Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Павел Кольцов

Цикл "Как тесен мир". Книга 4. Встала страна огромная

1. Старые знакомые.

Принявший на себя командование остатками гаубичной батареи младший лейтенант Доротов приказал собрать весь наличный состав кроме караульных и лежачих раненых и построиться на поляне. Своими словами он передал смысл речи товарища Сталина и без всякого пафоса спокойно завершил:

– В общем, товарищи красноармейцы и младшие командиры, то, что уже давно витало в воздухе, к чему вся наша страна, весь советский народ, в том числе, и мы с вами все время готовились – началось. До этого мы только оборонялись – теперь товарищ Сталин отдал долгожданный приказ Красной Армии – наступать. Сами мы Берлин взять не сможем (он грустно улыбнулся), поэтому подождем здесь подхода наших советских или союзных румынских сил. Если до темноты не дождемся – ночью грузим раненых и батарейное имущество на подводы и пробиваемся на восток. Вопросы имеются? Вопросы не имеются. По местам.

С небольшими перерывами с востока то и дело с грозным гулом наплывали армады советских и румынских самолетов. И двухкилевые двухмоторные бомбардировщики на большой высоте, и горбатые штурмовики, пониже. Шли каждый раз, как и положено, в сопровождении истребителей, юрко снующих впереди и сверху. В приделах видимости батарейцев самолеты больше не разгружались, их цели теперь были где-то западнее, откуда и доносились заглушенные расстоянием частые, чуть ли не сливавшиеся в один непрерывный, разрывы. Изредка с противоположной стороны прилетали верткие узконосые немецкие истребители, но ненадолго. Количественное преимущество сталинских соколов в воздухе, во всяком случае, на этом участке, было подавляющим. Как только появлялись эскадрильи «яков» или «лавочкиных», герои Западной Европы, не принимая боя, норовили укрыться в редкие кучевые облака или вообще освободить от своего скромного присутствия небо, предпочитая, как стервятники, атаковать только отдельные, отбившиеся от общего строя, советские самолеты.

Основательно разгромленная неподалеку от укрывшихся в неглубоких окопах на опушке леса батарейцев немецкая колонна чадила все меньше: все, что могло в ней, в основном, выгорело. Уцелевшая бронетехника и автомобили с гусеничными тягачами съехались поближе, уплотнились, но свой «победоносный» путь на восток, по-видимому, решили отложить до лучших времен. Очевидно, решил Доротов, в хлам разбомбили не только их, но и войска следующие за ними. И куда теперь остатку авангарда спешить? В окружение? Подальше от своих вторых эшелонов и тылов? Может, поймут фашисты чертовые, что им лучше всего убираться с румынской земли обратно на венгерскую, и чем быстрее, тем больше их в живых останется?

Немцы этого или не понимали, или другой приказ получили, но они неожиданно стали окапываться, слегка углубившись в лес. От замаскированной позиции батарейцев в бинокли хорошо было видно, как фашисты загоняли уцелевшие танки, бронетранспортеры, тягачи и автомобили в рощу, вырубая, если мешали, деревья, рыли окопы. Странная вырисовывалась картина. На северо-восточном углу леса, ограниченном широким проселком, где чернели и все еще курились чадными клубами остатки моторизованной колонны и перпендикулярным ему ручьем, зачем-то укреплялись уцелевшие фашисты. А вдоль восточной оконечности этого же леса, примерно на расстоянии километра от них, уже окопались жалкие полсотни легковооруженных красноармейцев, о которых немцы или не догадывались, или решили отложить их уничтожение на потом. Командующий ими младший лейтенант Доротов приказал не шуметь и не высовываться – всем сидеть мышами под веником.

Прибежал, придерживая ремень прыгающего за плечом карабина, радостный наблюдатель:

– С юга танки прут, – доложил он, широко и щербато улыбаясь. – Наши танки. Советские!

– Куда именно прут? – переспросил Доротов.

– А туда, – махнул рукой на запад наблюдатель. – Просто по полю. Там и дороги-то не видно, разве что проселок какой. Километрах от нас в трех, будет. Числа нет. Пыль прямо столбом так и куриться. Каждый танк пехота, что мухи дерьмо, обсела. В небе над ними самолеты туда-сюда ходют, прикрывают, наверное. И конница рядом с ними тоже идет, торопиться. Румынская. Даже знамена свои распустили полосатые, как на параде. Обходят, видать, фашистов. С фланга.

