Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Сержант Гороховский не стал рассматривать погибших товарищей и мертвых врагов, а вышел из-за уцелевших деревьев и поднес к глазам бинокль: вдалеке, почти на подступах к лежащей впереди деревеньке, быстрым шагом отходила растянувшаяся колонна фашистов численностью, навскидку, до батальона. Было до гансов, по его оценке, километра полтора. Из табельного карабина, конечно, не попадешь, а даже и попадешь – толку много не будет. А вот из трофейной скорострельной машинки – вполне можно и попробовать. Почему бы и нет? На прицельной планке у них значится 2000.

– Товарищ командир! – крикнул Лева Доротову. – Там фашисты отступают. Примерно пехотный батальон. Разрешите их из пулемета прощупать, пока они на открытой местности находятся.

Доротов подошел к нему и тоже поднял бинокль.

– Действуй, – одобрил он. Заодно и бойцы с пулеметом лучше освоятся.

Лева кликнул свой пулеметный расчет, и красноармейцы быстро заняли удобную позицию в воронке от снаряда собственной батареи. Наводчик гаубицы Комаров, сейчас выступающий первым номером при трофейной скорострелке, по совету сержанта выставил движок на вертикальной стойке прицела на отметке 1800 и навел в начало немецкой колонны. Очередь на десяток патронов. Гороховский и Доротов в бинокли наблюдали за результатом. Желтые пунктиры вставленных в металлическую ленту патронов с бронебойно-трассирующими пулями (через три с обычными тяжелыми) гасли в воздухе еще до падения на землю. Наводчик, плотно прижимая левой рукой удобную рогульку деревянного приклада к плечу, опять нажал пальцем на нижний вырез гашетки и слегка покачал пулеметом вверх-вниз и вправо-влево.

– Стоп! – скомандовал заинтересовавшийся стрельбой из трофейного МГ-34 Доротов. Так держи. Шпарь ленту до конца.

Голова уходящей колонны явно засуетилась и раздалась вширь. Слегка поводя стволом в стороны, Комаров добил ленту и отсоединил железный опустошенный барабан. Чтобы не отвлекаться каждый раз на замену 50-патронной ленты в барабане и, так как стрельба велась не на ходу, а с довольно удобной позиции, слева от пулемета просто поставили стальную коробку с уложенной слоями лентой на 250 патронов, вставили в приемник, и в отступавших фашистов густым смертельным роем понеслись их же собственные 12,8-г остроконечные свинцовые пули в стальных рубашках, плакированных для защиты от ржавчины медно-сияющим томпаком. Второй номер пулемета, гаубичный замкОвый Терентьев, предупреждая перекос ленты, направлял ее рукой снизу, как это зачастую делают красноармейцы-пулеметчики при стрельбе из станкОвого максима. А прохлаждающемуся и только любопытствующему третьему номеру, снарядному Игнатову, Гороховский велел не гав своим большегубым ртом ловить, а набивать уже опустошенную ленту патронами из картонных пачек, не забывая периодически добавлять к обычным и бронебойно-трассирующие, помеченные черным носиком на пуле и красным кольцом на капсюле.

Часть немцев побежала, часть упала на землю. То ли попали в них, то ли просто укрывались таким образом от огня. Но до конца дожевать ленту пулемет так и не успел.

– Прекратить огонь! – внезапно распорядился внимательно наблюдающий в бинокль за немцами Доротов. – Гороховский, видишь?

– Вижу, товарищ лейтенант, – гневно подтвердил Лева, тоже напряженно всматривающийся в оптику. – У них наши пленные.

Позади себя немцы вытолкали несколько фигурок в красноармейской форме. Они не только прикрывались ими, но и приставили к ним с боков карабины и автоматы, недвусмысленно обещая застрелить, если не прекратится пулеметный огонь.

– От же с-суки гамбургские, – высказался Лева. – А еще и культурная нация. Вроде бы. Пленными, мать их ети во все дыры банником, прикрываются. Товарищ командир, а может, они только пугают? Может добить по ним ленту? По передним?

– А если не пугают? – не согласился Доротов. – Фашисты – они подонки садистские, а не культурная нация. Ничего, никуда эти твари не скроются. Слева их наши танки с румынской конницей уже далеко обошли. А скоро и танки Гординского справа из-за высотки должны показаться. Зажмут этих гадов. Некуда им деться. Кстати, у тебя глаз зорче. Кого-нибудь из пленных узнаешь?

