык будет. Через пару минут нас догонят те (показал рукой за спину) и тогда эти (кивнул головой на проходящую по улице роту) нас просто касками закидают и сапогами затопчут.

Возле сиротливо застывшего за хатой «ханомага» немцев не было. Вызвавшийся справиться с вражеской техникой боец быстро (желание жить подгоняло) заскочил через заднюю распахнутую двойную дверь в длинный бронированный корпус, пробрался на место водителя и удовлетворенно отметил, что оно не особо отличается от места в его привычной зисовской трехтонке: та же баранка и шкалы приборов впереди, те же три педали внизу, те же ручки переключения скоростей и ручного тормоза справа. А вот и заветный переключатель электрического стартера. Раскрученный двигатель взревел, смачно харкнул бензиновым выхлопом и подгорающим маслом и равномерно затарахтел на холостых оборотах. Остальные солдаты, помогая друг другу, полезли в транспортер, загрузив вперед ослабевшего раненного товарища и почти по-приятельски подтолкнув пленного. Вовремя погрузки откинулся простреленным телом назад и упал Ефимов – товарищи подхватили его, сразу обмякшего, и затащили вовнутрь. Впереди над короткой стальной крышей, прикрывающей от непогоды лишь места водителя и командира, через прорезь широкого броневого щитка выглядывал оставленный немцами на вертлюге пулемет. За него стал разбирающийся в дегтяреве Чумаченко. Нашлось место и для трофея Майсурадзе – второй вертлюг, уже без щитка, был закреплен над перемычкой кормовых дверей. Остальные солдаты, усевшись на протянутые вдоль кузова длинные, из деревянных реек, скамьи, пригнулись пониже, оставляя над наклонными бортами лишь глаза под глубоко нахлобученными чужими касками. Поехали.

В захлопнутые кормовые двери на прощанье безвредно постучались и ушли в рикошет пули осмелевших преследователей, Майсурадзе дал по ним короткую отсекающую очередь и заставил отпрянуть. Самозваный мехвод, слишком сильно газанул, еще не освоившись с чужими педалями, и резко дернул тяжелую полугусеничную махину с места; разогнал, переходя на вторую скорость; с легкостью подмял под себя хлипкий плетень вместе с деревянной калиткой и с лязгом, переваливаясь на неровностях, выполз на улицу. Немецкая рота все еще тянулась своим третьим взводом мимо, когда сбоку на нее неожиданно выскочил взбесившийся бронетранспортер. О том, что его могли захватить русские, немцы даже не предположили. Мало ли, может, контузило водителя или управление потерял из-за ранения. Они просто попробовали разбежаться с его пути, но стрелять и забрасывать гранатами даже не пытались.

Разбежаться удалось далеко не всем: несколько человек, к злорадству красноармейцев, были под удивленные вопли опрокинуты на пыльную утоптанную сельскую дорогу и размазаны в кровавое месиво. Не считая нужным больше скрываться, старшина приказал бросить гранаты и открыть огонь. К все еще продолжающемуся везению беглецов добавился и обнаруженный под одним из сидений «ханомага» деревянный ящик с тридцатью яйцеобразными гранатами М-39. Гранаты, уютно лежавшие в фанерных гнездах-клетках, как проверил старшина, были уже с вставленными запалами. И конструкция этих запалов, на первый взгляд, была сходна с запалами уже знакомых им «картофельных толкушек». Разнились они только тем, что скручиваемый круглый предохранительный колпачок сам был прикреплен к вытяжному шнуру, в отличие от выпадающего фарфорового колечка у «длиннорукоятных» М-24.

Стараясь не высовываться выше борта, беглецы метнули гранаты в обе стороны – не попавшие под колеса и гусеницы угнанной бронемашины фашисты расшвыривались ударными волнами, секлись тонкими осколками, падали под пулями открывших следом огонь трофейных автоматов и двух пулеметов. Обзор у водителя был недостаточен: только две узкие щели, прикрытые триплексами, спереди и слева. Восьмитонная угловатая машина задела угол стоящей в следующем дворе мазанки; с легкостью снесла его, притрусив своих «пассажиров» соломой с рухнувшей крыши; подмяла под себя своим зауженным капотом несколько молодых деревьев; насквозь проломилась через какую-то деревянную постройку, давя, как оказалось, переполошившихся кур, еще не съеденных немцами; опять увеличила скорость на огороде; отбросила в сторону армейскую повозку с дико заржавшими стреноженными лошадьми; проломилась сквозь небольшой сад и едва не врезалась в добротный дом, крытый веселой оранжевой черепицей и, похоже, не саманный, а кирпичный.

Не желая проверять, что прочнее: румынский кирпичный дом или германский бронетранспортер, самозваный водитель круто вывернул руль влево. Включился механизм, который при повороте больше чем на пятнадцать градусов останавливал внутреннюю гусеницу и увеличивал передаваемое усилие на внешнюю. Тяжелую машину занесло по инерции, и в дом она все-таки врезалась, но не капотом, а угловатым бортом и правой гусеницей. Техника оказалась крепче: стена частично обрушилась, роняя кирпичи и черепицу на красноармейцев. Головы уберегли трофейные каски, но прочие части тела у некоторых бойцов свои ушибы, разрезы и ссадины все-таки получили; охнул от кирпичной тяжести, плашмя упавшей на живот, уже побледневший от ранения в спину Ефимов.

Водитель, объехав дом, сам того не заметив, перемешал с землей замаскированное пулеметное гнездо, из которого не успел выбраться его не ожидавший нападения с тыла и зазевавшийся расчет. Еле отскочившего в сторону офицера срезали поперек груди из автомата. До встревожено обернувшейся группы немцев, скопившейся за полуосыпавшимся домиком слева, удачно добросили две гранаты, разрозненно и не прицельно стукнули из карабинов в уже попадавших на землю, а напоследок им еще и длинно добавил Майсурадзе из кормового пулемета.