– В нашу сторону никто из них не направляется?

– Не видал, – пожал плечами наблюдатель. – Похоже, что нет.

– Значит так, старшину ко мне, живо. А сам возвращайся на пост.

– Кто у нас лучше всех верхом ездит? – спросил Доротов степенно подошедшего старшину.

– Красноармеец Елсуков, – расправил двумя пальцами пышные усы батарейный старшина Бурляй.

– Конь у тебя под седлом имеется?

– Нет. Только в упряжи.

– Значит так. Примерно в трех километрах к югу на запад движется крупная колонна наших танков. И румынская конница. Нужно им сообщить, что там, – Доротов показал за спину большим пальцем, – недобитая немчура с танками и бронетранспортерами затаилась. Точное количество неизвестно, но, думаю, несколько десятков легких и средних танков и до батальона пехоты и пушек за тягачами наберется.

– Елсуков и без седла сможет, охлюпкой. Ему не впервой.

– Только пусть на открытое пространство не высовывается – между деревьев скачет, чтобы немцы его не заметили.

– Сделаем.

Хорошее дело – надежная радиосвязь. Когда прискакавший охлюпкой куда-то в середину запыленной танковой колонны Евсюков поравнялся с первой попавшейся ему боевой машиной и, пустив своего слегка шарахающегося от железного грохота мерина параллельной рысью, попытался что-то прокричать сквозь рев дизелей торчащим над башней танкистам, его, конечно, не услышали. Но поняли. Красноармейцы, тесно облепившие сверху танк, стали кричать и жестами звать его к себе на броню. Елсуков сомневался, не хотел бросать лошадь и не мог понять, как он вообще заберется на движущуюся гусеничную машину. Помог ему один из скачущих рядом румын. Кавалерист-союзник схватил у его лошади поводья и, выкрикивая что-то на своем непонятном Елсукову языке, показал жестами, что ему нужно сделать. Елсуков послушался, приостановил мерина, спрыгнул, доверив батарейную собственность румыну, и побежал догонять ушедший вперед танк на своих двоих.

Командир танка, оглядывавшийся на него, скомандовал через ларингофон – тяжелая махина на мгновение остановилась, качнувшись тяжелым корпусом, – Елсуков схватился за дружелюбно протянутые ему навстречу руки и, наступив на слегка провисшую гусеницу, неумело и болезненно стукаясь коленями о броню, был втянут наверх. Танк тут же тронулся. Заботливые десантники, поддерживая, помогли ему пробраться через них к башне и Елсуков, наконец-то, смог передать танкисту сообщение Доротова. Круглолицый командир танка с пшеничным чубом, фасонисто ниспадающим на лоб из-под шлемофона, оказавшийся заодно и командиром роты, покивал, и связался с командиром батальона. Доложил и, после краткого раздумья последнего и его разговора уже с комбригом, получил ответное распоряжение. Опять заговорил по рации командир роты, теперь уже со своими взводными.

Дольше всего пришлось объяснять, в том числе и жестами, идущим параллельной рысью союзникам. Но все-таки дошло и до них. Их офицер властно поднял руку, что-то прокричал, – всадники придержали коней и дали возможность полнокровной танковой роте численностью в десять грозных машин свернуть вправо.

Елсуков благополучно спрыгнул с движущейся брони вбок, получил у подъехавшего услужливого румына обратно свое копытное средство передвижения, красуясь, довольно ловко, в одно движение, вспрыгнул на его голую широкую спину и, чтобы не нюхать выхлопные газы и не глотать вздернутую широкими гусеницами пыль, поскакал впереди, заодно и показывая дорогу. Вереница мощных приземистых машин с десантом на броне степенно поползла следом. Полоска зеленеющей травой земли шириной метров сто между поросшим лесом восточным склоном длинной высотки и ручьем слегка изгибалась и со стороны укрывшихся на противоположном углу этой же высотки немцев угрожающего приближения советских танков поначалу не замечали.

А когда заметили, было уже слишком поздно. Немного не доезжая до отрытых за деревьями окопов батарейцев, куда заранее направил коня Елсуков, танковая рота остановилась и перестроилась из походного в боевой порядок; десант, поголовно вооруженный автоматами и ручными пулеметами нового образца, дружно соскочил вниз и отошел немного назад, поправляя оружие. Приземистые гусеничные машины выстроились в два ряда по пять танков со смещением, так, что задний ряд мог вести огонь в промежутках переднего. Немецкие наблюдатели теперь их наверняка заметили, но огонь не открывали. Надеялись, что их присутствие противнику неизвестно? Или ждали, когда подойдут поближе?