– Мне кажется, один из них – наш комбат. Тот, что с забинтованной головой. По фигуре, да по движениям кажется, лица не разгляжу.

Поняв, что русские больше стрелять не будут, немцы снова сгрудились в плотную колонну, спрятали пленных в середку и продолжили спешный путь к селу. Что хоть немного сглаживало чувство бессилия от невозможности уничтожать вполне доступного врага, так это несколько так и оставшихся лежать на поле невысоких холмиков в серо-зеленой вражеской форме.

Справа донесся уже знакомый и ласкающий слух громкий рокот танковых дизелей, скрип ходовой и железный лязг широких гусениц. Взвод лейтенанта Попова, обошедший высотку, решил на всякий случай проверить, не требуется ли их, теперь уже можно сказать, боевым товарищам помощь? Не засели ли гады-фашисты на их НП?

– Требуется! – довольно приветствовал танкистов младший лейтенант-артиллерист. – Еще как требуется. Гансов видишь? – он показал рукой на запад. – К селу отходят.

– Вижу, – кивнул Попов, даже не поднимая бинокль.

– У них наши пленные. Несколько человек. В том числе, очень на то похоже, и наш командир батареи. Мы их попробовали было трофейным пулеметом пощупать – так они вытолкали назад пленных, наставили на них винтовки и дали понять, что постреляют, если мы не прекратим огонь.

– Ясно. И что ты предлагаешь?

– До немцев около полутора километров. До села, сам видишь, где-то два с половиной. Твои махины успеют их перед селом перехватить?

– Давай прикинем. Немцам, даже если побегут, на километр понадобиться минут шесть, это если амуницию и оружие побросают. Но скорее, не меньше десяти. А мы можем по этому полю и километров 40 в час дать. Должны успеть.

– Предлагаю двумя твоими танками обогнуть немцев с обоих флангов и отрезать от села. Третий танк, медленнее, пускай нагоняет их сзади. Мои бойцы тоже, развернувшись цепью, побегут следом. Без выстрелов. Окружим и вынудим сдаться. Надеюсь, у них мозгов хватит, чтобы наших пленных не расстреливать.

– Согласен, – кивнул Попов. – Тогда не будем терять времени. Выводи на поле, бог войны, свою безпушечную артиллерию, а я своим скомандую.

Два танка с автоматчиками на броне, получив приказ, разъехались метров на четыреста в стороны и, громогласно взревев дизелями, помчались по убранному полю вдогонку за отступающими немцами. Выброшенная широкими гусеницами пыль высоко и густо заклубилась за приземистыми машинами, почти скрывая их от спустившейся следом с поросшего лесом пригорка цепи артиллеристов. Танк Попова выехал перед перешедшей на легкий бег растянутой цепью и, не так поспешая, как первые два, грозно заурчал следом, пыля тоже не так обильно, как они.

Когда первые танки сравнялись с отходящими фашистами и пошли на обгон – первое время стрельбы не было. Но потом из растянутой вражеской колонны по правому танку примерно с пары сотен метров длинно прошлась пулеметная очередь. Командиры танков имели приказ Попова первыми огонь не открывать, но если начнут немцы – гасить этих сволочных гадов на полную катушку. Частые пули с близкого для МГ-34 расстояния безвредно прошлись по толстой броне, но задели примостившихся снаружи десантников. Двоим несчастливцам достались германские свинцовые гостинцы, одному из них – смертельный. Остальные автоматчики успели вовремя оставить мчащуюся тяжелую машину, умело соскочив прямо на ходу. Атакованный танк слегка сбавил скорость и стал поворачивать приплюснутую башню в сторону посмевшего стрелять врага.

Немецкий пулеметчик переключился на неприкрытый броней десант и длинной прицельной очередью, выпущенной опытной рукой, заставил красноармейцев буквально распластаться на ровной земле. Тогда танк, не уходя далеко от своей пехоты, остановился полностью, довернул, наконец, в нужное положение башню и бахнул по мелькающей вспышке германского пулемета из длинноствольной пушки. Осколочно-фугасная граната, поставленная «на удар», довольно метко расцвела черным дымно-земляным кустом, густо нашпигованным горячими смертельными осколками, в нескольких метрах перед вражьей огневой точкой. Непосредственно из этой скорострельной машинки стрелять стало не кому, да и сама машинка превратилась в отдельные смятые куски неремонтопригодного металлолома.