Снова разогнавшись, «ханомаг» неожиданно вынесся на линию недавно отрытых окопов, рыже выделяющихся выброшенной глиной. Здраво решившие, что это их товарищи идут в атаку на окруженных русских, сидевшие в окопах немцы просто разбежались по траншее в стороны, не желая проверять, раздавят их или нет. Никого в этот раз не втоптав в румынскую землю, бронетранспортер вынесся на следующую улочку и тут же многочисленные встречные пули очередями и по отдельности зацокали по покатой лобовой броне, капоту и широкому пулеметному щитку.

– Там уже наши! – крикнул пригнувшийся Чумаченко, обернувшись назад.

– Так какого же дидька лысого ты ждешь? – взъярился обычно спокойный Цыгичко. – Рушником, матери твоей дышлом, махай.

Старшина тоже обернулся, дернул заменявшего магазин в трофейном автомате ближайшего красноармейца и заорал, перекрикивая звуки боя:

– Впереди уже наши! Прекрати огонь и, не высовываясь, махай рушником. Передай по цепочке.

Немецкий лейтенант, находящийся в последней траншее, не разобравшись, что с неожиданно появившимся «ханомагом» что-то не так, геройски решил поддержать его атаку на русских и поднял свой изрядно прореженный напряженным боевым днем взвод. Он помнил, что левее, метрах в ста, у иванов таилась противотанковая пушка, спалившая при нескольких предыдущих атаках один такой же бронетранспортер и два легких танка. Но, минометы эту вредную русскую пушку, похоже, все-таки накрыли. Он сам в бинокль наблюдал: разрывы вокруг нее вставали довольно кучно и теперь в тех растекшихся во все стороны развалинах опасное тонкое дуло больше не просматривалось.

Лейтенант удивился и возмутился, когда над угловатыми бортами переваливающейся впереди по ухабам бронемашины появились позорные белые тряпки. Еще больше он удивился, причем, последний раз в своей недолгой жизни, когда навстречу ему и его солдатам с кинжальной дистанции заработал кормовой пулемет, родной МГ-34. Майсурадзе длинной безжалостной очередью скосил бодро устремившихся в атаку под прикрытием, как они считали, своей брони доблестных солдат вермахта. Не всех. Большинство, уже имевшее достаточный опыт европейских боев, при первых же выстрелах навстречу успело благополучно распластаться на земле.

Удивились, заподозрив какую-то хитрость, белым флажкам над прущим вперед немецким бронетранспортером и занимавшие на этом участке оборону уцелевшие красноармейцы из стрелковой бригады Лисницкого. Некоторые из солдатиков еще продолжали, клацая затворами, бессмысленно и расточительно посылать пули в наклоненные бронированные борта и лоб вражеской машины; но пулеметчики замолчали, сберегая все уменьшающиеся в количестве патроны; а прикрывавшую этот участок сорокапятку действительно привели в полную негодность упавшие в опасной близости от нее осколочные мины уже несуществующей германской батареи. Наперерез вроде бы сдающейся немчуре никто не бросался, но когда полугусеничная машина въехала во двор с не до конца разваленными строениями, из-за сиротливо устоявшей в общем разрушении печки с высокой трубой выскочил молоденький солдатик и, проделав положенные манипуляции с гранатой РГД-33, метнул ее вдогонку, норовя забросить в открытый сверху корпус, над которым проглядывали ненавистные вражьи каски, пусть даже и обманно прикрывающиеся белыми флажками.

На счастье бывших пленных солдатик отнюдь не был отличником боевой и спортивной подготовки – гранату он не докинул, а ее жестяные разлетевшиеся осколки не смогли пробить изогнутые широкие двери в корме. В наступившей относительной тишине из продолжающей медленно ползти вперед и больше не стреляющей бронемашины до занимавших оборону красноармейцев донеслась разноголосая знакомая матерщина. Проехав еще пару десятков метров и укрывшись за уцелевшими деревьями от немцев, «ханомаг», наконец, остановился и заглушил мотор. Бывшие пленные, все еще пряча за бортами головы, размахивали поверху белыми лоскутами реквизированных в румынской хате полотенец и истошно, всяк на свой лад, орали, что они свои, русские, доказательно сопровождая слова разнообразными непечатными выражениями.

– Эй! – ответно донеслось из ближайших развалин. -А ну покажись, кто там русский в немецком броневике к нам в гости пожаловал.

– Я покажусь, – ответил старшина. – Только не стреляйте, будь ласка.

– Не боись. Один высовывайся. С поднятыми руками.

Цыгичко устало снял с редких пропотелых волос немецкую каску, скинул с плеч камуфляжную плащ-палатку, и выпрямился над покатым бортом, задрав грязные широкие ладони вверх.

– Товарищи, дорогие, – заговорил он, – мы свои. С вашей же 45-й стрелковой бригады генерал-майора Лисницкого. Из разных подразделений. Утром нас в плен попасть угораздило, а потом сподобилось убежать. А чтобы через гадов-фашистов пробраться, довелось ихнюю форму надевать. Вот, еще и транспортер энтот по дороге захватили. Я старшина второй роты отдельного саперного батальона Цыгычко. Может, кто меня знает? Со мной еще шесть красноармейцев в разном звании, двое из них шибко пораненные, один румын и один пленный немчик. Хороший такой немчик. По-нашему говорит. Дюже помогал нам.

– Нет тут у нас никого из саперного батальона, – ответил высунувшийся из-за развалин старший сержант. – Вылезайте наружу все. По одному. Без оружия и с поднятыми руками. Разберемся.