Танковой ротой командовал капитан Виктор Гординский, успешно прошедший командиром взвода БТ-5 в чине лейтенанта еще Восточную Польшу, съездивший в трехмесячную насыщенную боями командировку в Китай, а потом вернувшийся на родину, куда была выведена его танковая бригада. К возвращению Гординского 36-ю легкотанковую бригаду бывшего комбрига Богомолова, повышенного до генерал-лейтенанта, развернули в 15-й танковый корпус, а непосредственный командир Виктора, бывший майор (теперь полковник) Персов получил в подчинение танковую бригаду с совершенно другой техникой. Все прежние легкие танки у них изъяли (и по весьма доступной цене продали союзникам) и заменили новейшим чудом отечественного танкопрома – средними Т-34. К всеобщему удивлению танкистов, на осваивание новой техники в этот раз не пожалели ни солярки, ни моторесурсов, ни боеприпасов. Езди, хоть целый день, мало дня – не спи ночами – лишь бы научился. Выработался ресурс двигателя – переберем или новый поставим – не переживай. То же происходило и с боевыми стрельбами. Страна явно готовилась к войне. Но на таких танках воевать – это не на тонкокожих бэтэшках или «двадцать шестых». И броня – ого-го, и мощь оружия, и проходимость. Когда их танковый корпус месяц назад погрузили на платформы и несколькими эшелонами перевезли из-под Киева в Румынию, над объяснениями политруков и командиров, что здесь они накапливаются исключительно для войны с самураями в Манчжурии, смеялись даже красноармейцы.

Все понимали, что будущий враг, захвативший уже почти всю Европу, – на западе. Но страха перед непобедимым вермахтом в экипажах не было. Пусть они и воюют с 39-го года, а у нас большинство бойцов и командиров все-таки в боевых условиях еще не обстреляны, но и нас научили многому, и техника у нас, если не врут отцы-командиры, на порядок лучше будет. И вообще, а когда это немец русского бивал? Разве что, поначалу случалось, пока мужик еще до конца «не проснулся». Нас только разозли – мало не покажется. Ишь, хозяева Европы выискались. Своей собственной земли им, видишь ли, мало – решили у других отобрать. А хрен вам под каску и гранату с выдернутой чекой в мотню!

Наружные дополнительные баки на каждом танке: по три с соляркой и один с маслом – капитан Гординский перед боем решил не снимать, понадеявшись на мощь своих длинноствольных башенных орудий на дальнем расстоянии. Он внимательно изучил в бинокль немецкие позиции на дальней лесной опушке. Заметил просматриваемые между редкими деревьями и кустами серые чужеродные пятна и холмики свеженасыпанной и еще не прикрытой дерном земли; отдал приказ во взводы и опустился на свое сиденье, не закрывая люк. Следом в своих башнях скрылись и все остальные командиры взводов и экипажей. Загудели десять электромоторов – плавно поплыли по кругу сильно приплюснутые полукруглые башни – опустились приподнятые на марше длинные дула пушек с утолщениями эжекторов на концах – вручную еще поправились наводчиками по горизонтали – замерли – залп! Перезарядка – залп! Перезарядка – залп! Длинные высверки трассеров 76,2-мм снарядов дружной хищной стаей по настильной траектории раз за разом устремлялись на северо-восточную оконечность поросшего редким леском пологого склона

6,3-кг тупоголовые бронебойно-трассирующие снаряды с баллистическими наконечниками и 155-г тротила внутри при попадании легко проламывали хоть боковую, хоть лобовую, хоть башенную броню германских легких и средних панцеров, укрывшихся на окраине рощи, не говоря уже о бронетранспортерах и автомобилях с тягачами и, проникнув в середку, добросовестно рвали в клочья беззащитные тела экипажей, вдребезги разносили механизмы, детонировали боекомплекты, воспламеняли пары бензина. В расположении затаившегося противника все больше ширилось пламя, клубился в синее небо и в стороны дым. Несколько танков и бронетранспортеров решили вырваться из западни, в которую сами до этого добровольно забрались: они выскочили из-за деревьев и, понадеявшись на удачу и собственную скорость, устремились налево, чтобы обогнуть угол рощи и скрыться – но большинство, получив меткий снаряд в борт или корму, превращались в очередной жирно коптящий румынское небо факел.