Но прочие немцы, ни чему не наученные горькой участью своих недальновидных пулеметчиков, тоже открыли огонь из карабинов, автоматов и пулеметов по залегшему немногочисленному десанту. Командир танка приказал мехводу дать задний ход, чтобы прикрыть корпусом свою пехоту, а наводчику велел полоснуть по недоумкам из спаренного пулемета на весь диск, прижать сволоту к земле. Наводчик опустил спаренный ДТ вместе с пушкой и, слегка поворачивая башню из стороны в сторону ручным приводом, нажал на педаль спуска и опорожнил почти весь трехрядный диск. Брезентовый гильзоприемник ДТ низко отвис на растянувшейся внутренней пружине, заполненный отстрелянными гильзами.

Одна часть немцев попадала: кто, словив пулю, а кто, здраво опасаясь этого; другая – еще быстрее помчалась вперед, надеясь успеть укрыться в селе; а третья, понукаемая худощавым офицером с серебряными погонами, решила от ума великого, с гранатами в руках атаковать русского бронированного монстра. Эх, дурни, дурни… Это вам не с европейцами воевать, хотя и там вы часто прочуханы аж до арийской печенки через неприличное место получали. Опорожнив до конца 63-патронный диск, наводчик, по приказу командира, развернул пушку в быстро убегающую голову колонны и выпустил с перелетом очередной снаряд. Внезапно выросший прямо перед улепетывающими немцами разрыв одних, пробитых осколками или опрокинутых ударной волной, заставил упасть; других – затормозить свой бег.

Танк бодро повернулся вокруг неподвижной левой гусеницы навстречу набегающим фашистам, одновременно выравнивая вперед башню, и рванул с места в карьер, снова строча из спаренного пулемета. Какие там к черту гранаты под гусеницы или на решетку моторного отделения? Когда ты стоишь, как голый хрен на ветру, посреди ровного поля, а на тебя несется широкая, пышущая разогретым металлом, взметенной пылью, соляркой и удушливыми выхлопными газами бронированная махина? Кто не успел вовремя отскочить в сторону, был втоптан в мягкую землю и размазан кровавыми ошметками и лоскутьями мундиров по широким гусеницам и сильно наклоненной нижней лобовой плите. Тридцатьчетверка, как комбайн при уборке урожайного поля, проложила на свою более чем трехметровую ширину серо-зелено-красную притрушенную сверху землей дорожку смерти.

Беспрепятственно пролетев горячим утюгом сквозь сливочное масло вражескую колонну, танк моментально развернулся вправо и, озверев от высвобожденной из вражеских тел крови, рванулся давить разбегающихся передних фашистов. Его залегшее пехотное сопровождение перестало пользоваться вниманием думающих уже только о собственном спасении немцев и тоже решило огрызнуться, добавить свою весьма существенную порцию заключенного в стальные рубашки свинца в общее дело. Пулеметчик выставил на сошки свой РПД, и, прижимая левой рукой к плечу приклад, пошел щедро расходовать по близким врагам его 100-патронную ленту, состоящую из двух соединенных патроном частей, уложенную в барабане. Остальные красноармейцы короткими очередями выборочно, как на стрельбище, уверенно били из положения лежа по мечущимся невдалеке фигуркам во вражьих мундирах из новейших автоматов Симонова и Судаева.

Левый танк, пока еще не подвергшийся обстрелу, вырвался вперед, спокойно развернулся и остановился; его десант, не понесший потерь, спрыгнул и, растянувшись редкой цепью, залег по бокам от него, изготовив оружие к стрельбе. Видя носящегося среди немцев сумасшедшим, палящим из пулемета асфальтовым катком собрата, командир второго экипажа приказал положить разок осколочную гранату перед гансами, а потом тоже бить на поражение из пулемета. Подключились к стрельбе и его десантники.

Внезапно по ним ударили с тыла, с окраины деревни. Длинно зашлись очередями два пулемета, часто застучала безвредными для русской даже кормовой брони низенькая противотанковая пушка. Трассеры ее бронебойных снарядов довольно метко попадали в наклонный зад тридцатьчетверки и либо уходили в рикошет, либо бесполезно рвались снаружи. Но все равно, кому такая наглость понравится, тем более, что собственная пехота спасается от вражьего свинца только плотно вжавшись в землю? Танк сдал назад и повернулся боком к деревне, по мере своих возможностей прикрывая мощным корпусом свой распластанный по полю десант. Его башня, жужжа электроприводом, быстро повернулась и первый же снаряд со снятым колпачком рванул поблизости от невысокого щита приткнувшейся за ближайшей хатой пушчонки. Когда взметенная земля осела, командир танка увидел в свою панораму откинутое вбок осевшее на одну сторону орудие и, решив ему больше не добавлять, велел наводчику заняться надоедливыми пулеметными точками. С одной справились быстро, а пулеметчик второй, или трусливый, или просто здравомыслящий, не стал ждать своей очереди и, то ли поменял позицию, то ли затаился.

Догоняющий немцев на своей тридцатьчетверке командир взвода Попов тоже решил поучаствовать в и так начавшемся боестолкновении. Опасаясь попасть в, как ему сказал Доротов, пленных, которыми доблестные арийские воины прикрывали свои тылы, он приказал наводчику положить пару осколочных гранат в начало колонны, а мехводу – максимально увеличить скорость.

Немецкий строй окончательно рассыпался. Одни солдаты разбегались тараканами при неожиданно включенном свете в разные стороны, стараясь обминуть подальше грозные русские машины и залегшую ощетинившуюся плотным огнем спрыгнувшую с них пехоту; другие вжимались в землю, поглядывая, чтобы бешеный танк не вздумал проехаться по их изрядно взопревшим под мундирами спинам; третьи, в надежде на милость врагов, бросали оружие и поднимали повыше руки.

Непонятный бой разгорелся в деревне. И на окраине, и в глубине. Тарахтели разной длины очередями автоматы и пулеметы; врозь стучали винтовки, хлопали ручные гранаты и минометные мины.

Завязалась неожиданная перестрелка и между отступавшими немцами. Когда молоденький, только в Румынии начавший воевать лейтенант вермахта, отступавший в арьергарде, снова приказал выставить позади пленных и, если иваны не угомонятся, поочередно расстрелять прямо на их глазах, ему помешал в этом его подчиненный, старослужащий обер-фельдфебель. Прошедший с боями чуть ли не всю Западную Европу, успевший получить рану еще в Польскую компанию и спасенный тогда русскими (на то время союзниками), недолгое время побывавший потом во французском плену обер-фельдфебель Рауль Клоцше не желал погибать из-за глупости своего молодого командира и не хотел смерти своим солдатам. Что толку расстреливать пленных? Те два русских танка, что бушуют впереди, этого даже не узнают, их таким глупым шантажом не остановишь. Зато заметят расстрел из третьего танка, догоняющего на всех парах сзади. И тогда иваны уж точно никого щадить не будут – всех гусеницами в землю втопчут.

Поначалу Клоцше попытался донести свое довольно разумное мнение до лейтенанта, но размахивающий вальтером П-38 офицер в бешенстве отмел все здравые доводы и приказал своему подчиненному лично застрелить первого из пленных – иначе он сам немедленно станет рядом с русскими. Привыкнув принимать решения быстро, Клоцше согласно кивнул; опустил из предохранительного выреза рукоятку затвора своего автомата; навел оружие в грудь русскому; неожиданно для всех повернул его в сторону глупого упрямого командира и умело отсек короткую, на два патрона, очередь. Лейтенанта моментально опрокинуло на спину, а один из ближайших к нему стрелков вскинул карабин к плечу в сторону убийцы офицера – пришлось заодно пристрелить и его. Остальные солдаты в растерянности стояли вокруг, уже не делая попыток отомстить видавшему виды обер-фельдфебелю за молодого лейтенанта. Перекрикивая какофонию близкого боя, Клоцше еще раз кратко объяснил окружившим его стрелкам всю бессмысленную безмозглость в расстреле русских и приказал достать, у кого в ранцах имеются, белые полотенца или носовые платки: капитулировать, так капитулировать. Пусть русские это издалека видят и не сомневаются. Очередной этап бесконечной европейской бойни только начался. Какой смысл погибать прямо сейчас? Сдавшиеся в плен, всегда имеют возможность бежать из него или быть освобожденными более доблестными и удачливыми товарищами. Рейху еще пригодятся их сохраненные солдатские жизни.

И наблюдающий за фашистами в панорамный прицел Попов, и сидящие сзади у него на броне автоматчики не до конца поняли, что произошло, но массово поднятые вверх тесно сгрудившейся группой фашистов белые тряпицы и просто руки они благосклонно отметили и стрелять по ним не стали. Изрядно добавляли такой благосклонности и выделяющиеся среди них фигурки в советских гимнастерках защитного цвета.