Несколько с краю расположенных и пока еще уцелевших «троек» храбро попробовали дать отпор, но их 50-мм снаряды, даже при удачном попадании в покатые приплюснутые башни и под острым углом сваренные лобовые плиты советских машин, лишь бесполезно рикошетили от толстенной брони. Толку от такого ответного огня для немцев не было никакого – один только смертельный вред. Обозначившие себя вспышками вражеские машины обращали на себя внимание сразу нескольких советских командиров и наводчиков и быстро получали ответную порцию стали, начиненной тротилом.

Когда встречный огонь полностью прекратился, Гординский приказал перейти с бронебойных на осколочно-фугасные выстрелы без колпачков, с взрывателями, поставленными на осколочное действие. Их встающие между деревьями темные разрывы порядком добавили рукотворного хаоса. Наводчики слегка приподняли длинные, с утолщениями эжекторов на концах стволы и выдали еще по нескольку залпов вглубь леса, на авось. Отбой. Командир роты снова высунулся из люка, прикрываясь по грудь крышкой, и в бинокль удовлетворенно оглядел получившуюся картину. Прямо, красота. Даже гордость берет за свою страну в целом и ее бронетанковые силы в частности. В километре дымно горела фашистская техника, и на опушке, и между ней и ручьем. Кто где свой снаряд получил, тот там и исходил огнем и копотью. Живых солдат противника в бинокль не наблюдалось, разве что, могли в окопах притаиться. Хотя вряд ли. Скорее, в лес убежали.

Комроты Гординскому было приказано уничтожить затаившегося на северо-восточной опушке рощи противника, потом обойти рощу вокруг, добивая уцелевших, но, не углубляясь в нее, и не отпуская далеко от себя десант. По выполнении задачи «со всех гусениц» догонять свой батальон.

Когда стрельба окончательно утихла, и над открытыми люками появились довольные лица в черных шлемофонах, к танкам вышли несколько красноармейцев во главе с младшим лейтенантом. Среди них выделялся богатырским размером тела, сверкающей медалью на груди и трофейным германским автоматом сержант. Поздоровались. Горячо поблагодарили.

– Что дальше думаете делать? – спросил Доротов.

– Имею приказ обогнуть вашу высотку и проверить отсутствие целой немецкой техники и живых фашистов. Если еще таковые обнаружим – будем уничтожать или пленить. Потом должны догонять своих.

– А вы нам еще не поможете? Самую малость?

– Чем?

– Да… – помялся Доротов. – Гансы гаубицы наши захватили. Хотелось бы вернуть обратно. Но если фашисты там остались – сами мы их не отобьем.

– Карта местности есть? – спрыгнул на землю, разминая ноги, Гординский. – Покажите, где ваши гаубицы. (Доротов показал).

– Ваши бойцы пойдут отбивать? – спросил танкист. – Сколько вас?

– Полтора взвода под ружьем наберется, – ответил артиллерист. – Но часть из них – кашевары, обозники да ездовые.

– Ладно, обозники, так обозники. Оружие хоть у всех? Не побросали, когда от своих гаубиц улепетывали? – хмыкнул Гординский.

– Не побросали, – слегка обиделся задетый несправедливым укором Доротов. – У всех оружие. Карабины и пистолеты. И даже трофеями разжились (он гордо мотнул головой на Гороховского с МП-40 поперек широкой груди). Есть еще два немецких пулемета с лентами, их же гранаты и винтовки. Мы не просто так «улепетывали» – другого выхода у нас не было. Или погибнуть без толку, или спасти личный состав, даже оставив орудия. А до этого, сами увидите, вокруг своих позиций немчуры мы положили изрядно. Били их осколочными в упор с расстояния чуть ли не сотни метров. Даже пару танков на прямой наводке уничтожили.

– Да ладно тебе, лейтенант, – доброжелательно улыбнулся капитан, – я в храбрости ваших орлов нисколько не сомневаюсь, за «улепетывали» не обижайтесь – не со зла сказал. У вас вон какой герой в составе, – кивнул на того же Леву. – Война только началась, а он уже с «Отвагой». За что получил, сержант?