Но нашлись среди немцев и недовольные такой постыдной капитуляцией. К сдающимся подбежал, наставил на них свой автомат с прижатым к плечу откинутым упором и потребовал немедленно опустить руки и продолжать отступление, еще один желающий сражаться в любом, даже заведомо проигрышном, бою во славу Рейха и до последнего арийца фельдфебель. Чтобы подбодрить стоящих с поднятыми руками стрелков и показать серьезность своих намерений, фельдфебель дал короткую очередь по крайним – два срезанных круглоголовыми 9-мм пулями солдата, охнув, окровенились и упали на землю.

Свой брошенный на землю автомат Клоцше поднять не успевал, но в расстегнутой кобуре он, на всякий случай, сохранил парабеллум с патроном, досланным в патронник и, соответственно конструкции, взведенным ударником. Прикрываясь стоявшим перед ним ефрейтором, обер-фельдфебель спокойно достал его, одновременно опуская большим пальцем флажок предохранителя, и выстрелил два раза в грудь очередному недоумку. Убедившись, что больше энтузиастов погибнуть с честью поблизости не наблюдается, Клоцше снова поставил пистолет на предохранитель и вложил обратно в кобуру, не застегивая.

На окраине деревни стрельба усилилась и внезапно стихла. Оттуда приветливо замахали руками солдаты в гимнастерках и галифе цвета хаки. Командир танкового экипажа, первым увидевший их в перископ, поначалу решил, что это бойцы из уцелевших подразделений разбитой стрелковой бригады, державшей оборону за деревней, пробившиеся к ним навстречу. Но присмотревшись, понял, что каски у них не красноармейские, не нового и даже не нескольких прошлых (вплоть до французской каски Адриана) образцов. «Голландки» это. А значит солдаты – румыны, союзники. А если еще подумать (глядя на сапоги) – спешенная конница. Румынская пехота, он помнил, обычно щеголяла в ботинках с холщовыми обмотками.

Все больше немцев, уразумев, что все бегущие по полю, как бы они не виляли из стороны в сторону, рискуют рано или поздно нарваться на пулю или быть намотанными на гусеницы, тоже останавливались и поднимали руки. Некоторые подтягивались к чинно капитулирующей группе обер-фельдфебеля. В беде человек чувствует себя хоть немного спокойнее, когда он не один. Постепенно смолкали выстрелы. Окруженные тремя грозными танками и редкими цепочками русской пехоты выжившие немцы, в конце концов, прекратили всякое сопротивление. До села живыми все равно не добежать, да и на окраине его появились то ли русские, то ли румыны; с танками не поспоришь, даже гусеницу им гранатой не разорвешь – скорее сам кровавым фаршем по земле размажешься. Чего суетиться? И в плену, говорят, жить можно…

Когда с подъехавшего сзади русского танка на землю соскочили в обе стороны автоматчики, перед ними спокойно стояла тесно сгрудившаяся понурая толпа солдат в чужих пропотелых и замызганных мундирах. Впереди немцев, подобрав брошенное вражеское оружие, со значимым видом прохаживались их бывшие пленники во все еще распоясанных красноармейских гимнастерках.

– Командир гаубичной батареи капитан Долгарев, – вышел навстречу пехотному лейтенанту офицер с не очень аккуратно забинтованной головой.

– Лейтенант Зайцев, – ответно козырнул десантник. – Ну как, с жизнью попрощаться успели?

– Было дело, – кивнул Долгарев. – И не раз за сегодня. Спасибо, славяне, что выручили.

– Всегда, пожалуйста. Но, если бы не ваши бойцы, товарищ капитан, мы бы просто расхренячили всю эту улепетывающую колонну из пушек и пулеметов, а оставшихся, размазали бы по земле гусеницами. Поневоле, не подозревая этого, вместе с вами.

– Мои бойцы? С вами мои бойцы?

– Сзади бегут (Зайцев махнул за спину большим пальцем). За пылью пока не видно. Младший лейтенант ими командует. Фамилию не запомнил. На вашу похожа. И бугай сержант с медалью «За отвагу» ему помогает.

– Доротов?

– Во, во. Доротов. Очень переживал, чтобы вас немцы не пристрелили, да и мы не зацепили. А что тут у вас вообще произошло? Точно мы не разобрали. Немцы друг в дружку стреляли, что ли?

– Стреляли, – подтвердил комбат, повернувшись в сторону немцев. – Если бы не вон тот фашист (показал рукой на обер-фельдфебеля), нас бы просто перебили, как и приказывал их офицер. А тот ганс нас почему-то спас. Даже два раза. Отдам ему должное. Сам пристрелил и своего офицера и еще парочку солдат.