– А вам, товарищ капитан, – хитро прищурившись, вопросом на вопрос ответил Лева, – я смотрю за Польшу ничего на грудь так и не повесили? За взятие казарм артиллерийского полка во Владимире-Волынском, например.

– Погоди, сержант, – всмотрелся капитан. – Что-то мне твоя чрезмерная фигура и лицо знакомы… Точно! Не помню, как тебя звать-величать, но ты и тогда, в Польше, с пушечками на петлицах щеголял. И с саблей на боку. У нас про тебя рассказывали, что ты в рукопашной уйму уланов, чуть ли не в одиночку положил.

– Было дело, – скромно подтвердил Лева. – Немножко покромсал клятых ляхов. А пусть не нападают исподтишка.

– И сейчас, смотрю, – кивнул на трофейный автомат через грудь и черную чужую кобуру на поясе Гординский, – ты не скучаешь.

– Некогда мне скучать, товарищ капитан, – нарочито вздохнул Лева. – Враги не дают.

– Когда сержант Гороховский «улепетывал» последним от своей гаубицы, – гордясь за подчиненного, вмешался в разговор Доротов, – он в одиночку шестерых в рукопашной положил и пришел весь обвешанный трофеями, как новогодняя елка игрушками.

– Ладно, ладно, артиллерия, сдаюсь. Убедили. Взвод танков я вам от своих щедрот для освобождения гаубиц выделю. Три машины. Вместе с автоматчиками. Так говоришь, лейтенант, что вот здесь неотмеченная на карте просека идет, по которой мои танки смогут пройти?

– Смогут, – кивнул Доротов. – Разве что, в каком месте им узковато будет. Может, где придется дерево другое свалить. Но ваши машины мощные – проломятся.

– Попов! – позвал Гординский командующего взводом лейтенанта, воевавшего под его началом еще в чине командира танка в той же Польше. – Пойдешь с артиллерией, они тебе дорогу покажут. Нужно немцев от их гаубиц отогнать, если они сами еще не разбежались. Как справишься – двигаешь вот здесь, по просеке, (на карте не видно, но наши товарищи уверяют, что она есть) вдоль их артиллерийских позиций, на север, и выходишь из леса. Там мы с тобой и встретимся. Артиллерия говорит, что они эту просеку двумя подбитыми немецкими танками закупорили. Как-нибудь обойдешь, проломишься. Действуй.

Два танковых взвода и командирская машина Гординского с опять оседлавшим их десантом, взревев моторами, пошли, вытянувшись в походную колонну, между ручьем и рощей на север, а взвод Попова с пристроившимся сзади обозом из конских упряжек густо обсаженных батарейцами залязгал гусеницами вверх по пологому склону, по сжатой деревьями просеке. Отвоевывать брошенные гаубицы двинулись не все артиллеристы, полтора десятка красноармейцев под командованием старшины остались охранять лежачих раненых и сгруженное с подвод и прочих упряжек казенное имущество. Вместе с батарейцами попросился повоевать и спасенный ими летчик-штурмовик. А чего в тылу отсиживаться? Лебедеву в придачу к его несерьезному в бою штатному ТТ выделили трофейный карабин и подсумки со снаряженными обоймами.

На передний танк в качестве проводника взобрался сержант Гороховский. Не забывая следить за дорогой, Лева с любопытством рассматривал оружие тесно сгрудившегося вокруг десанта. Привычных ему мосинских карабинов или винтовок не было вовсе. Не было и ручного ДТ с широкой плоской тарелкой сверху. У невысокого пехотного лейтенанта через плечо висел коротенький цельнометаллический вороненый автомат с дырчатым кожухом вокруг ствола, откидным наверх прикладом и секторным, как у ППД, магазином. Верзила пулеметчик раздвинул сошки и поставил на башню тоже совершенно незнакомый Леве, более короткий, чем пехотный дегтярев, ручной пулемет. Перед прикладом у пулемета имелась пистолетная рукоятка, а вместо широкой и плоской тарелки магазина сверху, снизу висел толстый барабан, из которого слева в приемник змеилась металлическая лента, набитая блестящими латунью и томпаком патронами. Что больше всего Леву удивило, так это размер остроголовых патронов в ленте: и не винтовочный, и не пистолетный – какой-то средний. Остальные красноармейцы были вооружены необычными автоматами с деревянными ложами и прикладами. Автоматы были немного длиннее, чем виденный им когда-то ППД, с пистолетными рукоятками и с более широкими изогнутыми магазинами внизу. Судя по ширине рожков, набиты они были такими же патронами, как и стоящий на башне ручной пулемет.

– Слышь, служивый, – крикнул Лева, прорываясь сквозь рокот дизеля, стоящему рядом с ним за башней сержанту, – а что это у вас за оружие такое? Никогда такого не видел.

– У лейтенанта, – сержант кивнул в сторону своего молчаливого командира, – пистолет-пулемет Судаева, ППС. У нас у всех – автоматы Симонова, АС. А у пулеметчика – ручной пулемет Дегтярева, РПД называется. Пару месяцев назад, как получили. Но уже освоили. Вполне.

– Патроны, гляжу, у вас какие-то в пулемете странные: ни то – ни се.

– Промежуточные, – кивнул, покровительственно улыбнувшись Левиной неосведомленности, сержант. – Между винтовочными и пистолетными. Самое то на дистанции до 800 метров. И оружие получилось легче, и вес патронов меньше. С мосинской трехлинейкой не сравнить. Земля и небо.

– А если немец дальше будет?

– Есть у нас для такого случая еще модернизированный ДП, ДПМ, но не в моем отделении – во взводном подчинении. Тот остался под прежний винтовочный патрон. У него рукоятка внизу добавилась, возвратную пружину переставили, чтобы не нагревалась, еще кое-какие изменения. Питаться может и, как прежде, из дегтяревского диска, и из металлической ленты. Но у нас, видишь ли, своя специфика. Мы танки в бою охраняем. Куда они – туда и мы. И отстать или вперед поспешить – ни, ни. С этим строго. Так что нас немцы, которые дальше, и не интересуют вовсе. Пехота издали нашему танку ничего не сделает, а на всякие там вражеские пушки у танка своя имеется. Вот так вместе и будем воевать. На полигоне все складно получалось, а, как сложится в бою – посмотрим. Кстати, сержант, мы с тобой так и не познакомились. Рязанцев. Леша.

– А я Гороховский. Лева.

Обмениваясь рукопожатием, Лева следил, чтобы не сжать сильно небольшую кисть невысокого автоматчика.

– Где получил? – завистливо кивнул Рязанцев на серебряную медаль.

– В Польше, – привычно ответил Гороховский.

– И я там был. Даже повоевать несколько раз пришлось. Но, по мнению начальства, видно, не отличился. Погоди, а где ты тогда «миролюбил»?

– В артиллерийском полку. В 45-й стрелковой дивизии.

– А я в мотострелковом полку 36-й легкотанковой бригады, мы, помнится, тогда с вами совместно и наступали.

– Точно!

– А это не ты, случайно, в уланскую засаду с отрядом на привале попал, и в рукопашной отличился?

– Если за Луцком, то я.

– Значит, ты. Мы тогда танковый батальон сопровождали. Позади вас шли. Я уже тогда отделенным командиром был. Как на вашу разгромленную колонну наткнулись – думали – все. Полный капут. Никого в живых не осталось. А вы, оказывается, еще и верх над панами взяли. Тогда ясно, за что тебя наградили. А потом, когда Владимир-Волынский брали, я тебя уже не видел.

– Из нашей полковой батареи я после того привала один живой и не раненный остался. Пушки наши клятые уланы все подорвали. Вот я временно в пехоту и перешел. Примкнул к хлопцам, с которыми в том бою близко сошелся, и поехал на их полуторке в головном дозоре. Вместе с бронеавтомобилями. На въезде в этот чертов Волынский нам тогда буквально за каждую баррикаду драться пришлось. А потом еще казармы артиллерийские брали.

– Казармы? Так мы тоже в этом участвовали. Погоди. Так это мы после вас во двор казарм через пролом в заборе зашли? Вы еще перед этим гаубицы захватили, что нас на шоссе долбили.

– Точно! – обрадовался Лева. Мы их захватили, а потом танки с вашей пехотой подошли. Ваш капитан-танкист, русочубый, тогда еще лейтенантом был. Он меня сейчас даже узнал.

– Гординский? Так мое отделение тогда его танковый взвод и прикрывало. Ты скажи, Лева, какая Земля круглая. Куда ни пойдешь – везде знакомого встретишь. То в Польше, то в Румынии.

– Я тебе, Леша, больше скажу. Командира взвода броневиков помнишь? Он почти все время впереди танкового батальона дозором шел.