– О, как! – удивился Зайцев. – И среди немчуры, получается, встречаются нормальные люди. Может, он коммунист?

Красноармейцы-десантники сноровисто, как будто каждый день этим занимались, выстраивали пленных в два ряда, отводя подальше от брошенного оружия и амуниции; обыскивали карманы. Советские командиры подошли к заинтересовавшему их немцу.

– Зи зин коммунист? – спросил Долгарев, довольно сносно по школе и артиллерийскому училищу знавший немецкий язык.

– Найн. Нет, – ответил, слегка коверкая русский язык немец.

– Рабочий? Арбайтен?

– Нет, – опять покачал головой и, подтянувшись, руки по швам, представился: – Обер-фельдфебель Клоцше.

– По-русски хорошо говорите?

– Понимайт корошо. Говорьить пльохо.

– Почему вы не дали нас расстрелять?

– Чтобы панца не убифайт дойчланд зольдатн.

– Ишь ты! – хмыкнул Зайцев. – Верно сообразил, хоть и фашист. Если бы вы пленных постреляли – мы бы никого из вас в живых не оставили. Это точно. Всех бы к такой-то матери порешили.

– Йя нет ест фашист, – покачал головой Клоцше. – Йа нет НСДАП. Йя ест обер-фельдфебель.

– Ладно, ладно. Как в плен попадаете, так, небось, ни одного фашиста среди вас и не сыщешь (Клоцше, не споря, пожал плечами.)

– Ладно, лейтенант, – слегка осадил Зайцева Долгарев, – фашист – не фашист, но нас он действительно спас, чем бы при этом не руководствовался. И своих при этом, заметь, тоже действительно пострелял. Я ему, честно скажу, искренне благодарен. Если бы нас поубивали, а вы бы их потом за это в кровавый блин раскатали, нам бы на том свете легче, может, и было, но, думаю, не сильно.

– И то так, – согласился Зайцев.

– Кстати, теперь припоминаю, – продолжил Долгарев, – наверное, именно он распорядился меня перевязать, когда они наш НП захватили. Осколок от гранаты я (он показал пальцем над ухом) сюда получил – потерял сознание. Очнулся, когда они мне наверху рану обрабатывали. Плеснули чем-то пекущим – я даже взвыл. Потом забинтовали. А этот немец рядом стоял и смотрел.

– Ты его перевязать распорядился? – переспросил немца Зайцев.

– Йя, – кивнул немец.

– Зачем? Тогда ведь еще наших танков не было. Чтобы допросить?

– Йя с пленным нет фоефать. Когда ми фоефать в Польска меня перефьязайт рюсиш зольдат.

– Ну, да. Тогда мы с вами навроде союзников были. Я тоже в Польше повоевал. А где тебя там ранило, что наши рядом были?

– Йя сопровождайт драй, дфа, рюсиш панцаваген, броньефик, в Люблин. Ехайт обратно – пОляк стреляйт, рюсиш – перефьязайт.

Подошли запыхавшиеся от быстрого бега по полю батарейцы и радостно набросились на своих спасенных товарищей во главе с раненным комбатом. Жали руки, хлопали по плечам и спинам, обнимались. Подошел и сержант Рязанцев, прислушался к разговору командиров с обер-фельдфебелем:

– Погоди, так это ты, что ли, два наших броневика на мотоцикле в Люблин сопровождал? Лейтенант Иванов тогда ими командовал, – уточнил Зайцев.

– Йя, йя! – довольно кивнул немец. – Иваноф! ЛЁйтнант Иваноф. А пульемьетчик в броньефик – Ольег! Он меня фозить на мотоцикль после ранений.

– О! – подошел, услышав разговор, и Гороховский. – Опять земля круглая? А сержант? Снова знакомого по Польше встретил? Теперь уже и среди немчуры?

– Похоже, – кивнул Рязанцев. – Если я все правильно понял, он вместе с нашим Ивановым, с которым ты так тесно успел повоевать, в Люблин ездил, пакет возил. А теперь он, оказывается твоего комбата спас, да и других пленных. Даже своих для этого пострелял, чтобы не мешали. Тебе, наверное, за нашей пылью это было не видно, а я с брони хорошо рассмотрел.

– Не видно, – согласился Лева. – Если так – то молодец. Хоть и немец.